– Жалко её, так и не раскрылась как личность и не раскроется, если… пора звонить, срочно звонить, – и Шелег набрал номер службы спасения.
– Это третий повторный вызов, звонит вдова повешенного, это случилось пять минут назад. Я ещё не успела привыкнуть к своему новому семейному положению и буду ещё долго в анкетах писать "замужем”, – и Шелег зарыдал в трубку. – Получилось у него только с третьего раза. Да, язык наружу, пульс уже не прощупывается, нигде не прощупывается, я везде проверяла, и на руке тоже. Это не помехи на линии, это рыдает его сын-сирота, последние минуты прощания с биологическим отцом. Ему через три месяца будет год, но он всё понимает, очень развитый ребёнок, тонкая натура. В интеллигентных семьях это не из ряда вон выходящее, и я не удивлюсь, если через какие-нибудь полгода он нежными музыкальными пальчиками-бутылочками дотянется до клавиш фортепьяно. Но это будет через несколько месяцев, а сейчас он рыдает, а может, смеётся. У него так потешно вывалился язык. Нет, не у ребёнка, у его бывшего отца. Я не могу с вами больше разговаривать, у меня истерика, у меня только что скончался муж. Если бы с вами такое случилось, вы бы даже набрать номер службы спасения не смогли, не то, что трезво рассуждать. Я не вижу своей жизни без него, без повешенного, я завтра проснусь одна в холодной постели, одна…– и Шелег опять зарыдал. – Я закажу надгробную плиту с надписью «Он бы мог уйти от нас не сегодня» и поставлю дату. Кстати, как ваша фамилия? Я бы хотела выгравировать на плите и ваше имя, как работника, явившегося косвенной причиной его преждевременного им нас покидания. Так как вас зовут?
Малыш засмеялся в колыбели.
– Вот слышите, никогда не знаешь, он рыдает или смеётся. У него так потешно вывалился язык, у отца. Приезжайте скорей, сами увидите, – Шелег положил трубку и спрыгнул с дивана.
Малыш продолжал смеяться, лукаво глядя на Шелега любящими глазами.
"Неужели?.. не может быть… он всё понимает. Это из-за моих сказок, буду впредь рассказывать ему обычные детские про Дюймовочку, Колобка, и эту… Золотую Рыбу".
Малыш повернулся на бок, подоткнул кулачёк под щёку и уснул. В Комнате Смеха истерически закричал Заждан.
"Приехали, – мелькнуло в голове кота, – а может, не служба спасения, а срочный похоронный сервис". И действительно, возле входа в дом стояла машина с надписью: "Мы рядом, когда вас нет".
– Я жив, – орал Заждан, – прекратите вводить в меня консерванты, ещё не лето, я и без химии не стухну, продержусь до похорон два-три дня! Почему вы решили, что я умер, я лично так не считаю! Человек может находиться на грани жизни и смерти долгие годы, и у вас нет права лишать меня этого пограничного состояния. Мне ещё предстоит совершить великое, вписать своё имя в книгу рекордов Гиннеса, не надо колоть, больно!
В углу тихо всхлипывала Забава. Ей не хотелось вновь вступать в неупорядоченные связи с мужчинами. Но как ещё из тысяч найти одного, своего, родного, такого, как бывший муж?
– Я хочу знать, кто вам сообщил, – не умолкал Заждан, – я нахожусь в пограничном состоянии уже много лет, так почему именно сегодня? Кто назначил мой уход на 8 марта, кстати, сегодня Женский день, а я ещё не купил своей вдове цветы, прекратите колоть меня в лицо, я не заказывал акупунктуру! Забава, зачем ты вызвала их, неужели ты не могла иначе? Женщина в счастливом браке может пойти на многое, но ты!.. Ты перешла границу!
– Я не звонила, – шептала, всхлипывая, Забава.
– А кто, кто тогда позвонил? – Он перевёл взгляд на ухмыляющегося Шелега. – Это он, точно он! Забава, ты можешь исполнить первое посмертное желание бывшего мужа?
– Конечно, милый, – ответила, продолжая всхлипывать, вдова.
– Принеси из комнаты Малыша новый топор с красной ручкой, я им ещё ничего не рубил, ни деревца, посаженного вражьей рукой, ни…– и он опять посмотрел на Шелега.
– Хочет забрать меня с собой, – шепнул Шелег Мышу. – в Египте в эпоху Тутанхамона фараоны забирали в гробницы самых любимых животных.
– Я очень польщен, – вежливо сказал он Заждану, – но кто будет рассказывать Малышу сказки?
– Забава, неси топор, быстрей неси, а то уйдёт, – вопил Заждан.
Санитары слушали безучастно.
– Дайте мне подготовиться, привести себя в порядок, Мне нужен костюм, я не могу отправляться в последний путь в трусах и одном тапке. Второй – вон там под потолком котом висит, будет правильней сказать из-за кота потому, что кот пока не висит. Жуткое животное, должен я вам сказать. Нарочно не говорит по-человечески, играет бессловесную тварь, – и он кивнул в сторону Шелега. – Представьте, он моему сыну сказки про аннигиляцию и ядерный распад рассказывает. И что из него вырастет? Нет, не из кота, кот взрослый, я про сироту, – обратился Заждан к санитару. – Я уверен, что вам в детстве не рассказывали такие сказки, – продолжил он, – иначе бы вы не стали тем, кем являетесь – санитаром, и не простым санитаром, а санитаром-могильщиком. На вас обществом возложена ответственность, которую не возложили бы на неуравновешенного медработника с неустойчивой психикой.
Шелег спрыгнул со стула, подошёл к санитару, и потёрся о его ногу, преданно урча.
– Хороший, – сказал тот, поглаживая зверя. – У меня тоже был кот, он, правда, потом пропал. Ты чем-то на него похож – и лап у тебя четыре, и хвост, и спина, и два глаза, ну вылитый он. Тебя здесь не любят, особенно этот, повешенный, – и санитар кивнул в сторону Заждана.
– Всё сместилось в доме Иплонских! – заорал тот. – Всё поставлено с головы на четыре лапы! Я не хочу жить в этом мире кривых зеркал! В мире, в котором лживые коты подавляют гуманоидов! Забава, где мой новый топор, где ты, где вы с топором, наконец, я не могу больше ждать! Я не хочу больше жить! – вопил Заждан.
– А ты и не живёшь. Раз был вызов, тебя уже нет с нами, повесился ты, – сказал санитар. – Видишь, в протоколе записано: “Температура повешенного в момент замера была равна 35 градусам по Цельсию. Насильственная смерть явилась следствием тяжёлого эмоционального состояния трупа, вызванного хроническим алкоголизмом”.
– Я не пью! – истошно заорал Заждан, даже в праздники, даже на Новый Год, ни водки с пивом, ни портвейна с коньяком, как все! Я с бокалом шампанского под бой курантов засыпаю у телевизора! Знаете, какие передачи на Новый год после поздравления президента интересные бывают, а я…, я их никогда не видел, и теперь не увижу уже,– и по его небритой щеке стекла слеза.
В комнату вошла растерянная Забава. В одной руке она держала мокрый от слёз платок, в другой не держала топор. Женщина опустилась на стул и заплакала. Шелег запрыгнул ей на коленки, скорбно опустил вниз хвост и в блаженстве закрыл глаза.
– Забава, где топор, неужели не нашла? – спросил, теряя надежду, Заждан.
– Нет, не нашла, – соврала она и, чтобы скрыть лживое выражение глаз, быстро прикрыла их платком.
– Как же это, этого не может быть. Я помню, как сам положил его остриём к стенке. Ручка красная литая, не топор, а гильотина, произведение искусства.
Шелег лизнул Забаву в мочку уха и нежно прошептал: “Я люблю тебя, люблю искренне, но платонически”. Забава улыбнулась в ответ и погладила Шелега.
– Вы видите, он ей шепчет на ухо, и она улыбается. Вы думаете, что он по-кошачьи мурлычет, – обратился Заждан к санитарам. – Вы полагаете, что моя жена – дурочка, умалишённая? Вовсе нет! Она – нормальная среднестатистическая женщина, такая же, как все, ничего выдающегося.
Забава опять заплакала.
– Скоро его увезут, и ты никогда больше не будешь плакать, – шептал Шелег.
– Вот опять, – заорал Заждан, – опять вдову зомбирует! Да перестаньте же, наконец, колоть этими галлюциногенами, они пагубно на меня действуют, вы делаете из меня животное, превращаете меня в кота, мяу–у–у–у–у–у. Если кот может говорить по-человечески, то почему я, человек, не могу мяукать, это несправедливо, мяу–у–у–у–у–у, мур–р–р–р–р–р. А вы меня на машине с мигалкой перевозить будете на красный свет? – поинтересовался он вдруг у санитара.– Меня ещё никогда не возили на спецмашинах с сиреной на красный свет, хотелось бы хоть напоследок с ветерком прокатиться, мяу–у–у–у–у–у. Все стоят, а ты, не тормозя, через перекрёсток, даже дух захватывает. Я в период гормонального созревания мечтал стать водителем скорой помощи, но судьба распорядилась иначе, с котом мы теперь, – Заждан посмотрел на Шелега и заунывно замяукал.
– Слушай, а может он и вправду действующий, просто, психически неадекватный. Остановка дыхания, повреждение нейронов, и, как следствие, развитие симптомов ложной смерти, – сказал санитар напарнику. – Может, всё-таки, зарегистрируем ложный вызов?
Глава 4. ПАСПОРТ УМЕРШЕГО
Заждан, манерой заламывать руки, был похож на мать санитара-могильщика, и этим вызывал его симпатию.
– Давай попробуем, хоть это и идёт вразрез с инструкцией, – согласился второй.
– Мы могли бы зарегистрировать тебя умалишённо живым,– обратился санитар к Заждану.– Но для этого нам придётся составить акт непринятия трупа, в котором будут указаны причины, на первый взгляд, противоречивого диагноза: "Труп жив". Ты видишь этот маленький листик с печатью и подписью официального лица? Это свидетельство о твоей смерти. Здесь синим по кремовому написано: "Имя и фамилия трупа – Заждан Шницельфильд”, “Дата смерти – Восьмое марта, три часа, двадцать четыре минуты по среднеевропейскому времени».
– А почему по среднеевропейскому? Мы же в другом часовом поясе живём? – не согласился умерший.
– В другом, на два часа опережаем Европу. Но бумага официальная, и в ней указывается среднеевропейское время. Её можно переводить на другие языки. Кстати, заверенный нотариусом перевод считается документом и в других странах.
– А, понятно, это теперь моё удостоверение личности вместо паспорта. А штампы о пересечение трупом границы где ставят? Тут вкладыш, наверное, есть, покажите, мне интересно.
– Да, это твой главный документ – паспорт неживого. Но если мы признаем тебя ложно умершим, то свидетельство придется ликвидировать, а ты им и воспользоваться-то не успел, обидно это, – сказал санитар. – Может оставим всё как есть? Надо уметь во всём видеть позитивную сторону. Даже песня есть такая: "ОЛВЕЙЗ ЛУУК ЭТ ЗЕ БРАЙТ САЙД ОФ ЛАЙФ".
– А что это означает? – поинтересовался Заждан.
– То, что я только что сказал – смотри на позитив, умей находить хорошее в плохом.
– И что же такого хорошего я могу найти в своей смерти?
– На работу ходить не надо, вставать ни свет ни заря, зубы чистить, бриться. Знаешь, как я бриться не люблю – сдираешь с себя волосы вместе с кожей! А одеколон этот, щиплющий до крика, а ты говоришь! Советую тебе подумать.
– А можно мне перевернуться на живот? У меня спина затекла.
– Переворачивайся и отвечай на вопросы прямо, без кошачьих воплей, – разрешил могильщик. – Это вдова нас вызвала?
– Нет, не она, у нас уже много лет непрекращающееся взаимопонимание. Это он, – и Заждан показал рукой на Шелега.
Шелег сидел и нарочито мяукал нечеловеческим голосом.
– У ваших родственников по женской линии галлюцинации бывают? – продолжил расспросы санитар, стараясь не смотреть на зависший под потолком тапок.
– У нас в семье и без женских галлюцинаций весело. Посмотрите на люстру, вы видите под ней тапок. Это – объективный тапок, мой тапок, а вовсе не галлюцинация. И не пытайтесь себя обмануть, он там, – и Заждан с хрустом вытянул указательный палец правой руки в направление мнимой плоскости.
– Вы видите, тапок там, значит, он существует, – вещал Заждан. – Мы часто отмахиваемся от очевидного, как от назойливой мухи. Я, лично, воспринимаю тапок, как шкаф, диван или люстру потому, что привык к нему. Но если рядом с ним окажется летающий носок, я буду некоторое время удивлён. Когда в Париже строили Эйфелеву башню, многие недальновидные критики были против. Они не понимали, что к башне привыкнут, и через каких-нибудь десять лет она станет символом Парижа наряду с Мулей Вруш, Монмартом и Полями Елисея. Вы, кстати, бывали в Париже? Очень советую побывать, незабываемые ощущения, мяу–у–у–у–у–у, – романтично протянул Заждан.
– Вызывай “дрезину”, – сказал Миша второму санитару, – классический случай.
– И даже к жизни возвращать не будем? – спросил тот, раскручивая длинный шнур дефибриллятора. – У нас ведь отчёт о проделанной работе потребуют. Ложись, задирай майку на голову и переворачивайся на спину, – приказал он Заждану.
Заждан недовольно перевернулся и натянул майку на глаза.
– Правильно, тебе на это лучше не смотреть. A какой вольтаж выставлять будем – тысячу или десять тысяч Вольт? – спросил санитар напарника.
– Я не помню, давно не дефибриллировали. Давай десяткой закоротим для убедительности, – предложил тот. – От десяти не только пограничники, но и лежалые вскакивают. Электричество – великая сила. Сила, которая освещает наши жилища, возвращает к жизни смертные души – упорядоченно перемещающиеся, невидимые корпускулярно-волновые споры вселенной.
– Кончай философствовать, подключай дефибриллятор, ХИ ВИЛЛ БИ БЭК! – Санитар пронзительно заржал.
– На электрический стул подавалось напряжение всего в 800 Вольт. Этот вид казни заменили на более гуманный – внутривенную инъекцию. Я не рекомендую подавать десятку – сгорит, лучше вколоть тиопентал, панкурониум, в смеси с хлоридом калия, конечно. Я надеюсь, у вас аптечка имеется, – Шелег с надеждой взглянул на санитара.
Тот не мог поверить в реальность происходящего. Он уже привык не обращать внимание на тапок и Творога, но кот… не слышать его у санитара не получалось.
– Домяукался, бдительность потерял, сейчас тебя санитары, вместо меня, на живодёрню отвезут, болтун. Я же говорил, что кот говорящий, а вы не верили! – радостно заорал Заждан.
– Финита, опускай майку, бессмертный! – сказал санитар.
– Что уже отфибриллировали? – без тени истерики поинтересовался Заждан. – А я и не заметил. У меня, когда кровь из пальца брали —, тоже нервничал. А потом отвлёкся на медсестричку, у неё халатик с разрезом был, и укола не почувствовал.
– Слушай меня внимательно, командир летающего тапка. Дефибриллировать мы тебя не будем. Вызов я отменил, но, если ты будешь травить это благородное говорящее животное, мы вернёмся. Лишь стоит ему набрать номер службы и сказать диспетчеру, что он Забава, вдова самоубийцы-неудачника, как мы приедем. И я тебя заверяю, отмены вызова больше не будет. Я надеюсь, ты понял, – значимо произнёс санитар.
– Я всё понял, начальник, я его уже люблю, – и Заждан с нежностью посмотрел на Шелега.
Тот соскочил со стула и преданно потёрся о ногу могильщика.
– Ты, если что, сразу звони, – обратился тот к коту, – скажешь диспетчеру, чтобы Мишу прислал, – он погладил Шелега по спине, и санитары вышли из дома, громко хлопнув дверью.
Шелег подошёл к Заждану гордо задрав хвост.
– Я надеюсь, что твоё нынешнее место в семейной иерархии тебе понятно?
– Понятно, начальник, – отрапортовал Заждан и по привычке натянул майку на лицо.
– Опусти майку и слушай меня, широко распахнув глаза. Я буду превращать тебя высокоорганизованную личность. Ты перестанешь смотреть футбол, будешь по утрам в душе насвистывать Вильгельма Рихарда Вагнера, при тусклом свете свечи зачитываться Гете. Перед тобой откроется новый мир, мир, который был заслонён от тебя мечущимися телевизионными фигурками. Духовная слепота отступит под натиском интеллекта, моего интеллекта. Мы будем по вечерам собираться, ты, я, Малыш, и, как принято в интеллигентных семьях, дискутировать, обсуждать за куском сыра и блюдечком молока насущные проблемы человечества и отдельной личности, говорить о музыке, поэзии, искусстве. Мы будем задавать друг другу вопросы, спорить, но не для того, чтобы доказать свою правоту, а чтобы понять позицию оппонента.
– А как Малыш будет задавать вопросы, он же говорить не научился?
– Вначале, я буду спрашивать за него, но, уверен, что вскоре он и сам сможет участвовать в дискуссиях.
– Понятно, учитель, – подобострастно кивнул Заждан.
– То-то же, каждый должен знать своё место, встречают по одежке, а провожают … дефибриллятор, тиопентал, – Шелег гордо распушил хвост.
– Я не буду, я буду стараться, не надо меня больше провожать.
– Проверим, на слово поверить не могу, – сказал кот.
– А можно я с вами учиться буду? – спросил Мыш. – Я тоже хочу разрастись в высокоорганизованную особь.
– Ладно, но тогда это уже коллективные занятия будут, – разрешил Шелег.
– А если коллективные, то можно и Забаву взять в группу, – предложил Заждан. – А то я оторвусь от неё в развитии, и она перестанет вдохновлять меня, как личность. Я, конечно, телом буду продолжать с ней жить из чувства долга, благородства и жалости, но душой потянусь к женщинам тонким и развитым. И чтобы это не случилось, мы должны развиваться вместе.