Рок-н-ролл инженера Иванова

После школы по случаю всенародного праздника мы с Галицким решили выпить, и чтобы все было по-взрослому, пригласили с собой двух наших одноклассниц, назовем их, допустим, Ира и Жанна. Купив, кажется две (а может и три, но вряд ли) бутылки крепленого вина мы все отправились к Серёге домой.

Эти девчонки, как и я, пришли в девятый класс из другой школы и были типа подругами, и, как обычно бывает, одна из них (Ира) нравилась мне и выигрывала в плане экстерьера, а вторая была как-то не очень, но зато сильно интересовалась мной. Вообще, в эту Иру я был, прямо скажем, влюблен все эти два года, даже подольше. Мы с ней с удовольствием целовались, я даже сумел её несколько раз потрогать за бюстгальтер и так далее. Она тоже явно испытывала ко мне симпатию, но при этом, как я понял потом, была девушкой разносторонне доброй и отзывчивой. И я со своей застенчивостью, а может и ленью проигрывал более напористым самцам. В любом случае, о ней у меня остались самые добрые воспоминания. Как и о Жанне – просто Жанне. Хорошие девчонки, надеюсь, у них всё сложилось…

Так вот. Придя к Галицкому, мы начали выпивать, закусывать, петь песни и вроде бы даже танцевать. Ну и постепенно нас как-то накрыло. Потом между мной и Серёгой возникли разногласия в вопросе кому хватать Иру за попу, и он меня немного повалял по полу, а я ему в ответ дал по яйцам. За это время Жанна куда-то делась, а Иришка осталась, поскольку мучительно уже «пудрила носик» в ванной, иначе говоря, тошнило её, беднягу. Ну, а джентльмены вскоре прекратили заниматься ерундой и помчались кто на кухню, кто в сортир, и там также слились в регургитационном (во, слово вспомнил!) экстазе с подругой, ни о каком другом речь тут уж, конечно, не шла. Понятно, дело было молодое и защитные реакции организмов вполне себе правильные.

Вечерело, и пора было сматываться – вот-вот должны были придти Серёгины родители. И поскольку Ирина была совсем никакущая, а жила она на правом берегу Невы, было принято решение транспортировать её туда. Быстро и любым доступным способом, то есть на трамвае. Мы затолкали её в куртку и в сапоги и повлачились от Карловской, где жил Галицкий на остановку к заводу Ленина, примерно с километр (Ленинград, Невский район). Забились в трамвай, полный рабочих и работниц, был как раз вечерний час пик, и покатили. Люди реагировали по-разному, мужики относительно добродушно: «Вот черти, девку напоили», от тёток же, наоборот, лился поток брани: «Подонки волосатые, куда родители смотрят», и, само собой, «Пррроститутка!!!», как же без этого. Завидовали, вероятно.

Добрались до Дальневосточного проспекта, с трудом выяснили у потерпевшей, где её отчий дом, доставили до двери, прислонили, позвонили и смылись, чтобы самим не пострадать.

Поехали обратно, поболтались по району, часов в десять вечера Галицкий отправился домой, я было тоже, но тут мне повстречались Вова Петров и с ним ещё два парня из нашего класса. Они тоже где-то повеселились, а теперь гуляли. Стали гулять вместе и догулялись… К нам подвалили человек пять старше нас и здоровей с традиционным для тех лет предложением дать им 20 копеек, а может просто с вопросом, какого х…я, собственно, мы здесь делаем, не помню. В общем, всем всё было понятно. Началась битва, которая окончилась для меня практически мгновенно – метким ударом злодея в нос и потерей мной сознания.

Светила луна (может, и нет) … Через какое-то короткое время я обнаружил себя лежащим прямо посередине проезжей части уже упоминавшейся Карловской улицы, рядом никого, только шапки-ушанки друзей вокруг. Для понимания – автомобильного и пешеходного движения тогда там не было никакого, глухая такая улочка, этакий «Тупик коммунизма». Собравши эти самые шапки ваш рассказчик побрел куда глаза глядят, обильно поливая всё вокруг своей молодой кровушкой и периодически теряя ориентацию в пространстве.

Вскоре во дворах я встретил своих слегка потрепанных одноклассников, которые мне необыкновенно обрадовались, не столько даже мне, сколько своим шапкам. А на мой вопрос, чего это они меня бросили на поле боя – ответили, что, дескать, специально отвлекали огонь на себя, а сейчас как раз собирают братву для реванша, так что скоро всем этим козлам наступит просто полный пи… ц, нах… Участвовать в планировавшейся победе я на всякий случай отказался и с тем отбыл.

Когда я появился дома, мама принялась рыдать, а папа, выяснив обстоятельства, схватил меня за шиворот и потащил в отделение милиции и в травмпункт, причем именно в такой последовательности: сначала в милицию писать заявление, а потом к врачу смотреть, что там и как.

«Перелом без смещения» и освобождение от школы на неделю, а так же огромный баклажан вместо носа и многоцветные синяки под обоими глазами. Зато физические страдания были с лихвой компенсированы всенародной любовью. За несколько дней, что я сидел дома, у меня перебывал весь класс, и парни и девицы, причем, каждый посетитель, войдя первым делом ржал до икоты, а потом уж интересовался моим здоровьем.

Случались и накладки. Однажды пришли уже известные вам Ира и Жанна, я их принялся развлекать, угощать и поить чаем, а тут, откуда ни возьмись, подтянулись другие сестры милосердия из одноклассниц – Наташа, вроде бы Татьяна и кто—то ещё. Наташу помню точно, поскольку с её стороны в те годы замечал интерес к моей персоне и суляще-многозначительные взгляды в качестве приложения. С ней я тоже вроде бы целовался, но так… без энтузиазма. Тут я её видел лет десять назад – всё у нее хорошо и выглядит прекрасно. Мне бы так, но, вернёмся…

Надо сказать, эти две компании были вообще не очень-то дружны, а тут я ещё. Короче говоря, рассадив их по комнатам, я начал метаться между со всякими пряниками и конфетами, матерясь про себя и думая, когда же они все наконец свалят. Кто из них не выдержал первым – не помню, но дверью и те и другие девушки хлопнули от души.

Ну и все, кто бывал у меня, естественно, были вынуждены слушать наши записи, кто-то даже переписывал их себе, так что наша аудитория множилась.

А вскоре мы дали первый концерт для одноклассников в кабинете химии, который состоялся во многом благодаря участию нашей классной. Валентина Александровна, замечательная женщина преподавала как раз этот предмет. Ей тогда было под 50, но нам было необыкновенно легко с ней общаться. На праздники мы классом бывали у неё дома, разговаривали обо всем, пели песни. Там позволялось даже немного выпить – она прекрасно понимала, что раз мы всё равно это делаем, то уж лучше под её контролем. С ней мы ездили в Таллин, на «лыжных стрелах», ещё куда-то. А, кроме того, она знала про всех всё – кто с кем, что делал, где, когда и почему. Её агентурная сеть работала безотказно, и кто были эти добровольные помощники так никто и не узнал. Да и зачем? Ничего про неё давно не слышал. Мы с Игорем всё собирались-собирались её навестить как-нибудь, да так за эти годы и не собрались… Плохо.

По протекции Валентины Александровны нам удалось попасть на школьный чердак, где по дошедшим до нас легендам хранились какие-то музыкальные инструменты. Там мы нашли всякие позеленевшие духовые, большой и малый оркестровый барабаны, три мятые тарелки и, о чудо! почти исправный усилитель «Электрон-10» с колонкой!

Благодаря всему этому богатству наша группа совершила гигантский скачок от кустарно-квартирного звучания к почти настоящему, с кучей оговорок, электрическому. А ещё я построил ударную установку. Пионерский барабан в качестве ведущего, неуправляемый хай-хэт из двух тарелок, привязанных проволокой к штативу для учебных пособий, ещё одна отдельная тарелка, том – малый оркестровый барабан и бочка – большой оркестровый с педалью. Педаль была моей гордостью и чудом технической мысли, она состояла из двух кусков фанеры, скрепленных дверной петлей, диванной пружины и фрагмента палки от швабры с намотанной на конце изолентой.

Нельзя сказать, что наш концерт произвел фурор, но какие-то аплодисменты мы сорвал, понятно, что в основном от апологетов. Потом за эти год-полтора было ещё несколько выступлений уже на уровне школы, даже какие-то танцы в рекреации под наш аккомпанемент происходили.

К тому времени мы были уже прекрасно осведомлены о существовании нашей отечественной, так называемой, «подпольной» рок-музыки. Во-первых, по рукам ходили записи «Кочевников», «Санкт-Петербурга», других, уже не помню кого. Во-вторых, мы бывали во всяких злачных местах, вроде «Сарая» в Баб-саду (Парк отдыха имени Бабушкина), где тогда играли «Мифы» и, кажется, «Союз любителей музыки рок», и в ДК поселка Металлострой, где вероятность огрести люлей от аборигенов была чрезвычайно высока, но зато выступала офигенная группа, игравшая Black Sabbath, Deep Purple и прочий тяжеляк. Тяга к прекрасному у нас была исключительно сильна, несмотря на то, что уходить после культурных мероприятий там приходилось огородами и лесами. Да и в «Сарае» тоже бывало неспокойно. Во всяком случае, нужно было быть очень внимательным, если приглашаешь кого-то на танец, понимать, что это за птичка, случайно никого не задевать и уж ни в коем случае не мочиться на ботинки господам, распивающим напитки в сортире.

Кстати, о «Сарае». Год-два спустя там начинал свою карьеру (а может и продолжал?) ведущий дискотек, в будущем небезызвестный ректор Университета Профсоюзов А. Запесоцкий, и его программы пользовались необыкновенным успехом. Как мне кажется, во многом из-за того, что манерой, да и содержанием своих комментариев он откровенно подражал популярному тогда ведущему русской службы Би-Би-Си Севе Новгородцеву.

Ну а самые, пожалуй, неизгладимые впечатления я получил в так называемом молодежном клубе под называнием «Ленинградец», подобные тогда существовали при жилконторах нашего города. Этот находился во дворах недалеко от нашей школы, и там собирались местные подростки, играли в настольный теннис, курили и слонялись из угла в угол. Но главным было то, что здесь около года располагалась репетиционная база легендарной группы «Россияне», звезд питерского андерграунда семидесятых! Эти люди поразили меня всем: черными волосами чуть ли не до пояса (у одного были усы, как у Джона Лорда), какими-то кожаными куртками и, главное, совершенно роскошными настоящими, фирменными на вид, электрогитарами и барабанами. Звук был просто обалденным, по-другому не сказать, и находились они на расстоянии вытянутой руки. Музыканты импровизировали, что-то там обсуждали, абсолютно не обращая внимания на нас, болтающихся вокруг. Спустя несколько лет я пару раз видел их на сцене, всё было очень круто, но таких ощущений как тогда в 1977 все-таки не возникало.

К чему это я все тут рассказываю? К тому, что нам было с чем сравнивать, и мы прекрасно понимали цену нашему «творчеству», уровню и возможностям каждого, мы же не были идиотами. То есть, для нас это была всего лишь такая игра. Хотя… некоторые, как вы понимаете, надолго заигрались.

Школьные годы чудесные плавно текли к своему логическому завершению. В десятом классе мы продолжили заниматься всей этой ерундой, поигрывали, записывались, но уже с меньшим рвением. Какие-то другие развлечения находились, да и надо было начинать думать о дальнейшем – выпускные экзамены, ВУЗ…

С Игорем Клуром мы к тому времени очень близко сдружились и досуг проводили в основном вместе. Поскольку будущую специальность он уже твердо выбрал, его очень привлекало всё, связанное с медициной. Он частенько бывал у своего отца в клинике ВМА на операциях, в морге и т. п. И вот однажды он позвал меня на аппендицит. На операцию, естественно, а не в морг. Там я, кстати, побывал позже, когда Игорь трудился санитаром в этом невеселом месте, не поступив с первого раза в институт. Скажу честно, удовольствия не получил.

Ну, а здесь ситуация выглядела так. На столе лежала страдалица, тётенька средних лет, рядом стояли доцент Вилен Юрьевич Клур, Игорь, ассистенты и толпа студентов, среди которых затесался и я, весь такой в халате, бахилах и в маске. Наркоз был местный, поэтому в процессе взрезания доктор оживленно общался с пациенткой и даже шутил, не забывая объяснять окружающим тонкости ремесла. Какое-то время я изучал, как устроен организм человека, но это продолжилось недолго. Последнее, что я увидел, было что-то бело-желтое в животе у виновницы торжества. Игорь потом мне объяснил, что это жир (между прочим, его слой там был сантиметров 10, при этом особо толстой женщина вроде не казалась). Ну а дальше у меня начало темнеть в глазах, и я точно осыпался бы, не заметь соседи вовремя. Мне дали нюхнуть нашатыря и отправили гулять в коридор. Я приходил в себя и думал, ну на фига я сюда попёрся, я же знал за собой такую особенность (наследственную – спасибо папе!) – от вида крови, своей или чужой обычно падать в обморок, ну, или пытаться упасть.

Случай другого рода у нас с Игорем произошел весной 1978, когда мы вдвоём решили отпраздновать его семнадцатилетие, причём сделать это по-взрослому, то есть в ресторане. В качестве ресторана рассматривалась шашлычная на Восстания, где, как мы слышали, были демократичные цены, подавали в числе прочего ординарные вина и обслуживали официанты.

Поскольку опыта походов по злачным местам у нас тогда ещё не было, вначале мы чувствовали себя там несколько нервно, но после того, как принесли заказанные салаты типа «Столичный», что-то в горшках и бутылку напитка «Портвейн №33», стало постепенно отпускать. Сидели мы очень душевно, настолько, что даже решили заказать коньячку грамм этак по 150 и по шашлыку. Принесли коньяк, и тут что-то навело нас на мысль: а вообще-то, хватит ли денег?! Мы немедленно затребовали счет, и тут выяснилось неприятное. Вместе с ещё не принесенным шашлыком вышло что-то около 15 рублей, а вот с собой у нас было только 13 с копейками…

Мы начали потеть, трезветь и мучительно просчитывать варианты. Вырисовывалось два: сбежать или сдаться властям.

Однако, к счастью, все решилось предельно просто и гуманно. Когда мы снова подозвали официанта и начали что-то блеять и мычать, тот абсолютно

без каких-либо эмоций ответил: «Ребята, да никаких проблем. В этом случае придется обойтись без горячего». По-быстрому допив остатки, и, как нам казалось, под насмешливыми взглядами персонала и немногочисленных посетителей мы с позором покинули обитель красивой жизни.

С тех пор эта понятная обоим фраза: «Придется обойтись без горячего» используется нами в разных ситуациях все эти годы. И мы по-прежнему дружим, хотя, как я уже говорил, видимся не часто.

Глава 2

Экзамены и выпускной вечер позади, пора поступать, куда – неважно, главное, чтоб с военной кафедрой, а то не ровен час, и в ряды защитников юга страны загреметь недолго, а этого совсем не хотелось. ЛЭТИ показался подходящим вариантом. Поддержка семейных традиций, опять же.

Во время сдачи вступительных экзаменов я познакомился с парнем по имени Валера, он поступал на другой факультет и был явно наш человек, что тогда можно было понять сразу по внешнему виду – он был волосат, тощ и в джинсах. Ну, а я выглядел в соответствии со своими представлениями о прекрасном: волосы ниже плеч, светлый клетчатый пиджак, синие в тонкую белую полоску клеша́ (40 см!), сшитые на заказ и армянские красно-коричневые ботинки на платформе. Ботинки мне усовершенствовал мой приятель Вася, работавший в обувной мастерской. Каблук у них был сантиметров десять, подошва – около четырех, и весили они килограмм по пять. Периодически я с них падал и подворачивал то одну, то другую ногу. Дополняло картину бритвенное лезвие на алюминиевой цепи с палец толщиной на запястье. Даа,.. Чувство стиля меня никогда не подводило, ну вы поняли.

Мы разговорились, вскоре, естественно, о музыке, и выяснилось, что мой новый знакомый играет на гитаре в ансамбле со взрослыми дядьками из какого-то НИИ, они дают концерты и ездят на халтуры (так это тогда называлось)! Чтобы не ударить в грязь я в ответ наплел про то, что я, вообще то, супербарабанщик и до недавнего времени играл в супергруппе, а сейчас временно пребываю в творческом поиске.

Ну так, поболтали и разбежались, а в начале декабря он нашел меня через деканат. Надо сказать, тогда в ЛЭТИ училось около 15 тысяч человек одновременно, и шансов случайно повстречаться у нас было мало, тем более, наш факультет территориально находился не там, где все остальные.

И вот он мне говорит, что, мол, у них случилась беда, скоропостижно умер барабанщик, а буквально через три недели начнутся предновогодние халтуры, то есть полная жопа, и только я смогу их спасти. Я, конечно же, согласился, хотя и предполагал, что шансы мои так себе.

НИИ «Гипропроект» находился за мостом Александра Невского на правом берегу, как вы понимаете, Невы. В репетиционном помещении, которое располагалось в подвале, меня встретили двое солидных мужчин, я так думаю лет тридцати пяти или чуть старше, Сергей Велинзон и Сергей Радушинский, если ничего не путаю. Комната была забита всякими колонками, усилителями и стойками. Кроме того, присутствовала огромная двухмануальная «Вермона Формейшн» (электроорган Vermona Formation, ГДР) в деревянном корпусе, похожая на буфет с клавишами и, как потом выяснилось, весом килограмм сто, и полная ударная установка Трова (Trowa). Все это богатство на 90% было, конечно, казенным, так было принято в организациях – выделять безналичные деньги на культуру. И кое-кто кое-где тогда у нас порой находил способы использовать общественное в личных целях. Здесь как раз был именно этот случай.

Распространяя запах лука и устойчивого перегара с огромным динамиком наперевес, ввалился ещё один участник коллектива. Его звали Тишкин (Тихон, что ли?), он был маленьким и чумазым и, как я потом узнал, заведовал всеми техническими вопросами в группе, плюс играл на бас-гитаре и работал кем-то в метро. Что-то мне подсказывает, что уж точно не машинистом поезда, хотя кто его знает.

Велинзон управлял электроорганом и являлся как бы руководителем, Радушинский играл на гитаре, причем, как аккомпанемент, так и сольные партии, собственно, его, можно было бы считать лидер-гитаристом по современной классификации. Тот и другой пели. Вообще, как я теперь понимаю, уровень этих троих, включая Тихона, был очень даже ничего. Роль Валеры мне пока была неясна, тоже вроде бы гитарист, то есть что-то там брякает, но не очень внятное, и необходимости в нем, на мой взгляд, нет никакой. Смысл присутствия данного персонажа в составе я узнал позже. Все оказалось просто – его мама являлась председателем профкома НИИ, и благодаря ей руководство смотрело сквозь пальцы на некоторые скользкие моменты в деятельности коллектива. Достаточно было отыграть пару шефских концертов в году для ветеранов или комсомольцев.

Настроились и начали. С чего-то простого, типа «Марионеток» Макаревича, и я вдарил в бубен… Не допев второго куплета, Велинзон заорал: «Стоп, бл… ть! Кочумай, бл… ть!», и все замолкли. «Валера, объясни, за каким х…м ты привел сюда этого красавца?!». Валера уныло молчал в ответ, а что он мог сказать? Ни о какой технике или постановке рук у меня речи идти, конечно, не могло, я о посадке за установкой—то судил по фотографиям западных барабанщиков. Разве только чувство ритма, да и то не уверен. Ещё часок поколупались, и я был отправлен домой плакать в подушку, а великие остались совещаться.

Удивительно, но через день мне позвонил Велинзон и сказал, чтобы я приходил. Понятно, что их решение объяснялось отсутствием времени на поиски других кандидатов, а не моими какими-то уникальными данными.

Так или иначе, мы начали активно репетировать, на меня орали и складывали матюги, хорошо хоть не били. Репертуар был актуально кабацким: от «Цыганочки» до «Black Magic Woman», много «Машины времени», вальсы, танго, «Семь-сорок» и т. д. Ничего необыкновенного от меня не требовалось – понимать разницу между ум-цей, тремя четвертями или босановой, отстукивать ритм и стараться не сбивать остальных. Сами понимаете, мне и этого было чертовски много, но дядьки отнеслись ко мне, в общем-то, доброжелательно и всячески помогали. В конце концов, я через пень-колоду освоил репертуар, и их рекомендации стали звучать уже не так резко, а больше в духе поговорки «вот здесь, старичок, на коду делаешь трах-бабах и кончаешь в тарелку».

И вот наступил, наконец, день нашей первой халтуры, день, когда я впервые выступил за деньги, открыв, таким образом, отсчет своей биографии человека, которому платят за его музыку. Это были последние числа декабря 1978 года, точнее не скажу, больше 40 лет назад, короче говоря.

Тогда мы отыграли четыре или пять вечеров, каких-то подробностей, собственно, выступлений я вспомнить уже не могу. Кроме, пожалуй, отношения к нам со стороны празднующих, восторженного и очень уважительного. Любая песня воспринималась на ура, девушки строили глазки, а мужчины в перерывах звали за стол.

Всё мне это очень понравилось, то есть, я заощущал себя практически звездой рок-н-ролла. Были, конечно, и отрицательные моменты – бесконечное таскание тяжеленных колонок, всякого железа, упомянутой неподъемной «Вермоны» и ловля транспорта для доставки всего этого добра туда и обратно. Вообще, за годы пребывания в этом моем шоу-бизнесе, я переместил несколько десятков тонн такого рода грузов и поездил на самых разнообразных средствах передвижения от катафалка до мусоровоза. Да и признание публики тоже бывало всяким и принимало порой самые экзотические формы.

Последнее наше выступление в той серии происходило в школе где-то в районе Новоизмайловского проспекта. К 11 вечера зачехлились, Тишкин был отправлен ловить машину, и пропал, а директриса начала нас ненавязчиво провожать – ей надо было запирать школу. В конце концов, оказались мы на улице со всем своим добром на лютом морозе. Вряд ли кто вспомнит, но зима этого года была на редкость холодной, в домах рвались батареи, а птицы, я так думаю, замерзали на лету. После получаса нашего подпрыгивания на крыльце, когда уже начал лопаться пластик на барабанах, показался Тишкин в лучах фар, он оказывается уже давно поймал машину, но в силу географического кретинизма, вызванного обилием принятого, заблудился во дворах.

Загрузились, поехали и тут же провалились в замерзшую лужу и застряли. Выталкивали долго, но «РАФик» (это такой микроавтобус, если что, а не имя водителя) засел намертво. От воды, хлеставшей из-под колес, мои штаны превратились в ледяные колокола, мне даже казалось, что я скоро услышу звон (удивительно, что после этого я вообще смог стать отцом). Потом мы долго ещё метались в поисках другой машины, чтобы нас вытащили. В итоге, в глубокой ночи́ мы добрались до «Гипропроекта», перетаскали аппаратуру, поделили заработанное и распрощались. За все праздники за вычетом накладных расходов я получил гигантскую сумму 28 рублей, двумя купюрами, четвертной и трёшку. Я разложил их по разным карманам и отправился ловить такси. Дорога от Заневской площади до «Елизаровской» тогда стоила от силы рубля полтора, поэтому я легко поймал машину, посулив таксисту трёху. Приехав к дому, я расплатился царским жестом, водитель меня в ответ чуть ли не расцеловал, долго тряс руку и сигналил вслед, а я ощущал себя хозяином жизни и командиром всего. Когда же я пришел домой и полез в штаны, то обнаружил там всего 3 рубля. 25 я отдал таксисту, не специально, само собой, просто не из того кармана достал. Я, конечно, огорчился, но не сильно, грела уверенность, что всё только начинается.

Потом было ещё несколько халтур, на регулярных репетициях я набирался каких-то знаний и уже сносно мог выполнять свои функции. Вышло так, что через Валентину Александровну удалось договориться о выступлении на выпускном в моей бывшей школе за весьма неплохую оплату 100 рублей. Очень странно было находиться в знакомых стенах в таком качестве, общаться с учителями и учениками, которые меня, конечно, ещё не забыли.

Теперь, пожалуй, самое время обрисовать общую ситуацию на малых, назовем это так, сценах города Ленина.

Музыкальным обслуживанием населения официально здесь занимались тогда две структуры: «Невские зори», основной деятельностью которой, вообще-то, были бытовые услуги гражданам и организациям – мытье окон, уборка помещений, ремонт и т.п., и «Отдел музыкальных ансамблей при Ленконцерте» (ОМА).

Все рестораны города, кроме ведомственных, кадрами обеспечивал ОМА, там работали профессиональные музыканты, они были оформлены в его штат и получали зарплату в зависимости от ставки. Эти люди перемещались из заведения в заведение, ездили на гастроли по глубинке, кто-то выходил на большую эстраду, становился известным на всю страну, кто-то торговал аппаратурой и ремонтировал инструменты, такой был изолированный от посторонних круг. Вообще, профессия ла́буха тогда была не сказать, чтобы очень престижной (её вообще, как бы, не было), но привлекательной уж точно, поскольку в этой сфере были очень приличные заработки. По слухам, в центральных ленинградских кабаках в семидесятые музыкант за полгода-год мог запросто купить себе автомобиль. Плюс всякие связи, знакомства и прочие полезные мелочи.

Уровень мастерства был очень высок, ну, может, не у всех, но в целом. Существовали просто уникальные коллективы, и публика часто тогда посещала рестораны не только для того, чтобы выпить и закусить, но и послушать. Не говоря уж о закрытых всяких заказных мероприятиях.

К концу семидесятых – началу восьмидесятых немалое количество этих героев ресторанных подмостков отъехало на ПМЖ, и их место постепенно стала заполнять менее грамотная смена. Ещё позже пришли люди вроде меня с одним курсом джазового училища, потом разнообразные гастарбайтеры с юга и востока и барышни, в лучшем случае с образованием музыкального воспитателя детского сада. Отчасти поэтому, ну и, конечно, из-за глобальных изменений в стране и технического прогресса теперь мы имеем то, что имеем. Ни о каком уважении к профессии речи нет, и едва ли по городу наберется с десяток заведений, где люди играют руками. Я не говорю сейчас о клубной сцене, здесь речь не о ней.

Ну, а фирма «Невские зори», от которой я впоследствии немало потрудился, занималась окучиванием всяких свадеб, банкетов и других событий на точках общепита, в столовых и кафе, а так же обслуживанием праздничных вечеров в учреждениях. Музыканты там были в основном непрофессионалами и числились в лучшем случае совместителями, имея другую основную работу, как правило, не очень напряженную. Коллективы работали по квитанции, плата за вечер составляла 69 рублей с копейками на состав из пяти человек. Именно из пяти и никак иначе, и ещё часть денег уходило в фирму. То есть, получалось не очень богато, поэтому ездили втроём, самое большое вчетвером, а на случай прихода проверяющих (которых, правда, я за всё время своей деятельности ни разу не видел) или вопросов директора столовой имелась версия, что певица внезапно, скажем, заболела, родила или попала под трамвай.

У Велинзона, кстати, всегда с собой была затертая бумага с печатью «Невских зорей», хотя, как понимаете, никакого отношения к этой конторе мы не имели. Но иногда для убедительности требовалось издалека продемонстрировать её какому-нибудь представителю дорогих гостей.

В общем, мы были «вольными хлебопашцами», таких в городе тоже было немало, налогов не платили, и, в теории, могли, наверное, стать объектом интереса ОБХСС, но повторюсь, слава богу, ни тогда, ни потом со мной такого не случилось.

Я учился на первом курсе, студенческая жизнь кипела и проходила в основном в гулянках по общагам и другим интересным местам. Появилось много новых друзей-приятелей, и я, поскольку к тому времени уже кое-как освоил гитару и мог что-то под неё спеть, с удовольствием выступал в компаниях, стараясь привлечь внимание к своей неординарной личности. Надо сказать, что в этой области было достаточно серьёзное соперничество, каждый второй что-нибудь мог набренчать, но за мной всё-таки уже был какой-никакой опыт публичных выступлений, и, соответственно, я имел некоторый успех, хотя, скорее всего мне просто так хотелось думать.

К лету я собрался в стройотряд в Коми АССР, брать меня, правда, туда не хотели, ибо не было ещё вашему рассказчику на тот момент заветных 18 лет. Странно было бы, если бы нет, но как-то удалось уломать тех, от кого это зависело, меня взяли и даже определили бригадиром. Сыграло роль, наверное, то, что я нормально учился и был старостой группы, коим, кстати, меня назначили по неведомым мне причинам в самом начале первого курса.

В числе других обормотов…, верней нет, не так. В числе других молодых строителей коммунизма мы под звуки оркестра погрузились в эшелон на Московском вокзале и помчали с песнями на северо-восток, разбрасывая из окон пустые бутылки, окурки и прочие продукты своей жизнедеятельности.

По приезде на место, небольшой поселок под Ухтой, мы разместились в полу-бараке на очень крутом берегу речки, видимо, тоже Ухты, и устроили привальную. Ещё перед поездкой командир предупредил всех, что в отряде строжайший сухой закон, и к нарушителям будут применяться самые жёсткие меры, вплоть до отправки на родину с соответствующей бумагой в деканат, что вообще-то говоря, равнялось бы отчислению. Это не помешало, правда, отдельным бойцам впоследствии постоянно нарушать распорядок и периодически терять моральный облик, что, впрочем, не влияло на их плановые показатели и производительность труда.

Привальная удалась! Всё-таки командир в порядке исключения на этот вечер смягчил действие «закона», заметив, что если что, то всем наступит полный пи… ц, и отправился с комиссаром и приближёнными строить планы на дальнейшее. Надо сказать, в отряде было примерно человек сорок и из них три или четыре девицы. Врач – студентка из «Первого Меда» (1-го Медицинского института им. Павлова), повариха – учащаяся Пищевого техникума и кто-то ещё. Также наличествовали трое «трудных подростков», которые, кстати, оказались здесь с моей подачи (один из них был моим другом по двору).

В общем, начались народные гуляния, всякие половецкие пляски, опять же, песни под гитару. Здесь мне конкуренцию составил малознакомый парень с нашего курса по имени Лёха. Пел и играл он получше меня точно, и гитара у него была вроде бы побогаче, выглядел орлом и казался немного старше. Алексей Костюченко, или просто Борисыч, стал моим самым близким другом, товарищем и, практически, братом, с которым мы перемещались и по жизни, и по профессии параллельными курсами, иногда пересекаясь, и которого, так же как и меня засосала эта опасная, но увлекательная трясина.