Российская государственность в XXI веке: основные проблемы. Монография

Климатогеографический фактор существенно отразился на историческом развитии России в целом. Около половины ее территории находится в зоне вечной мерзлоты, а средняя годовая температура значительно ниже, чем в подавляющем большинстве европейских стран. Все это имело следствием низкую урожайность в России по сравнению с западным аналогом, вследствие чего себестоимость российской промышленной продукции в среднем значительно превышает западноевропейскую. Географическое положение России также предопределило отечественную специфику больших расстояний между ее населенными пунктами при малой плотности населения. Особенно рельефно эти условия отражены в регионах Севера, Восточной Сибири и Дальнего Востока. Данный фактор также не мог не отразиться на отечественном ценообразовании и ходе ее хозяйственной жизни в целом².

Помимо вышеназванных двух, существует также третье обстоятельство, осложняющее развитие хозяйственной жизни государства, – отсутствие в стране устойчивой структуры водных путей коммуникации, заставляющее российских хозяйствующих субъектов обходиться сухопутными средствами транспортировки товара, что в конечном счете ведет к его существенному удорожанию. Страны, имеющие возможность использовать развитую систему морских и речных каналов, получают в этом плане серьезные преимущества, так как водные перевозки, по сравнению с сухопутными, показывают в абсолютных цифрах исключительную выгоду.

Влияние фактора низкой прибавочной стоимости в истории России наиболее глубоко и рельефно было описано выдающимся отечественным историком Л. В. Миловым³. Наличие указанного аспекта во многом предопределило широкое и масштабное вмешательство государства в экономику, ярко выраженную протекционистскую политику государства на протяжении веков, меньшие личные и экономические свободы для отдельно взятого индивида, нежели в странах Запада. Диктат экономического и климатогеографического фактора имел в российской истории характер неотменяемого и заданного природой закона.

7. Структура восприятия государственно-организованным обществом народа, государства и государственной власти как целостных социальных феноменов. От степени верности и адекватности понимания вышеуказанного элемента государственности зависит успешность диалога и взаимопонимания общества и власти в целом, без наличия которого невозможно надлежащим образом разрешить ни одного фундаментального вопроса.

Наиболее наглядно различия этого элемента государственности в культуре разных народов видится при сравнении в указанном контексте параметров Западной и Азиатско-тихоокеанской цивилизаций. Говоря очень упрощенно, для западного человека государство представлено преимущественно как рационально-организованная машина, управляющая социальными процессами, а народ – в качестве совокупности индивидов, организованных во множество отвечающих их интересам социальных групп. Для человека Востока же государство имеет скорее сакральный, священный характер, наподобие земного мира, устроенного в соответствии с определенным набором высших, небесных принципов.

Специфика России состоит в том, что в ее социальной структуре находится множество региональных ментальностей, обусловливающих отличия в восприятии вышеперечисленных общественно-значимых субстанций. К примеру, восприятие государственной власти широкими массами Дагестана, населением Санкт-Петербурга и жителями Чукотского автономного округа будет в существенной степени различаться. На вышеуказанное «восприятие» оказывают значительное влияние климатические, экономические, культурные и иные факторы, определяющие специфику проживания региональных общностей.

8. Система социально-политических обычаев и традиций. Указанный элемент обладает поразительной устойчивостью. Благодаря его существованию многим народам удается сохранить основы своей государственности, даже вопреки крупномасштабным и разрушительным революционным катаклизмам. К примеру, парламентаризм Великобритании пропитан множеством традиций, имеющих корни в эпохе Средневековья. Подобным способом английская политическая элита подчеркивает важность исторической преемственности в британской государственной жизни, сохраняющейся несмотря на смену целого ряда исторических эпох. Удивительными свойствами в этом плане отличается и современный Китай, в котором ментальные черты разных эпох и их отражение в социально-политической жизни оказались гармонично соединенными.

В советской России 30-х годов происходит возрождение некоторых дореволюционных атрибутов государственности, отброшенных до этого бурной стихией революции (восстановление офицерских погонов в армии, изменения в культурной политике страны, постепенный пересмотр отношений между государством и церковью, создание ряда фундаментальных исторических кинокартин и многое другое). Это произошло вследствие понимания высшим политическим руководством необходимости воссоединения связи времен для дальнейшего прочного строительства государственных основ. Похожий комплекс проблем стоит сейчас и перед современной Россией. Обеспечение ее подлинного и долгосрочного роста возможно только с условием восстановления исторической целостности, цельности «цепи времен». Дореволюционное, советское и постсоветское историческое пространство должно быть воссоединено, наполнившись при этом новым духовным и идейно-смысловым контентом. «Борьба эпох» и демонтаж исторических символов, ставшие мейнстримом в эпоху перестройки и бывшие таковыми все 90-е годы, необходимо немедленно остановить.

9. Идейно-смысловая матрица общества и особенности его информационного пространства – еще одна важнейшая составляющая государственности. Идейно-смысловой контент лежит в основе любого государственно-организованного общества, определяя траекторию его движения и в неявном виде определяя все протекающие в нем социально-значимые процессы.

Отличие российской государственности и государств Запада в этом отношении уникально. Западная государственность после цепи произошедших буржуазных революций XVII–XIX веков стала жить бытом нации. Это в свою очередь означало, что государственно-организованная общность должна иметь собственное территориальное пространство, экономический уклад, язык и систему «священных камней» – исторических символов и традиций, объединяющих общество в единую духовную целостность. Западноевропейская нация эпохи модерна – это здоровый социальный организм, живущий «для себя» и стремящийся к всестороннему развитию во имя собственного благополучия и самоприумножения.

В отличие от стран Запада, Россия и в дореволюционном, и в советском измерении всегда жила бытом Империи. Империя российско-евразийского типа является целостностью, объединяющей огромное количество разных по ментальности групп общими смыслами и символами, живущей во имя торжества Высшей Вселенской Идеи. Такая идея в дореволюционные времена имела форму православия, в советские времена – форму коммунистического красного проекта.

Целостность европейской нации создавалась в «тигельных котлах» буржуазных революций, в которых исключительно кровавыми средствами выжигалась любая иная самоидентификация отдельно взятого человека (этническая, племенная, региональная и субрегиональная), вступавшая с ней в противоречия. Слова германского канцлера Отто фон Бисмарка о необходимости строить немецкую нацию «железом и кровью» не были простым риторическим приемом, они отражали реальную политическую практику того времени.

Россия же ни в дореволюционном, ни в советском измерении никогда не жила «бытом нации» и не создавала на своей территории «тигельных котлов». На протяжении многих веков она сохраняла уникальное свойство «мира миров», где бок о бок друг с другом проживали и проживают по сей день более двухсот национальностей.

В то же время само русское ядро нашего Отечества также представляется глубоко неоднородным. На сегодняшний день русский народ является гиперэтносом, насчитывающим в своем составе более 80–90 субэтнических групп с характерными социокультурными особенностями, менталитетом, быта и исторических корнями.

Попытка строительства на территории Российской Федерации нации по западноевропейскому образцу, предпринятая позднесоветской и продолженная постсоветской элитой, успехом не увенчалась. В условиях общего идеологического вакуума, социополитического и социокультурного регресса народные низы во многом продолжали ориентироваться на старые советские социокультурные коды, а также стремительно наполняли свою жизнь собственно региональной самоидентификацией. Последняя тенденция при ее чрезвычайном усилении за последние двадцать лет стала таить в себе угрозу конечного замыкания жителей отдельно взятых субъектов Российской Федерации на самих себя, что неизбежно ведет к распаду общероссийской духовной целостности. На указанной тенденции активно играют региональные сепаратисты, усиливая данный процесс и пытаясь подвести к нему историческую и политико-философскую основу.

Провал проекта «вестернизации» России отчетливо показал, что обретение контуров западноевропейской нации не является для нее стратегически верным. Эта ситуация особенно обострилась тем, что и на самом Западе проект модерн с предусматриваемым им нациестроительством в качестве обязательного условия жизнеустройства после триумфального четырехвекового господства стремительно уходит в прошлое. Постмодерн, преходящий на смену модерну, по сути, отрицает всяческую подлинность, а потому негативно относится и к природе исторического смысла и исторического символа как такового. Торжество постмодерна на Западе неизбежно будет вести к нисхождению человека и человечества вспять по пути Истории, ибо никакой гуманизм и прогресс не сможет существовать вне базовой духовно-символической основы, фундаментально отрицаемой системой постмодернистских координат.

В связи с этим перед Россией как исторической субстанцией стоит в идейно-смысловом плане сложнейшая и нетривиальная задача – преодолеть заданные модерном ограничения и выйти на сверхмодернистский путь, ведущий к возвышению человека и человечества. Решение для нашего государства указанной задачи – вопрос самосохранения и дальнейшего развития.

Проблематика идейно-смыслового контента неизбежно и теснейшим образом связана с проблемой функционирования государственного информационного пространства.

Информационное пространство служит для государственно-организованного общества своего рода оболочкой, через которую ежедневно и ежечасно проходит огромное количество потоков и волн, сознательно либо бессознательно инициируемых бесчисленным множеством субъектов самого разного уровня и качества. Вопрос о защите государственно-организованным обществом своих исторических символов и смыслообразующих конструкций, равно как и о способах и формах ее осуществления, стоит предельно и исключительно остро.

Каждое государство должно определять необходимый и достаточный коэффициент воздействия на информационную сферу. Чрезмерная идеологическая опека собственного информпространства советскими правящими группами стало притчей во языцех и сослужило всему советскому проекту недобрую службу. Первое же десятилетие постсоветской эпохи, наоборот, вошло в историю под знаменем принципа абсолютной и неограниченной информационной открытости. Формулы «открытого общества», «информации без границ» не сходили с телеэкранов и журнально-газетных полос. Все это происходило параллельно со стремительной монетизацией всех сфер общественной жизни и торжества в российском социальном пространстве норм криминальной этики. Результаты этого были воистину катастрофичными как для российской культуры в целом, так и для ее общественных системообразующих конструкций. Уроки предыдущих эпох должны быть российским обществом внимательно освоены.

Подытоживая все вышесказанное, еще раз повторимся, что проблематика государственности и ее структурных элементов является исключительно сложной. Настоящее теоретическое изложение всех ее аспектов ни в коей мере не является завершенным. Российскому научно-интеллектуальному сообществу еще предстоит огромная работа по изучению каждого вышеназванного структурного элемента и его базовых основополагающих характеристик. Целью данного исследования является лишь построение системы изучения указанной проблематики, выработка соответствующего категориального аппарата и указание на наиболее острые вопросы функционирования описываемого нами социально-политического, исторического и социокультурного феномена.

Синтез получаемого знания позволит в дальнейшем выйти на существенно новый уровень понимания российской государственности, а его практическое использование станет чрезвычайно полезным при решении огромного количества социально-значимых фундаментальных и прикладных вопросов.

Главным индикатором качества для государственности является критерий его устойчивости. По нему можно будет находить ответы на вопросы о надежности государственной матрицы и ее способности реагировать на исторические вызовы. Конечно, государственность не является чем-то раз и навсегда данным. Это динамический феномен, который не стоит на месте и, подобно живому организму, находится в постоянном развитии. Тем не менее, главное для государственности – не потерять своего качества, а для государственной власти – четко осознавать порог его возможных и необходимых изменений.

1.2. Российская государственность: исторический аспект

В структуру любой государственности входит система исторических символов и идей, объединяющих население государства в единое целое, скрепляющее государственно-организованный народ общей исторической памятью. Историю любого общества в принципе можно подразделить на историю общественно-политических процессов и историю системы символов.

Для изучения феномена российской государственности важны оба вышеуказанных компонента исторического процесса. Нельзя сказать, что они существуют изолированно друг от друга. Символы являются своеобразным структурообразующим материалом отечественной истории, они подобны кристаллам и маякам, служащим народу ориентиром в стремительном меняющемся временном пространстве. Исходя из этого, необходимо рассматривать совокупность исторических символов и процессов в их фундаментальной неразрывности и тесной взаимосвязи между собой.

Естественно, размеры настоящей книги не позволят проводить в ней анализ всех без исключения социально-политических процессов, имевших место в российской истории. В рамках данного исследования для нас представляется важным отследить общую эволюцию идейно-смысловых основ и системообразующих конструкций российской государственности на ее различных этапах, с целью понять, что именно придавало России форму ее магистрального движения. Определить контуры будущего России возможно, только опираясь на вышеуказанное знание, что придает затронутой нами тематике качество особой актуальности.

Итак, общий анализ исторического пути развития российской государственности позволяет прийти к следующим выводом.

Огромную смыслообразующую роль на первых этапах развития русской государственности сыграла православная церковь. В эпоху Киевской Руси, а также последующего за ней периода феодальной раздробленности она выступала в качестве хранительницы «живого огня» русского мира, сохраняющего преемственность веков и указывающего пути развития будущего. В непростой удельный период российской истории, межкняжеских усобиц и бесконечного дробления русских земель именно система стремительно возникающих на бескрайнем русском пространстве монастырей служила очагами духовности и самоотверженного служения Богу, стягивая воедино когда-то могучий и сильный древнерусский организм.

В то же самое время политический и социальный идейно-смысловой контент Древней Руси не был всецело и стопроцентно религиозным. Его церковное содержание в значительной степени дополняли светские государственно-патриотические трактаты наиболее образованных князей и митрополитов (Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха, Иллариона и Клима Смолятича и других), которые ложились в основу древнерусской политической идеологии.

В более позднюю, московскую эпоху исключительно важное историческое значение сыграло учение монаха Филофея «Москва – Третий Рим». Именно оно впервые фундаментально обосновало русскую цивилизационную самобытность и ее непреходящее историческое предназначение.

К церковному самосознанию народа и к произведениям мастеров древнерусской политической мысли следует прибавить стихийно формировавшуюся веками народную память – систему коллективных воспоминаний множества поколений о великих и малых событиях прошлого. Ярким примером этого служит масштабнейшая по своему времени Куликовская битва, состоявшаяся в 1380 году, память о которой сыграла весьма значительную роль в плане формирования вокруг Москвы нового исторического очага русской государственности. Более того, победа в ней во многом окончательно оформила и завершила результат исторического процесса, шедшего несколько предыдущих столетий и выразившегося в возникновении единой великорусской народности.

Изначально древнерусское государство нельзя было назвать моноэтническим. Многие восточнославянские племена, проживавшие на определенных территориях, смешиваясь друг с другом, формировали региональные субэтносы, отличающиеся друг от друга многими ментально-культурными особенностями. Помимо собственно восточнославянского социокультурного ядра, Древнюю Русь также населяли многие инонациональные группы. На восточной границе ее проживали тюркоязычные «черные клобуки», на севере – финно-угорские племена, на западе – литовские племенные союзы. Эти народности, сохраняя ментальные особенности, язык и культуру, проявляли лояльность древнерусскому государству, платили подати, несли военную службу. Таким образом, социокультурное устройство Руси изначально отличалось сложностью и многообразием. Этот фактор в значительной степени предопределил ее дальнейшее вековое развитие.

В середине XVI века, к моменту покорения войском Ивана Грозного Казанского, Астраханского и Сибирского ханств, Россия становится государством не только многонациональным, но и многоконфессиональным, что в условиях господствовавшего тогда Средневековья являлось серьезным историко-социальным феноменом. В указанный период времени в России имело место начало векового братского общежития между православием и традиционным исламом, а впоследствии и с иными конфессиями, господствовавшими в ее отдельных регионах. История идейно-политического синтеза православия с традиционными пророссийскими иноверческими мирами изучена слабо, и вопрос этот еще ждет своего исследователя. Тем не менее, на подсознательном уровне указанная система духовных и идейно-символических конструкций дала российской историко-культурной личности совершенно особенные очертания и свойства.

Смутное время в России, вызванное династическим кризисом, многочисленными экономическими бедствиями и масштабной военной интервенцией, поставило государство на край гибели. Эти годы показали, насколько в обществе, с трудом изживающем из себя феодально-удельные пережитки, было сильно значение крепкой единоличной власти. Межсословная рознь, существовавшая в то время, представляла едва ли не большую опасность, чем нападение внешнего врага. Преодолеть смуту в обществе оказалось возможным лишь в результате создания всесословного земского ополчения и консолидированного избрания на престол нового монарха и новой династии. Последствия Смуты преодолевались затем многими десятилетиями.

В середине XVII века в России происходит церковный раскол. Он наносит русскому обществу большую травму. По некоторым данным, раскольниками стала пятая часть тогдашнего населения. Его негативным следствием оказалось значительное ослабление роли церкви в российском обществе в качестве общенациональной цементирующей силы. Петровская секуляризация церкви, осуществленная на полвека позже, во многом лишила ее также идеологической и социально-политической независимости, что резко сузило ее возможности осуществлять необходимое обновление идейно-смысловой базы жизнедеятельности российского общества в соответствии с требованиями времени.

Петровские реформы, осуществленные в начале XVIII века, резко усилили возможности российского государства, но, в то же самое время, привели к бескомпромиссному слому господствовавшей ранее многовековой старо-московской традиционности. Петровская «модернизация», однако, в корне отличалась от одновременных с нею европейских процессов становления буржуазных отношений, шедших рука об руку с протестантской Реформацией. Одним из таких отличий стало то, что европейский «правовой барьер», ставший альфой и омегой всей западной общественной жизнедеятельности, Россией взят не был. Иными словами, право в России не приобрело характера всеобщего и верховного регулятора социальной жизни, по-прежнему оставаясь на вторых, «дополнительных» ролях, в то время как старая допетровская система обычаев и традиций была, как мы уже сказали, безжалостно уничтожена. Всеобщим доминирующим регулятором жизни в послепетровское время стала культура – трудно формализуемая система образцов поведения, взятая из реальной жизни, а также из произведений мастеров творчества – устного народного жанра, живописи, литературы и т. д. Этот удивительный феномен русской жизни до сих пор слабо изучен, между тем как он до сих пор в неявном виде регулирует функционирование общероссийской повседневности.

В течение всего XVIII века стремительно росли роль и статус российского дворянства. Из сословия, осуществляющего служилые функции, оно превратилось в полноценную элитную прослойку, властные прерогативы которой твердо гарантировались существовавшим тогда самодержавием. В то же самое время рост социального статуса дворян происходил одновременно со снижением градуса их социальной ответственности. Суровая система обязанностей, которыми дворянство наделил Петр, неуклонно уменьшалась его преемниками, все более превращающими данную группу людей из сословия «для службы» в сословие «для себя». Кризис элиты стремительно нарастал, и уже к началу XIX века эта прослойка не стремилась ни к каким серьезным общественным переменам, заботясь в основном о собственном социальном благополучии. Множество ярких исключений (декабристы, мастера культуры «золотого века», многочисленные яркие публицисты) лишь подтверждало указанное правило.

Нарастающий элитный кризис стал дополняться во второй половине XIX века кризисом идейно-смысловым. Блестящие победы России на Балканах в эпоху русско-турецкой войны 1877–1878 годов, едва не приведшие к исполнению русской вековой мечты – поднятия Креста над Святой Софией и взятию Россией контроля над христианскими святынями Палестины, были перечеркнуты крупнейшими европейскими военными державами того времени. Созвав Берлинский Конгресс в 1878 году, они фактически свели к нулю какое-либо серьезное участие России в разрешении балканских дел и, тем более, перспективы реализации заявленных глубинных целей. Масштабное разочарование той эпохи стало приводить к отходу значительного сегмента российского общественного актива от православной идеологии. Основная его часть стала находить поддержку в марксизме – передовом революционном учении того времени. Успеху развития марксизма в России также способствовали происходящие в стране социально-экономические процессы, в ходе которых в обществе росло отторжение европейского капиталистического духа, и поиск идейных конструкций построения «царства божия на земле», изобильной и социально-справедливой общины будущего, приобрел исключительную актуальность.

Многие годы в российском интеллектуальном патриотическом сообществе ведется спор о соотношении идеологических и социокультурных феноменов классического марксизма и русского общинного коммунизма. Вопрос этот сложен, исключительно интересен, и ответ на него способен объяснить многие вещи в формировавшихся в то время основах будущей советской идеократической системы. С одной стороны, через марксизм как идейно-смысловое учение прошел практически весь общественный актив, вышедший в начале ХХ века на авансцену действия. Победившая впоследствии партия большевиков во главе с В. И. Лениным сделала марксизм своей официальной идеологией, а марксистский язык – в качестве своего господствующего дискурса. В то же время по мере обострения в России революционного процесса Ленин в своей практической деятельности, исходя из текущей жизненной необходимости, все сильнее отходил от многих основных постулатов марксизма. В частности, им теоретически и практически доказывалась возможность проведения социалистической революции в отдельно взятой и по преимуществу крестьянской стране, отвергался выбор западного пути развития в качестве магистрального, осуществлялась фундаментальная опора в революционной деятельности не только на рабочих, но и на крестьянство. Этот фактор послужил делу раскола социал-демократической партии на большевиков и меньшевиков. Меньшевики основывались на классическом марксизме и евроцентризме, большевики руководствовались требованиями почвы и отечественной реальности.

Впоследствии указанный доктринально практический спор произошел уже в победившей большевистской партии. Главным его предметом были расхождения во взглядах между большевиками-космополитами, выступавшими за осуществление мировой революции любой ценой, и большевиками-почвенниками, стремящимися в конкретных условиях того времени к построению социализма исключительно на российском пространстве. К счастью для исторической России, вторая позиция в политической борьбе одержала верх.

Красный коммунистический идеал социальной справедливости, построения братского и изобильного общества, сопровождающийся всесторонним развитием Человека и Человечества, выступил в качестве огромной исторической силы. Под красным знаменем империя вновь была собрана, после чего героические усилия народа способствовали масштабному преобразованию всех сторон общественной жизни. Высшим триумфом Красной Идеи стала победа СССР над Германией в Великой Отечественной войне, спасшая человечество от коричневой чумы.

В то же время к началу 60-х годов стали прослеживаться и слабые стороны коммунистического проекта, которые требовали к себе особого внимания. Относительно благополучная жизнь советского человека, живущего в отличие от предыдущих эпох уже преимущественно в городских условиях, требовала от руководства страны серьезного обновления раннесоветских идеологических кодов, приведения их в норму в соответствие с требованиями времени. Однако этой работы не было сделано. Более того, хрущевское руководство, осуществляя огульную десталинизацию, стало возрождать атеистические установки времен гражданской войны (за 11 лет правления Хрущева было разрушено в 2,5 раза больше храмов, чем за предыдущие 35 лет советской власти), и подменять коммунистические идеальные духовно-символические конструкции лозунгами потребительского общества, к тому же не реализуемыми на практике (догнать США к 1980-му году по производству мяса и молока и др.). Результат этой деятельности сказался в еще большем подрыве идейно-смысловых основ, заложившем под советский социум мину замедленного действия и взорвавшуюся во времена «перестройки».

В указанный период времени противоречия между классическим марксизмом и стихийно складывавшимся общинным коммунизмом русско-советского образца, заложенные еще в революционную эпоху, стали все более обостряться. Классический марксизм, заразивший многомиллионные массы людей мощнейшим всемирно-историческим потенциалом, основанном на гуманизме и оптимистическом образе будущего, создавался на Западе и при анализе специфики западного общества. Русская революция имела глубинно-почвенный характер и осуществлялась хоть и под знаменами Маркса, но во многом не по Марксу. Первые же три послереволюционных десятилетия советская Россия прожила, по выражению Д. И. Менделеева, «бытом военного времени». Ее руководство должно было осуществлять государственное строительство в исключительно трудных условиях, принимая многочисленные сложнейшие решения в очень узком коридоре возможностей.

К сожалению, знание об этом, равно как и о многих реальных процессах становления советского социума, не было должным образом собрано и формализовано. Это обстоятельство в будущем послужило фактором, крайне затрудняющим создание для позднесоветского общества реалистичной идеологической основы, базирующейся на подлинном знании прошедшего исторического пути. В 60-е годы, когда жизнь советского человека вошла в стабильную колею, проблема выбора стратегии общественного развития встала с новой силой. Увы, классический марксистский истмат уже не мог дать готовые ответы руководителям и обслуживающему их партийному идеологическому аппарату на многие вызовы современности. Обновлять же духовно-идеологическое знание советского общества никто не стал, в результате чего в СССР начала конструироваться и впоследствии преподаваться в вузах система упрощенных марксистских тезисов, помноженная на злобу дня и метко прозванная «вульгарным истматом». Потенциала «вульгарного истмата», как показала история, с трудом хватило лишь на два десятка лет. Первая половина брежневского правления прошла во временном режиме «стабильного развития». Экономика страны показывала убедительные темпы роста, что прямо и недвусмысленно отражалось в различных отраслях промышленности. Тем не менее, в этот период все отчетливее проявлялись проблемы «нематериального сектора», обеспечивающего морально-политическое и духовно-культурное единство советского народа.

Помимо вышеперечисленного, следует отметить и иные слабые места позднесоветской действительности. Анализируя указанный период истории, С. Г. Кара-Мурза в числе таковых выделяет возрождение сословности в позднесоветском обществе и наличие у многих советских людей «голода на образы»⁴. Действительно, для партийной номенклатуры того времени было свойственно приобретение признаков сословности. Наличие власти при весьма слабых механизмах ответственности делали эту социальную группу стоящей над обществом и в определенной мере противостоящей ему, что чем-то отдаленно напоминало положение русского дворянства в XIX веке. Второй упомянутый здесь компонент оказался актуализирован вследствие стремительной урбанизации населения страны, произошедшей в течение жизни одного поколения. В государстве, где шел стремительный рост городов, не успевала сложиться городская культура общежития. Указанный фактор порождал стрессовые ситуации, механизмов компенсации которых создано не было. Если Запад к тому времени, к примеру, отлично освоил «индустрию потребления», в том числе и потребления образов, в виде сети магазинов, торговых центров, развлекательных комплексов, Советский Союз к новому вызову времени оказался не подготовлен. Канализация недовольства не могла не приводить к значительному росту числа противников советского строя.