А между тем наш старый знакомый, нервный и разочарованный заяц, благополучно забрался со своей морковкой в самую чащобу-глухомань. Огляделся – что за душевное зрелище, эти ёлки в заснеженных сарафанах! Очень!

– Эх вы, шишки перезревшие… – ласково промолвил заяц и принялся завтракать.

Ёлки пошевелились. Снег беззвучно заскользил вниз по широким их лапам, пока не шлёпнулся зайцу на затылок. Заяц поперхнулся морковкой и долго откашливался, стеснительно прикрывая рот лапкой.

– Пошутить уже нельзя, – наконец проворчал заяц. – Жизнь, сами понимаете, – собаки, люди, волки… С утра набегаешься за морковью – лапы отваливаются. А тут ещё машин развелось, бензином воняют. Вот умру нечаянно, будете тогда шуршать колючками в трауре… в траурном карауле, – заяц тяжело вздохнул. – Молчите? Тоже мне, часовые зябнущего леса…

«Часовые» молчали. Сверху было видно, как заяц поочерёдно трёт лапами свои длинные уши и, загнув кончики, хакает на них, греет.

– Вот уеду в Аргентину, в морозоустойчивом варианте. Кроликом устроюсь. Буду палками бананы с пальм сшибать. Туристов пугать. Улыбкою. Ситро буду пить… «Кока-кола» называется. Перелиняю в мутновато-зелёного, под цвет джунглей и знойных кипарисов, и стану капризным, как ребёнок… – заяц поёжился. – Молчите? Испугались, ёлки-шишки…

Ветер стих. Ёлки замерли в оцепенении…

– Жалко вас, а то давно бы уехал. Слинял бы… и уехал. Стояли б тогда в одиночестве, словом перекинуться не с кем. Что за печальная картина…

Ёлки облегчённо качнули верхушками – как же, заяц опять передумал уезжать, и, значит, лес продолжается.

Не знаю, как там у вас джунгли без анаконды, а у нас лес без зайца – не лес. Зайца нет – лес кончился… Так-то.

Кеша и очки

Как-то на одной солнечной полянке валялись в непринуждённых позах зайцы, когда вдруг в густых кустах, окружавших поляну, раздался подозрительный шум. Тут, соревнуясь друг с другом в храбрости, зайцы вскочили – чтоб, значит, лицом к лицу встретить опасность…

Раздвигая спиной ветки, пятясь и ругаясь, на поляну выбрался заяц по имени Кеша. Сопя и спотыкаясь, этот новоприбывший заяц тащил по земле большие, в тяжёлой роговой оправе очки. Опустив дужки очков на землю, Кеша вытер пот со лба, отряхнулся и огляделся.

Там-сям из травы торчали длинные заячьи уши и мелко трепетали – наверное, на ветру…

– Гм-гм, – прокашлялся новоприбывший и сложил руки

за спину. – Я это – Кеша. Не видите разве?

Тут зайцы встали и спросили:

– Чё это ты, Кеша, приволок такое?

– Чё-чё – очки!

– Очки! – удивились зайцы. – А где же это такие хорошие дают? Кому? Почём продают такие важные?

– Где-где… Где дают, там уже нету. Это мне предложили как… как… Ну, не знаете разве, что очки носят самые умные? И если б я не был таким скромным – да, скромным! – я бы сказал, самые мудрые и дальновидные. Конечно, я вначале отказывался: зачем, мол, может, я не совсем самый, а они – носи! Нам виднее!

Зайцы почтительно притихли. Ушами перестали шевелить. Зайцам стало немножко завидно.

– Теперь, – продолжил Кеша, – я любую морковь за километр разгляжу. Или хоть даже за два. Километра. Я в очках морковь и под землёй разгляжу.

– Здорово! – восхитились зайцы.

– Да что морковь! – окрылённый поддержкой зайцев, разошёлся Кеша. – Я теперь любого охотника знаете как вижу? Он ещё дома морковку… тьфу!.. пельмени трескает, а я его уже вижу! Он ещё только в окно глянул на погоду посмотреть перед охотой, а я уже удираю. Да что там удираю! Ха! Я сквозь свои очочки гляну, и дерево – бах! Повалил. Или хоть Потапыча зашибить? Запросто! Потапыча запросто, а уж какую захудалую собаку или там лису… Только сквозь очочки посмотрю, напружусь… нет, напружинюсь весь, как пружина, – и пожалуйста, готово: лежит лиса кверху лапами, прощения просит. А я ещё подумаю, прощать или пусть так лежит. До весны.

Кеша замолчал. Ошалевшие зайцы отвесили челюсти.

И в этой полной тишине один шепелявый заяц, вдруг вспомнив, что он неверящий, – а стоит вместе со всеми развесив уши, как верящий, – сказал, иронически кривя губы:

– Хмы! Морковь – я ещё, может, как-нибудь и пове�