– Что вы там пишете? Слышите вы меня или нет? Это я шутя все сказал, со злости… Положите в карман вашу гнусную книжку. Положите, я вам говорю. Иначе… Видите вы эту бронзовую статуэтку?
– Ваш бюст, кажется? Работа Трубецкого?
– Не мой, а Шекспира… Но все равно, вы отлично понимаете, что я могу сделать с этой бронзой, молодой человек, – добавляет он упавшим голосом, – ах, покиньте, пожалуйста, покиньте мой дом. Уйдите, господин Тапкин.
– Сию минуту, маэстро. Сейчас, сейчас… Еще два-три последних вопроса, и я оставлю вас наедине с вашей музой. Ваше мнение о современном искусстве?
– Не знаю, ничего не знаю, – устало бормочет Крапивин. – У меня астма… Паша, квасу! Вы пьете квас, молодой человек? У меня домашний… На смородине.
– Где намереваетесь провести лето?
– Не знаю… в этом самом… в как его, на северном экваторе.
– Взгляд ваш на футуристов?
– Отвяжись ты от меня, умоляю я тебя, несносный человек. Довольно того, что весь мой рабочий день испортил. Уйди!
– Что вы скажете о теперешней дороговизне предметов?
– Ничего… Брр. Паша! Да идите же, когда вас зовут, тихоход австралийский. Вот этот молодой барин, господин Типкин, очень торопится идти по весьма неотложному делу. Подайте ему пальто, шляпу, палку, калоши, зонтик, кашне и наймите ему автомобиль за мой счет.
– О, как вы добры, дорогой писатель. Сейчас узнаешь драматурга школы незабвенного Островского. Последние вопросы: какого вы мнения о пораженцах? Крапивин не выдерживает больше.
Быстро снимает он со стенного ковра старинный заржавленный пистолет с дулом в виде раструба, оружие времен Измаила и Чесмы, наводит его на репортера и орет, весь сотрясаясь: