В пруду рыбка завелась
Люди замечали
Что ж ты девка раздалась?
Видно накачали.
Почти никто не среагировал на частушку. Откровенно говоря, мало кто понял, к кому относятся эти слова, да и сам текст по свадебным меркам, был более чем безобиден, но Таня, глянув строго на Василия, вырвалась из круга зрителей и торопливым шагом направилась к тёткиному дому. Тот нагнал девушку почти на перекрёстке, возле пиратовой избушки, недоумевая: что с ней случилось?
– Таня, подожди. Куда ты торопишься?
– Отстань Ты правда не понял ничего?
Девушка глядела отчужденно и, немного помолчав, укоризненно добавила:
– Дурачок, эта частушка про нас, точнее про меня, а ты, как лопух стоял и даже ухом не повёл.
– Давай я сочиню о нём по-быстрому, а ты споёшь. Пойдём назад, успокойся.
– Ты стихи умеешь писать?
– Немного.
– Тогда почему обо мне ничего не написал?
– Напишу, обязательно напишу.
Таня колебалась в нерешительности. Тем временем до парочки донесся вновь мощный баритон одноногого. Он не угомонился и спел второй ехидный куплетик:
Галька, лежа на пляжу,
Мнёт лохматую межу,
А люди удивляются:
«Чего она валяется?»
Последовало два холостых проигрыша гармони и звончайший голос Гали Безруковой выдал «ответку»:
Инвалидовы слова –
– Грязная блевотина.
Ты заткнись до Покрова
Хромая идиотина.
Раздался взрыв смеха, даже аплодисменты послышались.
– Проводи меня домой – Попросила Таня.
– Вечером выйдешь?
– Не знаю, посмотрим. Мне одной хочется побыть.
Тётка скептически встретила племянницу:
– Ты какая-то не в себе, не заболела?
– Голова болит, а так – нормально.
– Тогда сходи завтра в аптеку и купи таблетки от городской мигрени.
– Почему от городской?
– Потому, что сельской мигрени не бывает, разве что интеллигентики какие наедут.
К солнечному закату стих ветерок. В ночь обещали понижение температуры до трёх-пяти градусов. Танино негодование постепенно улеглось. Василий заискивающе бродил по улице туда-сюда, мотаясь как маятник и бросая с надеждой взгляды на глиняный домик.
На вечернюю скамейку собрались одетыми по-осеннему. Одна Людмила повыпендривалась немного в лёгком платье, но и она сбегала домой, возвратясь в куртке.
Василий явился с гитарой, надеясь задобрить Таню и развеять её дурное наст роение. Валерка Сёмин обучил его в своё время трём аккордам и кое чему ещё.
Людмила примостилась на краешек, к Гале, игнорируя привычку сидеть рядом с Таниным кавалером. Они долго шушукались, посмеиваясь время от времени.
Тётя Аня, надев телогрейку, подошла поближе к молодёжи и встала за малинником, навостря уши.
Нагретая за день земля стремительно отдавала тепло. Ясное звёздное небо предвещало серьёзную утреннюю прохладу. С Парковой улицы слышались грустноватые женские голоса, поющие «В жизни раз бывает восемнадцать лет».
– Сосед, подыграй нам на гитаре. – Обратилась Галя Безрукова к Василию.
– Какую мелодию?
Галя с Людмилой несколько раз подряд пролялякали мотив известной песни. Когда ритм и мелодия были сносно подобраны, подружки-интриганки негромко и задушевно пропели:
Я возле тополя
Потерлась спиночкой
Зачем протопала
Туда тропиночку?
Таня напряглась, чувствуя происки соперницы. Камешек явно прилетел в её огород. Слёзы выступили на глазах, и она нервно зашарила по карманам ветровки, в поисках носового платка.
Василий ничего не замечая старательно бренькал на шестиструнке.
Тётка подняла голову над малинником. Подруги пропели следующий куплет:
Я на скамеечке
Порвала платьице
Вот так умеючи
Василий ластится.
Таня вскочила как ужаленная. Галя и Люда захихикали. До Василия дошел смысл простенькой песенки, пропетой дуэтом.
– Нука, шалава, быстро домой! – Грозная тётка вышла из огорода.
– За что, тётя Аня?
– Сейчас ты у меня, сука, узнаешь за что. Я сказала – марш домой!
Ранним воскресным утром, поёживаясь от холода, Таня и её тётка во враждебном молчании направились на остановку к первому рейсовому автобусу. Проходя мимо дома Котелкиных, девушка, глядя на три передних окна, громко прокричала:
– Вася! Я ещё вернусь! Я обязательно приеду!
Василий услышал знакомый голос. Он спал на чердаке, куда перебрался с сушила, будучи в натянутых отношениях с Лёшкой.
Парень встал и выглянул в чердачное оконце. По направлению к раменской дороге удалялись две женские фигуры…
Больше они никогда не встретятся. Через год семья Орловых переедет в новую квартиру. Тамара Котелкина бросит спрятанную бумажку с Московским адресом в печь, а Василий, узнав о том, с месяц побушует и успокоится. Таня, будучи впоследствии в гостях у тётки, пару раз попытается приехать в Колычёво, но та её высмеет и нагородит кучу небылиц, чтобы племянница отказалась от затеи…
Людмила, разумеется, уехала учиться в Коломну. Поступила, правда не в медицинский, а в сельскохозяйственный техникум. Её одноклассник, Витька Хитров, а заодно с ним и Валерка Сарычев, также проигнорировали Егорьевские учебные заведения и с первого сентября поселились в общежитии при ПТУ города Коломны.
Василий не слишком горевал поначалу, уверенный, что адрес Тани у него в любом случае есть, а сама она пообещала приехать. Через два дня после отъезда москвички, он помогал возить зерно, уплотняя щели кузова мешками и разгружая его вручную на складе подсобного хозяйства (самосвалов в интернате не было). Так прошло пару недель. Потом он хватился и вспомнил о листке с завернутым адресом, а когда не обнаружил его, устроил грандиозный скандал. Мать созналась, что спалила бумажку.
На полученные деньги за «уборочную», парень купил коричневые кожаные перчатки и бутылку водки, залез на чердак, где в одиночку напился и долго плакал, глядя на дорогу, по которой уходила Таня.
Стихотворения о своей возлюбленной, вопреки обещанию, он так и не смог написать. Вернее, писать начал, даже сочинил три строчки, но дальше дело застопорилось. Звучали эти строки так:
Улица, калиточка налево,
Узкая тропинка, дальний дом.
Девушка со взглядом королевы…
Над продолжением он бился долго и без всякого результата, много раз возвращался к нему, впрочем, с тем же нулевым эффектом.
Его стихи иногда помещали в районной газете «Знамя труда». Редактор Иван Папвлович безжалостно их калечил, боясь малейшего ек выверенного идеологически слова, или оборота. Таково было испуганное поколение. Василий очень гордился поначалу своими (совместными с редактором) строчками, но постепенно охладел к кастрировано-убогому рифмоплетению. Надо признать, что Иван Павлович немало приложил усилий для придушения способной молодёжи, исповедуя теорию: на сто тысяч населения должен быть один поэт. Разумеется, что таковым он числил себя…
Лёшка, честный и мечтательный трудяга, допас деревенскую скотину до осени. С тех пор, вплоть до полного уничтожения домашних животных в начале двухтысячных годов, проблема пастуха так и не разрешилась. Люди стали пасти стадо по очереди.
Школьный осенний кросс он выиграл без особого напряжения, благодаря пастушеским тренировкам. В метании мяча также не ударил в грязь лицом, став третьим и с результатом 49 метров. Его даже отправили на районные соревнования по кроссу, где он выступил достойно, попав в десятку лидеров на дистанции один километр, со временем 3 минуты 11 секунд. Молодой тренер-аферист (не шутка) Виктор Суслин, который подвизался при комбинатской спортшколе, настойчиво приглашал его в свою группу, но парень, смущенный напором, деликатно отказался.
Лёшку уже давно, а прошедшее лето особенно настойчиво, преследовала мысль о богатстве. Он мечтал и грезил о таких богатствах, что их хватило бы на всю жизнь с избытком и составлял меценатско-благотворительные планы осчастливливания населения деревни, а то и района.
В Колычёве многие страдали манией кладоискательства, но юный пастух переболел этой заразой сильнее остальных и стал на время самым ярым представителем подвида себе подобных. Тогда же он задружился с дядей Лёшей Безруковым, пастухом с тридцатилетним стажем. Дядя Лёша считался участником войны, был призван в армию во время финской компании, но отправлен в Забайкалье, а в 1941 году ещё дальше – в Монголию, где пас скотину вплоть до победы над Японией. Он был одним из немногих ветеранов, которые старались пропускать и не посещать торжественные мероприятия для фронтовиков, что стали обильно проводится в брежневские времена.
Молодой Котелкин не раз спрашивал бывалого чабана:
– Почему ты медали не носишь?
– Я их не заслужил. На самом деле, стрелять по волкам, разве что, довелось. Ну да, бывало, мёрз до костей, зимы в Монголии суровые, похлеще наших, от жары летом страдал, но ребята-то в окопах гибли тысячами под пулями, бомбами и снарядами. Совесть моя не позволяет их носить, особенно юбилейные побрякушки. Вот Фомин, который мост в Коломне охранял, он теперь на митингах и собраниях себя героем фронтовиком объявляет и медальками небоевыми трясёт.
– Дядя Лёша, расскажи какой-нибудь интересный случай из той жизни.
– Знаешь парень, когда тысячу дней подряд одно и то же, что интересного можно увидеть в такой жизни? Ноги в обмотках, обувь дрянная, бывало, голыми ступнями до холодов топаешь в ихних степях каменистых, голодно, пятки растресканы…
– Я тоже попробую разутым до холодов гулять, закаляться то надо.
– Даже не пытайся, дурило. Схватишь кучу болезней и все по глупости. Подвиги в обычной жизни не нужны, а если они требуются, – значит жизнь ненормальная. Хотя, в любой, самой паршивой и никудышней ситуации, можно увидеть что-то смешное, или как говорил мой сослуживец Лёня Длинный, позитивное. Сам он выглядел по-дурацки, верхом на низенькой степной лошадке, когда ноги чуть не волочатся по земле, но насмешить мог в любой момент. Этот рослый солдатик сейчас смешит всю страну и не только.
– Он что, клоун?
– Нет, режиссер и ты его прекрасно знаешь.
– Никого я не знаю.
– Это Леонид Гайдай, и его «Кавказскую пленницу» ты не мог не смотреть.
– А, конечно, видел.
– Только не знаю, помнит ли он обо мне и ребятах с которыми служил.
– Дядя Лёша, ты съездил бы к нему, или позвонил хоты бы.
– Зачем? К нему небось на хромой козе теперь не подъедешь. Живу я и так справно, всем доволен, дышу чистым воздухом. Своим помощником он меня не возьмёт, да и не сумею я, не моё. Поплакать и погрустить о той тяжелой и страшной жизни, о потерянных годах? Нет, пусть бабы плачут…
Осень, как увядающая красавица, теряла своё очарование и шарм. До начала октября разносился по огородам и участкам запах сжигаемой ботвы и печеной в кострах картошки, любимого лакомства деревенских ребят.
Октябрьские дожди, нудно моросящие, прервали поиски монастырского клада, которые предпринимал Котелкин полустарший, бродя с лопатой по полям, оврагам и перелескам, нанося при роде умеренный вред. Таких искателей кладов в Колычёве насчитывались десятки, но если большинство орудовало группами, то Лёшка действовал в одиночку.
В начале ноября, когда ледком подернулись водоёмы, накануне главного тогда праздника страны, заглянул в дом сестры Анатолий Бельдягин. Лёшка читал идеологически выдержанную книгу безвестного автора и за разъяснениями обратился к родственнику:
– Дядя Толя, растолкуй мне разницу между фибровым чемоданом и фибрами души.
– Это просто, парень: фибровый чемодан – спирт, принятый внутрь организма, а спирт, которым мажут задницу перед уколом, то фибры души.
– Тогда уж не души, а …
Лёшка не договорил. В окне маячила фигура Юрки и он призывно и настойчиво махал руками. Котелкин-средний провалился по пояс под лёд и дрожа стал упрашивать:
– Лёш, разведи костёрик, обсушиться надо.
– Бегом домой придурок, заболеешь ещё.
– Боюсь, мамка ругаться начнёт.
Старший за шиворот втащил бедолагу в дом, раздел и загнал на печку. Петрович одобрительно оценил действия племянника, и они продолжили прерванную беседу…
Улица значительно опустела, если сравнивать с летом. Много молодёжи разъехались на учёбу в Москву, Коломну, Жуковский и Орехово-Зуево. Забрали (как выражались в деревне) в армию Мамонта и некоторых его одноклассников. Печные трубы задымили дважды в день – утром и вечером. Подступала сурово-занудная зима.
Лёшка решил покататься напоследок на своём мопеде. Земля уже замёрзла, а снег почти не выпал, лишь припорошило слегка окрестности и вместо непролазного месива доступного лишь тракторам, да вездеходам, появились вполне проезжие дороги. Поколеся по деревне, он направил своего легкого конька на бараковскую дорогу, решив прокатиться до прежнего места жительства, о котором стал уже забывать. Лесные дороги и просеки содержались в недурном состоянии. Леспромхоз постоянно заботился о них вплоть до начала или середины восьмидесятых годов. Это потом они придут в полную негодность, а в 1971 году такие дороги были лучше полевых и междеревенских.
За перекрестной Бугровой дорогой начались делянки вырубок. Скорость Лёшка не уважал, она мешала созерцательности.
Крика он не услышал, но боковым зрением усёк с левой от себя стороны странные телодвижения. Молодой парень обернулся, чуть не свернув шею и остановился. Когда мопед был заглушен и установилась обычная лесная тишина, послышался усталый не голос, а хрип:
– Помоги, парень!
В голове у Лёшки зашумело: «Что-то серьёзное случилось».
Он от волнения никак не мог поставить своего верного железного конька на подножку и попросту прислоня его к огромному пню, побежал на голос хрипящего. Ноги у лесника придавило в штабеле хлыстов, метров по двадцать-двадцать пять длиной. Защемило ногу чуть выше колена, со стороны макушки дерева. Кривая макушка чуть задралась вверх и не давала возможности освободить конечность.
– Слава богу хоть одна живая душа появилась. Топор лесника был вставлен меж стволами близ зажатой ноги и использовался как рычаг, не давая возможности раздавить суставы и раздробить кости. Метрах в полутора валялась на боку бензопила «Дружба».
Лёшка лихорадочно соображал: «Что делать?»
Он впал в ступор и даже готов был ехать за подмогой. Потом схватил за макушку и безрезультатно пытался поднять её.
Мужик прохрипел:
– Цыц, не дёргайся вредитель! Ты ж меня угробишь. Сам ничего не делай, только выполняй команды. Понял?
Парень закивал головой.
– Так, уже хорошо. Сейчас ты заведёшь пилу и отпилишь два тонких чурбачка, которые вставишь по обе стороны от ноги.
– Я не умею – Испуганный Котелкин буквально проблеял в ответ.
– Тебя никто не спрашивает, умеешь ты, или нет. Поднеси пилу ко мне, я заведу, а ты лагу для начала выпили.
– Чего?
– Ну, кол толстый. Неужели не понял?
Лесник -бывший полковой разведчик и волевой человек, умел брать ситуацию под контроль.
– Может я топором вырублю колышек?
– Нельзя, мне ногу передавит напрочь. «Дружба» заработала и трясущийся от страха парень, выполняя команды взрослого сумел вызволить его из случайного капкана. К счастью, переломов и серьёзных травм не случилось, выручил топор, а то могло бы дойти до ампутации, если не до гибели.
– Сколько же вы простояли так?
– Почти пять часов, кричал, кричал и голос сорвал.
– А как вы умудрились дотащить пилу с топором в такую даль.
– Ещё сумка была с едой, вон она, за пнём.
Это разве даль и груз? В армию пойдёшь, узнаешь, что такое марш-бросок с полной выкладкой. Только ты меня довези, нога прилично онемела, ходить тяжело, а пилу и топор мы тут спрячем.
По дороге, уже подъезжая к деревне им встретился старший сын лесника, который почуял неладное и собрался на поиски отца. Получалось, что мужчина в любом случае был бы спасён, но Лёшка ещё долгие годы гордился собой.
В школе отметили его поступок, торжественно выстроив учеников и зачитав благодарность от педагогического коллектива. Ученик выпускного класса стоял, мысленно ликуя и изображая смущение…
Жизнь текла своим чередом. Потихоньку исчезали волжские осетровые – каскад плотин ограничил и стиснул их жизненное пространство. Уссурийского тигра стало так мало, что тревогу забили на высочайшем уровне. В стране набирало обороты грандиозное жилищное строительство и на смену первоначальным хрущёвкам приходили многоэтажные дома новых серий. Тольяттинские жигулята уже догоняли по численности «Москвичи». Пять тысяч рублей считались огромными деньгами, а известные писатели, лауреаты-музыканты, знаменитые спортсмены, имеющие по 30 50, или более тысяч рублей числились немыслимыми богачами.
На земном шаре, поделённым примерно поровну, бодались две мощнейшие стороны – США и СССР, а их спецслужбы с увлечением строили каверзы друг другу. Политики извивались и путали следы, нагоняли тумана и сбивали с толка обыкновенных людей, в большинстве своём мыслящих стереотипами.
Сахаров и Солженицын ещё не были гонимы, но тучи над ними уже сгущались…
Новый год встретили с оптимизмом. Потом пришло время зимним Олимпийским играм в японском Саппоро, и знаменитая снегами страна прильнула к телеэкранам с искренней гордостью за советских спортсменов.
По старой части Егорьевска (микрорайоны он не уважал) бродил тихий сумасшедший, бывший фронтовик и бывший педагог, которого население города знало как Колю, любимого, как стало известно впоследствии учителя, не последних людей района. Он неудачно спрыгнул с поезда Егорьевск – Шатура и сильно ударился головой о шпалу, а до этого была ещё фронтовая контузия. К семидесятым годам дорога эта была стерта с лица земли, а ко времени правления Ельцина о ней помнили только старики…
С приходом чародейки весны, людям свойственно ожидать чего-то нового, светлого, радостного. В конце мая, готовясь к выпускным школьным экзаменам, Лёшка ждал приезда очередной незнакомой красавицы, или, просто симпатичной девушки, что в общем-то случалось летом ежегодно. Но год выдался странным – праздник Троица отметили без жертв и никаких девчонок-чаровниц в Колычеве в жаркий сезон не появилось. Приехали на Перспективную улицу двое ребят – двоюродный брат Людмилы и Виталия Королёвых здоровяк-москвич Юрка, да Серёжка Пряник из авиационного города Жуковского.
С Юркой сдружился Василий, а Лёшка общего языка со стеснительным богатырём не нашел. Пряник же не подходил ему в приятели по приличной разнице лет.
По итогам экзаменов средний балл у бывшего пастуха оказался третьим в классе – 4,25.
Он пошёл проторенной Людмилой дорогой и собрался поступать в Коломенский сельскохозяйственный техникум. Приятель его, Балон, не жалея красок живописал красоты и прелести Коломны, крупного города в котором Москва-река впадала в Оку.
Кстати, почему Витьку обзывали Балоном, почему это слово пишется с одним Л и вообще, что это за личность, стоит объяснить отдельно. По паспорту он носил фамилию Хитров, хотя к ней не имел никакого отношения. Мать его вышла замуж перед самой войной за парня по фамилии Хитров, который погиб в 1941 году под Москвой. Девичья фамилия матери – Шепталова, что её и сестру дразнили нелестным прозвищем «Шептала́», а Витьку, в малолетстве «Шепталёнок». Отец его, по редкой фамилии Болонин, инвалид войны, проживал в интернате и еженедельно навещал отпрыска, который остался его единственным ребёнком (семья полностью погибла во время эвакуации). Вздорная мать и ещё более вздорная старшая сестра Маня брать инвалида в семью категорически не хотели. Так они и жили втроём – мать, Балон и тётка. Тогда почему его прозвали не Болон? Ответ совсем прост: а Подмосковье всё население акает; там, где следует произносить О, непременно скажут А…
Лёшка выкатил из сарая мопед, намереваясь прокатиться с Витькой по зелёным улицам и тропинкам.
– Да у тебя колесо заднее спустило почти совсем. На ободах будем ездить? – засуетился Балон.
У Котелкина опустились руки:
– Неужели прокол? Если так – то надолго, клеить, бортировать.
– Давай выкатим на площадку перед калиткой, посмотрим.
Причина оказалась пустячной – слегка вывернулся золотник. Радостный Лёшка кинулся в сарай за насосом.
Мимо Витьки, сидящего на корточках возле заднего колеса и зачем-то трогающем спицы, весело напевая песенку прошла Липкина Надя – младшая сестра увальня Мишки, Лёшкиного одноклассника:
Кто-то мне судьбу подскажет…
Балон крикнул ей в след:
– Эй, Доремифасолька, спой «Плачут гитары»
– Я по заказу не пою, – бойко ответила девчушка – сам учись.
Витька лениво подумал: «Ну вот, сопли подросли, воображать из себя начинают».
Лет за десять до того, они с Мишкой Липкиным, братом Нади, по детской глупости спалили совхозный стог, за что получили добрую взбучку, а родителям присудили штраф…
Дождь, прошедший после обеда на Троицу, оказался последним за лето. Установилась необычайно жаркая и сухая погода. Урожай яблок предвещал быть грандиозным. Белый налив созрел аж в начале июля.
В пруд запустили по весне карпов, а мелкая рыбёшка, по-местному – сигальга, расплодилась за два года после чистки так, что ей кормили кур. Достаточно было опустить сетку размером метр на метр на шесте и покрошить немного хлеба. Секунд через двадцать любой вытаскивал за раз полкило, а то и килограмм крошечной прудовой живности.
Лёшка воспользовался благоприятной погодой и перекопал в поисках заветного клада болотистые и ранее недоступные места. Близ святого колодца вздумалось ему разрыть могилу священника 19 века, но, кроме костей, незадачливый искатель сокровищ ничего не обнаружил.
В июле отец взял Лёшку с собой на луга. Интернат арендовал близ деревни Любичи заливные луга в Окской пойме. Рабочей силы в интернате хватало, а сена, из-за обилия вокруг крупного рогатого скота, совхозного, частного и своего – нет. Ребята ездили туда с удовольствием, – можно было заработать немного денег, искупаться в Оке и Цне и половить в каналах рыбу, количество которой не поддавалось исчислению. С четырнадцати-пятнадцати лет, а некоторых и раньше сажали на малюсенькие трактора ДТ-14 и ДТ-20 с одним цилиндром, как у мопеда, или легкого мотоцикла, а они весело на них разъезжали, сгребая сухое сено в валки, или ворошили сухую траву прицепленными ворошилками.
Лёшке поручили наловить на обед рыбу, вернее помочь это сделать местному обходчику, могучему дяде Володе. Должность его называлась объездчик, но дядя Володя не любил ездить на лошадях. Вес его, довольно значительный, мешал ему забраться в седло, потому он, предварительно доехав до интернатского стана на мотоцикле ИЖ-56, обходил луга пешком.
Взяли они ведро, огромную, метровой длины двуручную корзину и направились на ближайший канал. Под ручкой, на широком ивовом пруте красовалась выжженая надпись: колхоз имени Ленина, окское отд. Инв.№116.
– У вас много корзин? – спросил Лёшка, прочтя написанное.
– Нет, это для острастки, чтобы не спёрли. Кошёлка моя личная, а выжег, как будто казённая – такую не рискнут утащить.
Узкая водяная гладь трёхметровой ширины, поросла по берегам ивняком, рогозом и, местами, режущей осокой. Водить вдвоём такой корзинищей одно удовольствие.
– Когда подводим к берегу, ботай по кустам и сразу вытаскивай корзину.
– Дядя Володя, что такое ботай? Болтай что ли?
– Ногой дрыгай, пинай ивняк – рыба бросится удирать, а попадёт в ловушку.
Минут через тридцать пять ведро наполнилось щурками, окунями, карасями и змееподобными вьюнами. Наконец попался такой карасина, что у парня округлились глаза:
– Это что за рыбина?
– Карась обыкновенный.
– Да таких карасей не бывает.
– Как не бывает – вот он, золотистый карась, видишь какой круглый, как солнце. Небось кила на три потянет.
– А говорят, что карасей больше килограмма не бывает.
– Врут, лично я ловил четырёхкилограммового. Экземпляр оказался больше, чем по локоть длиной.
–Дядя Володя, почему мы плотву не берём?
– Да больно мелка. Когда принесём рыбу, ты сходи нарви дикого лука, я тебе покажу где.
Трёхвёдерный котёл ухи, приготовленный водителем Гусевым, с аппетитом выхлебали, иные добавки попросили. Дикий лук оказался гораздо приятнее на вкус своего огородного собрата. Крупночешуйчатый экземпляр карася взвесили на безмене – он потянул на два килограмма, восемьсот граммов.
После обеда Лёшка с Николаем Гусевым дважды съездили на ГАЗ-51 по делам. Один рейс совершили в Любичи за питьевой водой, которую набирали в десяток четырёхведерных жбанов, и второй в магазин большого села Ловцы. Парень дважды искупался, но если большой ловецкий пляж и тёплая окская вода оставили приятное воспоминание, то в Любичах его сердце чуть не лопнуло от страха. Река Цна, перед впадением в Оку имеет русло метров пятьдесят или больше в ширину и очень заросший вид. Плавая поблизости от берега, он запутался ногой в длинных водорослях, подёргался, запаниковал и стал кричать:
– Дядя Коля! Тону!
Шофёр мгновенно оценил обстановку:
– Не дрейфь, оступись, там мелко.
Действительно, вода доходила чуть ниже подбородка. Парень подёргал ногой, оборвал водное, противное на ощупь растение и, переведя дух, поплыл к берегу, наотрез отказываясь лезть в перегретую цнинскую воду…
Жара вскоре дала себя знать. Воздух с каждым днём мутнел и запах гари становился всё отчетливее. Заполыхали торфяники Мещеры, а за ними и окрестные леса. Наконец дымом заволокло всю Московскую область, включая столицу. В народе ходили упорные и будоражащие слухи об эпидемии холеры на юге страны, особенно в Нижнем Поволжье. В воздухе стали барражировать самолёты и вертолёты, оснащенные громкоговорителями, через которые громко, но не особенно внятно вещали о недопустимости разведения открытого огня. Цена свежей картошки подскочила в пять-шесть раз…
Лёшка, шныряя в поисках драгоценностей вокруг деревни, набрёл как-то на ржавый люк позади бывшей монастырской стены среди молодых берёзок, за крайней западной оконечностью интерната. Жёлтые металлические крошки лежали едва различимые в траве, окружающей массивную крышку люка. У искателя сокровищ мелькнуло в голове: «Золото. Как же его никто не заметил?»
Крышка люка не поддавалась. Исцарапав понапрасну руки и обломив три ногтя на пальцах, он решил бежать за подмогой.
Если общительный и дружелюбный Василий старался поддерживать хорошие отношения со всеми, то следующий по старшинству брат, сходился с ровесниками туговато. Приятелей у него имелось мало, а близких только двое – толстомясый тугодум Мишка Липкин, да вздорноватый Балон. Мишка, от предложения помочь, отмахнулся сразу:
– Ты что, скоро обед. Что я годный останусь?
Ленивый увалень всегда предпочитал синицу в руках, журавлю в небе и никогда не разменивал еду на любое занятие, или удовольствие.
Балон скучал, слоняясь близ огорода Орловых, будто ждал, что приедет Таня.
Лёшка с облегчением кинулся к нему:
– Есть секретное сообщение.
– Что ты так пыхтишь? Отдышись сначала. Подумаешь – у него секрет. Шпион что ли?
Котелкин живописно, не жалея красок стал описывать возможный подземный ход с вероятным кладом. Витька уважительно поднял брови. Он всегда был готов на любую авантюру, если она не грозила мордобоем.
На место они пришли в ускоренном темпе, захватив с собой гвоздодёр.
– Жарко, передохнём малость – предложил упревший Балон.
Он уселся на горячий металл коричневый от времени крышки и огляделся:
– Гляди, правда, что-то мелкое желтое валяется.
– Расселся, давай крышку поднимать скорее.
– Нет, не спеши, теперь всё наше, никуда не убежит. Ты лучше скажи, как называют жену и дочь дьяка?
– Какого дьяка?
– Да любого.
– Тебе то зачем?
Интересно знать и всё. Вот у попа жена – попадья, а дочка – поповна.
– Дьякодья какая-нибудь.
– Вряд ли, скорее дьячиха, а дочь – дьяковна.
– А почему жена попа не попиха?
– Откуда я знаю. Ладно, давай крышку поднимать, только чур – ты первым полезешь.
Три раза начиная подниматься, массивный чугунный диск с грохотом срывался вниз. На четвертой попытке, когда крышка была поставлена на ребро, из-за разрушенной угловой башни высунулась голова столяра Томского:
– Здорово юные сантехники.
Крышка в четвёртый раз грохнулась на своё место, чудом не отдавя руки и ноги ребят.
– Всё пропало, надо будет делиться, – запричитал Балон –ну ладно, на троих можно.
– Что ты делить собрался, водопровод что ли?
– А разве это водопровод?
– Конечно, это колодец с вентилем, на садовую улицу воду перекрывает.
– Что же тогда рассыпано, на золото похожее?
– Латунный вентиль, его месяц назад меняли и придурок Диколя (слесарь из котельной), распилил штуковину ножовкой по металлу, – решил посмотреть, как он сказал процесс обесцинкования в холодной воде у латуни. Распилил и заявил, что такого процесса в холодной воде нет. Если вы золото ищите, то могу предложить золотую жилу – гробы делайте. Если заинтересуетесь – приходите – научу.
Голова столяра-гробовщика скрылась за кирпичной кладкой…
В сыроватом обычно огороде Котелкиных на нижних грядках, где отродясь не было урожая, выросла к концу июля свежая картошка огромных, не виданных ранее размеров.
На всякий случай, подверженное панике население, значительно проредило картофельное полк птицефабрики за оврагом. Особо злобствовали обитатели барака. Одна предприимчивая семейка наладила поставки молодого картофеля на Егорьевский рынок.
Купальный сезон затянулся необычно долго и закончился вместе с олимпиадой в Мюнхене. Грибы пошли к концу сентября и, к началу октября, прилично расплодились.
Дочь директора подсобного хозяйства Фомина – Галя вышла замуж и год на этой мажорной ноте завершился.
Время в деревне движется однообразно; как правило, кардинальные изменения случаются изредка. Год не принёс ничего сенсационного:
Василий закончил учёбу и получил специальность – фельдшер; на Троицу был застрелен только недавно освободившийся из колонии Ванька Ксенофонтов; утоплен отцом магнитофон Василия; созрел рекордный урожай зерновых, грибов и прочего.
Юный фельдшер успел поработать по специальности в интернате месяца полтора, до призыва в армию. На проводах, как водится, давали несбыточные клятвы и чушь нетрезвую несли. Людмила, естественно сидела за столом рядом с призывником и торжественно обещала дождаться его со службы. Василий едва подавил гримасу усталости от ее назойливой привязанности. Понятно, что парня она не дождалась и при первой возможности выскочила замуж. Но это произошло чуть позднее, а на своих проводах, он пытался закончить стихотворение о Тане Ивановой, даже просил Балона и Валерку Сарычева, не чуждых поэзии, помочь ему. Те нагородили спьяна полную чушь. Как известно строчки звучали:
…дальний дом
Девушка со взглядом королевы
Балон предложил: «Проливает слёзы над прудом», а Валерка, по прозвищу «Галка», ухмыляясь выдал: «Шевелит внушительным задом»
Василий понял, что это не помощники и двинулся к столу наливать очередную рюмку.
… Тамара Котелкина устроилась дояркой на подсобном хозяйстве, благо дойка стала машинной, ряды автопоилок облегчили труд, а на подхвате всегда имелись в наличии больные интерната. Маленький Вовка бегал в детский садик самостоятельно, стараясь не допускать, чтобы его отводили туда за руку Юрка или Таня, которая стала школьницей в 1972 г.