Подставная мишень

5.

Спустя означенное время, мы отправились на посиделки. В спальном корпусе первого отряда, на первом этаже, где располагалось так называемое отрядное место, собрались почти все воспитатели. Три сдвинутых журнальных столика были уставлены одноразовой посудой, бутербродами с копчёной колбасой, пирожками, пончиками, пирожными и, как водится, разнокалиберными винными бутылками отнюдь не с чаем. Я тоже внёс свой вклад – немецкий вишнёвый ликёр.

Дмитрий чувствовал себя как рыба в воде, он успел перецеловаться и пошутить со всеми девушками. Мною активно интересовались, в чём не было ничего удивительного, учитывая явное преобладание женского пола среди присутствующих. Я ловил на себе заинтересованные взгляды и слышал перешёптывания по своему адресу. Было и откровенное разглядывание, но на такую наживку меня, девочки, не поймать.

Все стали рассаживаться, и тут я немного подрастерялся, уж выбор был слишком большой, но Тамара решила всё за меня, усадив между собой и стройной синеглазой девушкой с копной густых небрежно заколотых каштановых волос, воспитателем второго отряда, замеченной мною ёщё днём. Синеглазка звалась Лидой.

– Все? – спросил кто-то. Начали считаться.

– А где Герман?

– «Уж полночь близится, а Германа всё нет!», – тут же пропела одна из девушек. Все засмеялись, и затем появился Герман с гитарой, встреченный с бурным восторгом. В общем, чаепитие проходило весело и шумно. Говорили тосты, пили, пели под гитару и просто дурачились.

С Лидой мы быстро перешли на «ты», выпив на брудершафт. Я плохо разбираюсь в возрасте девушек, они такие хитруши, но Лиде дал бы не больше двадцати одного, узнав в последствие, что ошибся в минус на три года.

Около часа ночи веселье выдохлось, и решили расходиться. Уничтожив следы вечеринки, мы вернули мебель на законные места и распрощались со смехом и шутками. Я пошёл провожать Лиду. Вернее, просто пройтись по периметру территории, иначе провожание завершилось бы, не начавшись, до корпуса второго отряда было не больше пятидесяти метров. Ночь выдалась тихой и звёздной, даже комары не свирепствовали. Мы шли не спеша, разговаривая на разные темы. После выпитого спиртного и в присутствии такой красавицы, как Лида, язык у меня развязался, и я остроумничал вовсю. Поскольку Лида часто смеялась, то шутил я, значит, не без успеха. Встречающиеся то тут, то там огоньки сигарет, приглушённые голоса и смех убеждали в том, что мы далеко не единственные, кому не до сна. Где-то в конце пути, когда мы проходили мимо затемнённой беседки нас окликнули.

– Эй, давайте к нам! – голос был мне не знаком.

– Лидух, – панибратски позвали снова, – ну ты, что?

– Нет, спасибо, поздно уже спать пойду, – отказалась она. Не успели мы пройти и пяти шагов, как нас догнал какой-то незнакомый мне парень, невысокий, но зато с такими широкими плечами, что в любую дверь он, похоже, входил боком. Короткий ёжик на голове компенсировался густо заросшей нижней челюстью.

– Погоди, – схватил он девушку за руку. – Чё за базар? Не выламывайся, пошли, успеешь выспаться.

– Пусти, Виктор – потребовала Лида. – Никуда я не пойду.

По-спортивному прикиду молодого человека и боевому напору нетрудно было догадаться, что это один из охранников. Ну не везёт мне с охраной, хоть тресни! Впрочем, меня этот Виктор подчёркнуто игнорировал, оттирая в сторону.

Лида разразилась гневной тирадой, но он, продолжая бубнить что-то, и руку не выпускал, и тянуть не тянул. И он, и она, ждали, получается, моего вмешательства. Ситуация выходила странная. Ладно, изо всех сил изображая невозмутимость, я подошёл к Виктору, как можно ближе, а он, кретин, мне это позволил, и я его наказал. Не говоря худого слова, взял в захват левую руку, а затем резко заломил её, заставив не только выпустить девушку, но и согнуться почти до земли, словно кланяясь в ноги. Он дёрнулся, однако старый добрый милицейский приём, освоенный мною ещё в юношестве, не подвёл. Тогда он издал возглас больше похожий на рёв и тотчас же, как из-под земли, перед нами выросли ещё два таких же здоровяка.

– Стоп, мужики, – сказал я, – не то я ему сейчас руку сломаю.

Возможно, что такой угрозой я бы их не остановил, однако, позади нас раздался топот и на дорожку выбежал Дмитрий, не обиженный ни комплекцией, ни ростом, и встал рядом со мной. И в довершении всего, последним появился начальник охраны, собственной персоной.

– Что не поделили, орлы? – жизнерадостным командным голосом вопросил он.

– Пространство и время, – ответил я. Подначальные пернатые глухо заворчали.

– Всего-то, а я-то думал, что девушку.

– Девушек я ни с кем не делю.

– Может, ты его отпустишь?

– Всенепременно.

Виктор выпрямился и так зло посмотрел на меня, что поворачиваться к нему спиной отныне всё равно, как самому совершить харакири.

– Ну, хватит разборок. Они повеселились, ты тоже посмеялся. Как говорится, с кем не бывает. Лады? – дружески улыбнулся Приходько

– Лады, – сказал я, – зла не держу и претензий не имею, а, что погорячился, так извиняйте, сами напросились. Только перед девушкой не плохо бы извиниться.

– Это мигом, – пообещал Николай и ткнул в плечо угрюмого Виктора. Тот пробурчал невнятное извинение.

Мы порасшаркивались ещё какое-то время, и они отвалили.

– Спасибо, – поблагодарил я Диму.

– Брось, за что? Если бы я знал, насколько ты крут, то не торопился бы как на пожар, чуть тапок не потерял. Странно, что они к вам полезли, обычно мы не пересекаемся.

– Это из-за меня, – промолвила Лида, – хотя с Виктором этим я даже не знакома толком, так курили вместе пару раз.

– Вот и накурилась, – засмеялся Дима, – а ведь Минздрав предупреждал.

– Не переживай, – сказал я Лиде, – кого бы я не пошёл провожать, результат был бы тот же. Чем-то я им не показался.

– Понятно, чем, привыкли быковать, вот и нарвались. Я в прошлом году тоже одному съездил в хобот, но меня они не трогают, я ведь вместе с Николаем учился в институте физкультуры, только он старше был на два курса. Нет, раньше он нормальный пацан был, пока с большими бабками не связался.

– А здесь он тогда что делает?

– Ну, ты даёшь, Валька. Ник-Ник, это у него погоняло такое, работает на олигарха областного Бермана, и лагерь наш тому принадлежит, он «Алые паруса» под сынка своего открыл, тот вырос давно, а дело процветает. Что же ты, Лида, его в курс дела не ввела?

– О чём ты?

– Понятно, некогда было. Всё, всё, не пристаю. Валентин, а ты, что борец? Лихо ты его скрутил.

– Да какой там борец, так, поднабрался на улице кое-чего.

– Хорошо, поднабрался, толково. Вы, как я понимаю, дальше провожаться пойдёте? Тогда тебе, Лида, до свидания, а с тобой до встречи на ночлеге. Пока.

И он скрылся в темноте.

Первое время мы шли молча, и каждый думал о своём. Затем, Лида, решительно тряхнув своими роскошными волосами, заговорила:

– Послушай, Валентин, как-то всё нехорошо получилось, ты меня извини…

Но я не дал ей договорить.

– Хватит извиняться, Лида. Никто не виноват, так уж сложились обстоятельства. Неужели этот чёртов случай скажется на наших отношениях?

– Ого, – засмеялась она, – у нас уже отношения?

– Вот, ты и повеселела. А отношения… сейчас нет, так будут, ты же не против?

Она приостановилась и серьёзным тоном сказала: – Нет, не против.

И одной этой фразой превратила легкомысленное приключение во что-то более серьёзное. Я это понял именно так, и целоваться не полез, ограничившись рукопожатием. «Береги себя, товарищ!

6.

Я открываю глаза и смотрю на часы. Без пяти минут семь. Успел!

Вскакиваю с постели и несусь в ванную. За минуту до семи я выхожу из комнаты в майке, шортах и кедах. Занимаю позицию перед спальнями мальчиков. Жду. Ровно в семь оживает радио, и громкая бравурная мелодия взметается над мирно спящими корпусами, разбивая утреннюю тишину вдребезги. Подъём и сразу после этого зарядка. Разбуженная и не выспавшаяся юная поросль с криками и визгом выбегает на площадку перед корпусом. Несколько разминочных упражнений, затем, физрук «Акула» Палыч без всякого микрофона, голосом сравнимым, пожалуй, что с иерихонскими трубами, подаёт команду и толпа выносится на беговую дорожку. Сначала все отряды, от больших до самых маленьких, бегут с интервалами, но уже на втором круге перемешиваются между собой так, что нет никакой возможности их идентифицировать. Наученный опытом предыдущих дней, я и не пытаюсь это делать. Просто бегу рядом. И вот, повинуясь трубному гласу Палыча, все разбегаются по корпусам. Новый день начался.

А со дня заезда прошло пять. Хотя по насыщенности кажется, что гораздо больше. На второй день была торжественная линейка, плавно перешедшая в мощное феерическое действо с танцами и фейерверком. Можно уверенно утверждать, что господин Беспалов и Сева Корамысов зря хлеб не ели. Теперь я понимаю, почему в этом лагере не хватает мест для желающих. Ведь вся здешняя жизнь держится на трёх китах: свобода (мнимая), хлеб и зрелища. Ничего нового не придумано, а результат на лицо. На счёт хлеба понятно, кормили вкусно и разнообразно. Зрелищ было много, но готовили их сами дети и не из-под палки, а по желанию. Ибо царицей всего в лагере была игра. Наши воспитанники с упоением играли в самоуправление, свободу и взрослую жизнь, за уши не оттянешь. Конечно, возраст должен быть соответственный, тинейджерский. Самому младшему – не меньше семи, самому старшему – не больше пятнадцати. Это закон, соблюдаемый строго.

В самые первые дни выбирали совет старейшин, с нешуточными страстями провели избирательную компанию, завершившуюся только вчера тайным голосованием. Выбрали пятнадцать старейшин: двенадцать детей и троих взрослых. Однако в детском самоуправлении как в капле воды отражается наша система. Старожил Герман рассказывал мне, что уже несколько лет идёт борьба за перенос подъёма на более позднее время. Сначала с шести на семь. Получилось легко. Попробовали на восемь, увы, не прошло. И сейчас не проходит. Притом, что никто на совет не давит. Действует обычный подкуп отдельных членов. Каково?

К этому надо добавить радио и газету, сотрудники которых исключительно дети. И все обязательные воспитательные и иные мероприятия проходят под видом игр и добровольных занятий. Имеется даже своя денежная валюта, хитро стимулирующая образец поведения. Есть в лагере и запреты. Их не много: прямое неподчинение взрослым (зато любые их действия можно оспорить в совете), выход за территорию лагеря (осуществить его не так и просто), грубое нарушение основных режимных моментов. Пока были лишь мелкие нарушения, без крупных инцидентов. Словом, как винтик и шпунтик воспитательной системы, я не могу не восхищаться её создателями, сумевшими преодолеть большинство минусов, имеющихся в современных детских лагерях.

Все эти дни я тоже был загружен до предела. Особенно много сил отнимает наш с Тамарой третий отряд. Двенадцать девчонок и одиннадцать мальчишек, шумных и подвижных как ртуть. Их постоянно нужно держать в поле зрения. Я, как только привёл их в наш корпус и заглянул хитрющие томсоеровские глаза мальчиков, понял, что покоя мне не будет ни днём, ни ночью. Вечером первого дня в отрядах прошли огоньки знакомств, хотя все и так друг друга знают, ведь большинство приезжают из года в год. Собрали и мы с Тамарой своих бойцов на отрядном месте. Передавая по кругу маленький деревянный кораблик, символизирующий, по мнению моей напарницы, галеон Грея, каждый назывался и кратко сообщал о себе то, что считал нужным. Задумка известная и применяемая везде ещё с пионерских времён.

В нашем случае её воплощение оказалось под угрозой. Наши воспитуемые не желали слушать ни нас, ни своих товарищей. Все вопили на разные голоса, кривлялись и хихикали. Даже Тамара с её немалым опытом не могла с ними совладать.

– Что будем делать? – нервно шепнула она.

– Петь. Начинай, вот увидишь, они успокоятся.

С некоторым сомнением в голосе, Тома предложила спеть одну из детских песен. Последовало дружное – нет, не понравился репертуар. Выбрали что-то из попсы. Запели. Один шустрый мальчишечка, явный лидер-неформал, назвавшийся Олегом Наумовым, решил продолжить праздник непослушания, даже оставшись в явном меньшинстве. Ему подыгрывала ещё парочка смутьянов пожиже. Я выбрал момент и неожиданно для всех схватил плохиша за бока и в секунду закинул на толстую ветку соседнего дерева. Словно фокус показал: вот он есть, а вот его нет. Я, конечно, рисковал, он мог свалиться оттуда и что-нибудь себе сломать, хорошо бы только язык.

Общее изумление сменилось растерянностью, так с ними никто давно не поступал. Я, как ни в чём не, бывало, сел на место и сказал очень спокойно: – И что вы все замерли? Разве что-то случилось? Ему там будет лучше, верно, Олег? Давайте петь.

У Олега хватило ума притихнуть, и по окончании мероприятия я спустил его на землю, обозвав космонавтом.

После отбоя Тамара отчитала меня, негодуя лишь для вида.

– А если бы он полез вниз и упал, или стал бы ругаться и оскорблять тебя, с него станется. Что бы ты делал тогда?

– Вот тогда бы и придумал что-нибудь. Не бери в голову. Я угадал его характер, больше всего он боится показаться смешным, и решил этим воспользоваться.

– Да, – протянула Тома. – Намучаюсь я с тобой, Валя.

Но отряд всё же стал управляемым, она не могла этого не признать.

Отвлекаясь от своих мыслей, смотрю на часы. Пора на завтрак. Объявляю об этом мельтешащим рядом воспитанникам. Начинаем строиться. Дело простое, казалось бы. Вот именно, казалось. Поход в столовую оценивается в баллах с чьей-то легкой руки. Учитывается внешний вид, строй и речёвка. Набравший большее количество баллов в различной деятельности отряд идёт в поход на три дня – предел мечтаний здесь каждого питомца. Безжалостной рукой пресекаю споры и отдаю команду к движению. Под несуразную, но удивительно привязчивую речёвку маршируем к столовой. Наблюдаю, как они усаживаются за столы и начинают есть. Теперь можно и самому. Воспитатели питаются за отдельным столом, что не лишено смысла, не очень-то приятно, когда тебе заглядывают в рот. С подносом иду к столу, Лида приветственно мне машет, показывая на свободный стул рядом. Мы видимся не часто, но она меня всерьёз опекает.

– Нужна твоя помощь, – говорит она мне.

– В чём дело?

– Мы готовимся к лагерному дню театра, репетируем сцену из Шекспира. Поможешь нам поставить поединок на шпагах?

– Конечно, когда будет репетиция?

– Через два часа, придёшь?

– Да, обязательно.

– Спасибо.

– Не благодари заранее, вдруг я не справлюсь.

– А вот в это я не верю.

7.

После завтрака по плану был бассейн, епархия Дмитрия. Вот на такое мероприятие моих архаровцев подгонять не надо. Вся прилегающая территория враз огласилась криками и визгом. Подставив плечи ещё не жёсткому солнцу, я сидел на бортике, и рядом со мной маялся Олег Наумов, освобождённый от водных процедур из-за простуды. Он рассказывал мне свои нескончаемые истории, постоянно отвлекаясь и перескакивая с одной темы на другую, так что я, отчаявшись найти в них смысл, давно уже его не слушал, занятый своими мыслями, и, замечу, забегая вперёд, совершенно напрасно. Будь я в то утро внимательнее, надвигающиеся бурные события могли бы иметь совсем иные последствия. Я включился только тогда, когда понял, Олег что-то настойчиво спрашивает у меня.

– Так что, разрешаете, Валентин Александрович?

– Что разрешу? Погоди, ты о чём?

– Ну, Валентин Александрович, я же вам рассказывал про клад.

– Какой клад?

И тут подкравшаяся тихонечко орава сверзилась в воду, окатив нас водяными брызгами. В возникшей кутерьме было не до разговоров.

– Олег, давай-ка мы попозже поговорим, – сказал я, подводя черту.

Но позже я, оставив отряд на Тамару, ушёл помогать Лиде.

Репетиция «Ромео и Джульетты» проходила на сцене открытого театра. Юные актёры и наиболее нахальные из числа зевак оккупировали саму сцену, а остальные любители драматического искусства расселись на передних скамьях. На вопросительный взгляд Лиды я сказал, что, сначала хорошо бы посмотреть, как и что. Она хлопнула в ладоши: – Ребята начинаем.

Я не профессионал в искусстве, и могу судить лишь поверхностно, но актёрская ирга мне понравилась. Все были на высоте: и Меркуцио, толстый, сильно потеющий мальчик с очень выразительным голосом, и Бенволио, в минуты душевного волнения яростно вращающий глазами, и, особенно, сама Джульетта, четырнадцатилетняя девица томно-цыганского вида, которая, играла совсем уж по-взрослому. А вот Ромео с Тибальтом, оба рослые, смазливые на лицо мальчуганы, явные баловни девичьих сердец, сходясь в поединке, махали бутафорскими шпагами всерьёз, не сообразуясь с полученными ролями. В результате бедняга Тибальт в одночасье загонялся более шустрым Ромео в угол сцены. Когда наступил финал, Лида, несколько смущаясь, спросила моё мнение.

– Здорово, правда, я даже не ожидал, совсем не похоже на самодеятельность. Но бой никуда не годится.

– Господа актёры, – сказала Лида громко, – внимание! Все пока отдыхают, а Ромео и Тибальт остаются на сцене, сейчас Валентин Александрович поставит нам фехтование. Под возникший шумок я поднялся и вышел на сцену.

– Друзья мои, – начал я, вызвав этим обращением смешки, ничуть меня не смутившие.

– Прежде всего, хотел бы отметить, что фехтование имеет несколько видов, отличающихся друг от друга. Есть спортивное фехтование, где идёт борьба за результат, то есть за укол. Движения фехтующих противников быстрые, экономные и мало зрелищные. Есть боевое фехтование, цель которого нанести удар, вызывающий ранение или даже смерть. В наши дни боевого фехтования на шпагах или саблях уже нет. И, слава богу! И есть театральное фехтование, которое имитирует боевое. Оно должно быть зрелищным, ярким. Его главным отличием является синхронность движений. Это похоже на танец. Ваша беда в том, что вы бьётесь по-настоящему, а должны играть, заранее распланировав каждый свой удар. Но, как говаривал мой тренер лучше раз показать, чем сто объяснять. Сперва мы попробуем сразиться на выигрыш. Позволите? – я взял шпагу у Тибальта и предложил Ромео – Нападайте, ваша милость.

Тот ринулся вперёд, стараясь нанести рубящий удар. Без труда отбив его бестолковую атаку, я перешёл в наступление и обезоружил.

– Ещё.

Новая атака, результат тот же. Выбитая шпага застучала по доскам пола.

– Здорово! – возрадовался Тибальт. Ромео же заметно сник.

– А теперь, попробуем провести бой синхронно, я нападаю первым, Ромео обороняется. Все должно быть как в замедленной сьемке, ясно? Итак, я делаю выпад – противник парирует. Хорошо. Я отступаю, и противник наносит ответный удар. Мой черёд парировать. Видите, наши движения красивы и отточены. Потому что мы заранее знаем, каким будет следующее.

– Так ведь это же обман! – воскликнул кто-то.

– Верно, обман зрителя, как и любой фокус.

Я отдаю шпагу Тибальту. В течение последующих тридцати минут мы чертим на ватмане партитуру боя и оба актёра демонстрируют мне приобретённые навыки.

– Пара-тройка репетиций и их можно выпускать на большую сцену, – говорю я Лиде.

– Ты – молодец! – отвечает она и целует в щёку.

– Не буду спорить. И раз ты это признаёшь, рассчитываю на ответную благодарность.

– Сегодня вечером будет дискотека. Встретимся там.

– Совместим полезное с приятным? Согласен.

В этот момент наше уединение нарушает Джульетта, подошедшая с вопросом и пытающаяся привлечь внимание к себе с недетским пылом. Однозначно негативная реакция Лиды на столь невинное кокетство не могла меня не порадовать.

8.

Дискотека в лагере проходила в небольшом по размерам, но весьма уютном помещении с хорошей звукоизоляцией. Так, что пока старший возраст лихо отплясывал под оглушающую музыку, младший мог спокойно укладываться спать. Поэтому в соответствии с решением совета три старших отряда могли танцевать три раза в неделю с девяти до одиннадцати вечера, а младшие отряды развлекались только до девяти. По плану очередная дискотека должна была состояться сегодня вечером. И, в связи с этим, после ужина в лагере наступила тишина: все усиленно готовились к намеченному действу. Наконец, в назначенное время воспитуемые потянулись к танцзалу, затянутые в дорогие прикиды, а девочки, практически независимо от возраста, ещё и в боевой раскраске. Дело в том, что как во всяком солидном и уважающем себя детском лагере здесь была форма. Из довольно дорогой ткани и пошитой не без претензии на молодёжную моду. Повседневная – состояла из рубашек, шортов, юбок или брюк песочного цвета, плюс тёмно-синий галстук типа пионерского, олицетворяющий море. Парадная – белый верх, синий низ. Своя форма была и у воспитателей, очень похожая на скаутскую: светло-зелёная рубашка с множеством карманов, шевронов и погончиков, и такого же цвета брюки типа слаксов, последние шились на заказ. Мне, ввиду позднего прибытия, позволялось ходить в обычной футболке и джинсах, но с таким же синим галстуком, как у детей. И только вечером, на дискотеке можно было одеваться в своё. Инкубатор исчезал, превращаясь в свою противоположность – торжество индивидуальности.

На музыкальную программу взрослые не покушались, предоставив юным диск-жокеям полную свободу. И посему в зале сразу загремел рок вперемешку с попсой. Детишки прыгали и вопили, избавляясь при этом от неиспользованной энергии, а воспитатели могли спокойно постоять в сторонке, не крутя ежеминутно головами во все стороны в поисках отбившихся от общества индивидуалистов. Тамара и я привели свой отряд в полном составе одним из первых. Будучи отнюдь не любителем громкой музыки, я, тем не менее, уступил просьбе своих воспитанников и немного потанцевал, а вернее попрыгал вместе с ними. И лишь затем, вышел на улицу и присоединился к тем из нас, кто, как и я предпочитал более тихое времяпрепровождение. Лиды нигде не было видно, хотя её отряд также веселился на дискотеке. Проще всего было бы спросить о ней у её же напарницы, чьи рыжие косы то появлялись, то пропадали среди танцующих. Однако меня заела гордыня, коей всегда было в избытке. Тщательно маскируя собственное уныние, я какое-то время постоял с коллегами, лениво беседуя. Потом предпринял новую вылазку в зал, где атмосфера становилась всё более раскованной, и угодил как раз под белый танец. Чем тут же воспользовалась одна девчушка, пригласив меня на «медляк». Во время танца моя партнёрша, в которой я с трудом опознал под сантиметровым слоем косметики актрису, исполнявшую роль Джульетты, поведала мне без всякого понуждения среди прочего и информацию, о том, куда пропала Лидия Васильевна. Оказалось, что она находится в медпункте, вместе с заболевшей девочкой из их отряда. Пока я раздумывал, не сходить ли и мне на медпункт, меня окружили и взяли в плен осмелевшие представительницы старших отрядов и отпустили только после трёх или четырёх танцев в общем кругу. В дверях прямо передо мной вдруг материализовался Дмитрий.

– Привет! – воскликнул он, улыбаясь во весь рот, – пойдём, попляшем с молодёжью.

– Нет, – уклонился я, – хватит, наплясался. Пойду постою на воздухе.

– Постой, а ты Лиду не видел? – неожиданно спросил он.

– Вечером? – уточнил я.

– Ну да, сейчас.

– Не видел.

– Странно, я думал она на дискотеке.

– Как видишь, нет.

– А знаешь, где она?

Бог, ты мой, я человек спокойный, но от назойливости соседа стал постепенно закипать как чайник.

– Слушай Дим, отстань, а? Ну, чего ты привязался, не знаю я ничего.

Я, наконец, вышел и тут же попался на глаза руководящей тройке:

«Главному» Беспалову с методистом Корамысовым, окрещенным детьми в Коромысло, и старшим воспитателем Суховой. За их спинами маячил завхоз. Завидев меня, начальник очень явно обрадовался, по-видимому, найдя уважительный предлог, чтобы не входить в зал, откуда неслось что-то иностранное в стиле рэпа. Он увлёк меня в сторону, интересуясь настроением и делами. Я постарался его не разочаровать, отвечая бодро и весело. Подоспевшая Ирина Ивановна в свою очередь сообщила о моих успехах на педагогическом поприще, отметив безотказность и высокий авторитет в воспитываемой среде. Не дожидаясь реплик со стороны методиста, с которым и не сталкивался до сих пор, я воспел дифирамбы мудрому руководству, под каковым так легко и славно работается, и ретировался.

Мне пришла в голову мысль, сходить в медпункт. Что здесь такого, схожу и вернусь, и вовсе ни за кем не бегаю. Но там меня вновь постигло разочарование. Совсем молоденькая длинноногая медсестра Зоя, причина сексуальных и любовных страданий юных Вертеров из старших отрядов, сказала, что Лида, приведя больную, ушла почти сразу. Причин не верить ей у меня не было. Я вернулся на дискотеку и пробыл там до её окончания, Лида так и не появилась. С наступлением отбоя, мы вернули разгорячённых детишек в корпус и ещё долго их успокаивали и укладывали. Спустившись на первый этаж, я уже было решил ложиться спать, но упрямый бес внутри потащил меня на свежий воздух прогуляться перед сном.

Я шёл по тихому спящему лагерю, сопровождаемый пением сверчков и кваканьем лягушек, слышных со стороны реки, и думал, что в нашем лагере за открытой внешней жизнью скрывается какая-то другая, внутренняя, недоступная непосвящённым. Например, территория «Алых парусов» незримо делилась на две части. Находившееся в передней части лагеря здание охраны с гаражом и паркингом, с нацеленными со стен камерами наблюдения, хотя и было огорожено низкой металлической оградой, воспитателями и детьми не посещалось. Случайно забредший туда взрослый или ребёнок встречался молчаливыми парнями в форме с неприязненными улыбками и выдворялся восвояси в рекордно короткий срок.

Прогуливаясь по аллее, и всецело отдавшись раздумьям, я вдруг услышал какой-то явственный шорох. В другое время, я, может быть, не обратил бы на него внимания, но сейчас, он оказался созвучен моим мыслям.

– Не следят ли за мной? – подумалось мне.

Я невольно насторожился, продолжая идти вперёд. Уже через несколько шагов, мои подозрения оправдались, в той части, что я прогуливался не один. Только я миновал место, где между кустов был просвет, как кто-то выпрыгнул позади меня на аллею.

Инстинктивно, я качнулся вправо, собираясь обернуться, и благодаря этому сохранил голову в целости. Что-то с силой прорезавшее воздух обрушилось на моё левое плечо. Удар оказался жутко болезненным, и я едва не завыл в голос. Зато вбитые когда-то в меня армейские навыки сработали сами собой. Ещё не понимая, что происходит, я кувыркнулся через голову, уходя от возможного следующего удара, и, откатившись подальше, вскочил на ноги. Теперь я мог видеть нападавшего. И ничуть не удивился, узнав охранника Виктора, идущего на меня с поднятой резиновой дубинкой. Вот ведь какая сволочь. Напасть исподтишка! Он был слишком уверен в своём превосходстве, потому пёр на пролом.

Я успел нырнуть под его руку и перехватить её, выворачивая и используя для этого вес всего тела. Когда дубинка выпала из его пальцев, я правым плечом толкнул мстительного бодигара в грудь. Он покачнулся и, чтобы не упасть, сделал несколько поспешных шагов назад. Шипя от боли в плече, я, тем не менее, последовал за ним и приложил его ногой. Вот теперь мы были с ним на равных. Злой как чёрт, я, однако, сохранял так необходимое в подобном деле спокойствие и не спешил. Виктор же, взбешённый неудачей, мало что соображал, и, надеясь на свою силу, вновь понёсся в атаку, молотя своими гирями воздух. Увертываясь, я кружил вокруг него, выжидая, когда он раскроется. И дождавшись, левой влепил ему в глаз, а правой ударил сбоку, метя в ухо, но он нагнулся, и мой кулак лишь скользнул по его затылку. Зато он врезал мне снизу в подбородок более успешно. С клацаньем зубов и прикушенным языком я повалился назад и хрястнулся спиной об асфальт. Сфокусировав зрение, я увидел занесённую надо мной кроссовку и, лишь в последний момент, сумел избежать с ней столкновения. Погубила Виктора поспешность, с которой он стремился со мной расправиться. В ярости, собираясь ударить меня по рёбрам, он слишком высоко занёс ногу, я смог ухватиться за неё и резко дёрнуть. С возгласом «твою мать…» он рухнул во весь рост. Я поднялся раньше и когда он вставал с четверенек, находясь в положении неустойчивого равновесия, подавив в себе жалость, ударил ногой в лицо, так, что Виктор, смешно хрюкнув, свалился прямо в кусты. С удовлетворением услышав тяжёлый удар тела о землю, я не стал дожидаться, пока он оттуда выберется (случилось бы это явно не скоро), а, кряхтя, подобрал дубинку, как военный трофей, и, не спеша, побрёл к себе в корпус. Уже под душем я внимательно осмотрел полученные раны и пришёл к однозначному выводу, что они были бы не в пример легче, столкнись я с грузовиком. На плече расцвёл лиловый синячище, распух прикушенный язык, а к нижней челюсти лучше было вообще не прикасаться. Смазав все места йодом (кроме языка), ибо больше в аптечке ничего не было, я, еле сдерживая охи и стоны, добрался до постели и, с трудом уложив своё избитое тело горизонтально, стал дожидаться прибытия Морфея. Нечего и говорить, что тот весьма задержался в дороге, и вообще не оправдал моих надежд. Спал я плохо, часто просыпаясь и ворочаясь, так, что утром встал с трудом и весь день был зол до невозможности.