У Приморского бульвара есть две неразлучные зоны. Верхняя – праздничная, прогулочная с прямыми аллеями и длинными массивными скамейками под каштанами, и нижняя – куда и в белый день заходить небезопасно, а тёмным вечером, кроме проблем, можно найти ещё и неприятности. Первая так и называется – бульвар. А вот вторая, так себе, без названия. И не бульвар, и не парк, и не сквер… Просто склоны.

Обязательными для экскурсионного осмотра на Приморском бульваре являются пушка с английского фрегата «Тигр», памятник Пушкину, памятник Дюку де Ришелье и Потёмкинская лестница. Для любопытных добавляют ещё внешний осмотр Воронцовского дворца и Колоннаду с видом на Военную гавань, а для незаурядных и любознательных найдется ещё не менее ста достопримечательностей, о которых можно говорить часами.

Лишённый любопытства турист, рассеянно посмотревший на пушку, согласно экскурсионному регламенту, обращает свой следующий взор на памятник Пушкину. Обойдет его, постоит скучающе, разглядывая, как тонкие струи воды вырываются из пастей диковинных рыб, развернётся и пойдет прогулочным шагом ровными аллеям бульвара к Дюку и Потёмкинской лестнице, лениво поглядывая на фасады старинных домов слева и мимолётно вглядываясь сквозь завесу листвы в сторону моря справа.

Существуют и другие путешественники – настоящие. Они, добросовестно выслушав обязательную программу, продолжают сами познавать новые места. Заворачивают в узкие улочки, заглядывают во дворы домов, внимательно всматриваются в лица прохожих, читают вывески и названия улиц, чтобы за считанные дни или часы своего кратковременного приезда ухватить и понять дух этого города. Чтобы одно его имя вызывало только ему присущий ассоциативный ряд воспоминаний, запахов и эмоций. Это особенные люди – они смотрят вокруг себя и видят, слушают и слышат, ощущают и впитывают, погружаясь в неповторимую окружающую атмосферу другого мира. Ищут и находят тот фокус, секрет, изюминку, делающие путешественника частью этого места на планете. Именно поэтому рассказы и собственные впечатления, звучащие затем в далёких родных краях, никого не оставляют равнодушными, они живые, ёмкие, зримые, фонтанирующие и будоражащие воображение.

Такой путешественник, отойдя от пушки, сразу же обратит внимание, что площадь, на которой он находится, представляет собой большой неправильный перекресток. В его гранит, как в озеро, втекают две строгие прямые улицы, один переулок, четыре аллеи бульвара и уютный, нежный спуск от Оперного Театра, а истекает, охватив плато с пушкой, только одна узкая пологая аллейка, окаймлённая невысокими бордюрами из дикого ракушечника, убегающая в нижнюю часть Приморского бульвара и сразу же исчезающая за крутым поворотом.

Своим интригующим, устремлённым вниз изгибом аллейка непреодолимой силой заманивает пройтись, невольно приглашая в таинственный мир новых впечатлений.

Настоящий путешественник, поддавшись искушению, отважно направит свои стопы по безлюдной, всё круче и круче уходящей вниз дорожке, и сразу же, пройдя два десятка шагов, почувствует обман и разочарование. Он даже растерянно остановится и обернётся, решая, не вернуться ли назад.

Первые несколько ухоженных деревьев на зелёной лужайке вызовут у него приятное ощущение ожидаемого продолжения парадности верхней части бульвара, но затем, пройдя совсем немного, путешественник обиженно вздыхает – интригующий праздник не состоялся. Справа и слева его окружают запущенные, беспорядочно растущие деревья. Они-то растут, куда денутся, но в них отсутствует жизнь. Нет её ни в форме, ни в расположении, ни в оттенках зелёного. Они выглядят апатичными и сонными. Вместо волшебного, скрытого от лишних глаз, интимного мирка, с откровением неприкрытого цинизма обнажилась дикая запущенность на фоне былого инженерного прагматизма. Не красота преобладает на зелёных прибрежных склонах в двух шагах от чопорного бульвара, а рациональная противооползневая посадка неприхотливых растений с мощной и разветвлённой корневой системой. Всё. Эстетика осталась наверху.

Между деревьями беспорядочно растут пыльные рваные кусты, местами напоминая непроходимые джунгли, в некоторых из них по засохшим красным ягодам и шипам легко угадывается шиповник. Пятна накренившихся одичавших лужаек, пробитые во многих местах нестройными стрелами дикой высокой травы и серыми проплешинами грунта, пересекаются протоптанными в никуда тропинками. Много колючих акаций. Кажется, что это неспроста – вместе с шиповником они создают естественную защиту от проникновения в свой закрытый микромир, спрятанный за каменным бордюром и невысоким редким буксусом.

Постепенно, по мере спуска по пологой дорожке, замолкают и исчезают все звуки, уступая место неожиданно окутавшей, но так и не зазвеневшей тишине. Меняется воздух, в нижней части бульвара он более влажный, но намного чище и свежей. Этого путешественник не замечает, но его организм, сразу же почувствовавший перемену, активно настроился продлить себе удовольствие от пребывания в экологически чистой зоне, вопреки эстетическим вкусам своего внутреннего мира.

Разочарованный путешественник, пожалевший о своем выборе и чувствуя себя незаслуженно обманутым, по инерции, влекомый силой наименьшего сопротивления, ускоряясь, продолжает идти вниз по наклонной быстрой аллейке. И вдруг, или ему это только показалось, или в самом деле, что-то большое серо-коричневое каменное мелькнуло сквозь стволы деревьев и прозрачную листву кустов. Ещё несколько шагов и зыбкое видение принимает осязаемые формы.

Сойдя с аллейки, и пройдя буквально пять-шесть шагов влево, путешественник остановится у края бассейна, посреди которого величественно расположился каменный грот.

Одесса. Грот.

Для местных жителей, привыкших к неизбежности грота всегда на этом самом месте, он видится нагромождением валунов с протоптанной вверх дорожкой по его каменным уступам со временем превратившимися в неровные, кривые и шершавые ступени.

Взгляд путешественника особенный, незамыленный, для него всё вокруг новое, первозданное, неизведанное, интересное. Таким его делают объективность и свежесть восприятия, без которых путешествие оборачивается натужной поездкой с наскучившими экскурсиями по невыразительным местам.

Разглядывая грот, путник не мог даже представить, что не наклонная, стремительная аллейка принесла его на это место, а невидимое силовое поле самого грота притягивает к себе небезразличные души.

Он видит грот впервые, таким, как он есть. Отсутствие какой-либо информации или небольшого предупреждения о возможной с ним встрече позволяют немного пофантазировать.

Любознательный путешественник сразу же обратит внимание, что грот – это не нагромождение камней, а стройное сооружение из двух каменных массивов. Они имеют широкие основания и суживаются по мере роста вверх. Соприкоснувшись вершинами, образуют общую естественную крохотную площадку грота. Немного воображения, и это не два каменных колосса, а мощная пара утомлённых вечным противостоянием борцов-титанов. Уперевшись друг в друга могучими плечами, они нашли в статическом положении умиротворение и покой в ожидании сигнала к продолжению схватки.

Атлеты-гиганты накрепко сложены из камней хрупкого дикого известняка. Своими широкими основаниями они вросли в выглядывающий из воды железобетонный фундамент. Один только вид монументального постамента лишний раз подчёркивает небывалый вес, силу и неуступчивость каменных борцов.

Никаких табличек и пояснений нигде нет. Просто грот. Без имени и биографии. Увеличенная копия собратьев из аквариумов с домашними рыбками.

Думаю, путешественник приятно удивился бы, узнав, что когда-то бассейна не было, грот стоял посреди зелёной ухоженной лужайки, а внутри, как в беседке, влюблённые парочки сидели в глубокой тени на скамейке и любовались морем. Даже имя было – грот Дианы. Да, да, именно женственной Дианы, а не детей-переростков, рождённых от Урана и Геи.

Пытливый взгляд старается запечатлеть и рассмотреть самое необычное. Бассейн окаймлён низеньким заборчиком из дикого ракушечника и имеет диковинную, хитроумную форму. Замысел архитектора, создававшего бассейн вокруг грота, невольно читается в простоте решения сложной задачи – сделав стенки бассейна разновысокими, он смог, подчёркивая необычность ландшафта, вгрызться зеркалом водной глади в резко уходящий вверх, к строгим аллеям бульвара, крутой склон.

Только после того, как открылась гармония этого сооружения, путешественник замечает – словно интимный подарок за пристальное внимание к своей особе – огибающую грот тропинку, затейливым завитком кривых, истоптанных ступеней ведущую к его вершине.

Дальше проще и доступней. Внутри грота, в центре, из мутной воды бассейна, тянется тонкая ржавая труба. Выйдя из камня на вершине, она небольшим, скромным фонтанчиком разбрызгивает воду. Бассейн мелкий, вода в нём грязная, а рукотворный скудный водопад напоминает слезы.

Путешественник удовлетворен. Он увидел то, что спрятано за гранью экскурсионного знакомства. Он, словно открыватель необитаемого острова в океане, восторженно осознаёт свою исключительную везучесть, отдает должное особому нюху на таинственное и непредсказуемое.

Продолжив спуск, путешественник несколько раз оборачивается назад, прощаясь с неожиданным видением, исчезающим за изгибом стремительно спешащей вниз аллейки, пока перед ним внезапно не возникнет мостик. Бег замедляется, путешественник в предвкушении нового открытия бережно, маленькими шажками, как гурман, наслаждающийся мелкими глотками старого вина, вступает на ровную поверхность моста. С его середины открывается неожиданный и интригующий вид.

Опять удача, радостно думает путешественник. Справа в приближенном ракурсе просматривается порт, а слева, прямо под ногами развилка фуникулёров.

Одесса. Фуникулёр.

Путешественник смотрит вверх, в сторону приближающегося вагончика и вздрагивает – неожиданно из-под мостика, блестя жёлтой покатой крышей, беззвучно выплывает второй вагончик, снизу. Не снижая скорости, они расходятся на полпути, пассажиры восторженно приветствуют друг друга и машут руками. Путешественник поддаётся долетевшей до него снизу экспрессивной радости и невольно улыбается. Подчиняясь гению технической мысли, красно-жёлтые вагончики, поскрипывая тросами, продолжают свой одноколейный путь вверх и вниз.

Проследив путь взбирающегося вверх вагончика и оставив его самостоятельно «причалить» на Приморском бульваре, путешественник быстро перебегает к перилам с другой стороны мостика, чтобы не пропустить священнодействие внизу. Отсюда прекрасный обзор: загрузка следующей партии пассажиров, бесшумное трогание вагончика, шелестящий проезд под мостом, выезд на расходящиеся участки пути, приветственные крики, чёткий разъезд и плавный подъем вверх к резному деревянному павильону.

Завораживает. Но нужно идти дальше. Перешёл мостик и опять открытие! У него дух захватывает от открывшейся перспективы.

Ещё несколько шагов по плавному спуску, и он понимает, что неожиданно сбоку вышел на Потёмкинскую лестницу – главное чудо Одессы. Он трепетно ступил на широкий пролёт лестницы, раскинувшей вверх и вниз мощные крылья гранитных ступеней: высоко вверху вырисовывается силуэт памятника, внизу улица, белый забор, за ним бурлит напряженной жизнью порт. Прямо, в конце пролёта, арочные ворота. За ними виднеются толстые деревья, аллеи и павильоны, а над входом серебристой дугой из отдельных крупных букв набрано «ПИОНЕРСКИЙ ПАРК».

Одесса. Пионерский парк.

Романтичный любитель достопримечательностей, заглянув в необозримую глубину «Пионерского парка», решит, что уже вышел из детского возраста, это раз, а во-вторых, он уже посетил одно скрытое от посторонних глаз место и не стоит смешивать впечатления.

У него теперь задача поважнее. Он стоит посередине пролёта и прикидывает, что исторически значимее – пройти вверх ступеньку за ступенькой по шести маршам Потёмкинской лестницы или сбежать четыре марша вниз и добавить в коллекцию ощущений ещё и подъем на фуникулере. Проехать под мостиком, пытаясь рассмотреть сквозь частокол пробегающих деревьев очертания грота, мысленно с ним ещё раз поздороваться и попрощаться, поблагодарив за нечаянную сегодняшнюю встречу.

Выбор сделан. Вагончик фуникулёра ползёт, покачиваясь и поскрипывая, вверх на встречу с единственным, никуда не спешащим и терпеливо ожидающим в любую погоду Арманом Эммануэлем София-Септимани де Виньеро дю Плесси, графом Широн, пятым герцогом Ришелье – бронзовым памятником Дюку, мудро и символично глядящим на суету жизни сверху вниз.

Незабываемые воспоминания останутся у любопытного путешественника из далекого тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. Нарушив стандартный ход осмотра Приморского бульвара, он сам, без экскурсовода, пришёл к Дюку окольным путём через нижний парк. Он с гордостью увезёт в своём сердце отражение частички необычного уединенного уголка, открытого им планете Земля.

Наверное, он всё же понимает, что его поверхностный осмотр и восторженные впечатления – это всего лишь сугубо личное восприятие, не претендующее на оригинальность, вклад в собственную коллекцию незабываемых встреч, ещё один штришок к портрету полюбившегося города.

А что думает по этому поводу сам парк? По все видимости, мнение путешественника, уехавшего с частичкой запавшего в душу грота, безгранично льстит, как и любое субъективное мнение первозданного восхищения.

Сам парк, в действительности, он другой. Да, неповторимый. Да, увлекательный. Да, заброшенный. Малолюдный и малодоступный мир, живущий по собственным законам, – сердитый антипод парадному верху прямых аллей.

5.2. Мосик

Детская дружба непредсказуема, и часто складывается по географическому признаку. Первые друзья, как правило, соседи по двору, нашедшие общность интересов в одной песочнице. Первая школьная дружба напрямую зависит от того, в какую сторону учеников ведут из школы домой. И не только. Ещё и от общительности бабушек или мам. Плетущиеся рядом с ними школьники, как бесплатное приложение к их захватывающей беседе, и не замечают, что со временем уже сами идут из школы вместе, без взрослых, той же самой дорогой.

Соседний ряд парт – это тоже географическая точка в классе. Одинаковые с симпатичной девочкой через проход красные носочки в полосочку могут быть приняты за родственность душ. Перерасти в первую влюблённость как вариант детской застенчивости, полной любованием исподтишка особы своего раннего обожания с белыми бантиками и красивым, с нажимом, почерком.

Более глубокие дружеские отношения возникают у соседей по парте. В начальных классах соседей не выбирают, они вдруг однажды оказываются рядом. Не сами по себе, а по воле учителей, исходя из только им понятных, педагогических соображений.

Мосика пересадили ко мне на предпоследнюю парту в третьем классе. Сразу же первого сентября. Непомерно худой светловолосый немногословный и застенчивый мальчик. Спички худых ног резко утолщались в коленях, чтобы перейти в спички бёдер; длинные худые руки, большие кисти, обкусанные короткие ногти, острые локти; тонкая сероватая обтягивающая лицо кожа, спокойные почти чёрные глаза. Тихий невыразительный голос и небольшое заикание в начале предложения делали его незаметным среди ярких и шумных одноклассников. Он не выделялся на фоне быстро считающих в уме и раньше всех выкрикивающих результат устного счёта Зайца и Фрица. Заяц – это фамилия Осика Зайца, а Фриц – прозвище длинного в очках Ромы Фридлиса. Мосика не замечали рядом с рассудительным и спокойным Нинбой – Вовой Нинбургом. Даже маленький Фуля (Вова Фурлейтер), казалось, самый мелкий и неуловимый в классе, был больше на виду. Не говоря уже о неистребимом вруне и фантазёре Яне Блетницком, или проще, Блетике, с которым я сидел вместе во втором классе.

Блетик своим «волшебным стеклом» привязал к себе всех мальчишек-одноклассников и заставил хвостиком ходить за ним по школе. Пришёл как-то в школу взбудораженный Яня и, захлёбываясь от восторга, рассказал, что его дядя подарил ему волшебное стеклышко. Если через него смотреть, то все люди голые. Потом сделал вид, что достал что-то из кармана и принялся смотреть сквозь зажатый кулак по сторонам и комментировать. Просили его: «Яня, дай посмотреть, хоть одним глазком». «Нельзя, – отвечал Блетик, – оно волшебное, в чужих руках взорвётся, как атомная бомба». Ходили за ним толпой все перемены. Он на кого-то из девчонок посмотрит сквозь кулачок с «волшебным стеклом» и давай рассказывать, якобы то, что видит, а мы стоим, уши развесили, слушаем и верим. Он даже на Алёну Юрьевну – самую молодую и красивую учительницу английского языка – смотрел и тоже рассказывал, да так рассказывал, что у него самого слюни потекли по подбородку. А у Алёны Юрьевны, между прочим, интереснее всего было на уроках. В конце каждого занятия она рассказывала нам страшные истории с продолжением. Мы, с нетерпением ожидая следующей встречи, не только все как один готовили домашнее задание, но и яростно обсуждали возможное развитие событий, а одну историю она так и не закончила, уволилась. Как потом я узнал, это были рассказы Эдгара По. Вот такой интригующий педагогический приёмчик.

Мосик был очень неприметным и малообщительным. Никогда не тянул руки, даже если знал ответ, на вопросы учителя отвечал не сразу, а через небольшой промежуток времени, поборов нервное заикание. Учился он ровно и при этом удивительно равнодушно. Хорошим отметкам он не радовался, плохие его не огорчали. Получит тройку, отмахнется вялой кистью, пробурчит что-то, что означает «ну и ладно», и опять на его лице полнейшая невозмутимость и спокойствие.

Воспитывали его не только родители. Узнав Мосика поближе, я понял, что он был своеобразным «сыном полка» для разных по возрасту, образованию и социальному статусу случайных людей, проживающих в одной огромной, семей на десять-двенадцать, коммунальной квартире. И, конечно же, Мосик находился под огромным влиянием старшего брата Нюмы, с которым он был на разных фамилиях. Мосик был Вовой Мойсой, а Нюма – Вольный. Наум Вольный. Разве, что не вольный ветер.

5.3. Брат Нюма

Брат Нюма был на три года старше и учился в параллельном классе с моей сестрой, и все его выходки, сводящие с ума школьных учителей, были хорошо известны у нас дома.

Нюма был другой и по характеру, и внешне. Маленький, смуглый, черноволосый, с по-девичьи красивым ангельским лицом и с чёрными неспокойными буравчиками бесовских глаз, он был для учителей настоящим исчадьем ада. Выгнать из школы его не могли. Учился он плохо, но принадлежность к подотчётному школе микрорайону делала его неприкасаемым.

Его выходки заставляли учителей плакать от бессилия. Вызовы родителей в школу, приглашения в районо и прочее, как говорил Мосик, «были как мертвому припарки». Немного повзрослев, классе в шестом, Нюма почему-то оставил учительниц в покое, а переключился исключительно на преподавателей-мужчин, но только на тех, кто его физически обижал. Со временем его проделки стали легендарными, обросли домыслами и фантазиями. Его одноклассникам нравилось придумывать невероятные истории и приписывать маленькому Нюме даже то, что он никогда не делал. Нюма слыл воплощением подросткового мщения, борцом за свободу и справедливость.

Завуч школы – лысый самодур с фамилией, пугающей сильнее любого придуманного прозвища, однажды на уроке русского языка не вытерпел издевательств маленького Нюмы. Прозвище, конечно, у завуча было – Лысый, но это до поры до времени. Взбешённый завуч схватил Нюму за тонкую шею, выдернул из-за парты и с силой швырнул в запертую дверь. К счастью, дверь открывалась наружу, и Нюма не распластался цыпленком табака по белой деревянной поверхности, а, распахнув её своим тщедушным тельцем, проскользил, оставляя следы по намазанному дешевой красной мастикой паркету, до лестницы, резво вскочил и вприпрыжку умчался вниз, перепрыгивая через несколько ступеней.

Исполненный праведного гнева, Нюма прибежал в медпункт с требованием снять побои. Жалуясь медсестре на негуманное с ним обращение, он ей поведал о серьезности своих намерений передать дело в суд с пожизненным осуждением завуча. Медсестра видимых следов рукоприкладства не обнаружила, а невидимые себя ничем не проявили. Разочарованный Нюма поплелся в буфет, и незаметно, так, на всякий случай, прихватил в медпункте пузырёк с зелёнкой и вату. Вдруг откроется какая-нибудь рана, а если нет, то «в хозяйстве пригодится».

На следующий день в школе произошло ЧП: на большой перемене кто-то с площадки четвёртого этажа вылил на лысую голову завуча зелёнку.

На крик сбежались учителя. Завуч, бывший командир взвода автоматчиков, по-военному чётко расставил педагогов по боевым позициям. Одни перекрыли единственный выход с четвёртого этажа и проверяли ладони, другие выводили учеников из классов и регулировали их проход через импровизированный фильтрационный пост. Сам завуч в ярости бросился прочёсывать классы, подгоняя в шею замешкавшихся учеников, явно ища маленького Нюму. Лучше бы он занялся головой: зелёнка растеклась, равномерно окрасив вспотевшую лысину и лицо в изумрудный цвет. Вид у него был устрашающий. С выпученными красными глазами и волчим оскалом, брызжущий зелёной слюной, он истошно отдавал команды направо и налево. Пройдя контроль, старшеклассники бегом слетали на третий этаж, чтобы, закрыв рот двумя руками, беззвучно отсмеяться. Самые смешливые спешили ещё ниже, на второй этаж и первый, даже выбегали на улицу, чтобы насмеяться от души, в полный голос.

Нюму всё-таки нашли. В буфете на втором этаже. Он безмятежно сидел в окружении одноклассников и жевал рогалик, неторопливо попивая компот из сухофруктов. По требованию дежурного учителя, разгорячённого поисками малолетнего преступника, Нюма предъявил свои идеально чистые, как никогда, ладони. Придирчивый и никому не верящий педагог не поленился надеть очки и досконально рассмотреть со всех сторон каждый Нюмин палец. Одноклассники, они же свидетели, подтвердили, что Нюма просидел вместе с ними за этим столом всю перемену. Алиби, чёрт побери…

Теоретически Нюма мог спуститься с четвёртого этажа по другой лестнице, но она, то ли в целях непонятной экономии, то ли из соображений вредительского нарушения правил противопожарной безопасности, была перекрыта многостворчатой дверью, которая в свою очередь всегда была заперта на ключ.

Кто-то всё-таки донес завучу, что видел Нюму на четвёртом этаже, когда произошло, как было объявлено, покушение на представителя школьной власти. Но алиби. Железное алиби и чистые руки.

Со временем маленькая узенькая филёнка, неплотно установленная в раму двери на вторую, запертую лестницу четвёртого этажа, отвалилась, открыв узкий лаз. Пузырёк с остатками высохшей зелёнки выкатился из-под радиатора и вместе с другим мусором, собранным техничкой, полетел в ведро с красной римской цифрой четыре. Была ещё перепачканная зелёнкой вата, но и она навсегда исчезла в унитазе «мальчукового» туалета под шумной струей воды из высокого, с верёвкой вместо стальной цепочки, чугунного бачка.

Вскоре эта история забылась, но через два года вспомнилась и опять обсуждалась во всех подробностях, со смехом и нескрываемым злорадством. И самое главное, у завуча навсегда сменилось прозвище. На экраны вышел фильм «Фантомас».

Нюму больше не обижали, но это не означало, что он изменился. Будучи любимцем класса и всячески поддерживая свой высокий уровень разгильдяя, Нюма, к всеобщему удовольствию соучеников выводил учителей из равновесия, срывая, бывало, все сорок пять минут урока. Учителя содрогались, слыша его вольнолюбивую фамилию, и единогласно согласились, что наименьшее зло, это когда Нюма пропускает школу. Его за «казёнку» не наказывали, что его подростковым мышлением расценивалось как поощрение. Поэтому он пропускал много и с удовольствием, а учителя надеялись, что, в конце концов, Нюма забудет дорогу в школу и не будет учиться в ней более восьми классов.

Однажды учитель физкультуры, доведённый Нюмой на уроке до белого каления, по отработанной завучем технологии хотел вышвырнуть маленького садиста за дверь. Но дверь спортивного зала, в отличие от кабинета русского языка, открывалась внутрь. Не выпуская из сильной лапы тощий загривок, физкультурник, раз за разом ударял Нюминой головой по неподдающейся створке, безуспешно пытаясь открыть дверь самой тупой, с точки зрения педагога, частью тела ученика, пока не догадался потянуть ручку на себя. После чего Нюма исчез со скоростью выпущенного спортивного ядра.

Мстительный Нюма на этот раз в медпункт не пошёл. Понимая, что номер со снятием побоев не проходит, он пошёл в столярную мастерскую, рядом со спортивным залом. Учитель столярного дела Нюму, как ни странно, любил, но вовсе не за то, что у того золотые руки, нет, руки у него, как и у всех школьников, росли из известного места. Он любил его за детский, наивный, завороженный, восторженный взгляд чёрных из-под длинных, пушистых ресниц глаз, которым тот часами мог смотреть на свежую, золотистую стружку, кучерявым завитком выползающую из рубанка. Нюма мог сидеть вечно и смотреть, как работает столяр. Нюма с детства любил смотреть, когда кто-то другой работает.

Нюма, насупившись, сидел на пустом деревянном верстаке и угрюмо болтал маленькими ножками, – так вызревал план мести. Прихватив молоток, он выждал, когда учитель физкультуры выйдет на перемене из зала, пробрался к преподавательскому столу и быстро, буквально двумя-тремя точными сильными ударами, прибил гвоздями к полу калоши ненавистного мучителя.

Погода была ненастная, учитель физкультуры – грузный, немолодой и с возрастом неспортивный мужчина – придумал, как старым испытанным дедовским способом избавить себя от излишних наклонов, сопровождающих обязательную смену обуви в спортивном зале. Он надевал калоши на тёплые, военного образца, ботинки и, приходя в школу, снимал резиновую пару и аккуратно ставил её возле стола.

Гордый своей пакостью, Нюма обежал одноклассников и позвал посмотреть, как он говорил, «кувырок мордой в пол». В узкую щель двери в спортзал за движениями учителя наблюдали десятки любопытных, по-детски беспощадных, мальчишеских глаз. Вот физрук тяжёло подходит к столу и, помогая обувным рожком на длинной ручке, кряхтя, с трудом, втискивает ногу в одну калошу, затем, также с трудом, сопением и пыхтением надевает вторую. Убедившись, что калоши плотно без загибов охватывают ботинки, он берёт в руки большой чёрный портфель и делает шаг… Затем второй… Третий и направляется к выходу из зала.

Разочарованные зрители мгновенно ретировались и, прихватив Нюму, чтобы наказать за потерянное время, скрылись в туалете. В туалете Нюма, схваченный в жёсткие тиски товарищей божился, что прибил калоши к полу, но кто ему поверит, он же Нюма. Стукнув его несколько раз для профилактики по шее и тощему заду, ученики вошли в спортзал и первое, что увидели – это калоши, поблескивающие черным глянцем из-под стола. Попробовали их сдвинуть, ничего не вышло, калоши были накрепко прибиты к полу.

Так в каких же мокроступах ушел учитель? В спортзале внезапно погас свет, и тайна вторых калош навсегда осталась покрытой мраком.