Книга 3. Ученик некроманта. По ту сторону Смерти

Чародей не знал, чем обязан самопожертвованию наместника. Быть может, Фомор решил, что полумертвый на троне лучше Аргануса. Быть может, что-то еще. Как бы там ни было, Сандро хотел поблагодарить своего помощника, но не мог общаться с ним на расстоянии, а необходимость быстро действовать увела мысли некроманта в другое русло.

– Дайрес, в окно! Бей витраж!

Повинуясь просьбе друга, орел влетел в многоцветную мозаику, и во все стороны полетели кристаллики битого стекла. Конвульсивно взмахивая крыльями, птица сделала полукруг у высокого свода и, трепыхаясь, упала на пол, преобразовываясь в двуликое существо. Некромант вскочил на ноги, обвел комнату быстрым взором и, убедившись, что врагов нет, помог имитатору подняться.

– Теперь надо найти братьев Ивальди, – сказал Сандро. – Надейся только на себя, Дайрес, у меня не осталось сил.

– Ты не прав, – возразил Трисмегист, – у тебя еще есть необходимый резерв – шлем полумертвого. Пришло время использовать его.

Сандро последовал совету наставника и, достав из заплечного мешка последнюю часть своих доспехов, надел реликвию. Он содрогнулся от нахлынувшей на него энергии и, не устояв на ногах, припал на одно колено. Силы, потерянные в тяжком сражении, возвращались непомерно быстро, даря и боль, пронзающую все тело, и наслаждение, дурманящее разум.

– Я готов, – минуту спустя сказал полумертвый. – Найдем братьев Ивальди!

Поиски закончились, так и не начавшись. В дальнем конце залы распахнулась дверь, и из широкого провала повалили драугры, теснимые тремя низкорослыми воинами. Сандро успел упокоить лишь двоих, а карлы, мастерски орудуя зачарованным оружием, поражающим защищенные магией тела так же легко, как обычную плоть, совладали с остальными.

– Какого фомора мы тут делаем? – вознегодовал Брок и, покачивая алебардой, начал приближаться к Сандро. – Ты заманил нас в ловушку! Отсюда нет выхода!

– Выход есть всегда, – возразил некромант. – Мы можем закончить то, ради чего пришли. Убьем Аргануса, и его рабы нам будут не страшны.

– Да? – задумчиво протянул Брок и воинственно захлопнул забрало. – Тогда нечего стоять! Вперед!

– За мной, – приказал Трисмегист. – И будьте осторожны: цитадель переполнена нежитью.

– Я впереди, – заявил имитатор.

Дайрес еще ни разу в жизни не прибегал к частичным преобразованиям, которые были доступны лишь могущественнейшим Ди-Дио, но сегодня был особенный день и, рискуя погибнуть, имитатор, оставаясь человеком, изменил зрение, сделав его орлиным, силу мышц позаимствовал у йотуна, а лапы взял у рыси, даже хвост добавив – для удобства перемещения. В таком нелицеприятном обличии он рванулся вперед, на ходу оголяя шпагу и дробя ее на две.

Сандро и карлы держались позади, поражаясь тому, как грациозно и ловко имитатор убивает одного неупокоенного за другим, пронзая шпагами их глаза, горящие красными огнями. Трисмегист, единственный из всех, кто знал королевскую цитадель, отправился вперед и маячил перед Дайресом, указывая ему путь к тронной зале.

Вскоре, разящим смерчем пройдя по бесконечным коридорам, друзья были у цели. Оказавшись в великолепном помещении, Сандро залюбовался изумительной колоннадой. Каждая колонна была выполнена в виде рыцаря смерти, закованного в литой, сияющий тьмой, доспех. Что-то завораживающее было в этих воинах гибели, и выглядели они так, будто были способны в любую минуту сдвинуться с места и пойти в бой, круша все вокруг и разя врагов наповал. В дальнем конце залы размещался огромный трон, сложенный из множества черепов. С первого взгляда несуразное строение, чем ближе подходил к нему Сандро, казалось все более великолепным и тщательно обдуманным, выверенным до малейшей детали. Трон являлся накопителем силы и по своим свойствам во стократ превосходил и змеиный крест, и шлем полумертвого. Воистину произведение некромантского искусства.

Когда до пустующего трона оставалось не более пятнадцати метров, позади него открылась потайная дверь, из которой вышел Арганус. Лич, не изменявший себе в привычках, был одет в ярко-красный плащ и начищенные до блеска доспехи, при каждом движении издававшие противный скрежет. В руках, закованных в латные перчатки, он держал посох – могущественный накопитель, тюрьму для детеныша красного дракона.

– Я пришел за тобой, – переполняемый гневом и жаждой мести, с трудом гася в себе желание тут же напасть, прошипел полумертвый и, не подавая вида, принялся анализировать защиту Аргануса. – Теперь ты в моей власти…

Д'Эвизвил лишь презрительно расхохотался.

– Ученик, твоя смелость поразительна! Ты прошел долгий путь. Сумел дойти до самого трона Хельхейма, но здесь твое шествие оборвется. Тебе как и раньше не хватает сил, чтобы противостоять мне. И даже артефакты Трисмегиста не помогут тебе. Без драупнира они – лишь накопители, не более. А кольцо короля покоится вместе с Балор Дотом в зале Аменти.

– Слишком много слов! – выкрикнул Сандро и, закончив свой анализ, атаковал.

Его магия невидимой змеей соскользнула с посоха и помчалась к Арганусу, но, достигнув цели, лишь обогнула лича, не причинив ему ни малейшего вреда. Сандро повторил попытку, но она закончилась тем же.

– Тебе не хватает опыта, чтобы проанализировать не только скорлупу, но и содержимое. Ты не сможешь разрушить мои щиты.

– Я не смогу, – легко согласился Сандро, – но у меня есть тот, кто не обращает внимания на магию.

– У тебя? – изумился Арганус. – Не об имитаторе ли ты говоришь? Благодаря эликсиру подчинения – твоему изобретению, мой дорогой ученик, – я поработил и его, и его семью. Он – мой. Да, молодой Ди-Дио, – переметнув взор на удивленного Дайреса, сказал Д'Эвизвил, – именно твой друг сделал тебя рабом. Ему ты обязан гибелью своих родителей…

– Они живы! – выкрикнул имитатор.

– Увы, они погибли при штурме Хельгарда. Знаешь, Диомед всегда хотел ослушаться приказа, но Сандро знает толк в алхимии, и его работа не дала твоему отцу шанса.

– Ты умрешь… – прошептал Дайрес и, не заставляя себя ждать, рванулся в сторону лича.

– Стой! – приказал Арганус, и имитатор против собственной воли остановился.

– Но почему? – удивился Дайрес. – Я же выпил эликсир разрыва…

– Полумертвый никогда тебе не доверял, именно поэтому дал вместо свободы пустышку.

– Это так? – ошеломленно спросил Дайрес.

– Ты справишься без помощи эликсира, – пообещал Сандро, – он тебе ни к чему…

– Ты не ответил!

– Не будь ребенком! – взмолился Сандро. – Он пытается на тебя повлиять, не клюй на его удочку.

– Ты не дал эликсир, потому что мне не доверяешь? Это так?

– Так, но…

– Я считал тебя другом, – презрительно вымолвил имитатор и, превратившись в орла, взмыл к своду.

– Ты и есть мой друг…

Дайрес уже не услышал слов некроманта, он сделал над головами товарищей прощальный круг и вылетел из тронной залы через витражное окно.

– Теперь у тебя нет козыря в рукаве, – противным голосом, будто скрежет стали по стеклу, уронил Арганус. – И ты снова станешь моим.

– Этого не будет, – заверил Сандро, опуская забрало.

Собрав все силы, чародей ударил, а братья Ивальди, не желая стоять в стороне, напали, но Арганус одним взмахом перенаправил волшбу полумертвого в стену, а вторым взмахом – разметал карл по залу. Сандро беспрерывно продолжал свои попытки пробить магические щиты учителя, желая найти в них брешь, но все его заклинания натыкались на непроницаемую преграду. Цверги быстро пришли в себя, вскочили на ноги и замерли без движения, уже не спеша нападать – из многочисленных входов в тронную залу повалили полумаги, а следом за ними вышли Морена и Барклай.

Не прекращая атаковать, Сандро попятился, теперь понимая, насколько самоуверенной была его затея. Обыграть Аргануса непросто, победить его в бою – еще сложнее. И юный чародей не справился ни с тем, ни с другим.

– Мы проиграли, – опуская посох, прошептал Сандро, – вам лучше уйти, – сказал он, обращаясь к карлам, а, когда увидел братьев Ивальди, обмер: низкорослые воины превратились в каменные статуи. – Но они же бессмертны…

– Да, они бессмертны, – отсмеявшись, согласился Арганус, – как камень. Бой проигран, но я великодушен и еще раз предложу тебе вернуться под мою власть. Так велит Провидение! Высший замысел в том, чтобы ты стал великим магом, но только я могу дать тебе это величие.

Кольцо драугров вокруг чародея уплотнялось. В одиночку с ними было не справиться. Сандро не знал, что делать, но для себя уже решил, что никогда по своей воле не вернется в рабство.

– И не смотри на невидимых друзей, – проследив за взглядом полумертвого, сказал Д'Эвизвил. – Трисмегист не способен дать тебе то, что могу дать я. Он использует тебя, желает твоими руками собрать реликвии, которые некогда дали ему огромную силу. Большая часть из них уже на тебе, но, думаю, он умолчал о том, что станет с тобой, когда в твоих руках окажется последний. Не так ли?

– Беги, Сандро, – приказал Альберт, вставая между Арганусом и своим воспитанником. – Сейчас моих сил хватит, чтобы выстоять несколько минут.

– А как же ты?

– Пока целы филакретии, я не умру. Беги же! Беги!

И Сандро рванулся прочь из тронной залы.

Глава 4
Зверь

Зверь, которого ты видел, был, и нет его, и выйдет из бездны, и пойдет в погибель; и удивятся те из живущих на земле, имена которых не вписаны в книгу жизни от начала мира, видя, что зверь был, и нет его, и явится.

Иоанн Богослов «Откровение» [17:8]

– Как есть говорю вам: повадился к нам в хату кровопийца по ночам шастать, – широко жестикулируя, вещал сухощавый низкорослый мужичок. Люди, собравшиеся вокруг него, скалили зубы в улыбках, крутили пальцами у висков, но другие прислушивались, веря. – Прихожу, значится, домой, – продолжал Ибрагим, – глядь, а на шее моей дочки две точки кровяные. Спрашиваю: откуда, мол. А она проводит рукой по шее-то и сама диву дается. Я в церковь, да бить челом перед святым отцом. А он мне и говорит: «Вомпер, сталбыть, пожаловал; глядь, почуял, что власть некромансеров слабину дала». Клавка моя на колени и в слезы: помоги, мол, свят отец, спаси дочку. Он и отвечает: «Набери чеснока. Обвешай им окна и двери. Девку – под замок и не выпускать из дома, от закату и до третьих петухов».

– И что? – вопрошал удивленный люд.

– И ничего! Сделал, как велел святой отец – сошли точки. Как есть говорю: ночью были, а наутро – ничего, кожа гладёханька, аки у младенца.

– Сталбыть, нету у нас кровопийцев?

– В моей хате – нету, – кивнул Ибрагим и заговорщицки сощурился. – Но Зверь-то не сгинул, в другую хату перебрался. В какую – неведомо.

– Хватит лясы точить, почтенные, – встрял в беседу солтыс.

Это был статный седовласый мужчина с морщинистым лицом и грубым, орлиным носом. Он зашел в шинок недавно и стоял поодаль, внимательно слушая чужие разговоры и едва заметно улыбаясь.

– Сплетни – дело бабское, – заметил он, обводя цепким взором собравшихся.

– И никакие енто не сплетни! – возмутился Ибрагим.

– Шли бы вы ратушу строить, – не обращая внимания на визг недовольного рассказчика, продолжал солтыс. – Остов выгнан, леса стоят, а работать некому. Неровен час буря взыграется, сметет разом и леса, и балки – до весны ратуши не выстроим.

– Работа не волк… – начал было Ибрагим, но заметив на себе ледяной взгляд Вышеготы тут же присмирел. – Идем, солтыс, а как же не пойтить, коль общий долг кличет? Токмо не сказывайте, мол, соврал я про кровопийцу-то. Как есть говорю: вомпер у нас в селе объявился.

– Эх, хватит страху-то нагонять, чай не в юбках ходим, – сказал здоровенный детина с пышной рыжей шевелюрой и громогласно расхохотался. Схватил кружку, которая потерялась из виду в его огромной лапище, и утопил смех в пиве. Выпив и оттерев с молодецких пушистых усов пену, детина громко крякнул и, улыбаясь, добавил: – Пуганные. А солтыс прав: веры в твои россказни – ни на грош.

– Верить, аль нет – дело твое, – с обидой сказал Ибрагим. – Да не говори опосля, что не упреждал.

– Довольно! – не выдержал солтыс и ударил кулаком по столу. – Подымайте свои зады, бездельники, и дуйте к ратуше, пока не велел вас гнать туда батогами. Когда придет час над своими посевами бдеть, вот тогда сколь угодно будете по шинкам шастать и пиво цедить. А сейчас – всем работать! Да пошустрее…

Погоняя других, где словами, а где и затрещинами, солтыс вытолкал всех из шинка и вышел сам.

– Бездельники! – уже на крыльце продолжал негодовать Вышегота. – Вомперов навыдумывали и сидят, пиво хлещут, байками один другого почуют.

И тут краем глаза – из-за столпившихся было плохо видно – он заметил, как его дочь в компании какого-то неизвестного человека, закутанного в черный, не по погоде легкий плащ, шмыгнула за оградку чужого дома. Вышеготу пронзил страх, дурное предчувствие кольнуло сердце, и он со всех ног, расталкивая тех, кого сгонял на работу, рванулся вдогонку. С нечеловеческой скоростью солтыс добежал до забора, перемахнул через него, зацепился тулупом, упал лицом в снег. Вскочил на ноги, сбросил тулуп и помчался дальше.

Забежав за дом, оказался в яблоневом саду. Вокруг никого не было. Тихо, пустынно. Даже следов на девственном снегу не нашлось. Вышегота замялся, выругался: неужто привиделось? Не может такого быть! Он же сам, своими глазами видел дочь и человека в черных одеяниях.

– Наслушался сплетен, – сплюнул солтыс. – С такими работягами и в фоморов поверишь.

Он уже собирался вернуться к шинку, но в терновых кустах, по краям поросших молодым орешником – там, где заканчивался сад – заметил тень. Она стрелой вылетела из зарослей и тут же исчезла, будто ее и не было вовсе. В другой день Вышегота не придал бы этому значения: «Мало ли что за тени? Ветка шелохнулась, и вся недолга». Но сейчас, наслушавшись страшных сказок, он стремглав бросился к кустам терновника. И там, в зарослях, на небольшой утоптанной полянке, разыскал свою дочь. Паллания стояла неподвижно, как статуя, стеклянным взором глядела в неведомую даль и тяжело дышала, будто рысь, чудом убежавшая от облавы. Теплый меховой полушубок на ней был распахнут, сорочка – разорвана. Вышегота остолбенел. Долго не мог даже пошевелиться, не зная, что и думать, не веря собственным глазам. Спустя минуту, совладав с собой, подошел к дочери, аккуратно отодвинул ворот полушубка, проверил, нет ли на шее ран от вампирского укуса.

– Ничего, – с облегчением выдохнул солтыс и тут же посуровел: – Прикройся! – сказал он, зверея. – Спрячь, говорю, свой срам! Нечего его на свет божий вываливать.

Девушка не реагировала. Продолжала стоять, заворожено глядя куда-то в даль, за границы яблоневого сада, и не чувствовала ни холода, ни стыда. От злости Вышегота зарядил дочери пощечину. Паллания вздрогнула, приходя в себя. Взгляд ее приобрел осмысленность. Она испугано огляделась, будто не понимая, куда и как ее занесло. Ойкнув, принялась укутываться в полушубок, пряча под одеждой нежную, еще помнящую недавние прикосновения, грудь.

– Очухалась, значит, – сплюнул Вышегота и отвернулся. Он дождался, пока дочь приведет себя в порядок, взял ее за руку и с силой потянул за собой: – Сейчас вернемся домой, мать напоит тебя шиповником, – приговаривал он. – А как память вернется, так возьму розги и научу тебя уму-разуму. Будешь знать, дура, каково оно, с чужаками по соседским огородам ошиваться…

* * *

– И что? Бил розгами-то?

– Не, откуда ж им взяться? Сорвал с нее подранную сорочку и ентой же сорочкой лупил Плашку по лицу, пока она, коза дранная, визжать не начала и бегать от меня по всей хате, аки от фомора. Она все трусит своими телесами, а я лютую. Думал, всю душу из нее, окаянной, выбью. И выбил бы, да мать вмешалась. Эх, давай краше выпьем, святой отец, – Вышегота махнул рукой, взялся за кружку и, не дожидаясь здравницы, жадно пригубил церковного вина. От крепости напитка его скривило – так, что слезы из глаз пошли. – Ну и ядреное ж оно у тебя, Плавий. Ты его из фоморов гонишь?

– Вы, кодубцы, толка в вине не ведаете – всё яблочное настаиваете. А какой вкус от яблок-то? Я за храмом, на южной его сторонке, которую солнышко облюбовало, посадил виноград. Пять лет за ним слежу, как сына оберегаю – от холодов, да от людей, а токмо в прошлом годе урожай добрый получил. Жаль, не даем вину настояться…

– Ты мне, отче, не о вине толкуй. Скажи, что с дочкой делать?

– Говоришь, о случае том ничего припомнить не смогла?

– Ничего, – развел руками солтыс.

– Не смогла, аль не захотела?

– Кто ж разберет? Молчит Плашка, нечто воды в рот набравши, ничего не говорит. Даже с матерью ни словом не обмолвилась.

– Стало быть, околдовал ее Зверь. И следов, говоришь, на снегу не оставил? Значит, на себе тащил. Силен упырь ваш. Ох, силен! С таким ни круг Эстера не совладает, ни вода святая, ни молитва. Старше этот Зверь самой веры нашей. Бежать тебе надо, Вышегота. Бежать вместе с Палланией. И подальше, на юг, туда, где солнышко светит ярче. Чесноком дочь обвешай, чтоб по запаху не отследил – нюх у него волчий. И беги день ото дня. По ночам запирай ее, просьб не выполняй. Пока колдовство сильно, будет ее к Зверю тянуть. Да так тянуть, что сердце твое трижды кровью изойдет, пока отказывать дочке в ее мольбах будешь…

– Неужто нет от него спасения? – ужаснулся Вышегота.

– Беги, сын мой. Другого совета не дам, не в моих силах.

– А как же Ибрагим? Зверюга его дочь и вовсе покусал. И ничего – жива, здорова. Ты сам ему посоветовал чесноком весь дом обвешать. И сошли пятна на следующее же утро.

– У Мильвы-то сошли, а у Ибрагима – появились, – помрачнел святой отец. – Ходил я к нему в дом, углы святил, дочку оглядывал. Как пятна сошли, так похорошела: прыщи с лица спали, плечи от коромысел кривые были – распрямились, волос погустел – королевна, ни дать, ни взять. А души нет и взгляд Зверя.

– Погодь. Что ж выходит… теперь у нас два Зверя? Чего же мы ждем? – воскликнул Вышегота, вскакивая со стула. – Пока все село кровососами станет?

– Сядь, сын мой, сядь, – потребовал Плавий и осушил кружку вина, даже не поморщившись. – Нет у нас супротив него оружия. Воля крепкая и вера – все, что имеем.

– Припомни, святой отец, чего в семинарии про таких гадов толковали? Как его изжить?

– Осину боится Зверь, света солнечного, серебра, воды свяченой, – загибая пальцы, стал перечислять Плавий, но расправил ладонь и положил ее на стол, как раз на четки из можжевельника. – Да токмо не тот нам ворог попался – не убить нашего Зверя ни осиной, ни светом, ни серебром, ни святой водицей. В Кодубы явилось зло древнее, могучее, беспощадное. О нем нам святое писание глаголет, – вспомнил Плавий и стал нараспев читать заученные строки:

«Зверь, которого ты видел, был, и нет его, и выйдет из бездны, и пойдет в погибель; и удивятся те из живущих на земле, имена которых не вписаны в книгу жизни от начала мира»…

– Тут Зверь, средь нас, – налив себе вина и коротко отхлебнув, продолжил Плавий. – И есть он, и нет его. Каждый им стать может. И станет, коль не сбежит отсюда за тридевять земель. Посему, собирайся в дорогу, сын мой, и мчи без оглядки. Спасай себя и семью свою.

– А люди? Как с ними?

Святой отец не ответил.

– Ты же божий человек, – садясь, прошептал Вышегота. – Сколько тебя знаю, ни разу не усомнился в твоей вере. А тут… Как так, неужто беды не отвратить? Неужто конец нам настал?

Плавий молча допил вино, отставил кружку, взял со стола четки и стал медленно перекатывать бусинки из можжевельника.

– А Плашка? – не унимался Вышегота. – Зверь ее отметил. Теперь не будет ему покоя, пока он мою Плашку не изведет. Чего молчишь, святой отец?

– Чего говорить-то? Сам все уразумел, на что мои слова? Ты, солтыс, совет мой слыхал: беги из Кодуб. Далее – поступай, как знаешь.

– Народ, выходит, под клыки Зверя бросить и бежать? Гляжу на тебя, святой отец, и диву даюсь. Не знай я тебя, решил бы, что трусишь. Аль и впрямь трусишь?

Плавий не нашел, что ответить.

– Погодь, – встрепенулся Вышегота и уголки его губ изогнулись в кривой улыбке. – Бежать, говоришь? Плашка моя – меченная. Мы сбежим, и Зверь за нами увяжется. Моей семьей пожертвовать решил, чтобы паству спасти? Так? – солтыс, поморщившись, допил вино и встал. – Трус ты. Божий человек, а трус. Бывай, и пусть Эстер тебя простит.

Вышегота ушел. Плавий не попрощался и даже не взглянул вслед уходящему солтысу. Он долго сидел, молча перебирая отполированные пальцами рук кругляшки четок, и думал о том, что так и не закончил духовную семинарию, так и не нашел в себе искры божьей и поклонялся скорее не Эстеру, а силе знаний и пытливости человеческого ума. А сейчас ни знания, ни ум не давали ровным счетом ничего. Людей могла спасти лишь искренняя вера, которой у Плавия отродясь не было. Кодубы были обречены.

* * *

– Я боялась… – со слезами радости она бросилась к нему в объятья. – Боялась, что ты не придешь… после того, как отец… – она всхлипнула, забыла, о чем говорила, плотнее прижалась к нему и заговорила вновь, с трудом выталкивая непослушные слова. – Ты так быстро скрылся… был передо мной… глядь: и нет тебя… – Паллания дрожала, гнала дурные мысли, которые нагло вторгались в сознание: «Человек не может исчезнуть. Не может испариться бесследно». Она не слушала саму себя, говорила дрожащим плаксивым голосом: – Хорошо… хорошо, что отец тебя не увидел… не застал нас… ты бы знал, как он негодовал!

Батури молчал. Паллания льнула к его груди, смотрела на молочно-белое ледяное лицо, заглядывала в хрустально-голубые глаза и тянулась к вишневым губам, чтобы сомкнуться с ними в горячем поцелуе. Дотянись она, ей бы больше не пришлось искать слов – все слова мира стали бы бесформенны, безвкусны, ничтожно малы по сравнению с тем блаженством, которое Паллания испытывала, сливаясь с таинственным незнакомцем в огне страсти и желания. Но он отвернулся, взял ее за плечи и отстранил от себя.

– Палла, мне нужно молоко, – тихо прошептал Батури.

Слезы пересохли. Вздернув курносый носик, Паллания повернулась к нему спиной и холодно, с обидой, произнесла:

– Порой мне кажется: не будь в этом хлеве коровы, ты бы ходил к другой девушке. Неужели я тебе совсем не интересна?

Батури не ответил. Молча разглядывал ее золотистые волосы, которые ниспадали к крепким, возбуждающим ягодицам.

– Ответь! – она резко развернулась и посмотрела на него горячим, томным взглядом. – Скажи, что это не так.

– Это не так, – сухо повторил он.

– Значит, ты меня любишь? – просияла Паллания. Ей казалось, что сердце, окрыленное неведомым ранее чувством, вырвется из груди и взмоет к черному, усеянному россыпью звезд небу, загорится там новым светлячком. И будет сиять вечно, даря людям свет и радость.

– Я не знаю такого чувства.

Грубые слова вернули ее на землю.

– Выметайся и не приходи сюда боле! – выкрикнула Паллания и тут же пожелала о произнесенных словах. – Молоко не забудь, – тихо прошептала она и больше не нашла что добавить: слова застряли в горле, когда она подумала о том, что незнакомец исполнит ее желание.

Батури взял кувшин за горловину, туго перетянутую выделанной кожей, и направился к выходу из хлева.

– Я приду завтра, – не оборачиваясь, бросил он и скрылся в ночи.

Паллания, сама не зная, почему, разрыдалась, и на душе стало тепло и солнечно: завтра он вернется. Он вернется! Завтра…

* * *

Две ночи весь люд носился по селу с факелами – искал вампира. Никого, разумеется, не нашли. Зато, не выспавшись, наутро ходили сонные, как мухи. На третью ночь пришло вдвое меньше людей. На четвертую – солтыс ходил один. Тогда-то беда и случилась.

На закате дня Вышегота пришел к ратуше, работу над которой так и не закончили, и она до сих пор представляла собой остов без крыши с наполовину выгнанными стенами. Простояв с полчаса и не дождавшись людей, солтыс с мольбой посмотрел на небо, словно прося у Эстера помощи, но великий бог не остановил течение времени.

Блеснув красными закатными лучами и окутав заснеженную равнину малиново-алым покрывалом, солнце опустилось за частокол елей, и вокруг разлился мягкий сумрак – предвестник тьмы и вампирской охоты.

Солтыс горестно вздохнул и в одиночку отправился в обход по деревне. Делая новый круг, он надолго задерживался у своего дома, заходил в калитку, проверял висит ли замок на дверях сарая, в котором была заперта Паллания, прислушивался, боясь различить внутри здания голоса, но каждый раз удостоверялся, что все в порядке, и возвращался к поискам Зверя. А тем временем вампир, за которым бессонно охотился Вышегота, преспокойно коротал ночь в компании его дочери.

– Откуда ты к нам пришел? – поинтересовалась Паллания, до сих пор не знавшая имени своего возлюбленного и почему-то боявшаяся у него об этом спросить.

– Издалека.

– Хорошо, что пришел. Не будь тебя, я б не знала, как жить, не узнала бы любви, и до сих пор ходила бы в девках… Я и сейчас еще в девках, но уже скоро мы с тобой будет у алтаря говорить друг другу клятву. Только представь, как это будет красиво: все село соберется для ритуала, мы оденемся в праздничные одежды, накроем на стол… – захлебываясь словами, говорила Паллания, – я уже жду не дождусь этого дня.

– Я за тебя рад, – бесстрастно заявил Батури.

– А я рада за нас обоих! Ведь это будет наш праздник! Скажи, а почему ты покинул родные места? Тебе там чего-то не хватало?

– У меня было и есть все: власть, деньги, бессмертие… и бессмертное же чувство вины.

– Кто ты? – отшатнувшись, спросила Паллания. – Ты… бессмертен?

– Я – ночь, ужас, кровь, смерть и забвение. Я – вампир.

– Я люблю тебя… – разрыдалась Палла, не веря своим ушам, не желая верить, и страстно обняла убийцу. – Это не правда. Скажи, что это неправда.

– Это правда, – улыбнулся Батури. – Правда в том, что я люблю смертную.

В эту ночь она отдалась ему. В минуты любви и страсти она жила для него и только для него. И с болью к ней пришло истинное, неповторимое счастье.

Лежа на сене, наслаждаясь запахом чужого тела, столь сейчас близкого и родного, Паллания перебирала волосы возлюбленного и была рада тому, что отдала свою невинность именно ему. Юная девушка всем сердцем и душой верила, что ее чувства взаимны, и она всю оставшуюся жизнь проведет рядом с ним, с этим таинственным, белолицым незнакомцем. Ее даже нисколько не смущал тот факт, что он – вампир, продлевающий свой век за счет чужой крови и бесконечных убийств. Паллания даже была готова сама, если он предложит, разделить с ним судьбу ночного охотника. Но у Батури имелись свои планы на будущее.

– Завтра я покидаю Кодубы и больше никогда сюда не вернусь, – сказал он негромко.

– И ты берешь меня с собой? – не сомневаясь в ответе, спросила Паллания.

– Конечно же, нет. Мне хватает того балласта, который уже есть.

– Но ты же говорил, что любишь меня…

– И не соврал. Я люблю тебя.

Паллания измученно улыбнулась и, коря себя за те чувства, которые испытывала к нежити, прижалась к нему всем телом. Она не знала, что делать, ведь уже не могла представить себе жизни без него и предпочла бы вечному ожиданию быструю гибель.

– Как пищу, – будто прочтя ее мысли, неслышно добавил Батури и впился в шею девушки мертвым поцелуем. Перед долгой дорогой ему нужны были силы, и лишь чужая жизнь могла их дать.

Последним, что запомнило затухающее сознание Паллании, были слова признания. Она умерла, улыбаясь. Умерла в блаженстве. В любви. Приятная, надо думать, смерть.

Утолив голод, весь испачканный в крови Батури одним ударом выломал дверь сарая, сорвав с петель крупный амбарный замок, и вывалился на ледяной, занесенный снегом, огород.

Вокруг уже светало, и зарево, туго натянутым золотым пузырем сковавшее восток, уже было готово прорваться и показать миру огненный светоч.

Батури уже достаточно долго прождал в Кодубах и сегодняшней же ночью собирался покинуть здешние места. Теперь ему незачем было таиться от селян. Тыльной стороной руки вытирая липкую, застывающую на морозе кровь, Батури, не скрываясь, поплелся в сторону колодца.

– Эй, монстр! – раздался голос за спиной.

Клавдий не обернулся, продолжил идти в сторону колодца, но путь преградил огромный детина в сажень ростом и в два аршина – в плечах. В руке он держал топор.

– Не чуешь, что ль? Тебя кличут, – сказал здоровяк, и его маленькие глазки блеснули презрением, а изо рта пахнуло застарелым перегаром, чесноком и гнилью.

– Хм, – вампир задумчиво коснулся подбородка. – Глядя на тебя, я решил, что монстр – это ты. Знаешь, что такое бритва? Без нее ты выглядишь, как волосатый йотун. Еще и шлейф перегара за тобой волочится хвостом.

– Ты мне тута не этого, – промычал детина и шагнул вперед, – зубы не заговаривай. А то быстро башку снесу.

– А мы подмогем, – справа и сзади подошли двое.

Один из них был одет в толстый, мешающий движениям тулуп, подбитый заячьим мехом, и шапке, скрывшей большую часть лица. Взгляд его излучал ненависть. Второй, бритый наголо, стоял в одной рубахе, а от его тела исходил пар, от которого веяло запахом дегтя, гари и пота. «Кузнец, – догадался Батури. – Выбежал, в чем был, когда услышал о травле монстра».

Тем временем число желающих поучаствовать в расправе над кровопийцей быстро росло. Появлялись и зрители. Среди образовавшейся вокруг него толпы Клавдий заметил уже знакомого седовласого мужчину и, взглянув ему в глаза, криво улыбнулся. Некогда крепкий и статный солтыс быстро сдал: на лице появились новые морщины, спина согнулась, грудь впала, во взгляде поселилась печаль и нежелание жить – нежелание жить без своей дочки, которую он держал в строгости и покорности, но любил всем сердцем, самозабвенно.

– Дорогу, – потребовал Вышегота, и толпа перед ним расступилась. Он подошел ближе к вампиру и посмотрел ему в глаза тяжелым, упорным взглядом: – Ты Плашку мою загрыз?

– Я, – не моргнув, ответил Батури.

– Почему ее? – спросил Вышегота сухим, измученным голосом.

– Плашка, хм, – вампир едко ухмыльнулся: – с таким именем я б давно удавился – на той самой плахе. А убил потому, что в жилах вашей Плашки текла чистая кровь, которая сводила меня с ума. Я ненасытен и не смог остановиться, вкусив столь лакомую пищу.

– Какая пища! Она мне невестой была! Зарублю, строховидлу! Бей его, хлопцы! – во все горло заорал детина с топором в руке и ринулся на Батури.

Вампир напрягся, нащупал на поясе кинжал и приготовился убивать.

– Стой, Дюк! Стойте все! – воскликнул солтыс, и люди замерли, повинуясь его приказу. – А ты, Зверь, ступай, – устало выдохнул Вышегота. – Выметайся из моего села и больше не приходи. Никогда не приходи.

Батури кивнул:

– Мудрое решение. Я бы вырезал все селение – никого б не пощадил. Но теперь ухожу. Живите! – заклял на прощанье вампир и, больше не сказав ни слова, ничего не страшась, ринулся через толпу, разделяя ее надвое.

Люди быстро расступались, шарахались в стороны, падали наземь и отползали с дороги. Боялись смотреть на Зверя, отводили взгляды, будто, встретившись с его ледяным взором, могли тотчас умереть или лишиться зрения. И лишь огромный детина, выронив из рук топор, не скрывая выступивших слез, с ненавистью глядел Зверю вслед и нашептывал слова проклятья, нашептывал те слова, которые рано или поздно претворит в жизнь.