Тирольский оборотень. Книга 1. На тропе волка

Глава 5. Арест

Осторожно пробираюсь к своему дому и осматриваю задний двор. Он пуст. Перемахиваю через живую изгородь и опрометью несусь к дому. Окно в мою комнату так и осталось открытым, вроде никаких голосов с чердака не слышно. Подпрыгиваю, цепляюсь за балку, подтягиваюсь и запрыгиваю на подоконник. В моей комнате никакого нет, но я слышу громкие голоса, доносящиеся с первого этажа. Тихо опускаюсь на пол, подхожу к двери, наваливаюсь на неё, чтобы подслушать разговор, и она немного приоткрывается. Черт, значит, отец уже поднимался ко мне, и знает, что меня нет в комнате.

– Что вам нужно от моего сына, он ещё спит, – слышу, как говорит отец.

– Только поговорить, – узнаю голос фрау Хофлер, егерского инспектора.

– Говорите со мной, – возражает отец.

– Нет, герр Кёлер, нам нужно видеть именно вашего сына, – отвечает другой голос, мужской. Похоже там ещё и герр Винтер.

– Я не буду его будить, пока не узнаю, что произошло, и зачем мой сын вам понадобился!

Тихонько закрываю дверь. Так, значит, отец прикрывает мою задницу, не хочет, чтобы они узнали, что я сейчас не в своей комнате. Но долго он так не сможет, через какое-то время ему придется признаться, что меня нет дома. Нужно действовать быстро.

Я бегом стаскиваю с себя всю одежду, оставаясь только в трусиках. Подбираю с пола носок, вытираю им грязные подошвы ног и запуливаю его под кровать. Вытаскиваю деньги и прячу в тайник, кроссовки и рюкзак засовываю в тумбочку. Остальную одежду кидаю на кресло. Мельком осматриваю себя в зеркале шкафа, ворошу густые светлые волосы, чтобы создалось впечатление, что я только что со сна, ну и за одним избавляюсь от прилипшей хвои.

Между тем голоса становятся громче, они уже на лестнице, вот-вот отец расколется, нельзя этого допустить. Я открываю дверь.

– Па, я уже не сплю, что случилось? – подавляя зевок, хрипло произношу я и выхожу на площадку.

Они мигом замолкают. Отец резко оборачивается и с удивлением взирает на меня. Хорошо, что он стоит ближе всех ко мне, и его неожиданную реакцию кроме меня никто не видит.

– Вот, герр Кёлер, ваш сын уже не спит, – довольным голосом произносит Хофлер. – Можно с ним и пообщаться.

Хофлер легонько отталкивает моего отца, да и он уже не перегораживает ей путь, смысла в этом теперь нет, и она твердым шагом начинает подниматься по ступеням навстречу мне. От егерской темно-зеленой формы, и от противооборотнического оружия, закрепленного у неё поясе, у меня мурашки бегут по спине. Она сверлит меня глазами, рассматривая мой обнаженный торс уже ни как инспектор при исполнении, а оценивающе, как женщина изучает мужчину. Её взгляд останавливается на бугорке моих трусиков, ещё чуть-чуть и она начнет облизываться.

Я пячусь от неё, возвращаясь в свою комнату. Она входит за мной. Следом заходят инспектор Винтер и отец. Я сажусь на смятую постель и одеялом прикрываю свои трусики. Мое тело начинает немного подрагивать – мелкие иголочки страха покалывают кожу.

– А в чем дело? – немного испуганно произношу я, нервно почесывая ногу.

– Вы нам так и не сообщили, – добавляет отец, складывая руки на груди и с вызовом глядя на инспекторов.

– Этой ночью кто-то из оборотней задрал овец на пастбище герра Пфеффера, – торжественно сообщает инспектор Хофлер, пристально вглядываясь в мое лицо.

– Это не я, – мямлю я.

– Мой сын не имеет к этому никакого отношения, – громко заявляет отец, – он спал всю ночь в своей комнате.

– Как знать, как знать, – нараспев произносит она, и её взгляд скользит по раскрытому окну.

Вот черт, надо было закрыть ставни.

– Не нужно ничего знать, он спал в своей комнате. И только сейчас проснулся, вы сами видели, – с нажимом говорит отец.

– Он мог вернуться ночью и преспокойно улечься в койку, – отмахивается Хофлер.

– Но почему вы пришли именно к моему сыну? – спрашивает отец.

– Судя по его послужному списку…

– Но это было давно, – перебивает её отец, зная к чему она клонит, – ему было всего шестнадцать.

– А сейчас ему уже девятнадцать. И у него первая степень!

– Ну и что, – возражает отец. – Он всё понял, осознал свою вину, и теперь ведет себя как законопослушный гражданин.

– Мы в первую очередь проверяем всех с первой степенью, особенно тех, кто ранее замечался в чем-либо подобном. Всё согласно инструкции, – поясняет Винтер.

– Понятно, – устало говорит отец.

– И к тому же ваш сын вчера нарушил закон – он дважды пересек белую линию, – выпаливает Хофлер.

– Неправда, – вырывается у меня прежде, чем до меня доходит, что один раз я всё-таки пересек линию, когда подходил к Сабине. Но всё равно один, а не два.

– Туристы из отеля «Хозяин природы» пожаловались, что парень с принтом волка на худи напал на них на парковке, – жестко произносит она, подцепляя с кресла мое худи. Демонстративно показывает мне принт волка и бросает худи мне на постель. – Оборотень стал превращаться в волка прямо у них на глазах, они чудом успели убежать обратно в отель.

– Неправда, – повторяю я. И смотрю на отца. У него такой вид, что не будь рядом инспекторов, он снял бы с меня штаны и тут же бы выпорол. Я начинаю оправдываться: – Они сами напали на меня. Я стоял на стороне Ленера, они пересекли белую линию и направились ко мне. Они были пьяные в стельку. Я сказал им, что я оборотень, и они в страхе убежали. То, что им с пьяных глаз привиделось, я в том не виноват. Спросите свидетелей, там как раз автобус из Зеефельда приехал, люди выходили. Они видели, что я ничего не пересекал и в волка не обращался!

– Пассажиров автобуса проверим, – кивает Винтер. – Но герр Хаусер говорит, что видел, как ты пересек линию и подошел к колонке, чтобы попить воды.

Чертов этот Хаусер, я же глядел по сторонам, его не видел. И как он успел меня заметь? делов-то было на две минуты.

И только я открываю рот, нагло соврать, что этот старый придурок врет и мстит мне (как-то я измазал дерьмом окна в его доме), как Хофлер выдает новую информацию:

– Он даже заснял тебя на смартфон, так что теперь тебе не отпереться.

– Я и не собирался, – вру я. – Я реально очень сильно хотел пить. Посмотрите на своем видео, это было всего минуту, я попил и вернулся обратно. И всё.

– Ты нарушил закон, – строго говорит Хофлер.

– Только это, немножко, – жалобно произношу я.

Строю из себя невинного ягненочка, а у самого кулаки сжимаются. Ну, Хаусер, собака сутулая, получишь ты у меня в клайн-мондциклус. Устрою я тебе веселые деньки. На камеру он меня снимает и егерям сливает. Додумался.

– Так, ты спал всю ночь в своей комнате и из дома не выходил? – уточняет Винтер.

– Да, – киваю я.

– Поставил сыворотку и не обращался при луне? – вставляет Хофлер.

– Да, – твердо говорю я, прямо смотря ей в глаза.

Она подходит к столу и откидывает крышку контейнера, смотрит на шприцы. Черт, нужно было убрать контейнер в шкаф, теперь поздно.

– Я смотрю, в этом цикле у тебя ни один шприц не использован, – говорит Хофлер, глядя на заполненные ячейки контейнера.

– Ээээ… – тяну я. Не знаю, что придумать в оправдание.

– Собирайся, поедешь в участок, – говорит она и швыряет в меня мою одежду.

Судорожно сглатываю и смотрю на отца, его взгляд обжигает, проникает в мой мозг, и отец невербально орет на меня: «Ты сам во всем виноват, теперь сам и выпутывайся!» Это обычная телепатическая связь между оборотнями, позволяет нам тайно общаться в присутствии чужих.

– Но я не превращался ночью в волка, и никуда не выходил, – мямлю я.

– Вот в участке и проверим, – говорит она и забирает мой смартфон со стола, – узнаем твои передвижения по телефону.

Пожимаю плечами. Как она себе представляет, что волк будет со смартфоном по лесу бегать?

Натягиваю джинсы, футболку, худи, она внимательно следит за моим одеванием. Я ищу глазами носки, но их почему-то нигде нет. Ладно, надену чистые, достаю их из шкафа. В принципе я готов, смотрю на неё.

– Обувайся, – говорит она.

– У меня там кроссовки, в прихожей, – тихо отвечаю я.

– Значит, внизу наденешь. Давай сюда руки, – велит она.

Протягиваю ей руки, и она застегивает тяжелые металлические наручники на моих запястьях. Противооборотничьи, они массивнее и тяжелее обычных. Грустно вздыхаю.

Они вдвоем вытаскивают меня из комнаты, держа с двух сторон за руки, повыше локтей, словно я вот-вот могу сбежать. Спускаемся на первый этаж, а там Катарина с мелкими. Даниэль и Крисоф испуганно на меня смотрят.

– А почему чужие дядя и тетя забирают Ксанди? – спрашивает Крисоф, держась за мамкину юбку и строя плаксивую мордочку. Кажется, он вот-вот разревется.

– Потому что это егеря, – шепотом говорит Даниэль братишке. – Они забирают оборотней.

Возле порога сую ноги в кроссовки, и меня выводят из дома. Садят на заднее сидение джипа, и Хофлер пристегивает мои руки к хромированной дуге, идущей поверху салона. Труба толстая, мощная, на болты посаженная к железному корпусу егерского джипа, не вырвать.

– Зачем это? – бурчу я.

Мне неудобно сидеть с поднятыми вверх руками, хорошо хоть я на заднем сидении и меня никто не увидит из знакомых.

– Чтобы не сбежал, – ухмыляется Хофлер. Садится за руль и заводит мотор.

Джип трогается с места, и я судорожно сглатываю, что ждет меня в участке неизвестно. Егерям позволено многое по отношению к оборотням, мы практически не имеем никаких прав, но я несовершеннолетний по новому закону, и очень надеюсь, что меня сильно не накажут за пропущенный укол.

Мы съезжаем с нашего двора и поворачиваем в сторону деревушки Гассе. Проезжая мимо дома Сабины, я поднимаю глаза – вдруг я напоследок увижу её из окна автомобиля? Но пусто перед её домом.

С тяжелым сердцем я покидаю Гассе. Едем узкой дорогой через луг, затем минуем футбольное поле, на котором часто организовывают соревнования. Я всегда присутствую там в качестве зрителя, если матч приходится на клайне. Через пару минут егерской джип уже въезжает на Кирхплацль в поселке Лойташ.

Я всегда ржу, когда приезжаю в Лойташ, потому что на самом въезде в поселок стоит церковь, перед которой располагается кладбище, а напротив через дорогу – офис горных спасателей. Этакий намек тем, кто без особой подготовки и снаряжения лезет по глупости в горы. А горы ошибок не прощают. Вот и сейчас я непроизвольно хмыкаю, и Хофлер замечает мою ухмылку.

– Что ты там усмехаешься? – спрашивает она, останавливаясь на парковке перед белым двухэтажным современным офисным зданием с цокольным этажом.

– Ничего, – бурчу я.

– Сейчас тебе будет не до смеха, – угрожает она, выбираясь из джипа.

Хофлер дама довольно крупная, выше меня, но я мелковатый для своих лет и худощавый. Она отстегивает мои наручники от хромированной дуги и выволакивает меня из машины с такой силой, что ещё чуть-чуть, и я распластался бы на асфальте возле её ног. Но она удерживает меня и тащит в управление.

Я никогда не был в логове егерей и всегда страшился этого, представлял себе мрачный дом, на стенах которого повсюду развешены разнокалиберные ружья, длинные острые вилы и охотничьи трофеи – головы и шкуры убитых волков, но это оказывается современный обычный скучный офис, и, слава богам, без частей тел оборотней.

Пройдя пункт контроля, она тащит меня вниз на цокольный этаж, там у них медицинская экспресс-лаборатория. Всё вокруг стерильное, блестящее и пахнет лекарствами. Хофлер возле порога отстегивает с меня наручники и велит разуваться. Видимо не боится, что я убегу из лаборатории. Окна здесь узкие и расположены под самым потолком, единственный выход она перегородила своим туловищем. Я стаскиваю кроссовки и отодвигаю их в сторону к кушетке. Хорошо, что я надел носки, а то кафельный пол тут холодный.

– Скидывай с себя всё до трусов, – велит мне встречающая нас медицинская сестра.

– Паспортный номер? – спрашивает вторая, которая сидит за компьютером.

– Изомер, 12031805261177, – хрипло произношу я.

Раздеваюсь и складываю одежду стопочкой на кушетку.

– Александр Кёлер, девятнадцать лет, изомер: волк-оборотень первой степени, весенний помет, место обитания – Ленер? – уточняет она, глядя поочередно то на меня, то на Хофлер.

– Да, – отвечает Хофлер.

А я просто киваю, стою перед ними в одних трусиках, прикрывая рукой свой бугорок. Мне ужасно неловко. Да ещё тут прохладно, откуда-то дует сквозняком, и моя голая кожа покрывается мурашками. Босиком на холодном полу некомфортно.

– Иди, вставай на ростомер, – велит мне процедурная сестра, кивая в сторону какой-то металлической конструкции.

Иду и встаю на ещё более холодную металлическую платформу. Конструкция зажимает меня металлическими лапами и вытягивает вдоль плоского вертикального стержня.

– Метр семьдесят пять, – зачитывает она цифры, высветившиеся на табло.

– Мелковат для оборотня, – замечает медицинская сестра, внося данные в компьютер.

Хмуро на неё смотрю.

– Уж какой уродился, – смеется первая. Затем обращается ко мне: – Теперь переходи на весы.

Лапы отпускают меня, я схожу на пол, затем встаю на весы.

– Семьдесят один, – оглашает процедурная медсестра.

– Как-то тяжеловат для такого хлипкого тела, – говорит вторая медсестра, бросая на меня оценивающий взгляд.

– Первая степень. У них кости и мышцы тяжелее, чем у обычных оборотней, – сообщает процедурная медсестра, и рукой манит меня к себе.

Спускаюсь с весов и подхожу к ней. Она берет измерительную ленту и замеряет ширину моих плеч, длину руки, окружность грудной клетки, талии и бедер, при этом она легонько через трусики, касается моего. Сжимаю зубы. Затем она зачем-то начинает щупать мои грудные мышцы.

– Сложение плотное, напряженное; грудь высокая, выпирающаяся, – комментирует она свои манипуляции.

Также ощупывает живот до пупка, затем ниже, приспускает мои трусики и ощупывает низ живота.

– Теперь садись на табурет и открывай рот, посмотрим на твои зубки, – велит она, надевая голубые медицинские перчатки.

Поправляю трусики, делаю шаг в сторону и опускаюсь на пластиковый табурет возле стола, она подходит ко мне и тянет мой подбородок вниз, подчиняюсь и открываю челюсть. Она лезет в мой рот, пальцами ощупывает зубы. При этом я чувствую себя ужасно, хочется её укусить, но я сдерживаюсь.

– Хорошие зубки, острые, ярко-выраженные клыки, все на месте, – говорит она, отпуская мой подбородок.

Судорожно сглатываю, вытираю с нижней губы слюну. Она вытягивает мою правую руку, кладет на стол и вынимает из ящика большой пустой шприц с длинной иглой. Вздрагиваю.

– Не дергайся, – велит она.

Она перевязывает мою руку жгутом, и я отворачиваюсь, прикусываю губу, терпеть не могу такого рода медицинские манипуляции.

– Такой большой и боишься, когда берут кровь из вены? – усмехается Хофлер, стоя в проеме экспресс-лаборатории.

Я ничего не говорю в ответ. Морщусь, когда чувствую, как входит острая игла в мою вену, забирая в шприц несколько миллилитров моей крови. Процедура проходит медленно, чтобы не разрушились необходимые ферменты для анализа, и от этого немного болезненно. После изъятия крови с меня снимают жгут и перевязывают руку бинтом.

– Пописай сюда, – велит процедурная сестра, всовывая мне в ладонь прозрачный пластиковый стаканчик с красной крышечкой.

– Куда идти? – хрипло спрашиваю я.

– Никуда, здесь, – отвечает она.

– В смысле? – не понимаю я.

Кабинет небольшой, тесноватый, и тут же на меня пялятся три пары глаз и все женские. Опять судорожно сглатываю.

– Можно я это сделаю в туалете? – робко спрашиваю я.

– Нет, – рявкает Хофлер. – По инструкции положено в лаборатории в присутствии медицинской сестры. Писай давай, и поживее.

Да тут даже ширмы нет. Отвинчиваю красную крышечку, отхожу в угол и отворачиваюсь от них, а они нет, никакой деликатности, пристально наблюдают за мной, словно я здесь откуда-то могу взять чужую мочу оборотня, чтобы подменить вместо своей. Сгорая от стыда, я оттягиваю резинку трусиков, не оголяя попки, достаю своего и опускаю кончик в пластиковый стаканчик. Мне так неловко, что я даже пописать не могу.

– Долго тебя ждать? – возмущается Хофлер.

Я ещё больше зажимаюсь и чувствую, как капельки пота собираются на моем лбу под волосами.

– Может тебе помочь? Погладить кое-кого? – ерничает Хофлер.

– Нет, – быстро отвечаю я.

И, собрав волю в кулак, наконец расслабляюсь и писаю.

– О, пошло дело, – усмехается одна из медицинских сестер, заслышав журчание. От этих слов у меня алеют уши.

Меня на много не хватает, я едва заполняю половину, хотя обычно я писаю от души. Легонько трясу своего для того, чтобы сорвалась последняя капля в стаканчик, а то, если появится мокрое пятно на гульфике, я вообще сгорю от стыда. Натягиваю трусики, закручиваю крышку и отдаю им стаканчик.

– Справился? – ухмыляется процедурная сестра, принимая у меня анализ.

– Одевайся, – велит мне Хофлер.

Я быстренько натягиваю джинсы, носки, футболку и худи, обуваюсь в кроссовки.

– Инспектор Хофлер, через пятнадцать минут я внесу результаты анализов в его файл, – сообщает вторая медицинская сестра.

– Хорошо, – кивает Хофлер.

Я выпрямляюсь, и она сводит мои руки за спину, застегивает на моих запястьях наручники. Затем хватает меня чуть повыше локтя, её пальцы попадают как раз на место инъекции, причиняя мне резкую боль. Я снова морщусь, но она не обращает на это никакого внимания, тащит меня по лестнице наверх – я полагаю, что теперь на допрос.

Глава 6. Кабинет инспектора Хофлер

Кабинет инспектора Хофлер располагается на втором этаже в самом конце коридора. У неё небольшой офис с двумя окнами, куда они выходят сложно определить, с середины окна и до низа – белое матовое непрозрачное стекло, и мне видны только лишь склоны гор, а горы у нас со всех сторон.

В глаза сразу бросается большая железная раскорячка, стоящая у стены напротив торца её письменного стола с компьютером, и напоминающая вертикальный спортивный тренажер. Но это вовсе никакой не тренажер, а специальный удерживатель для оборотня – фолтэбанк, чтобы изомера можно было бы закрепить и вертикально вытянуть как на дыбе, чтобы не рыпался. От одного единственного взгляда на это пыточное устройство у меня холодок пробегает по спине. У другой стены ещё одна штука, тоже фолтэбанк, только плоскость положения тут горизонтальная, наподобие медицинской кушетки, но с металлическими ограждениями со всех сторон, чтобы также намертво закрепить оборотня.

Мы проходим мимо всех этих устройств, и к моему облегчению, она усаживает меня на стул напротив своего стола, зацепляет наручники к железной спинке. Стул тяжелый и, возможно, ножки у него привинчены к полу, потому как я немного поерзал на нем, а он даже на миллиметр не сдвинулся. Она садится на свое место, в большое удобное кожаное кресло, подъезжает вплотную к столу и начинает тыкать пальцами по клавиатуре, пристально всматриваясь в экран. Что она ищет в компьютере, мне, к сожалению, не видно.

От нечего делать я рассматриваю низкий стеллаж позади неё. Там рядами стоят папки с делами, на корешках особая шифровка из цифр и букв, чтобы посторонним не было понятно их содержимое. На широкой нижней полке цветной лазерный принтер, какие-то кубки и статуэтки за что-то, дипломы и фотографии под стеклом и в деревянных рамочках. В основном Хофлер там с отрядом егерей в парадной средневековой темно-зеленой форме и в длинных до колена узких черных сапогах, на плечо закинуто ружье – старинная двустволка.

– Итак, – нарушает она тишину, переводя взгляд с монитора на меня и обратно. Видимо, отыскала нужный файл. – Итак, – повторяет она и зачитывает мои данные: – Александр Кёлер, изомер, полных лет – девятнадцать, несовершеннолетний, весенний помет Андрэаса Кёлера и Элли Кёлер. Единственный щенок пары. В данный момент нигде не учится, нигде не работает. Имеет несколько правонарушений. Степень оборотня – первый, самый опасный. Статус – неблагонадежный. Место обитания – Ленер.

Она делает паузу и пристально вглядывается в меня. Я не отвожу своего взгляда и просто молчу.

– Почему ты нигде не учишься? – спрашивает она.

– Так я же закончил старшую школу, – удивленно произношу я. – А в университет в Иннсбург не смогу поступить, у меня же первая степень! Мне только в Ленере сидеть, за белой линией.

– Ты всё равно бы не поступил в университет, – говорит она, мельком взглянув на экран компьютера.

По ходу, просканировала мой аттестат и результаты выпускных тестов. Там, действительно, всё плачевно. Да я особо и не старался, знал, что с первой степенью оборотня мое образование ограничится только школой.

– С такими низкими результатами тебе бы не помешало снова пойти школу, – усмехаясь, говорит она. Я пожимаю плечами, предполагая, что это был просто сарказм с её стороны, но она продолжает тему: – В Тироле открылась новая школа для оборотней с первой степенью, как раз для таких, как ты.

– Но я закончил школу, – фыркаю я, – и не собираюсь снова садиться за парту.

– А придется, – усмехается она. – Я внесу тебя в школьный список, и ты будешь её посещать.

Глубоко вздыхаю и опускаю глаза, опять вставать рано по утрам, а я только обрадовался вольной жизни.

– Где она хоть находится? – бурчу я.

– В лесу за Фёренвальдом, – отвечает она.

– На склоне горы? То есть, вообще даже не в долине Лойташ?

От удивления я поднимаю на неё глаза. Конечно, я знаю всю местность в округе от и до, и прекрасно представляю, что если в лесу за Фёренвальдом, то это уже горы.

– Ну, да, – усмехается она, – вам, оборотням, в лесу и в горах самое место. Разве не так?

Молчу, ничего не отвечаю. Понятно, что в лес и в горы нас больше тянет, чем в город, но в её интонации это прозвучало уничижительно.

– Так мне же нельзя пересекать белую линию, как я попаду в лес за Фёренвальдом? – удивляюсь я. – В Гассе мне нельзя и тем более в Вайдах.

– Зачем тебе добираться этой дорогой? После Ленера иди не направо в Гассе, а налево до развилки и только потом направо в сторону Арна и Хага, там есть выделенный коридор для оборотней. Так ты пройдешь до Эммата, ну и за рекой Лойташер Ахе огромный массив леса выделен резервацией для оборотней, – объясняет она, – ты не пересечешь белую линию.

– Понятно, – вздыхаю я.

Если наплевать на белую линию и двинуть по прямой через поле, то от моего дома до Фёренвальда чуть больше километра всего. А если обходить вокруг, как она сказала, то выйдет все два. Ну, не велика особо разница. Да и ни в какую школу я не собираюсь, не заставят.

– Итак, Андрэас Кёлер, 41 год, глава общины обортней, – возвращается она к моему файлу. – Элли Кёлер, 38 лет. Десять лет назад сбежала в горы с одичавшей стаей обортней.

– Что? – Судорожно сглатываю и смотрю на неё во все глаза.

– А ты разве не знал? – усмехается Хофлер.

– Нет.

Опускаю глаза. Отец мне ничего про это не говорил, просто сказал, что она уехала в другую страну и больше не вернется.

– Тебе тогда было девять лет, большой уже был, чтобы понимать, что происходит, – продолжает она. – Почему ты об этом не знал? Что твоя мать стала дикой волчицей.

Эта новость не укладывается в моей голове. Как так произошло, что мама насовсем превратилась в волчицу и убежала в горы? Вот почему она не могла остаться с нами, а отец ничего не сказал.

– Так, займемся выяснением того, где ты был вчера ночью, – говорит она.

– Спал в своей комнате, – бурчу я, смотря на неё исподлобья.

– Всю ночь?

– Да.

– И не покидал пределы своего жилища?

– Не покидал.

– Посмотрим, что скажет твой смартфон, – говорит она, и выкладывает на стол мой телефон.

– Ну, посмотрите.

Я пожимаю плечами и откидываюсь на спинку стула, хотя со сцепленными руками за спиной это неудобно. Интересно, она, правда, думает, что волки по лесу с телефонами бегают? Или догадывается, что у нас есть хитрости, позволяющие нам переносить с собой вещи? Если так, то и в этом случае её ждет разочарование – я не из тех янг эдалов, кто всегда и повсюду таскает с собой телефон.

Хофлер вытаскивает из ящика стола черный толстый провод, заканчивающийся большой круглой шайбой, а другой конец она прикрепляет к моему телефону.

– Ты знаешь, что это такое? – спрашивает она и нажимает на шайбу, она начинает светиться.

– Устройство, отслеживающее мое местонахождение по сигналу телефона, – отвечаю я и снова пожимаю плечами. Конечно, я читал об этом в Интернете, но никогда вживую не видел.

– Верно, – кивает она. – И прямо сейчас оно передает на мой компьютер данные, где ты был прошлой ночью. Так… угу… Ты всю ночь пробыл дома.

– Я же говорил, – торжествую я.

В этот момент из её динамиков доносится писк, оповещая о доставке письма.

– Ага, – восклицает инспектор Хофлер, – пришли результаты твоих анализов. Сейчас посмотрим. Угу…

Я снова опускаю глаза и весь сжимаюсь, боясь услышать результаты.

– В твоей крови не обнаружена противооборотничья сыворотка, ты не поставил укол, – сообщает она.

Молчу и даже не смотрю на неё, изучаю свои колени.

– И что самое страшное – анализы крови и мочи показали, что ты оборачивался этой ночью, – зловещим тоном заканчивает Хофлер.

Она не говорит в кого – в волка или в медведя, наверное, лаборатория не может определить в какого зверя, устанавливает лишь сам факт оборота. И время суток не точное.

– Что молчишь? – рявкает она. – Хочешь повисеть на фолтэбанке? – кивает она на страшную штуку на стене, – или сразу признаешься в своем злодеянии?

– В каком з-злодеянии? – вздрагиваю я и осторожно поднимаю на неё глаза, – я… я ничего плохого не делал.

– Вот в каком, – кричит она.

Выуживает из ящика стола голубую пластиковую папку, ещё новую, не потрепанную, и тонкую, видимо, по этому делу ещё мало материала насобирали. Открывает её и выкладывает передо мной цветные фотографии растерзанных овец. Черт, я как-то подзабыл уже о происшествии на пастбище герра Пфеффера. Фотографии ужасны, вернее то, что запечатлено на них. Страшное побоище – кишки и кровище вперемежку.

– Я тут ни причем, – говорю я и отворачиваю голову. Меня слегка мутит от этого зрелища.

– Смотреть на это не можешь? – с иронией в голосе произносит она, – а в шкуре волка раздирать овец можешь?

– Это не я, – твердо отвечаю я.

– Но анализы говорят…

– Всего лишь о том, что я забыл поставить сыворотку. Я, правда, забыл, – вру я. – Но я спал в своей комнате. Может быть, я спящий оборачивался, я не знаю, но я спал, никуда не выходил.

– И, может быть, во сне ты выскочил из своей комнаты и растерзал тех бедных овец? И не помнишь! Меньше пить нужно! – кричит она. Я удивленно поднимаю на неё глаза. – Да-да, Кёлер, в твоей крови обнаружен алкоголь, – добавляет она, – а ты несовершеннолетний, между прочим.

Опускаю глаза.

– Посмотри на эти фотографии, посмотри ещё раз, может быть, вспомнишь, – зловеще шипит она, поднимаясь с места и нависает надо мной.

Поворачиваю голову, с отвращением смотрю на фотографии. От вида кровавого месива у меня включается память на запахи, я ощущаю привкус крови, и вдруг меня ошарашивает, как дубинкой по голове – этим утром я же в лесу столкнулся с кем-то пахнущим кровью. От этого воспоминания у меня мурашки бегут по телу. Хочется ей рассказать, но этим я себя в первую очередь подставлю. На кой мне понадобилось быть в лесу в такую рань и ещё за белой линией? Не бегом же я решил заняться. Поэтому я молчу про эту встречу и снова отнекиваюсь.

– Не я. Если бы это я во сне так орудовал, то я проснулся бы весь в крови. И от меня бы воняло овечьим мясом и кишками. Но я норм. Вы сами меня разбудили, и всё своими глазами видели, – говорю я.

Видимо, это был веский довод. Она опускается обратно в кресло и собирает со стола фотографии, складывает их в голубую папку.

– Это не я, правда, не я, – жалостливо произношу я. – Это был кто-то другой.

Она молчит, не отвечает мне, что-то смотрит по компьютеру. Кажется, она успокоилась и вроде бы больше не думает на меня.

– Теперь вы меня отпустите? – робко произношу я. – У меня уже руки за спиной затекли.

– Кёлер. – Она переключается с компьютера на меня и смотрит так, будто уже забыла про меня, и я своим вопросом вернул её в реальность. – У тебя четыре серьезных нарушения – не поставлен укол, оборачивание, пересечение белой линии, алкоголь.

Судорожно сглатываю. Это, действительно, серьезные нарушения.

– Но я несовершеннолетний, – мямлю я, прекрасно зная, что последствия в этом случае могут быть другие, помягче.

– Значит, наказание будет соответствовать этому уровню…

С этими словами она поднимается со своего места, обходит стол, заходит мне за спину и отстегивает мои запястья. Теперь я могу пошевелиться и размять руки, а то уже плечи сводит.

– А основное наказание понесет твой отец, как человек совершеннолетний, и не доглядевший за своим несовершеннолетним сыном. Я передам твое дело в противоборотнический департамент в Иннсбург. Андрэаса Кёлера и Катарину Кёлер выгонят из общины, лишат возможности жить в Ленере и воспитывать детей: тебя отправят в интернат, а младших в детский дом, – продолжает инспектор Хофлер, стоя у меня за спиной. – Ты этого хочешь?

Судорожно сглатываю. Она, может быть, и не блефует, с одной семьей в Ленере так и случилось, ещё до Бучнеровского закона. Насколько сейчас всё ужесточилось, фиг его знает; лучше, наверное, зря не рисковать. А если она разозлится, то сможет подтасовать факты и припишет мне этих овец, тогда всё, крышка, и ни один австрийский суд не встанет на сторону оборотня.

– Нет, – тихо отвечаю я, опустив голову.

Пофиг мне на себя, хотя по слухам тюрьмы для оборотней ужасны, но семью я подвести не могу. От мысли, что мелких отправят в детдом, у меня до боли сжимается сердце.

– Пусть я всё понесу, я же нарушил, а отец и братья тут ни при чем, – так же тихо добавляю я, сжимая кулаки.

– Тогда спускай штаны и ложись на фолтэбанк, – неожиданно велит она.

Мне кажется, что я ослышался. Я поворачиваю к ней голову – у неё в руках вдруг откуда-то взялись самые настоящие розги. Нервно сглатываю.

– Ты же хотел получить наказание, как несовершеннолетний? – усмехается она. – Так что вперед, – и она машет розгами в сторону горизонтального фолтэбанка.

Противный холодок пробегает по моей спине. Медленно поднимаюсь со стула и иду к фолтэбанку. Сердце заходится в бешеном ритме. Я, конечно, получал ремнем по попе от отца, но это было давно, в детстве, никто посторонний не бил меня. Ну, кроме того раза на Рождество. А сейчас-то я уже взрослый, чтобы меня воспитывали розгами. Чувствуя себя крайне ужасно, я всё же расстегиваю ширинку и спускаю немного джинсы, разуваюсь. От стыда у меня краснеют щеки.

– Трусы тоже снимай, будешь получать по голой заднице, – не без удовольствия произносит она.

Отворачиваюсь от неё, спускаю трусики и, со страхом косясь на металлические крепления по периметру, покорно ложусь животом на черную кушетку фолтэбанка. От прикосновение голым малышом к холодной кожаной обивке у меня мурашки бегут по всему телу. Я кладу голову на одну руку, а второй прикрываюсь. Слышу, как Хофлер подходит ближе ко мне, и мое сердце замирает. Но она пока не бьет меня. Хватается за пояс моих джинсов вместе с трусиками и тянет их ниже, чтобы полностью оголить мою попу, затем задирает повыше худи и футболку.