Сентябрь. Том первый. Взлет

Глава 03 – 2005 год

«Это красивая ложь, это прекрасное отрицание.

Слишком красивая ложь, чтобы в нее верить.

Настолько красивая ложь, что она заставляет меня…»

На дворе был апрель 2005-го года. Снег только неделю, как сошел окончательно, обнажив всю подноготную человеческой и животной деятельности в прошедшую зиму. Люди постепенно меняли пуховики и шубы на ветровки, а сапоги и ботинки на кроссовки. Для работников автомоек шел к завершению, наверное, самый «хлебный» сезон, поскольку из-за еще не до конца высохшей грязи ее скопищем становился именно транспорт, и водители торопились отдать свои кровные, чтобы их «ласточки» выглядели хотя бы сутки пристойно. Температура неизменно росла вверх, и солнце с каждым днем грело все сильнее. Весна благоухала и цвела в самом прекрасном понимании этих слов.

Но одному парню было не до этого. Он рассекал человеческую толпу, торопясь на место сходки своих друзей – на площадь с памятником Ленина, добродушно прозванную местным контингентом «плахой». На «плахе» парня уже вовсю ждали, поскольку в недрах его сумки лежала тетрадь с двумя новыми текстами для песен. Ни в какой из других социально-культурных групп эти тексты не назвали бы даже приемлемыми, но, поскольку они идеально следовали канонам субкультурного движения, к которому себя причислял парень, там их точно посчитают отличными. За это парня и любили в коллективе: он как-то интуитивно настраивался на волну своего окружения и всегда писал так, как его друзьям бы нравилось. Тогда парня еще не занимали вопросы творческой реализации, а, наоборот, он изо всех сил стремился оставаться «своим» среди них и боялся хоть как-то выделяться, ведь это означало бы стать изгоем и там. Все это лежало у парня на подкорке, но вряд ли подросток, которому только в конце этого месяца должно исполниться 16 лет, думал о чем-то подобном всерьез. Главное сегодня – это показать песни, выпить и вернуться домой, пока мама не пришла.

День уже медленно катился к вечеру, и людей на улице становилось все больше: дети бежали из школы домой, взрослые шли с работы, по пути успевая зайти в магазины, в общем, даже в таком не самом суетливом городе к вечеру в будни в центре людей было просто не протолкнуться. Тем удивительнее было среди этого потока рутины увидеть на той самой площади с памятником Ленина настоящий праздник цветов и красок. От поглощающего все и вся черного до кричащего розового, от кислотного зеленого до ультрамарина, от черно-белой шашки до однотонного томного красного. Если раньше эта цветовая дифференциация имела строгое назначение для разграничения, скажем так, зон влияния между разными субкультурами, то сейчас, в массе своей, все тусили вместе. Конечно, как и всегда, были радикалы, уходящие на отдаленные скамейки, чтобы там группами по 10-15 человек исповедовать свои узкоспециализированные взгляды на самовыражение. Они называли себя «последними трушными», но в тусовке их скорее называли «блаженными» (скажем так, это было самое мягкое прозвище, которое получали такие товарищи). Но, как и было сказано ранее, в основном все пили и радовались жизни вместе. И самая сильная концентрация была вокруг людей, которые принесли с собой гитару. Как только из чехла доставали заветный инструмент, его гравитация будто возрастала в тысячи раз, потому что притягивала к себе всех в округе, иногда даже радикалов. Каждый хотел спросить гитариста, умеет ли он играть ту или иную песню, и искренне радовался, будто выиграл в лотерею джек-пот, если владелец инструмента отвечал положительно. Конечно, был и список песен, которые играли чуть ли не в обязательном порядке: это были песни Цоя («Группа крови», «Звезда по имени Солнце», «Пачка сигарет», «Мама-анархия», «Спокойная ночь»), Короля и Шута («Прыгну со скалы», «Кукла колдуна», «Ели мясо мужики», «Лесник»), «Батарейка», «Гитары», «Полковнику никто не пишет», «Хали-гали», «Орбит без сахара», «Почему», «Ты дарила мне розы», «Морячок», «Хочешь», «Ариведерчи», «Искала»…список пополнялся ежегодно, но хотя 3-4 песни из него точно должны были прозвучать, поскольку умение их играть в тусовке неформалов считалось показателем гитариста хорошего уровня. Иностранное, кстати, тоже играли, но слов, чаще всего, никто не знал, кроме пары-тройки «ботаников», каким-то образом хороши знающих английский и имеющих хоть на сколько-то удобоваримое произношение, которое не резало уши. Плюс у каждого гитариста была пара-тройка песен из репертуара наших рокеров, которые он горячо любил и специально учил их играть. Например, Ди обожала песню «Электрический пес» Аквариума, «Девушка по городу» Бутусова и «Маша, скрипачка из «Король и Шут» Тараканов, поэтому специально разучивала именно их. И, если последние две были у всех на слуху, то «Пса» ей показал ее парень по прозвищу Клинкер.

Клинкеру было уже 22, и сейчас они вдвоем больше походили на старшего брата и младшую сестру. В миру Клинкера звали Арнольд, и это имя ему всегда не нравилось. Прозвище ему дал кто-то из «олдовых» панков еще в 2001-ом или 2002-ом году, когда Клинкер готовился поступать в Строяк. Тот панк подсмотрел это слово из курса строительных материалов, а Арнольд тогда еще и силовым спортом занимался, так прозвище и прижилось. Правда, Клинкер постепенно перестал появляться на тренировках, предпочтя неформалов вместо своих спортивных друзей. В последний раз на соревнование он ездил в 2002-ом, и после этого алкоголь и прочие прелести вредного образа жизни захватили его. Тем не менее, Клинкер в тусовке считался настоящим образцом дисциплины и мудрости. Бывало, когда посреди «Подполья» за одним столом собирались Лис, его девушка Хаззард, Имхотеп и Клинкер и под пинту темного спорили о каких-то фундаментальных вещах, а остальные посетители уважительно убавляли свою громкость и грели уши. Среди молодых неформалов Клинкера и вовсе называли чуть ли не батей. Он и конфликты останавливал, стараясь примирить идеологически разных товарищей, и, скажем так, имел полномочия как принимать, так и выгонять кого-то из тусовки. К тому же, его как минимум боялась часть гопников и фанатов, которые были традиционными врагами неформалов. Клинкер предпочитал дружить со всеми вместо вражды или даже какого-то напряжения. Для Ди он был не просто парнем: ей только-только исполнилось 18, и между ними только-только начало появляться что-то серьезнее прогулок за ручку. А до этого полтора года Клинкер был ей за старшего брата, всячески защищал ее и оберегал, даже от ее отчима. Отношения у Дианы с семьей были далеко не самыми простыми, и особую негативную роль в них играл нигде не работающий и пьющий на деньги мамы отчим, который бил и жену, и падчерицу. Но однажды Клинкер зашел за Ди, чтобы взять ее погулять. Дома был только отчим, и он наотрез отказался отпускать падчерицу. Отчим оттаскал на причинных местах и Клинкера, и его семью, но, когда речь зашла за Ди, не успел отчим занести над ней кулак, как отправился в нокаут от удара Клинкера. Ди и Клинкер быстренько собрали все вещи Ди, и Клинкер отвез ее к своей двоюродной сестре Ане. Мама еще долго после этого звонила Диане, угрожала милицией. Но Клинкер сказал, либо за Дианой придет милиция, но тогда он натравит на их семью ПДН, либо пусть мама разводится со своим горе-супругом, и тогда она увидит дочь. В общем, уже почти год Диана жила у Ани. После этой истории Клинкер и Ди и вовсе стали не разлей вода, появляясь вместе везде, кроме учебных заведений. Хотя кто-то умный говорил: «Дели истории простых знакомых на 2, друзей – на 3, близких – на 4, а родственников – на 5», все-таки в искренности их отношений не приходилось сомневаться.

Итак, парень, которого, кстати, зовут Рома, приближался к «Плахе». Возле одного из деревьев на самом краю площади сидел долговязый парень в рваном свитере, мятых синих джинсах и черных кедах с тремя полосками. Закрыв длинной челкой практически всю правую половину лица, он сидел на траве, прислонившись к дереву, и гипнотизировал какое-то чтиво. Рома весело влетел на площадь, не заметив даже сначала паренька у дерева, однако тут же остановился и обернулся назад.

– Серега, здарова! Ты чего тут, а не с остальными? – весело заговорил Рома, подходя к дереву.

– Читаю, не видишь, что ли? – холодно и отстраненно ответил Сергей.

– И что у тебя сегодня на уме? – Рома активно пытался разглядеть название на протертой обложке книги, которую к тому же прикрывала массивная рука Сергея.

– Тебе-то что?

– «Улисс»? О чем это?

– Слышь, любопытная Варвара, я тебе сейчас сломаю лицо. Дуй к своим.

– Ты че такой злой, Серега? – Рома присел рядом и подвинулся ближе к Сергею. – Может, сигарету?

– Хрен с тобой, давай, – оба парня и закурили, и Сергей продолжил. – Родаки снова в сопли. Не знаю, откуда снова взяли. Отец хотел басуху отобрать и продать, пришлось ему вломить и, пока он был в нокауте, свалить оттуда, забрав с собой хоть что-то. Черти поганые. Ну, вот еще книгу стыбрил.

– Блин, братан, – Рома как-то замялся, осознав, насколько неуместными были его веселые изречения ранее. – С Клинкером уже говорил?

– А че толку с ним говорить? У него уже одна руках, которая от ментов бегает, куда я еще? Этот корабль троих не подразумевает.

– Зря ты так. Может, хоть чем-нибудь поможет…

– А я по-твоему беспомощный калека, который нуждается в чьей-то посторонней помощи? Я похож на того, кто сам не справится?

– Эй, Серега, успокойся. Я добра тебе желаю.

– Не нужно мне ваше добро. Вали к остальным.

– Серега, я…

– Вали, я сказал! – Сергей озлобленно вскочил на ноги и схватил за шиворот Рому, одним движением подняв того на ноги. Около минуты они постояли в таком положении, после чего Сергей отпустил Рому. Однако к этому времени уже посмотреть на этих двоих подтянулось почти с десяток неформалов, включая Топора – одного из лучших друзей Клинкера.

И снова нужно отвлечься от действа в пользу знакомства с героями. Начнем с Сергея. Сергей родился на два года раньше Ромы и сейчас учился в одном из ПТУ на сварщика. Учился он, к слову, успешно, да еще и на бюджете, что было особенно хорошо в его ситуации. Однако у Сергея была одна проблема: его родители были наркоманами. Родился и рос он в одном из самых известных употреблением запрещенных веществ районов города Т., который находился на улице Олимпийской. Попадая в один из домов, случайный путник или гость кого-то из жителей попадал в локацию фильма ужасов: там чаще всего не было света; выцветшие и облупившиеся стены были исписаны оскорблениями, телефонами и другими невнятными посланиями; но главное, что почти на каждом лестничном проеме валялись как остатки от ужасных незаконным ритуалов, так и его жертвы.

Но те, кто здесь родился и вырос, при этом умудрившись не упасть в эту бездонную темную пучину, мечтали вырваться отсюда всеми доступными путями. Таким же был и старший брат Сергея. Его брату было 15, когда Сергей родился, а на следующий год тот уехал учиться в другой город и больше не возвращался. И, может, Сергей в какой-то степени и недолюбливал брата, но точно восхищался смелостью последнего и завидовал ему, что вот у него-то жизнь сейчас налаживается. Сергей еще не знал, что его брат не закончил колледж, ушел служить в танковые, прошел Первую Чеченскую Кампанию и пошел на Вторую, но погиб где-то там. Похоронку и посмертные награды родителям присылали, но Сергею они ничего не сказали, похоронку выкинули, а награды сдали в какой-то ломбард, чтобы потом пустить деньги на разрушающее само человеческое естество зелье.

Сергей рос способным и не по годам умным парнем, но был с рождения меланхоликом. Родители в какой-то странной манере даже любили его, ведь он, как они говорили, «никогда их не бросит, как та скотина». К слову, это не мешало его отцу и их с матерью дружкам толпой избивать «любимого» сына. Однажды отец притащил Сергею подарок – бас-гитару. Он говорил, что купил ее, хотя на самом деле украл в одном маленьком музыкальном магазине, который они с дружками ограбили. Но с того времени басуха стала единственной отдушиной молодого парня. Ночами, без какого-либо усилителя или хоть какой-нибудь колонки, в абсолютной тишине, он пытался играть на этом странном инструменте, без теории, просто наугад, слушая ее и изучая на ощупь. И однажды он, как и все неформалы, вышел на тропу поиска единомышленников. И нашел на «Плахе», конечно же. Один их панков по прозвищу Харакири дал ему первый в жизни Сергея самоучитель по бас-гитаре и, скажем так, официально принял Сергея в ряды неформалов, дам ему прозвище Снейк. Такой ник был обоснован довольно просто: Сергей мало того, что был длинным и тощим, он сильно шепелявил и имел щербинку между верхними передними зубами, из-за чего то, как он говорил, походило на змеиное шипение. Харакири стал для Снейка не только первым настоящим другом, но и настоящим наставником. Проблема была в том, что считающий себя принадлежащим к «последним настоящим панкам» Харакири слишком много пил, и в 2003-ем, когда Снейку было 16, Харакири пьяный отравился угарным газом в каком-то гараже на чьей-то даче. И тогда Снейк окончательно впал в депрессию. Клинкер привлек его в свою компанию, даже познакомил с Ромой, который тогда стремился дружить со всеми подряд, но это едва ли вытаскивало Снейка из депрессивных состояний. Правда, с Ромой они действительно крепко подружились, что произошло опять же из-за общего интереса к бас-гитаре. Рома стал единственным, кого Снейка подпускал к себе достаточно близко.

В том же году Снейк с горем пополам закончил девятый класс. Он хотел поступить в местный колледж искусств, но не прошел на бюджет, а в его случае это было определяющим фактором. Не желая идти дальше в десятый, Снейк поступил в местное ПТУ. Там хоть народ и был специфический, почему-то там Снейк себя не чувствовал настолько чужим и даже начал хороши учиться. Правда он рассчитывал на общежитие, но не получил его, потому что был местным. И вот, как и было сказано выше, за несколько дней до этой встречи на Плахе с Ромой, Снейк сбежал из дома с небольшой сумкой вещей и басухой из дома. Последние пару дней он ночевал на вокзале и в самом ПТУ с разрешения охранника. Родители его вряд ли искали, возможно, они в скором времени и забыли бы о его существовании в одном из очередных ритуалов черной самоубийственной магии.

Топор был совершенно другой историей. Парень родился в один год со Снейком, но внешне их будто разделяла пропасть. Топора звали Симон Леонидович. Да, не Семен, а именно Симон. Был этот парень в свои 18 ростом 162 сантиметра и обладал очень жилистым телосложением, хоть и был с виду так же худощав, как и Снейк. Его родители – Роза Альбертовна и Леонид Моисеевич – были стопроцентными евреями, исповедовавшими строгий иудаизм. У мамы была своя юридическая фирма, а отец был депутатом городской думы. И мальчик Симон на отлично закончил школу и собирался поступать на юридический факультет в местный государственный университет. И с виду эта была та самая мирная еврейская семья, о какой все мы слышали из историй и анекдотов. Кто бы знал в узких неформальных кругах, что Леонид Моисеевич – капитан советской, а позднее и российской армии в отставке, а Роза Альбертовна родом из Израиля и тоже служила, выйдя в отставку в звании лейтенанта. И рос мальчик Симон в хоть и любящей, но очень строгой семье. И отец, и мама с детства учили его защищать свое и чужое честь и достоинство, поэтому с самого детского сада он занимался ушу, а потом пошел на бокс. К своим 18 годам он уже был кандидатом в мастера спорта и имел большое количество званий по всей стране. Поэтому при друзьях и семье это был спокойный и вежливый Симочка, но, когда ему или его друзьям угрожала опасность, Симочка перевоплощался в Топора.

Многие считали Топора неуравновешенным и больным товарищем. Конечно, благообразная еврейская семья, боящаяся осуждения, водила малыша только к раввину, который и посоветовал отдать его на боевые искусства. Но неуемной агрессивной энергии в нем с детства было до отказа. Сам Топор говорил, что когда-то в глубоком детстве завел себе воображаемого друга, который периодически занимал его место в теле. И только высшим силам известно, было это правдой или нет. Но, когда эта вторая личность включалась в Топоре, ему сам черт не был братом. Он врывался в драку аки берсеркер и прорубал собой ряды противника. Тройку Клинкер, Топор и Асгард знали в Тюмени даже гопники, потому что сталкиваться с ними было попросту опасно. К слову, именно за любовь «разрубать» ряды соперника Топор и получил свою кличку.

С Асгардом Топор познакомился на одном из городских соревнований по боксу. Асгард на 3 года старше Топора и совершенно в другой весовой категории, но видимо сама судьба свела их тогда вместе в раздевалке. Асгард, настоящее имя которого никогда не звучало в тусовке, был не только большим фанатом скандинавской мифологии (что было понятно из прозвища), но и большим фанатом скандинавского метала. Увлечение металом привело его в неформальную тусовке, где он сдружился с Клинкером. Сначала Асгард подсадил Топора на свою любимую музыку, а потом познакомил с Клинкером. Так, в 2002-ом году Топор и попал в тусовку. Поскольку он продолжал хорошо учиться и все время как-то умудрялся избегать приводов в милицию, родители были не против, что Симочка общается в друзьями.

Вот и сейчас Топор стоял во главе наблюдателей за Ромой и Снейком.

– Че у вас тут? – строго спросил Топор.

– Все нормально, Топор, забей, – ответил Рома.

– Тогда че вы все здесь столпились? – так же строго Топор осмотрел окружающих. – Нечего пялиться. Вам же сказали, здесь ничего не происходит. Расходитесь.

Справедливости ради, никто не горел желанием спорить с Топором, и поэтому неформалы постепенно стали разбредаться по «Плахе». Топор, в свою очередь, дождавшись, пока все зеваки покинут сцену, подошел к Снейку.

– Че на самом деле случилось?

– Ну, повздорили немного, че теперь-то? – ответил Снейк, отворачиваясь от Топора.

– Твои изверги опять лютуют?

– С чего ты взял?

– Да уже слышал, что вчера тебя на вокзале с чемоданом видели. Свалил из дома?

– Да… – чуть стесняясь, ответил Снейк.

– Правильно сделал. Нахрен их, черти обколотые.

– Топор, ты бы чуть повежливее, ты так-то про его родителей говоришь, – решил вступиться Рома, правда, не было понятно, за кого он больше в этой ситуации вступается. Наверное, он и сам понял глупость своего поступка, поэтому быстро замолчал.

– Скажешь, я не прав, Ромка? Да за то, как они с ним обращаются, этих тварей по-хорошему кастрировать и на зону. Там знают, как поступать с теми, кто детей обижает.

– А можно мы больше не будем про них, окей? – выкрикнул Снейк, резко повернувшись к Роме и Топору. И из-за резкого поворота челка на глазу чуть отлетела в сторону, оголив большой ожог. Топор и Рома, увидев это, подлетели к Снейку.

– Дай посмотрю, – сказал Топор.

– Да не надо, забей.

– Дай гляну, говорю! – кое-ка Топор уговорил Снейка даться ему в руки. – Нихрена себе. Это кто тебя таким одарил?

– Угадай.

– Мерзость ходячая. Найду – в кашу растопчу. Чем он так тебя?

– Дном горячей кружки прилетело.

– В больнице был?

– Когда хоть?

– Так. Глазом-то видишь?

– Вижу, да.

– Короче, пошли. Подойдем к Асгарду, он поможет прием у нормального врача организовать. Если что, Хаззард позвоним, у нее можно будет перекантоваться пару недель.

– Топор, не надо, забей.

– Я тебе забью, смотри у меня. Здоровье одно, и надо его с детства беречь. Пошли-пошли, там разберемся. Где у тебя вещи?

– В ПТУ, у охранника.

– Вечером к нему зайдешь, а пока найдем тебе врача и пожить. Погнали к нашим, не парься.

Не очень понятно, как он это делал, но авторитет в купе с подвешенным языком, которому его научил Клинкер, позволяли Топору убеждать подчас совсем не подверженных подобному влиянию людей в своей позиции. Троица двинулась к основной толпе. И вот, наконец, Рома добрался до тусовки. Топор быстро выцепил в толпе Асгарда, и они вместе со Снейком пошли о чем-то разговаривать на соседнюю лавочку. А Рома начал в толпе искать Клинкера. Тот, как всегда, сидел рядом с Ди. Рома кое-как пробился к нему, на ходу открывая тетрадь на нужной странице.

– Клинкер, здарова!

– О, Ромарио, привет! – Клинкер встал и по-дружески обнял Рому. – Как сам?

– Все отлично.

– А че там со Снейком?

– Это его личные дела. Если захочет, расскажет сам.

– Ну, окей. Чем порадуешь?

– Я вот тут написал. Почитаешь?

Клинкер взял из рук Ромы тетрадь и начал изучать его рифмованные письмена. Он внимательно врезался взглядом в каждую строчку, иногда задумчиво поднимая взгляд куда-то в пустоту. Он медленно и аккуратно переворачивал страницы, будто держит в руках древний фолиант, скрывающий какие-то сакральные тайны мироздания. Прочитав все, что написал Рома, он повернулся к нему.

– Ты определенно крут. Кто тебя научил так писать?

– Да я, в общем-то, самоучка. Не знаю. Как тебе? Сойдет для песни?

– Конечно! Спрашиваешь! Это гениально, дружище! Пойдем к нам, попрошу у Ди вторую гитару, аккорды будем подбирать.

Рома на секунду расплылся в улыбке и уже собирался направиться за Клинкером, но вдруг остановился как вкопанный. Его взгляд, только что бывший безмятежно радостным, стал внимательным и испуганным и устремился куда-то вдаль. На краю площади стояла женщина. Она была ростом чуть ниже Ромы, и ее короткие волосы на ветру как-то умудрялись прикрывать ее лицо. Именно на нее сейчас внимательно смотрел Рома.

– Все нормально, братан? – спросил Клинкер.

– Да, забей. Я, наверно, пойду. Оставишь тетрадку у себя, окей?

– А это кто?

– Не важно. Пусть тетрадь у тебя побудет, хорошо?

– Ноль вопросов. Удачи!

– Удачи! – Рома попрощался с Клинкером и двинулся в сторону женщины. Каждый шаг давался ему все тяжелее, и чем ближе становилась женщина, тем сильнее билось сердце Ромы. – Привет, мам, – сказал он, подойдя к женщине.

– Ну, здравствуй! – строго ответила его мама. – И что ты делаешь, когда должен быть дома?

– Мам, я…

– Сейчас же идем домой! Прогульщик! Никакого толку от тебя, одни проблемы!

– Мам, я все объясню…

– Не надо ничего объяснять, и так все понятно. Вот с этими маргиналами ты гуляешь?

– Мам, это нормальные ребята…

– Вижу, какие они нормальные. Может, ты еще и куришь вместе с ними?

– Мам, я…

– Весь в отца! Так и угробишь свою жизнь с друзьями-собутыльниками! Домой, быстро!

– Извините, мадам, я могу Вам… – это к Роме и к его маме аккуратно подошел Клинкер и уже хотел вступиться за друга, но потом узнал в маме Ромы свою преподавательницу. – Ольга Яковлевна?

– Семенов? – Ольга Яковлевна удивленно повернулась в сторону своего студента. – А ты здесь какими судьбами?

– Я, собственно, друг вашего сына.

– Так вот чем занимаются наши студенты в свободное время – курят и распивают спиртные напитки в общественных местах.

– Зря Вы так, Ольга Яковлевна. В общественных местах мы не употребляем ничего, а здесь собираемся только песни под гитару попеть. Развлекаем, так сказать, прохожих. Тем более, нашему правительству будет приятно видеть, что подопечная им молодежь в свободное время приобщается к искусству. Ваш сын, кстати, прирожденный поэт.

Справедливости ради, от такой мастерской риторики даже мама Ромы впала в какой-то почти магический ступор. Клинкер действительно умел своим речевыми оборотами и абсолютно доброжелательным тоном почти гипнотизировать собеседников. Но, как оказалось, он зря заикнулся про талант Ромы.

– Значит, стишки пописывать у тебя хватает времени, а в школу меня при этом вызывают из-за твоих оценок! – кажется, ее голос стал еще более громким и жестким, чем до этого. А Рома совсем вжался в себя. Он больше ничего не мог ответить. Сейчас происходило то, чего он боялся больше всего на свете. Дело в том, что за сценой между ним, мамой и Клинкером уже наблюдали почти все неформалы на площади и некоторые другие мимо проходящие люди. И на глазах у них мама его унижала. Прилюдный позор…оцепенение. И это все, что сейчас чувствовал Рома. Он медленно проваливался в пучину ненависти к самому себе. Больше всего он сейчас хотел, чтобы в землю ударил огромный метеорит, прямо в них, чтобы в один момент все, включая его жизнь, закончилось.

– Зачем Вы так. Может, Вам бы стоило поддержать талант сына?

– Я сама знаю, как воспитывать своего сына, – и после этих слов мама сорвалась с места и быстрым шагом направилась в сторону их с Ромой дома. Клинкер подошел к Роме и положил ему руку на плечо:

– Ты как, братан?

– П-пойдет, – запинаясь, ответил Рома. – Извините, мне домой надо, – Рома не стал прощаться с Клинкером и побежал за мамой. Клинкер еще какое-то время постоял, наблюдая за убегающим Ромой, но потом направился к компании.

– Так, запомните. Ничего не было. Кто ему это припомнит, я узнаю. Все поняли? – обратился строгим голосом ко всей тусовке Клинкер, и все они в едином порыве согласно кивнули. – Отлично. Ладно, давайте как-то сбрызнем атмосферу. Ди, сыграй что-нибудь веселое.

А между тем всю дорогу до дома Рома, догнавший, наконец, свою маму, всячески пытался с ней заговорить. Он пытался что-то объяснить, пытался извиниться, клялся, что будет хорошо себя вести, потом снова пытался объяснить. Его кидало из глухой ярости в почти пресмыкающиеся извинения, пока мама глухо игнорировала его. Так они и дошли до дома. К ним вышла поздороваться бабушка, но обратил на нее внимание только Рома. Бабушка попыталась поинтересоваться, что случилось с мамой, но Рома попросил ее временно не вмешиваться. А мама между тем ушла на кухню и тихо заплакала. Рома сначала этого не слышал, но, когда он зашел на кухню и увидел плачущую маму, его снова охватило оцепенение. Так было каждый раз. Абсолютно каждый раз. И, скорее всего, на его месте каждый бы бросился утешать маму и убеждать, что это все было в последний раз, обещать все, что угодно, лишь бы мама перестала плакать и снова улыбнулась. Но не Рома. Он заперся в ванной. Он не плакал, в нем сейчас не было ничего, кроме глухой ненависти ко всему живому и к себе как части общего. Хотя будет правильнее сказать, что для себя ненависти у него был гораздо больше, чем для мира вокруг. Сколько он так просидел, неизвестно. Но в какой-то момент он встал из ванной и потянулся за опасной бритвой в ванный шкафчик.