Легкая поступь бытия. Избранные тексты: проза, поэзия, драматургия

Золотые времена. (Из книги «Волшебная роза Княгини». Светлой памяти Т. К. Аматуни – Чайлахян.)

***

Загадочно и неуловимо то, что навсегда ушло, но что мерцает и вспыхивает яркими огнями воображения при малейшем усилии памяти. Надо ждать мгновения, когда все станет понятным, и все эти узоры и перемещения превратятся из случайных превратностей судьбы в непреложность земного бытия.

Легкое дыхание жизни порождает их неумолимую достоверность.

И в памяти на терновом кресте расцветают прекрасные розы, а образы любимых людей обретают черты величайшего торжества красоты и правды.

***

Мама родилась зимой 1905 года в Пятигорске старшим ребенком в семье Аматуни. И назвали ее царским именем – Тамар.

Дедушка Карп и бабушка Мариам – родители Тамары – были когда-то молоды и царственно счастливы. Бабушка родом из Аккермана (Бессарабия) получила хорошее по тому времени гуманитарное образование. Есть молодая фотография, где она прелестная молодая девушка с копной вьющихся волос и голубиным взглядом.

Дедушка учился в Джемаране (Духовная Академия в Эчмиадзине), у него был абсолютный слух, редкая музыкальность и прекрасный голос. Мария и Карп нашли друг друга и у них образовалась семья. Был дом полон детей, на солнце зрели виноградные сады, их собственные, а к обеду подавалось свое домашнее вино. А потом пришло время смирения, революций, войн, потери близких и родных. Они с достоинством жили, работали, помогали ближним, любили.

***

Родословная ниточка тянется от пра-пра-пра – прадеда Вагана Аматуни с Y-го века. Он был хазарапетом (воином и князем)³. Именно он захоронил в родовом имении Ошакане прах святого Месропа Маштоца. За Маштоцем признается таинство создания армянского алфавита: по преданию он увидел армянские буквы, начертанные на небесах. Именно он перевел Библию на армянский язык и первыми словами были: «Познать истину, понять изречения разума». Ваган Аматуни построил над могилой Месропа Маштоца часовню, которую народ называет «часовней» святого переводчика.

***

В последние годы дедушка Карп и бабушка Мариам жили вместе с семьей младшей дочери в одной большой комнате с большой верандой, которая выходила во двор на уровне первого этажа. Я помню эту веранду. На ней стояла электроплита, за которую я однажды схватилась. Прошло уже много лет, а след в виде белой подковки не стерся еще с моей правой руки, на счастье и светлую память о днях ереванского детства. Его было, к сожалению, мало, но оно было. Мама вспоминала: «Ты садилась дедушке прямо на голову, я пыталась тебя снять, а дедушка ласково улыбался и говорил: «Ребенок! Пусть сидит».

***

Когда мама приехала из Ошакана в Ереван, там во всем чувствовались перемены. Начало века – это как начало мира. В России это был серебряный век, а в Армении – розовый. Цвет туфа, из которого возводились новые здания.

Известно, что сказал Блок по поводу этого бренда, что-то похожее на недоумение по поводу звучащих серебром кандалов, Чаренц же назвал свой родной город, имея ввиду геометрию улиц, солнцеликим, а мы добавим, будто розовоперстая Эос, богиня зари, опустила прекрасный покров на него, и неизвестно сказал ли кто-нибудь из армянских поэтов что-либо по этому поводу.

***

Мама жила у няни, училась на филфаке. Девушка весенней поры, причем озорная, талантливая и прелестная, отчаянно влюбленная в поэзию и красоту мира. Завистники? Наверное, были, но разве замечаешь их, когда весь мир у твоих ног. Друзья-поэты поклоняются, а вчера курчавый сапожник крикнул: «Ахчи-джан, для такой как ты, самые лучшие туфельки сделаю». Голова не закружилась, потому что мама Тамар твердо знала – главное у нее впереди. Вероятность, что на папином месте мог оказаться башмачник, глава ереванской мафии, молодой художник Семен Аладжалов, я его звала впоследствии дядей Сеней, или поэт Егише Чаренц была. Все они жили в одно время и в одном месте.

Но браки совершаются на небесах. А ангелом соединителем была тетя Ганя – мамина подруга и одновременно родная сестра папы. И в 1927 году род Чайлаховых, что ведут свою географическую родословную из святого города Ани, породнился с родом Аматуни.

***

«Кто соблюдет Слово Мое, Тот не увидит смерти вовек». (Иоанн, 8:51).

 
Двадцать пятого августа 2007-го года исполнилось восемьдесят пять лет стихотворению Ивана Алексеевича Бунина, написанному в 1922 году
 
 
Зачем пленяет старая могила
Блаженными мечтами о былом?
Зачем зеленым клонится челом
Та ива, что могилу осенила
Так горестно. Так нежно и светло,
Как будто все, что было и прошло,
Уже познало радость воскресенья
И в лоне всепрощенья, забвенья
Небесными цветами поросло.
 

Могилу мамы и папы осеняют крупнолистные растения с голубыми цветами, они прячутся в тени высящегося над ними клена. Помню, как я тщетно искала для мамы колокольчики, не было их. Зато повсюду пестрели крупноголовые ромашки. И в ответ на мою досаду мама рассмеялась и сказала:

– Ты разве не знаешь, что я очень люблю полевые ромашки?

Сейчас я думаю, что это было просто деликатной проповедью: не отказывайся от тех даров, что тебе преподносит жизнь на твоем пути. Может, они-то и есть самое главное в твоей жизни.

***

Мама и Папа поженились и, когда Леве было 3—4 года, уехали в северные края.

В Петербург (тогдашний Ленинград) они попали лет через десять после трагической гибели Блока и Гумилева. Их тени бродили по его проспектам, отзвенело серебро российской поэзии, и только Ахматова хранила его заветы. Но она жила в Фонтанном доме, а мама и папа на Васильевском острове. И был у них маленький сын Левон.

***

Особенно вкусно, по Левиным словам, было обедать в Академической столовой. Именно там произошла знаменательная встреча мамы и сына с Петром Сергеевичем Беликовым (дядей Петей). Большой, широкоплечий, он неожиданно подошел к их столу и спросил басом (таким басом теперь говорит его правнук Петенька):

– Это ребенок Чайлахяна?

Маленький, «кудрый» Левочка был похож на своего отца. «Кудрый» – это определение детсадовской подружки, производное от кудрявый. Эта встреча положила начало долгой дружбе в несколько поколений, и она, слава Богу, длится и длится…

***

«Княгиня» как почти всерьез называли маму ереванские друзья, попала в суровые условия. Ленинградские морозы, моросящие дожди, серое небо, и промозглый ветер с вод Финского залива.

– Побережье Северной столицы омывали холодные воды Финского залива, – так начинала свою экскурсоводческую речь мама Тамара.

Она устроилась работать в Музей революции, сразу понятно, что так назывался исторический комплекс Петропавловский крепости, который под таким романтическим названием входил в научно – исторический сектор Академии наук.

***

Сколько разнообразных ручейков вливалось в их тогдашнюю молодую жизнь. Это была тоска по югу, родителям и друзьям. Радость новых дружб. Переживания красоты города и сокровищ Эрмитажа. И конечно служение семье и науке. Лева тогда был в своем раннем младенческом возрасте. Все дети Питера катались на цепях, ограждающих Церковь Преображения, что на улице Пестеля, все дети ходили в Зоопарк, и все дети катались на санках по замерзшей Неве. Говорю это почти с уверенностью, так как будучи уже абсолютно взрослой в свой первый приезд в Ленинград, с удовольствием прошлась по заснеженной ледяной дорожке от Дворцовой площади до Ростральных колонн. А лет через десять, уже с детьми купалась в этих «холодных водах Финского залива». Они оказались не такими уж холодными, и хотя питерцы называют свое побережье «Маркизовой лужой», нам оно запомнилось солнечным, с песчаными дюнами и настоящими прибалтийскими соснами.

***

С 35 года семья из трех человек поселилась в маленькой (распашонкой) квартире на Таганке. Мама и папа были в те годы относительно бедны и очень счастливы. Как пишет одна милая поэтесса: «Ветер восточный мне правую ногу лизнул, Сквозь дыру в башмаке, Знаю теперь: Путь мой на север лежит».

У мамы тоже ветер лизал ноги сквозь башмачные дырочки. А было так. В армянской компании друзей дядя Ваган играл на таре (щипковый инструмент), мама танцевала – она замечательно танцевала армянский танец и научила этому не одно поколение друзей и родных. А рядом мужчины играли в бильярд, тот, что для детей, с короткими киями и маленькими шариками. Кто-то лихо ударил по маленькому блестящему шарику, так что он, подпрыгнув, перескочил через бортик и… исчез. А мама плавно завершала свой танец. Искали во всех углах. Догадался тарист.

– Тамара-джан, подними ножку, – попросил он, и извлек из маминого башмачка забравшийся в каблучок шарик. Все дружно расхохотались.

Да, они были бедны и счастливы. Жили на даче друзей, ездили на машине друзей. Левка – маленький король московского двора, Мама моя «королева моя», и Папа, который с молодости носил присвоенное ему друзьями почетное звание «академик».

***

Веселы и беззаботны? А топот ног на ночной лестнице дома на Б. Коммунистичесой? Годы были 36, 37, 38… «Они» приезжали ночью, и жители дома прислушивались, у какой двери остановятся. Напротив нас жила очень любимая нами семья Роде. Атанна, Анна Ивановна была, можно сказать моей второй мамой, а Алексей Андреевич, всемирно известный ученый, согбенный и мужественный улыбался красивыми серо-голубыми глазами и ездил, несмотря на болезни, в экспедиции. Анна Ивановна каждый вечер складывала у его кровати узелок с бельем и молилась. Бог спас, но чего это стоило им, чего стоило это все моим родителям. В те же годы у нас «спасался» дядя Наири, мамин однокурсник по Университету, ставший известным поэтом. Столько было добрых, хороших людей, но и зло копилось. И достигло критической массы, и разразилась война.

Может тогда в 40-ые интуитивно люди о чем-то догадывались, спорили «как им обустроить Россию и мир», но по фотографиям сказать этого нельзя.

Ах, как они обманывают эти добрые, наивные, черно-белые фотографии.

***

Мама не лелеяла своей красоты, за нее работала природа. А природа, как говорится, была «породистой». Глаза сверкали, брови изгибались. Как это у Исаакяна: «Ее бровей два скрещенных луча, Изогнуты как меч у палача». Только мама была нежной и доброй. Соня, мамина помощница по хозяйству, рассказывала: мне три-четыре года, а мама на целый день уехала с дачи варить варенье на зиму. И я ходила весь этот длинный день, заламывая ручонки, не находя себе места и канючила: «Где моя мама с красивыми ноготками!»

***

Основные душевные и физические силы мама отдавала семье, это было ее служение. Сначала появились дети, а потом и внуки. Внучки старшего поколения – дети Левона родились, когда маме не было и 50.

Младшие внучки появились значительно позже. В этой книжке внучки творчески присутствуют и дарят свою любовь и память возлюбленным Тате и Деду.

И конечно все внучки, и я тоже, ведем спор, кто же все-таки больше похож на бабушку-маму. И втайне надеемся, что кто-нибудь из хороших знакомых или случайных гостей, увидев мамину фотографию, воскликнет:

– Ах, в Вас что-то есть от Тамары Карповны. Незабываема ее Улыбка, полная тайного ободрения, надежды и какой-то молодой неувядающей прелестности.

***

«Орфическое истолкование Земли – в нем

состоит единственный долг Поэта

И ради этого ведет всю свою игру

Литература». Стефан Малларме.

Орфическое истолкование земли. В маминых переводах всегда присутствовало поэтическое измерение. Она удивительно умела привить любовь к слову – к русскому языку, к армянскому языку. Людочка, мамина любимая ученица, рассказывала мне, как страстно она желала изучить армянский язык, но стеснялась об этом сказать вслух. Это осталось тайным и невысказанным. А жаль.

***

Всегда радуйтесь, всегда веселитесь.

Встреча с человеком была для мамы сердечной радостью, даже если это была случайная женщина, приведенная молодым шалопаем. Она не просто любила, она душевно нянчила близких. А детей воспитывала в строгости. Давала наставления и заветы. И сейчас я спрашиваю себя, что в них было такого пленительного и властного, что каждый теперь, уже имея своих детей и внуков, так бережно хранит их в своем сердце. Мои дорогие братья и сестры по духу и крови помнят, что мама говорила именно ему или ей.

***

Мама полюбила Россию как вторую Родину. И все же я чувствовала, что когда они с папой возвращались после кратковременного пребывания из Армении, мама начинала как-то особенно сверкать глазами, в голосе появлялись гортанные нотки, и вся она оживлялась, молодела. Будто Антей, что, прислонясь к родной земле, набирался сил.

***

В какой-то момент папа перестал быть невыездным, и им удалось попутешествовать. Как ученому с супругой по канонам того времени. Было сказочное путешествие по Америке. Фея дальних дорог вдохновила маму. А Левон подарил блокнот, так родились путевые заметки. Помню, как папа, шутя, спрашивал:

– Сколько тебе платит Кеннеди за твое восхваление Америки? А мы, потомство, очень благодарны за эти очерки – такой патриархально-хипповой Америки уже давно нет. И друзей, которые любовью устилали их путь, тоже, к сожалению, уже нет. (См. Путевые заметки в книге).

Потом было путешествие в фантастическую, полную чудес Индию. Это требует особого уточнения. Первая поездка папы на конференцию в Калькутту чуть не закончилась трагически. Эта одна из «страшных» историй нашей семьи. И это стоит рассказать в лицах.

Страшная история.

Когда папа радостно возбужденный вернулся из поездки с подарками, особенно хороши были бумажные, разноцветные змеи в вариантах, то свалился через пару дней в гриппе. Из академической поликлиники пришла навестить папу незнакомая врачиха, которая игриво, с ноткой интимности спросила:

– А где тут наш путешественник, как себя чувствует? Папа бодро ответил из спальни, что замечательно, но вот прихворнул немного.

Прыжок врачихи был подобен прыжку индийской тигры, если такие водятся. Она кинулась к телефону. Передняя – холл, если кто помнит нашу квартиру на Ленинском, довольно большая, так что метра три до папиной кровати будет. Сохраняя эту дистанцию, она дрожащим голосом продиктовала в трубку, что профессор вернулся из Индии и заболел с симптомами простуды. Да, имел контакт с чихающей американкой. Эту чихающую американку из калькуттского автобуса мы потом долго вспоминали. В общем, нам сообщили, что папа отправляется в бокс инфекционной больницы на Соколиную гору, где за ним будет круглосуточное наблюдение. А нам шепотом сообщила, что чума тоже начинается с гриппозных симптомов. Москвичи помнят, наверное, как в начале шестидесятых чуть не разразилась эпидемия оспы. Из-за вернувшегося из Индии художника, подхватившего там вирус. С ним тогда все кончилось трагично и с его семьей. А всем остальным жителям Москвы вкатили неочищенную вакцину, впопыхах. Что тоже вызвало осложнения хронических заболеваний. Это было еще на памяти. Так что только я по своей глупой молодости отнеслась к словам врача недоверчиво. Родители все восприняли всерьез…

Папа сразу стал сжигать всех этих змей, а мама собирать папу в больницу. Помню то ледяное спокойствие, с которым мама это делала. Что вспомнилось ей в эти минуты – может, ужасы войны и эвакуации и мысль, что вот жизнь выправилась и на тебе. Папа сказал сурово:

– Пусть Лева не приходит, хоть одна ветвь останется.

В общем, неделю мы почти соблюдали карантин. Правда я тайком бегала на свидания и как тень пробиралась в булочную за хлебом (есть-то надо было). Потом папа выздоровел от гриппа или ОРЗ, тогда этого названия не знали, и жизнь потекла с новым энтузиазмом.

Эта история, как ни странно, не спугнула желания поехать туда еще раз. На этот раз папа поехал с мамой, и все прошло очень удачно. Мама там имела успех – она читала лекции об Армении, а папа показывал слайды. На севере Индии их сделали почетными гражданами города Н. и надели на шею венки из живых цветов.

И по приезде они не заболели, так как не имели контакта с чихающей американкой.

Только мама сказала с грустью:

– Как Индира Ганди может спать спокойно, там столько нищих?

Они сидели в пыли, а на их тонких запястьях и щиколотках блестели на солнце золотые браслеты. А лица – как с индийских миниатюр. И папа добавил в список самых красивых женщин мира к армянкам и русским еще индийских женщин.

Сейчас в Москве XXI -го столетия, мы тоже спим спокойно, а на улицах Москвы…

***

Эта «Индийская сага» имеет свое продолжение. Встретив в лифте нашего нового дома на Губкина индианку Мину, мама очень обрадовалась:

– Мы тоже были в Индии, прекрасная страна, приходи к нам.

И сказала это так тепло, что Мина пришла, чуть ли не на следующий день. Надо пояснить, что два верхних этажа нашего дома были отведены иностранным ученым. Минин папа занимался историей коммунистической партии в Индии. Мина стала приходить довольно часто. Мы подружились. А потом… она привела моего будущего мужа Араика. Они проходили стажировку в одном и том же биологическом институте.

Вот так судьба стучится в дверь. Но это уже другая история.

Зачем считать лепестки розы, если она тебе нравится.

«Aux Champs-Elysées». Наше чудесное путешествие по Сене. Париж, осень, 2007 г.

Наш Дом на семи ветрах

«Московский Дом Михаила Христофоровича Чайлахяна и его прекрасной и обаятельной супруги Тамары Карповны Чайлахян поистине был тем местом, где любили бывать и высокие, именитые гости и люди простые, без всяких регалий. Люди разных национальностей, вероисповеданий и взглядов, те, кто имел многолетний стаж дружбы, и недавние знакомцы находили здесь добрый ласковый прием, искреннее радушие и понимание. Многие признавались, что в этом оазисе любви и доброты как-то легче становилось дышать. Без всяких формальных установлений Дом Чайлахянов был Домом Дружбы, а сам Михаил Христофорович —„Полпредом“ армянского народа на русской земле в Москве».

Так писал в книге о М.Х наш друг, заслуженный журналист Ваган Вермишян.

А мама была душой всего этого содружества.

Казалось. некая круговая порука добра, любви и памяти окружала их жизнь.

***

Спасение – это другие. Моя школьная подружка Наташа Михеева, у которой с мамой были свои доверительные симпатии посвятила нашему дому такие строчки:

 
Квартира маленькой была,
но грела многих.
И до сих пор ее тепло
Со мной в дороге.
 

***

Тепло и гостеприимство ощущали и друзья младшего поколения.

Когда Миша Тарасов – мой сослуживец по курьерству в издательстве «Искусство», отслужив в армии, зашел в наш дом, там уже жила семья брата и Инночка гостеприимно впустила незнакомого юношу. А он с блаженной улыбкой ходил по комнатам и говорил, как хорошо из этого окна было встречать рассвет, а отсюда в ясные вечера был виден купол Университета, над которым гордо летали орлы, а отсюда… Думаю, что особенно хорош был монолог о рассветах, но честное слово – это был вполне невинный период, когда мы собирались небольшой компанией, пили сухое вино. Какие нам победы рисовались в будущем…

Друзья Мои, это я чтобы не плакать, смеюсь. Понадобилось много лет, чтобы я могла так писать о нашей жизни с мамой и папой, чтобы я поняла, что все это существует в каком-то другом измерении, и все это приношу Господу в благодарность за те счастливые минуты, которых было так много. Они были освящены светом и добром, и поэтому невозможно не любить эту память о них.

***

Мамины слабости – конечно, были. «Тамарочка не умела готовить», – так считалось в нашей большой семье, где все невестки были отменные кулинарки. А лимонный пирог? И мамин холодец, такой вкусности я никогда больше не ела. А еще они с Соней здорово делали котлеты.

***

История Сони началась с печали, а кончилась свадьбой. Была она из Орловской губернии. К жизни относилась с серьезностью и большой долей иронии. Была самокритична и обладала крестьянским умом и интеллектом. Письма в деревню писала суровые, без сантиментов. Мама иногда подтрунивала: «Соня, давай напишем: «Жду ответа, как соловей лета». Она обижалась, уходила к своему сундуку бормоча: «Не буду вообще письма посылать». Но все кончалось примирением. Соня рассказывала, что одна из домработниц нашего двора (был такой институт в 50-ые годы, демократичный вариант клуба для слуг, в котором состоял членом знаменитый мистер Дживс), когда звонили по телефону, брала трубку и осведомлялась:

– Откеда звон?

А когда приходили гости, спрашивала у хозяйки:

– Подавать, или на кой?

Наша Соня умела разговаривать с многочисленными гостями мамы и папы. И мамин однокурсник поэт Наири говорил:

– Половину вашего семейного счастья составляет ваша Соня.

Она ушла, когда мы с тихой Таганки переехали на Ленинский проспект.

– Выехали на передовую, – охарактеризовала ситуацию Соня, а через три месяца удачно вышла замуж и осталась в том же доме на Большой Коммунистической.

Хэппи енд. Но это будет потом. А пока – Таганка.

Каждый день эти Марфа и Мария (Соня и Тамара-мама) обсуждали, что приготовить на обед. И Соня отправлялась на Рогожский рынок покупать парное мясо, а мама садилась за стол переводить очередную книгу, если повезло, и кто-то из друзей-переводчиков подкинул кусок прозы, сказку и т. д.

***

Моей любимой сказкой в детстве была «Дюймовочка» Андерсена. Только я не понимала, почему конец считается счастливым. Насколько я помню, она улетала с эльфом принцем и все. А как же мама, которая вырастила ее в горшочке, любила? И моя мама сочинила радостный конец: они возвращаются и живут все вместе долго и счастливо.

***

Мамины прикосновения обладали волшебной силой. Много лет спустя после детства, когда я должна была сдавать последний госэкзамен в институте и никак не могла уснуть, мама сидела и всю ночь гладила меня по голове. Я, наконец, заснула и на следующий день благополучно сдала философию и меня даже отметили («склонность к обобщениям была заложена во мне с детства»). Такая была поговорка в наше время. Правда, я спутала нумерацию билетов. Дежурная разложила их в условленном порядке, и я вытащила не «свой» билет, не тот, к которому готовилась. Но никого не подвела, слава Богу. Так что тут я не обманула ожиданий.

***

Правда, иногда на маму «находило». До сих пор боязно вспомнить тот день, когда мама отпустила меня с каким-то дядей плавать в четырехбалльном Черном море. Если поднырнуть под волну и плыть дальше, так как я это делала потом, то все нормально. Он же решил со своей дочкой и со мной попрыгать на волнах. Меня пару раз подшвырнуло, протащило по мелкому дну, накрыло волной и выбросило на берег. Так что я оказалась стоящей метрах в четырех от кромки воды. Все радовались такому счастливому исходу. Я же совершенно ошалелая от бешенства стихии, со звоном в ушах, тоже принужденно растягивала рот в улыбке и с внутренним укором к маме, толкнувшей меня на эту игру с морской волной.

Должна пояснить, что плавать меня научила мама в знаменитом кратовском пруду, и очень верила с тех пор в мои плавательные способности.

***

А Лева не может забыть другой случай из своего раннего детства. Левка был очень хорошенький «кудрый» мальчик и очень доверчивый, как все дети четырех – пяти лет. Мама его учила не открывать двери незнакомым людям, на предмет похищения или еще какой выдуманной родительскими страхами или не очень выдуманной злокозненной истории.

– Даже если будут говорить, что знакомые, не открывай.

– Ладно, – сказал Левочка. А через час, какая-то женщина постучав в дверь, медовым голосом сообщила, что она хорошая знакомая его мамы.

– Деточка, открой, я – подруга твоей мамы.

– Честное слово?

Голос ответил:

– Честное слово.

Дверь была открыта и… немая сцена… на пороге стояла Левочкина мама. Левка заплакал. Почему? Обидно стало, объясняет он теперь. Обидно, что доверился и обманулся.

***

Правда это все ничто по сравнению с тем, что делали и как закаляли от превратностей судьбы своих детей другие родители.

Друг и однокурсник папы Хайк Арутюнян спускал своих мальчишек на веревке с балкона второго или третьего этажа, чтобы они были готовы к побегу на манер теперешних суперменов. Если враг приблизится к дому. Слава Богу, не понадобилось.

***

А мы учили наших детей, как задерживать дыхание и нырять в нашей московской ванне. Очень увлеклись этим занятием и совсем забыли, что у наших принцесс длинные волосы, и что в квартире не так уж тепло в зимнее время. Надо ли говорить, что следующую неделю мы их лечили от насморка. Нырять они научились чуть позже в своем любимом «Прибалтийском» море.

***

Дверь нашего дома была всегда открыта для друзей. «Когда вы закроете свою гостиницу?» – спрашивала нас Мария Павловна, интеллигентная старушка, мама нашего соседа Алексея Андреевича. К нам приезжали из Еревана, Ленинграда, Харькова и т. д. Один случай помню очень хорошо. Тетя Грета, друг мамы и папы еще с Ленинградской голодной молодости, дочь знаменитого лингвиста Ерванда Тер-Минасяна, а теперь еще и профессор энтомологии на лето всегда вывозила своих девочек Верочку и Наташу в Армению, в «Народину», чтобы знали язык и помнили места родные. И по дороге из Ленинграда в Ереван заскочила к нам на два часика, а оказалось на две недели. Так как сначала Наташка, а потом и сама тетя Грета заболели гриппом.

Какое это было счастливое для меня время. Мама сразу наладила врачебный уход, Соня отвечала за обеды, а папа, приходя с работы, рассказывал последние научные новости. Мы тогда очень сдружились с Верочкой, она мужественно ухаживала за своими больными, оставив щелочку в двери, через которую микробы не проникали. Действительно, больше никто не заразился, а к нам стал наведываться Григорич (Григорий Георгиевич Башмаков). Он и так любил к нам приходить, а тут новые привлекательные лица. Я обнаружила у Верочки музыкальность и приятный голосок и каждый раз перед Григоричем просила ее исполнить «Ты, друг мой прекрасный, выйди на балкон».

А мама и тетя Грета вспоминали свою Ереванскую молодость, жизнь в домике поэта Иоаннисяна в Эчмиадзине с его дочерьми – мамиными подругами. Они были ревнивы и говорили: «Что ты выходишь замуж за аспиранта, ты могла бы составить партию и выйти за наркома». Что было с наркомами в скором времени, вы уже, наверняка, представили, а папу они все вскорости полюбили и оценили. Вспоминать это было забавно.

Потом одна из них будет жить в Москве, будет приходить к нам, иногда подкидывать переводы. Это тетя Аник даст маме «Иван-бея» Бакунца. Прочтя этот рассказ, я приободрилась, армянская проза имеет своего великого представителя в лице Бакунца, и его достойного переводчика на русский язык в лице мамы.