Но вот уже кончен обед. Смеркается. Острее и слаще пахнут цветы. Еще одна радость ждет Сергея Ардальоныча, который уже докурил сигару, отложил в сторону вечернюю газету и с неподдельным глубоким чувством пожалел вслух бедную многострадальную Россию, задыхающуюся в цепких лапах взяточников, растратчиков, вымогателей и других обнаглевших жуликов и прохвостов.
– Ну, Софочка, пойдем поглядим наши канталупы, – говорил он свояченице, сидящей снаружи на ступеньке балкона. Они вместе ухаживают за дынями. Это их общая серьезная забота и в то же время невинная, тонкая, слегка волнующая игра. Как и большинство молодых девушек, бессознательно, чуть-чуть влюбленных в мужей своих старших сестер, Софочка наивно льнет к Бакулину сердцем и телом. Огород – гордость Сергея Ардальоныча. Он выгоняет на нем редкие на севере овощи – кукурузу, томаты, артишоки и спаржу. Но его поэзия, его истинная благородная страсть – дыни-канталупы, требующие крайне заботливого ухода.
Оба они внимательно склоняются над парниками. В огороде, не затененном деревьями, еще светло, и можно хорошо разглядеть дыни, большие, серо-зеленые, с выпуклыми мощными ребрами, усеянными корявыми наростами. Приятно прикасаться пальцами к их холодной коже. Тонкий ананасный аромат поднимается из парников.
Бакулину трудно нагибаться, и потому он только дает указания:
– Этот побег надо завтра же оборвать. А большую завязь прикрепить рогулькой к земле и присыпать, – пусть дает новые корни. Может, и дозреет. А эти две дыньки, Софочка, можно срезать. Да надо, кстати, велеть накрыть парники рамами. Небо ясно, барометр стоит высоко, воздух свежеет, безветрие, и – видишь, как вызвездило – ночь будет холодная.
Потом они долго сидят в дальнем углу сада за круглым столом под липами. Голова Софочки лежит на плече Бакулина, и ему кажется, что молодое тело девушки источает нежный запах канталупы. Его руки ласково, но не крепко обнимают ее плечо.
– С этой дачей мне жаль расстаться, Софочка, – говорит Бакулин, мечтательно глядя вверх, на звезды. – Ее я построил целиком на мое нищенское жалованье. Во всем себе отказывал. Но когда ты выйдешь замуж, я тебе куплю рядом такой же клочок земли и устрою тебе дачу, как свою. Даже лучше. Я уже присмотрел.
– Не надо мне, милый Сережа, ничего не надо, – тихо отвечает девушка и еще теплее прижимается к его плечу. – Я никогда не выйду замуж… Ни за кого…
– Почему? – спрашивает нежно, дрожащим голосом Бакулин, наклоняя губы к ее волосам.
– Так…
И он сладко чувствует, как под его рукой с испугом и ожиданием дрожит девическое тело.
Наступила ночь. M-mе Бакулина лежит на широкой двуспальной постели, лицом к стене. Сергей Ардальоныч стоит на коврике на коленях, в одном нижнем белье. Он уже закончил положенные, заученные официальные молитвы и теперь мысленно говорит своими словами. Обращается он, однако, не к богу, и не к сыну, и не к его матери, а к снисходительному святителю Николаю, причем многое утаивает и во многом лукавит.
– Я же ведь, если что и беру, то не на роскошь, а для семьи. Пусть живут в холе, без озлобляющей борьбы, добрыми и кроткими. Другие там кутят, пьянствуют, играют, разоряются на женщин, на бриллианты и автомобили… А я… мое немудреное развлечение – одни канталупы, чистое сладостное занятие. Вот, ей-богу, дойду до миллиона и все брошу. Уйду со службы, займусь добрыми делами, буду тайно творить милостыню, церковь построю… не церковь, а так… часовенку… Только бы до миллиона…