Гессенская волчица

– Никто не знает, сколько мне ещё отпущено времени, сколько дней или сколько часов. Поэтому я обязан сделать всё для того, чтобы, когда меня не станет, российский престол оказался в надёжных руках. Аликс ждёт ребёнка. Примерно в ноябре, если Бог даст, у нас будет сын. Или дочь… И если родится дочь, то престол должен перейти к Георгию. К моему любимому брату, который даже не смог приехать в Петербург на похороны нашего Папа́. А если он откажется от престола, то престол перейдёт к Мишке. Я не считал себя способным самостоятельно управлять Империей, но ещё меньше считаю способным управлять Мишку. Он ещё совсем ребёнок. И кто реально будет править от его имени? Если дядя Владимир может орать на меня, то с Мишей он вообще не будет считаться. Что ждёт Россию? Я не могу… я должен… Я принял решение. Если после моей смерти… да-да, она уже где-то рядом бродит… Если после моей смерти Аликс родит наследника, ей надлежит быть регентом до совершеннолетия нашего сына. А если она родит дочь, то престол перейдёт к ней… Она будет Александрой Первой…

В гостиной воцарилась тишина. Император, который нашёл в себе силы и смелость высказать дядьям свою предсмертную волю, приготовился услышать протесты. Павел Александрович и Константин Константинович смотрели в пол. Николай Николаевич первым не выдержал гнетущей тишины.

– Одумайся, Ники! Ведь это путь к смуте! В какое положение ты ставишь Аликс? Ей всего двадцать три года, она не сумеет управлять огромной Империей. Её не признают великие князья! Её не признает двор! Её не признает армия!

– Я очень хорошо подумал, дядя, – ответил Император. Было видно, как трудно даётся ему каждое слово. Ему, привыкшему к тому, что старшие родственники буквально подавляли любую его инициативу, пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не сорваться, не испугаться и не сдаться.

– Я не только хорошо подумал, но я уже принял решение. И своё решение я не изменю. Завтра из Москвы прибывает дядя Сергей. Если все вы меня не поддержите, меня поддержит он. И тогда бедной Аликс придётся царствовать, опираясь на дядю Сергея. Завтра будут подписаны указы об изменении порядка престолонаследия… Завтра армия и флот будут приведены к присяге Императрице Александре Фёдоровне. И всем вам, моим родственникам, тоже придётся присягнуть Аликс… Хотите вы этого или нет, но так будет… Я царь, это моя воля… Это мой долг перед Россией…

– Но что скажет Владимир? Что скажет Алексей? – отозвался Павел Александрович.

– Прежде всего, дядя, Великий Князь Владимир Александрович – мой подданный. И его долг – исполнять мою волю. Даже если я молод и неопытен, даже если я не очень хороший царь. Подайте мне полотенце…

Константин Константинович подал Николаю полотенце, тот стёр со лба и лица набежавший пот, и продолжил.

– Уже сегодня дядя Сергей будет назначен Главнокомандующим войсками Гвардии и Петербургского округа. И ещё он будет Санкт-Петербургским генерал-губернатором, я восстановлю эту должность. Дядя Павел будет Московским генерал-губернатором и командующим войсками округа. Константин – примешь 1-ю Гвардейскую пехотную дивизии. А тебе, дядя Николаша, командовать Гвардейским корпусом. И ещё я решил восстановить должность генерал-инспектора кавалерии, потому тебе придется совмещать две должности. Подумай, кого ты хочешь видеть у себя в помощниках.

– А как же Владимир? – удивлённо воскликнул Николай Николаевич. – Ведь это же скандал. Ты представляешь, что будет?

– Представляю, – ответил Император. – Дядя Владимир поедет на Дальний Восток наместником. В Хабаровск…

– Но это же ссылка, – вмешался в разговор Павел Александрович. – Как не назови, но подобное назначение в обществе будет принято как ссылка и опала!

– Ну почему же ссылка? Михаил Николаевич очень долго был наместником Кавказа, жил в Тифлисе, и никто не говорил что это ссылка. Сейчас на Дальнем Востоке неспокойно. Китай, Япония… Для дяди Владимира там будет, где развернуться. А чтобы подсластить горькую пилюлю, я жалую дяде Владимиру фельдмаршальский жезл…

Великие князья переглянулись. Граф Воронцов-Дашков застыл в изумлении, ведь о своих планах относительно Владимира Александровича Император ему ничего не говорил. Граф считал молодого царя неспособным к таким решительным действиям.

– Владимир давно мечтает стать фельдмаршалом, это правда, – сказал Николай Николаевич. – Но скажи, как тебе пришло это в голову?

– Это не суть важно. Илларион Иванович, – обратился Император к Воронцову-Дашкову, – узнайте, не прибыли ли Муравьёв и Ренненкампф. И ещё… Распорядитесь от моего имени срочно вызвать из Варшавы генерала Пузыревского,²⁴ он мне нужен в Петербурге. Рихтер²⁵ сменит Вас на должности министра двора, а Вы с сего дня министр внутренних дел. Подумайте, кого Вы хотите назначить директором Департамента полиции и командиром корпуса жандармов…

– Слушаюсь, Ваше Императорское Величество! – ответил министр и вышел.

– Ники! Ты хочешь назначить Пузыревского начальником штаба Петербургского округа? – спросил Николай Николаевич. Великий Князь был огорошен последними кадровыми кульбитами, и пытался выяснить, какие же ещё сюрпризы подготовил царственный племянник.

– Нет, дядя, Пузыревский будет управлять военным министерством. Пётр Семёнович ²⁶ устал, пора ему в Государственный Совет на отдых.

Дверь гостиной открылась, вошла Александра Фёдоровна. Она уже переоделась, привела себя в порядок. Кто бы мог подумать, что всего три часа назад она пережила сильнейшее потрясение. В гостиную вернулась не раздавленная горем женщина, а Императрица. Высокая, ослепительно-синеглазая, украшенная тяжелой короной чудных волос. Большие тёмно-синие глаза под длинными ресницами были холодными и даже непроницаемыми. И только красные пятна, резко появившиеся на лице, выдавали волнение Аликс.

– Как ты себя чувствуешь, любовь моя? – обратилась она к мужу по-английски, склонившись над топчаном.

– Доктора меня осмотрели. Пока что ничего сказать не могут, нужно ждать. Будем надеяться на Божье провидение.

– Милый! – голос Императрицы звучал взволнованно, но ясно и чётко. – Мы все молимся за тебя, за твоё здоровье. И не только во дворце… Русский народ любит тебя. В Петербурге начался еврейский погром… Люди громят еврейские магазины…

– Это правда? – обратился Император к Николаю Николаевичу. – При чём тут евреи?

– Понимаешь, Ники… Кто-то пустил слух в городе, что тебя хотели убить евреи. И именно сегодня, под Пасху. Фон Валь доложил, что бомбист, который на тебя покушался, был жидом.

– Кто это был? К какой организации принадлежал?

– Бомбист отстреливался, а потом, не желая попасть в руки толпы, выстрелил себе в голову из револьвера. Опознать обезображенный труп пока не удалось. В кармане нашли финляндский паспорт на имя какого-то Эйно Карловича Парвиайнена из Улеаборга. Но, если верить словам фон Валя, этот самый Парвиайнен выглядит, как самый настоящий жид. Жандармы и полиция пытаются установить личность бомбиста. Его труп отправили для осмотра судебным медикам. Если он действительно жид, то при осмотре это непременно выяснится. Ну и паспорт тоже проверяют, либо он фальшивый, либо чухонцы выдали этому жиду паспорт за хорошую взятку.

В разговор вмешался Павел Александрович:

– Ники! Владимир уже дал необходимые распоряжения. Гвардия взяла Петербург под охрану. Зимний под усиленной охраной.

Николай взял сидящую рядом Аликс за руку, как будто ища у неё поддержки. Затем обратился к великим князьям:

– Я жду вашего ответа, дорогие родственники. Вы готовы исполнить мою волю?

Взоры всех присутствующих в гостиной были обращены к Николаю Николаевичу. Великий Князь, одетый в тёмно-синюю венгерку, расшитую золотыми шнурами с чёрными прожилками, тёмно-синие чакчиры, гусарские ботики, с генерал-адъютантским аксельбантом, стоял, как статуя. Нужно признать, что своей «царственной статью», гордой осанкой и необычайно высоким, почти двухметровым ростом, он вызывал в памяти времена незабвенного Николая Павловича. На мгновение задумавшись, Николай Николаевич обратился к племяннику:

– Ники! Я уверен, что Господь Бог убережёт тебя… Но, чтобы не случилось, я твой верноподданный и я солдат. А солдату негоже обсуждать приказы. Я исполню твою Высочайшую волю… Аликс найдёт во мне поддержку и опору, и я уверен, что Павел и Константин со мною согласны.

– Спасибо, дядя! Аликс, – обратился Николай к жене, – подай мне икону со стола.

Императрица взяла на столе небольшую икону и передала мужу.

– Поклянитесь исполнить мою волю и признать Аликс законной Императрицей! – обратился Император к Николаю Николаевичу, протягивая ему икону.

Николай Николаевич, держа икону, говорил торжественно, голос его был твёрд и решителен.

– Клянусь Всемогущим Богом исполнить твою волю, Государь, и в случае твоей гибели признать Аликс законной Императрицей, во всём ей повиноваться и требовать повиновения от других!

Произнеся эти слова, Великий Князь поцеловал икону и передал её Павлу Александровичу. Павел Александрович и Константин Константинович повторили слова клятвы и поцеловали икону.

Дыхание Императора стало тяжёлым. Лицо исказилось от боли. Действие морфина заканчивалось, и беспощадная боль снова наступала. Константин Константинович пригласил врачей. Вельяминов, который взялся руководить лечением Императора, попросил дать царю покой. Он категорически запретил какие-либо встречи, мотивируя это усталостью царя и врачебной необходимостью. Все вышли, в гостиной осталась только Аликс. Николай, истощённый после перенесённого болевого шока и нервного перенапряжения, получив новую инъекцию морфина, сразу же уснул.

Мария Фёдоровна и великие князья собрались в дворцовой церкви. Протопресвитер Иоанн Янышев служил молебен о даровании здравия Государя Императора.

Впереди была ночь, и никто не знал, будет ли утро добрым или принесёт беду.

Глава 2

Всю ночь Аликс провела около ложе мужа, не сомкнув глаз. Николай временами метался в горячечном бреду, тревожа царицу и дежуривших докторов громкими стонами, затем под воздействием морфина боль уходила, и ненадолго приходило успокоение.

Едва забрезжил рассвет и первые лучи холодного апрельского солнца стали проникать сквозь тяжёлые шторы, Император пришёл в себя. Увидев подле себя заплаканную жену, он попытался изобразить на бледном лице подобие улыбки, после чего тихим голосом попросил «милую Аликс» хоть немного отдохнуть после ночного бдения.

Александра Фёдоровна пристально посмотрела на мужа и тихо спросила его по-английски:

– Любовь моя! Ты помнишь, что я написала в твоём дневнике в Виндзоре, в тот наш последний вечер, перед предстоящей назавтра разлукой?

– Как же я могу забыть эти слова, Солнышко? Разве это можно забыть? «Всегда верная и любящая, преданная, чистая и сильная, как смерть», – глаза Николая повлажнели, слабый голос задрожал. – Я всегда буду помнить твои слова, искренние и высокие.

– Тогда не гони меня. Я буду подле тебя, пока ты не выздоровеешь…

– Аликс! Ты должна быть готова к самому худшему, – тихо сказал Император. – Я прекрасно осознаю, что ранение тяжёлое, почти, как у дедушки. И тебе нужны силы, тебе и нашему будущему сыну. Ты не должна так изводить себя…

– Ники, я распорядилась, чтобы Мадлен²⁷ и Тюдельс²⁸ привезли мне из Аничкова всё необходимое, чтобы я могла быть подле тебя. Государыня и многие великие князья не уезжали по домам, они остались ночевать в Зимнем дворце. Все молятся о твоём выздоровлении. И ты не говори глупых слов, я верю, что господь не допустит несправедливости!

Доктор Гирш робко сообщил Императору, что вызванные ещё вчера генерал Манзей, министр юстиции Муравьёв и управляющий канцелярией Ренненкампф давно уже прибыли и ожидают повелений.

Спросив, не прибыл ли из Москвы Великий Князь Сергей Александрович, царь приказал позвать генерала Манзея. Услышав эти слова, зашедший доктор Вельяминов стал протестовать, уговаривая Николая сначала подвергнуться осмотру, а лишь потом перейти к государственным заботам. Аликс поддержала Вельяминова и Император сдался.

Подняв плед, которым был укрыт царь, врачи долго осматривали сине-багровую культю, о чём-то тихо переговариваясь между собой по-латыни. Александра Фёдоровна прислушивалась, пытаясь понять, какие прогнозы высказывают медики, но так ничего и не разобрала.

После осмотра и перевязки Вельяминов ничего не стал говорить, молча вышел из гостиной. На вопрос Императора, что установил осмотр и на что стоит надеяться, взволнованный Гирш стал отвечать длинно и путано, используя непонятные медицинские термины.

Дверь гостиной распахнулась. Зашёл Великий Князь Николай Николаевич, следом за ним шёл генерал Манзей. Великий Князь стал спрашивать Императора, как тот себя чувствует, но Николаю Александровичу было важное иное.

– Дядя! Ты уже сказал Константину Николаевичу о предстоящих переменах? – спросил он.

– Нет, Государь! Я не счёл возможным говорить что-то от имени монарха.

– Константин Николаевич! – обратился царь к Манзею. – Я принял решение сделать командиром Гвардейского корпуса Великого Князя Николая Николаевича. Приказываю Вам сдать корпус сегодня же. Немедленно.

– Слушаюсь, Ваше Императорское Величество! – негромко ответил Манзей, вытянувшись «во фрунт». Крепко сбитый старик с густыми усами и седой бородой не подал виду, что взволнован услышанным. Только в глазах можно было прочитать немой вопрос, что же теперь будет с ним, после его 55-летней безупречной службы.

– Константин Николаевич, – тихо произнёс царь, – Вам придётся ехать в Варшаву и вступить в должность помощника Шувалова.²⁹

В глазах старика засветилась радость.

– Благодарю, Государь, за оказанное мне доверие! Когда прикажете убыть?

– Сегодня, Константин Николаевич, сегодня… Вы сами понимаете, какая нынче ситуация. На Вас я возлагаю задачу удержать в Царстве Польском железный порядок в это смутное время. Доложите Главнокомандующему о моём повелении, Высочайший приказ будет уже сегодня. И подберите в Варшаву дельного начальника штаба, ибо Пузыревский едет в Петербург. Я Вас не задерживаю, Константин Нико-

лаевич…

Голос Императора ослабел. Александра Фёдоровна стала вытирать его лицо и лоб от выступившего пота.

В гостиную тихо вошёл граф Воронцов-Дашков. Отёки под глазами и красные глаза свидетельствовали, что прошедшую ночь граф бодрствовал.

Когда Манзей вышел, Император обратился к Николаю Николаевичу:

– Дядя! Ты командир Гвардейского корпуса и я хочу, чтобы уже сегодня Гвардия присягнула Императрице Александре Фёдоровне. Действуй своей властью, без уведомления дяди Владимира, я ему сам всё скажу, когда будет необходимо. Илларион Иванович! Завтра сразу же после обнародования Манифеста о порядке престолонаследия и прибытия дяди Сергея, члены Императорского Дома должны принести присягу Государыне. Помогите Рихтеру подготовить всё необходимое. И сейчас же отправить телеграфом всем командующим войсками и на флоты моё повеление о приведении к присяге Государыне…

– Государь! Муравьёв и Ренненкампф ожидают за дверью. Прикажете позвать? – спросил Воронцов-Дашков. Получив согласие, он вышел.

– Где же Сергей? – с досадой промолвил царь. – Почему же его так долго нет? Мне нужно успеть сказать ему очень многое, а он опаздывает!

– Ники, – ответил Николай Николаевич, – ты же знаешь, что курьерский из Москвы идёт не менее тринадцати часов. Он скоро прибудет.

В гостиную вернулся граф Воронцов-Дашков, за ним вошли министр юстиции Муравьёв и управляющий канцелярией Ренненкампф. Они осторожно подошли к топчану.

– Константин Карлович! Николай Валерианович! – голос Императора ослабел. – Слушайте очень внимательно и запоминайте. Сейчас вы прямо из дворца должны направиться к себе, вызвать необходимых для исполнения моих повелений людей, чтобы я мог подписать все необходимые бумаги как можно скорее. Господь Бог простит мне мой грех, что я заставляю всех вас работать в светлый праздник… Высочайшие приказы я подпишу уже сегодня. Великий Князь Владимир Александрович назначается наместником Дальнего Востока и Главнокомандующим сухопутными и морскими силами и жалуется в фельдмаршалы. Рескрипт подготовьте обязательно… Генерал Духовской ³⁰ – его помощником. Великий Князь Сергей Александрович – Главнокомандующим и Петербургским генерал-губернатором… С производством в генерал-лейтенанты… Великий Князь Павел Александрович назначается командующим войсками в Москву и генерал-губернатором, жалуется генерал-лейтенантом и генерал-адъютантом.

Император замолчал, а Муравьёв и Ренненкампф судорожно записывали повеления в свои книжки. Немного отдышавшись, Император продолжил:

– Пузыревского – управлять Военным министерством с производством в генералы от инфантерии. Ванновского – в Государственный Совет. Манзея – в Варшаву, помощником к Шувалову. Великий Князь Николай Николаевич – командиром Гвардейского корпуса, генерал-инспектором кавалерии, генералом от кавалерии… Великого Князя Константина Константиновича – начальником 1-й Гвардейской пехотной дивизии, в генерал-лейтенанты и генерал-адъютанты… Оболенского – помощником Главнокомандующего, Ребиндера – в Александровский комитет. Граф Воронцов-Дашков – министром внутренних дел, Рихтер – министром двора.

Пока царь перечислял все назначения, в гостиной стояла мёртвая тишина. Он снова попросил воды, а потом продолжил:

– Да, Костанду ³¹ – тоже в Государственный Совет, с рескриптом… А теперь… Завтра утром должен быть объявлен Манифест о порядке престолонаследия. Я хочу внести изменения в «Учреждение об Императорской Фамилии». Нужно подготовить указ и текст манифеста… Я хочу, чтобы в случае моей смерти был установлен следующий порядок наследования престола. Если у Императрицы после моей смерти родится мальчик, то наследником будет он, при регентстве Императрицы. Если же родится девочка, то управление государством переходит к Императрице Александре Фёдоровне, как к полновластной самодержице. Ей же наследует Великий Князь Георгий Александрович, следом за которым идёт Великий Князь Михаил Александрович.

– Ваше Императорское Величество, – пролепетал Ренненкампф, – но ведь это решительно невозможно! Порядок престолонаследия определён ещё почившим в Бозе Императором Павлом, и изменить его не представляется возможным!

– Извольте дослушать! – Николай повысил голос. – Я так хочу, это моя высочайшая воля! Николай Валерианович, Вы министр юстиции. Разъясните всем нам, могу ли я изменить порядок престолонаследия и могу ли я передать престол моей жене.

– Государь! Я исхожу из того, что Вы – самодержавный монарх, – ответил Муравьёв. – Первая статья Свода основных государственных законов гласит: «Император Всероссийский есть Монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться его верховной власти не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает». Действительно Император Павел Петрович огласил в день своего коронования в 1797 году Акт о порядке престолонаследия, ликвидировавший то неопределённое положение, в котором находился русский Императорский престол в результате петровского законодательства, позволявшего Государю назначать себе преемника, исходя из личных соображений. В этот же день был издан и другой акт – «Учреждение об Императорской Фамилии». Ставя закон о престолонаследовании выше воли монарха, Император Павел выражал веру не в способного ошибаться человека, а в Промысел Божий. Но любой закон не является вечным. «Учреждение об Императорской Фамилии» дважды подвергалось изменениям. Император Николай Первый дополнил его положениями относительно семейства принца Ольденбургского, а затем и герцога Лейхтенбергского и его потомства, причисленных к Императорской Фамилии. А Император Александр Третий в 1886 году изменил редакцию многих статей… Потому я не вижу каких-либо препятствий к тому, чтобы Ваше Императорское Величество внесло такие изменения в закон, какие сочтёт необходимым. Но, Государь, я могу дать заключение лишь о юридической стороне этого вопроса…

Всю эту юридическую тираду министр юстиции произнёс буквально на одном дыхании, и теперь вертел головой по сторонам, словно ища поддержки у присутствующих. Он понимал, что именно сейчас, от его слов зависит, быть может, будущее всей Российской Империи. Для чиновника, пусть даже и министерского ранга, это было серьёзным испытанием.

– Я считаю, что больше никаких сомнений быть не может, – произнёс Николай. – Константин Карлович! Николай Валерианович! Убедительно прошу вас и ваших подчинённых ни с кем не делиться о моих повелениях. Даже с вдовствующей Императрицей, моей матерью. Все бумаги должны быть подготовлены незамедлительно и в самом секретном порядке. Я вас не задерживаю, господа… Если возникнут какие-либо непонятные моменты, обращайтесь к Иллариону Ивановичу.

Ошарашенные полученными повелениями, Муравьёв и Ренненкампф быстро удалились, вслед за ними вышел Николай Николаевич.

Камердинер принёс на подносе завтрак Императору, но кусок не лез в пересохшее горло больного. Аликс настойчиво уговаривала его подкрепиться, затем стала кормить из ложки. Неожиданно Николай закашлялся, лицо его побагровело, после чего наступило забытье. Испуганная Аликс приказала позвать доктора Вельяминова.

Камердинер позвал Вельяминова. Вслед за доктором в гостиную буквально ворвалась вдовствующая Императрица и Великий Князь Владимир Александрович.

– Что? Ему стало хуже? – спросила Мария Фёдоровна графа Воронцова-Дашкова, не видя Николая, над которым склонились Аликс и доктор Гирш.

Не дав ответить Воронцову-Дашкову, Великий Князь Владимир Александрович стал высказывать ему свои претензии.

– Граф! Вы, как министр двора, обязаны обеспечить порядок во дворце! А Вы заняты тем, что выставляете часовых, которые пытаются не пустить меня к царю!

– Ваше Императорское Высочество! Я уже не министр двора… Государю было угодно назначить меня министром внутренних дел, – негромко ответил граф. – Министром двора назначен генерал-адъютант Рихтер.

– И я только узнаю об этом? – вскипел Великий Князь. – Это уже просто наглость!

Он направился к топчану, на котором лежал царь. Вельяминов уже сделал укол, и Николай стал приходить в себя.

Аликс сидела рядом, держа мужа за руку. Мария Фёдоровна, по-дойдя, тихо спросила:

– Ники! Мы все молимся за твоё излечение… Господь не оставит

нас своими милостями. Вчера Николай Александрович запретил тебя тревожить… Как ты себя чувствуешь?

– Мама́, спасибо, мне немного легче. Мои доктора не оставляют меня, и Аликс всю ночь была рядом со мною…

– Ники! Но что это за поспешные назначения? Милый, я только узнала, что ты сделал Николая Николаевича командиром Гвардейского корпуса, а Иллариона Ивановича – министром внутренних дел. К чему такая поспешность?

Император не успел ответить матери, так как Владимир Александрович вмешался в разговор. В свойственной ему грубой манере, не умея и не желая сдерживать накопившиеся у него эмоции.

– Ники! Что тут вообще происходит, чёрт побери? – голос Великого Князя загремел на всю гостиную. Голос человека, привыкшего повелевать и распекать нерадивых подчинённых. – Ты ранен, меня не пускают к тебе со вчерашнего дня! Ты назначаешь Николая командиром Гвардейского корпуса без моего ведома! Я пока что Главнокомандующий и без моего согласия никто не смеет производить назначения в гвардии! Никому не позволено так поступать со мною!

Великий Князь уже не мог остановиться, высказывая свои претензии. Царь, услышав грозные интонации, впал в ужас и не мог вымолвить ни слова. Несмотря на свою слабость, Николай со всех сил сжал руку жены, как будто ища у неё защиты. И Аликс не выдержала. Она вскочила, и закрыла собою Императора.

– Ваше Высочество! Я прошу Вас покинуть нас. Разве Вы не видите, что царь болен, и что Ваши слова пагубно воздействуют на него? – голос Аликс, обычно тихий, застенчивый, на сей раз звучал резко, в нем проскальзывали нотки ненависти, которые не могли оставить никого равнодушным.

Великий Князь, шокированный подобным поведением племянницы, немного смутился и пытался возражать, что вызвало ещё большую реакцию со стороны Императрицы.

– Я Ваша царица, – перешла Аликс на русский язык. – И я приказываю Вам оставить нас, чтобы доктора могли заняться лечением!

Её, до того холодные, синие глаза сверкали, как у пантеры. Чуть припудренный шрам на левой щеке побагровел, ярко выделяясь на матовой коже.

Пробормотав что-то невнятное, Владимир Александрович резко развернулся и вышел из гостиной. Аликс, успокоившись, вновь присела возле топчана, а Мария Фёдоровна стояла в растерянности.

Дверь распахнулась, и в гостиную вошёл Великий Князь Сергей Александрович. Очень высокого роста, широкоплечий, отмеченный той весьма породистой красотой, присущей потомкам Императора Николая Первого, всегда чрезвычайно элегантный, сегодня он был бледный, как полотно. Тонкие черты лица, густые светлые волосы, подстриженные ёжиком, маленькая, аккуратно подстриженная бородка.

Следом вошла Елизавета Фёдоровна. Элла, как её называли родственники, была в дорожном платье, украшенном единственной бриллиантовой брошью. Высокая, хрупкая блондинка с очень правильными и тонкими чертами лица, с серо-голубыми глазами. Несмотря на утомлённость от ночного переезда из Москвы, она производила необычайный эффект, как всегда прекрасная и величественная.

Их приход разрядил напряжённую атмосферу. Поцеловав руку Марии Фёдоровне и Аликс, Сергей Александрович склонился над Императором. Александра Фёдоровна, увидев сестру, с трудом сдержала слёзы.

Николай, обрадованный прибытием Великого Князя, приободрился. Его паника, вызванная выговором от Владимира Александровича, уже прошла.

– Мама́! – обратился он к Марии Фёдоровне. – Мне нужно переговорить с дядей Сергеем наедине. – Потом посмотрел на жену. – Аликс! Прошу тебя, пойди пока с Эллой к Ксении. Потом я вас всех позову.

Графу Воронцову-Дашкову и докторам ничего говорить не пришлось, они понимающе вышли из гостиной. Аликс и Элла последовали следом. Мария Фёдоровна не хотела уходить, но поняла, что сейчас с сыном лучше не спорить, и вышла с гордым видом, не желая никому показать своё поражение в невидимой войне.

Сергей Александрович пробыл у Императора более пяти часов. Их общение дважды прерывали доктора, которые осматривали Николая, и Ренненкампф, принесший Николаю на подпись бумаги.

Придворные, которые чувствовали, что происходит что-то очень важное, пытались прознать о содержимом подписанных документов, но Ренненкампф был нем, как рыба. Проявляя чудеса дипломатии, он умело уклонялся от вопросов, говоря, что он всего лишь исполняет волю Императора.