Этот незабываемый день второго мая, нереально долго растянувшийся во времени, ещё не добрёл до своей середины, а уже был под завязку наполнен сочными эмоциями и впечатлениями. Впереди гвоздь программы – первое в жизни взрослое празднование Первомая с девочками и шампанским.

За полчаса до торжества мужской цвет нашего класса собрался напротив школы, удобно расположившись вдоль отгораживающего тротуар от мостовой металлического жёлто-красного заборчика. Были все, кроме Мити.

Командир отряда юнармейцев 1967 год. В.Трухнин (Нинба)

– Бабам нужно купить шампанское, – размышлял вслух Нинба, он же Вова Нинбург, а впоследствии Вова Трухнин, – формальный и неформальный лидер нашего класса в одном лице.

– И тортик, – продолжил мысль Фанат, Юра Афанащенко, получивший свое прозвище за созвучность с фамилией.

За несколько лет, которые Фанат прожил с родителями в Италии, его логичнее было бы обозвать «тифози», но пожалели. Этот спокойный и улыбчивый парень никак не ассоциировался с буйными итальянскими болельщиками.

Карпаты 1972 год. В.Трухнин (Нинба), А.Шишов, Ю.Афанащенко (Фанат), Д.Еренков (Митя), А. Твердохлеб.

– Два тортика, – весомо поправил его круглый отличник Осик Заяц, улыбаясь сквозь очки и от удовольствия потирая пухлый живот.

– А может, три? – что-то прикидывая в уме, сказал Ян Блетницкий, – и еще бутылёк яблочного сока.

– Это у тебя такая спортивная диета? – поинтересовался я и посмотрел на Яна.

Ян, сидя на тонкой верхней перекладине заборчика, старательно балансировал, вытянув вперед ноги и разведя руки в стороны.

– Надо набирать вес и переходить в другую категорию, – ответил Ян, подающий надежды самбист.

– Да, – продолжил Нинба, – бабам шампанское. Две бутылки хватит, а нам… вместо одного шампанского можно взять три бутылки вина.

– Гм, – отреагировал Фанат, вытирая об штанину вспотевшие руки.

– Похоже, Митю не отпустили, – резюмировал я, вглядываясь в перспективу улицы Ленина, – что-то его не видно. Подождем пять минут и пойдем.

Сладкая с сиропом возле кинотеатра Фрунзе.1971 год. Я.Блетницкий (Блетик, Ян), З.Юсим (Зимик), А.Шишов, О.Алексеев, Д.Еренков (Митя)

– А вот и он, – радостно вскрикнул Ян, соскакивая с ограждения, – с гитарой.

Сверху, со стороны Карла Маркса, быстро семеня ногами, спешил Митя.

– Курево есть? – на ходу, запыхавшись, спросил он.

У Фаната оказалась начатая пачка «Столичных».

Если быть до конца откровенным, то мы были все некурящими. Эту начатую пачку «Столичных» я видел у Фаната еще восьмого марта на вечере в школе. Один Митя покуривал по убеждению, но не часто. Заяц тоже иногда пыхтел, чтобы похудеть, Нинба ещё реже, чтобы не отставать от других, Ян, вообще никогда не курил, он был спортсмен убежденный, я тоже был спортсмен, но менее убежденный, чем Ян, считая, что в малых, редких дозах сигареты безвредны, кроме того, они – незаменимый аксессуар взросления. Предстоящий вечер с девочками, которые тоже тайно покуривали, никак не мог обойтись без объединяющей вредной привычки, сокращающей путь к взаимопониманию. Вынуть из кармана и небрежно бросить на стол пачку «Marlboro» или под восторженный девичий визг ментоловый «Salem» дорогого стоило. Как говорится, свои понты дороже денег.

– Я забегал в ресторан «Украина», – отдышавшись, стал пояснять Митя своё опоздание, – хотел взять штатовских сигарет, там голые ноги. Дядя Костя сказал, что сегодня уже не будет. В «Братиславе» и «Алых парусах» тоже голяк.

– По дороге можем в «Красную» зайти, – предложил я.

– В праздник «Столичные» курить не в кайф, – поддержал меня Заяц.

Так и решили. Вино, шампанское, сок и тортики купили в гастрономе возле «Двух слонов» и, разделив ношу, пошли в сторону гостиницы «Красная». По дороге скинулись на штатовские, они же американские, английские, французские, но никогда не кубинские и не арабские, сигареты, которыми приторговывали из-под прилавка гардероба по два рубля за пачку все швейцары одесских ресторанов.

Ребята кучкой столпились на углу возле филармонии, а я, взяв четыре рубля, пошёл ко входу в ресторан. Дверь оказалась закрытой. Криво висящая табличка сообщила – «Банкет. Вход через гостиницу». Я постучал в стекло старинной с резными украшениями двери, занавешенной изнутри выгоревшей плотной шторкой, надеясь, что мой коммерческий вопрос банкету не помешает. Глухо, никто не открыл.

Покрутившись для приличия минутку и ещё раз постучав, я вынужден был отступить. Рядом, перед входом в гостиницу стоял швейцар, за стеклом двери мелькнула милицейская фуражка. Что поделать, гостиница «Интурист» – запретная зона. Только для иностранцев. Я вернулся к ребятам на угол.

– Там закрыто, сигарет нет. А вон, кстати, «Интерклуб», – показал я в сторону двора, примыкающего к филармонии, и небрежно добавил, – пойду гляну, есть ли фронцы… Попробую фарценуть.

Уж очень мне хотелось покрасоваться перед одноклассниками. Несколько дней тому назад у меня случился одиночный опыт в этом незаконном промысле. Вечером с приятелями по бульвару мы сидели на скамейке напротив гостиницы «Лондонская», на которой висела чёрная табличка с золотом написанными по-украински словами – «Готель Одеса». Приятели по бульвару – это и не одноклассники, и не дворовые друзья. Весёлые, хорошо одетые мальчики и девочки собирались вечером, как правило, на одной и той же скамейке Приморского бульвара. При встрече мальчики здоровались по-мужски за руку, по очереди, обходя всех сидящих. Девочки жеманно подставляли щечки, а самых видных, симпатичных и модно одетых ребят, приветствовали коротким поцелуйчиком в губы. Чем занимались? А ничем. Радовались жизни. Рассказывали анекдоты, шутили, беззлобно подкалывали друг друга, много и громко смеялись, пугая гуляющую публику.

Никто толком никого не знал, только имена и прозвища. Из разных школ, даже из разных районов города тянулись сюда вечером потрепаться на скамейке. Были и признанные лидеры, их выделяли пёстрые рубашки с длинными острыми углами воротников. Некоторые были одеты в джинсы или в дефицитные даже для детей моряков джинсовые куртки. В джинсовом костюме был только один – блондинчик моего возраста, но он появлялся редко, тяготея к более взрослым компаниям. Счастливых обладателей джинсы́ мы завистливо причисляли к «битникам», а себя – бедных, но гордых – к «штатникам». В стиле «штатника» я надевал любимый коричневый костюм, тщательно подобранную к нему бежевую рубашку и тёмно-зелёный галстук с отливом. Комплектный тёмно-зелёный платочек выглядывал кокетливым уголком из нагрудного кармана, на ногах тёмно-зелёные или тёмно-коричневые носки и обязательно коричневые (и больше никакие) туфли.

Как всегда, мы сидели, заняв всю длину скамейки, смеялись над всякой ерундой и болтали ни о чём. И тут вдруг один из ребят со словами «Ну что, покурим?», как бы в шутку, подошёл к проходившим мимо иностранцам, о чём-то быстро с ними поговорил и вернулся с пачкой американских сигарет. Затем, ради спортивного интереса, попробовал другой, и тоже удачно, сорвав аплодисменты и поцелуй самой Ирки Крыжак – красотки в короткой джинсовой юбке.

– Рыба ты моя золотая, – задушевно проворковала она, целуя и получая в подарок ментоловый трофей.

Я тоже решил не отставать и, когда увидел приближающихся типичных фронцев-арабчиков в белых рубашках, чёрных брюках-дудочках и блестящих остроносых туфлях, со словами «Это мои!» выждал, когда они с нами поравняются, встал со скамейки и на небольшом расстоянии пошёл рядом с ними.

– Хэв ю бизнес? – спросил я, не поворачивая головы и скривив рот в сторону ближайшего из них.

Видимо, он кивнул, так как я ответа не услышал.

– Хэв ю сигаретс? – задал я второй, полагающийся в таких случаях вопрос.

Услышав в ответ «Yes», я протянул ему на ходу мятый рубль. Араб остановился, неторопливо развернул купюру и, как диковинку, принялся её рассматривать, повернувшись к падающему с фонарного столба сквозь раскачивающиеся листья каштанов неяркому свету. Что-то сказал товарищу, перевернул рубль, опять внимательно его рассмотрел, зачем-то подёргал в разные стороны, послушал и удовлетворенно кивнул головой:

– Yes, – и достал из кармана наружного кармана белоснежной рубашки пачку сигарет.

Торопливо, ощущая, как с каждой секундой промедления сердце бьется всё сильнее и громче, я схватил сигареты и, оглянувшись по сторонам, резко перепрыгнул через клумбу на соседнюю аллейку и быстро пошёл в противоположную сторону. Когда, сделав крюк, я вернулся к нашей скамейке, меня шумно поздравили с почином. Ирка тоже улыбнулась и так повела глазами, что моё перепуганное сердце забилось ещё чаще, только на этот раз от её красоты и внимания в моей персоне. И это несмотря на то, что я в брюках из универмага! Эх, были бы у меня джинсы…

Игра понравилась. Вальяжно развалившись, покуривая душистый табак, все без исключения включились в забаву и высматривали очередную жертву весёлого бизнеса. Но вместо ожидаемых иностранцев появился модно одетый парень, видимо, уже студент. Подошёл и, поздоровавшись со всеми за руку, спросил:

– На продажу сигареты есть?

Только моя пачка была не начата и, подбадриваемый своими подельниками, я передал её студенту, и два рубля тут же легли мне в руку. Посидев ещё немного, обсуждая сегодняшний улов, мы разошлись.

Возле самого дома, не выходя из куража, я, до неприличия осмелевший, лихо купил у проходящего одинокого иностранца за рубль пачку «Marlboro». В итоге неожиданный азартный бизнес сохранил мне рубль и принёс пачку сигарет. Чтобы более весомой казалась моя добыча – это целых двадцать сигарет с ароматным табаком из Вирджинии.

Я как-то спросил у своего товарища Гены Гриншпуна – большого знатока еврейского языка:

– Гена, слово «фарцовка» или «фарц» имеет отношение к еврейскому языку?

Я специально не спрашиваю, имеет ли оно отношение к идиш, потому что те слова и выражения, которым Гена меня научил «на идиш», не всегда все понимают, особенно евреи. Или я плохой ученик, или так говорят на его исторической родине в Аккермане. Но я знал твёрдо – только два человека понимали наш еврейский язык. Он – мой, а я – его.

– Азой! – воскликнул Гена, так и не раскрыв мне тайну этого восклицания, и продолжил: – Слушай сюда. Фарц – это значит какать. Но… – он многозначительно поднял брови и, глядя на меня поверх массивных очков, выдержал театральную паузу, затем продолжил:

– Фарценуть употребляется ещё в смысле пукнуть. Но не так, как в пионерском лагере, прошептал под одеялом, навонял и делаешь вид, что спишь. Нет. Фарценуть – это значит смело подойти и вызывающе, дерзко, громко бзднуть и быстренько свалить. Ты понял разницу?

Не понять было нельзя, но принять без скепсиса тоже. У самого Гены были большие пробелы в идиш. Как он однажды мне рассказывал, ехал он со своим двоюродным братом Семёном в такси, и Сеня его спрашивает:

– Генук. У тебя нэкейва есть? – имея в виду доступную девушку легкого поведения для необременительных сексуальных связей.

Гена слово «нэкейва» услышал впервые, но чтобы не упасть в глазах брата, руководствуясь предлагаемыми обстоятельствами – поездкой в такси и скорой оплатой по счётчику – он с деловым видом проверил свои карманы и со вздохом ответил:

– Ни копейки…

Так вот, решил я на глазах одноклассников проявить свою лихость и фарценуть сигареты. Неторопливо, вразвалочку, как матёрый деловой, направился я вниз по улице Розы Люксембург к входу в «Интерклуб», заинтересованно останавливаясь перед афишами филармонии и исподтишка кося глазами в разные стороны. Прошёлся прогулочным шагом вверх, вниз – никого. Вижу, идёт в клуб по всем приметам фронец. Я подошёл к нему и козырно, красуясь перед зрителями, произнёс набор заветных слов, но, услышав в ответ «No», продефилировал к ребятам и, разведя руками, констатировал:

– Нам сегодня не судьба. Возьмем в будке «болгарию» и не будем терять время.

– А ну, дай-ка мне, – сказал Митя, забирая у меня из рук четыре рубля, – держи гитару.

Мы остались стоять и смотреть, как Митя беззаботно прошёл вдоль филармонии и, подойдя к воротам «Интерклуба», нос в нос столкнулся выходящими оттуда иностранными матросами. Остановились, заговорили, Митя вручил им деньги, затем неторопливо рассовал по карманам сигареты и, улыбаясь, быстрым шагом поспешил нам на встречу.

И тут произошло непредвиденное. Распахнулась дверь билетных касс, оттуда выскочили два человека и заломили Мите руки за спину. Ещё один отделился от большого платана, перебежал через дорогу и встал перед Митей, поднеся к его глазам раскрытое удостоверение. Не давая опомниться, его быстро повели мимо нас по Пушкинской с высоко задранными за спиной руками, заставляя буквально носом цепляться за землю.

– Вы куда? – спросил Нинба, догоняя конвой.

– В милицию, – довольно ответил один из них, – хочешь с нами?

Нинба отстал, но и группа захвата остановилась тоже. Митя упёрся и никуда не хотел идти, они с трудом, всё больше заламывая руки, толкали его вперед. Наконец, все встали. Митя с покрасневшим лицом и вздутой венкой на виске им что-то быстро и напористо говорил. Они долго о чём-то переговаривались, после чего позволили Мите выпрямиться, но рук не отпускали, крепко вцепившись с двух сторон в его предплечья. Теперь конвоировали Митю по-другому – двое, плотно прижавшись к нему по бокам, а третий, замыкая шествие, семенил сзади и вертел головой, опасливо оглядываясь в нашу сторону.

– Это или тихари, или дружинники, – сказал Ян, – не отстаем, быстрее за ними.

Не зная, на что надеяться, поддерживая заданный блюстителями правопорядка темп, мы шли за ними гурьбой с абсолютно неуместными по такому случаю тортами, вином, шампанским, соком в трехлитровой бутыли и гитарой, которая без Мити почему-то сама не играет.

Митя и компания выглядели странно и комично. Все четверо в костюмах, трое в одинаковых чёрных, как из одного магазина, Митя в сером. Его немного коротковатые когда-то с манжетами брюки, прекратившие, в отличие от Мити, свой рост, открывали очень модные белые махровые носки, впервые надетые по случаю праздника. У всех четверых белые рубашки и галстуки, три узких и один стильный, широкий, в полоску у Мити. Шли торопливо, почему-то в ногу, и только белые носки, выбиваясь из общего стиля, мелькали среди чёрных полуботинок.

– Это же надо, – сокрушался Фанат, – а как все хорошо начиналось.

Нельзя не согласиться с Фанатом, начиналось всё действительно хорошо, даже слишком, но в продолжение им сказанного мои мысли имели совсем другую направленность. Прошло уже несколько минут, как Митю задержали, и вдруг я почувствовал по всему телу пробежавший холодок и мелкую, еле уловимую дрожь. Это страх. Я его узнал. Не скрою, в тот самый момент я боялся. Но не за Митю, мне было страшно за себя. Мне просто повезло… Мне просто чертовски повезло, что не я попал в засаду возле «Интерклуба», а он.

Мы продолжали гурьбой идти следом, я смотрел, как ведут Митю и физически ощущал себя на его месте, и мне было от этого не по себе. Везение? Случайность? Приди к «Интерклубу» позже на минуту и тогда мне, а не Мите, попались бы эти злополучные матросы-иностранцы. Сейчас не его, а меня вели бы в полуквартале от собственного дома с заломанными назад руками в милицию. Мне было Митю жаль, очень жаль. Боже! Как же я был близок к аресту! На лбу выступили капельки ледяного пота. Как мне повезло! Угрызений совести не было. Внутри было очень тревожно, сумбурно и неопределённо радостно. Мне было стыдно, но при этом я испытывал огромное облегчение.

Говорят, что история не имеет сослагательного наклонения. Не правда. Уж я-то точно знаю, что бы случилось со мной, если бы я пришел к «Интерклубу» на одну минуту позже. Вот моя история перед моими глазами. Минута. Всего одна минута времени. Конечно, этот маленький временной интервал не критерий судьбы, но, согласитесь, опоздать на минуту и пропустить троллейбус, это не то же самое, что выскочить из окопа, в который через минуту залетит снаряд.

Внутренний голос в образе противного червячка, поедающего мою неокрепшую, как незрелое яблоко, совесть, угодливо успокаивал, нашёптывая счастливый конец этой истории.

Но до счастливого или несчастливого конца было ещё ой как далеко.

Проследовав до отделения милиции на Карла Либкнехта угол Красного переулка, мы остановились на противоположной стороне улицы, сложили покупки на асфальт и в ожидании неизвестно чего неотрывно всматривались в большую беспрерывно открывающуюся и закрывающуюся дверь под чёрным длинным козырьком, опирающимся на две тонкие чугунные в листиках и завитушках старинные колонны.

– Я не думаю, что его надолго задержат, – сказал мудрый Заяц, – сегодня праздник, будет много и других случаев задержания.

– А что ему может быть? – спросил я.

– Не знаю, может, за родителями пошлют, может, в школу напишут, – предположил Нинба.

– Могут оштрафовать, за это не сажают, – веско добавил Ян.

– Дело дрянь, – посетовал я, – подождем минут двадцать, если не выйдет, я схожу к нему домой. У Мити отчим деловой, придет и вытащит его.

– А от мамаши получит… – продолжил Фанат, живущий с Митей в одном дворе.

– Может, пока сок откроем? – не выдержал Ян. – С тортиком, а? – и посмотрел на Зайца, ища понимание и поддержку.

– И трехлитровый бутылёк будешь пальцем открывать? Или зубами? – рассмеялся Нинба мелким смешком.

Шло время. К милиции подъезжали машины, кого-то привозили, кого-то увозили. Люди входили и выходили, в форме и без. Знакомые, сталкиваясь, поздравляли друг друга с праздником, жали руки, улыбались, смеялись. А вот таких, как Митя, больше не приводили. Наверное, для них ещё слишком рано.

Не прошло озвученных мною двадцати минут, как из милиции вышел наш долгожданный товарищ. Оправил пиджак, подтянул узел галстука, бегло посмотрел по сторонам и, увидев нас, с улыбкой до ушей наперерез откуда-то появившемуся редкому такси перебежал улицу.

– Выпустили? А что будет? Что сказали? В школу напишут? – наперебой посыпались вопросы.

Внешне Митя выглядел бодрым и жизнерадостным. Он совсем не был огорчен и расстроен, а даже, наоборот, чувствовал себя героем и, привычно взявшись большим и указательным пальцами за кончик носа, слегка раздвинул ноздри, резко и громко втянул носом воздух и сказал:

–Так, по порядку. Дайте закурить, и пошли быстрей, опаздываем, расскажу по дороге.

Обступив его со всех сторон плотной шеренгой, не обращая внимания на прохожих, пытающихся нас обойти, мы шли, перегораживая тротуар, и внимательно слушали, ловя каждое слово.

– Привели меня, значит, эти козлы в милицию. Я ещё по дороге им сказал, если не перестанете заламывать руки, лягу на землю, и будете нести на руках. Послушали. В общем, привели меня в дежурку, а там сидит мой знакомый милиционер по делу о часах. Увидел меня и спрашивает:

– Ты что в праздник явился за своими часами?

– Нет, – отвечаю я ему, – меня на фарцовке повязали.

– Где взяли? – спросил он у сопровождающих.

– Возле «Интерклуба», товарищ старший лейтенант.

Тут он на меня так выразительно посмотрел, вздохнул, покачал головой, потом говорит:

– У тебя мозги есть переться к «Интерклубу»? Много нафарцевал?

Я достал из карманов один «Dunhill» и один «Rothmans» в плоских квадратных пачках.

– Пошли за мной, – сказал следователь, и мы поднялись к нему в кабинет.

– Сигареты на стол, – распорядился он, а сам достал папочку на завязочках с надписью «Осик».

Папочка та же, но толстая, в размер хрестоматии по русской литературе. Дает мне бумагу и говорит:

– Пиши заявление.

И я написал заявление, как диктант, что к этому «Осику» претензий не имею. А мент пояснил:

– Мы Осипова уже закрыли и очень надолго. У нас и без твоих часов геморроя хватает. Так что иди, внизу скажешь, что я тебя отпустил. Мою фамилию помнишь? И шоб я тебя, фарца малолетняя, здесь больше никогда не видел. Проблемы гарантирую. И запомни, фарцовщики только по первому разу сюда попадают, во второй раз уже проходят по другому ведомству и пишут подробные отчеты о связях с иностранцами. Догоняешь? Свободен.

– А сигареты взять можно?

– Пошел отсюда…

– Вот так я и выскочил, – гордо окончил Митя. – Бог с ними, с часами, зато у меня теперь в ментовке есть свой человек.

– Вон будка, возьмем пару пачек «Ту-134», – предложил Фанат, указывая в сторону «Военторга».

– А зачем? – барственно протянул Митя и с ловкостью фокусника достал из боковых внутренних карманов пиджака две пачки «Winston». – Опа! Они же, козлы, меня даже не обшманали.

Радостный крик заставил вздрогнуть прохожих, и тут Митя что-то вспомнил, посерьёзнел, повернулся ко мне и тихо, но внятно проговорил:

– На выходе из милиции мне попались тихари, ну эти твари, которые меня взяли. Так один из них про тебя тоже сказал: «Жаль, что дружка твоего не повязали, мы его уже несколько дней пасём. Передай ему, что скоро встретимся». Так что, скажу я тебе, ну его всё в болото… Будем у дяди Кости в ресторане покупать в два раза дороже, но без всех этих стрёмных проблем.

– Я тебе больше скажу, – доверительно подхватил я, – тебя ещё вели в милицию, а я уже навсегда завязал с фарцовкой.

А что касается вечеринки с девочками и шампанским, то их потом было так много, что эта, первая, к сожалению, потеряла свою индивидуальность и затерялась в мусоре памяти. Конечно, она отличалась от остальных, хотя бы тем, что мы её едва не пропустили.