История Запада. Колониальная эра. Том II

***

9 марта 1661 года, уже на следующий день после смерти Мазарини, 22-летний Людовик XIV собрал министров короны. Государь объявил, что отныне он будет управлять Францией единолично, без первого министра, а от собравшихся будет требовать «совета» и не более. В 1659 году, за два года до описываемых событий был заключен Пиренейский мир, окончена война с Испанией. Это была успешная война, Франция имела территориальные приобретения, международный авторитет страны неимоверно возрос. Многомиллионное население, трудилось как проклятое, чтобы уплатить все налоги.

Сам Людовик обладал высокой работоспособностью и испытывал неподдельный интерес к государственным делам. В этом ему следует отдать должное. Королю нравилось решать сложные вопросы, управлять людьми и находиться в центре всеобщего внимания. Вначале могло показаться, что Людовик XIV обладает не только амбициями, но еще и умом. Но эта точка зрения, если учитывать результаты его правления, на самом деле, вызывает споры. Сен-Симон впоследствии, оценивал интеллектуальные способности короля как «ниже среднего». Кто-то считал Людовика дураком, пристрастно взирая на его слабости и совершенно игнорируя его сильные стороны. В противоположность этому, Вольтер относился к Людовику XIV с почтительным восхищением, проецируя на королевскую фигуру достоинства его блестящей эпохи.²

Талант, в котором, строгие критики, тем не менее, как правило, не отказывали «королю-солнцу» – была его способность выбирать себе людей. Короля, делает свита, а свита у Людовика XIV, по крайней мере, на двух первых этапах его правления (так называемые «весна» и «лето») была без преувеличения превосходной. Король оставил доставшийся ему в наследство от Мазарини кабинет министров нетронутым. Самой большой жемчужиной в этой человеческой сокровищнице был Жан-Батист Кольбер. В составе правительства остались также Лион, Мишель Летелье и его сын Лувуа.³ Людовик избавился только от суперинтенданта финансов Николя Фуке, упразднив после ареста Фуке саму его должность. Генеральным контролером финансов (вновь учрежденная должность со сходным функционалом) был назначен Жан-Батист Кольбер. Однако за этой, вне всяких сомнений, полезной для Франции рокировкой, стояли не ум и предвиденье, а зависть и злость короля.

Николя Фуке был интереснейшим персонажем эпохи – сыном чиновника средней руки, происходившего из расположенной у «черта на рогах» и нелюбимой при дворе, из-за ее местечкового сепаратизма, Бретани. Этот человек сделал поистине головокружительную карьеру, вершиной которой стала должность суперинтенданта финансов Франции. На эту должность Фуке выдвинул Мазарини. Фуке воровал, воровал, собственно говоря, и сам Мазарини. Но в те времена, во Франции коррупция де-факто была разрешена. Моральное право обделывать на королевской службе свои имущественные дела, логически вытекало из практики распродаж государственных должностей. Николя Фуке помимо всего прочего, занимал, например, должность главного прокурора при парижском парламенте. Это была очень дорогая должность, которую Фуке официально купил. Однако все, должно иметь свои пределы и коррупция в том числе. Ошибкой Фуке, как полагали его современники, было не то, что он воровал, а то, что он делал это совершенно открыто, превратив хищения из казны в, своего рода, спектакль, на который с восхищением, негодованием и завистью смотрела вся Франция. Николя был утончен, красив, нравился женщинам, и он до безумия любил внешний блеск. По этой причине, Фуке не скрывал наворованного и даже не хранил его, а театрально спускал на своих любовниц, строительство дворцов и пышные увеселения. В последние годы суперинтенданства Фуке, во Франции сложился, по сути, еще один двор – двор Фуке. И этот двор, при котором состояли и который прославляли такие гении искусства, как Лебрен, Мольер, Лафонтен, отчасти затмил королевский.

К зависти молодого Людовика XIV, не менее падкого на внешний блеск, чем сам Фуке, примешался еще и спор из-за женщины. Луиза де Лавальер – ранняя официальная фаворитка короля, доложила Людовику об интересе к ней со стороны Фуке. Сам Фуке, несмотря на то, что Луиза имела репутацию первой красавицы, скорее всего, не желал отбивать ее у монарха. Он обхаживал де Лавальер, с целью сделать ее агентом своего влияния. Фуке не учел, одного – того, что очаровательная молодая метресса могла не играть роли возлюбленной, а действительно любить короля.

Окончательное решение об аресте Фуке Людовик XIV принял во время празднеств устроенных суперинтендантом финансов в Во-ле-Виконте, в августе 1661 года. Во-ле-Виконт – был новым, только что построенным дворцом Фуке, большим, красивым, роскошно обставленным. Не меньше тысячи человек, включая прислугу, собралось на это грандиозное мероприятие. Все они стали действующими лицами торжественного спектакля, позволить себе который, были в состоянии далеко не все европейские монархи (например, изнывавший от безденежья английский король). Фуке сделал глупость, пытаясь восхитить Людовика роскошью, он добился обратного. Король не был восхищен, он был обозлен, подавлен и возмущен масштабами праздничной акции. От приказа арестовать Фуке непосредственно во время пира, Людовика удержала его мать.

Суперинтендант финансов был взят под стражу лейтенантом королевских мушкетеров д’Артаньяном⁴ лишь через пару недель, в начале сентября, при выходе с королевского совета. Часть его хищений, как выяснило следствие, на самом деле была совершена Мазарини, но списали все на Фуке. Доказательства подтасовали. Приговор, тем не менее, был гуманным. Судьи большинством голосов высказались за изгнание, в то время как король желал смертной казни. В итоге возобладал компромиссный вариант, Людовик отменил изгнание и присудил Фуке бессрочное тюремное заключение. На свободу суперинтендант финансов уже не вышел. Большую часть из оставшихся ему двадцати лет жизни, он провел в тюремной камере замка Пеньероль в Пьемонте. В этом же замке содержалась и таинственная «Железная маска» – узник с постоянно закрытым лицом, имевший лишь учетный номер, и не имевший имени. Отождествление этого узника с Фуке не правильно, это разные люди. Относительно «Железной маски» и тогда, и позднее, во Франции ходили различные слухи. Поговаривали, что заключенным может быть старший брат Людовика XIV, или даже его настоящий отец, будто бы разделивший, по причине бесплодия Людовика XIII, ложе с Анной Австрийской для того, чтобы та, наконец, произвела на свет наследника.

***

Невеселая история, случившаяся с Николя Фуке, имела двоякого рода последствия. Косвенно она подвигла Людовика к строительству Версаля – королевской резиденции, настолько пышной, что уже ни у кого из монаршего окружения, не могло закрасться и мысли, что по богатству, роскоши и величию, он мог бы тягаться с королем Франции. Еще одним следствием истории Фуке, стало, собственно, занятие его освободившегося места Кольбером.

Как и Фуке, Кольбер имел относительно низкое происхождение. Мы не найдем в нем ни отпрыска французской аристократии, ни даже мелкопоместного дворянина. Кольбер был представителем третьего сословия и по натуре и по происхождению. Отец его был реймским торговцем, хотя, следует признать, весьма зажиточным. Версаль и Кольбер находились в непримиримом антагонизме друг к другу. По большинству расходных статей новый финансовый министр был жаден до скупости и этим являл полную противоположность Фуке. Рассказывают, как этот сын торгаша, вступал в яростные перепалки с Людовиком XIV из-за неоправданных, по его мнению, расходов и испытывал почти физические страдания от тех издержек, на которые в период строительства Версаля и нескончаемых европейских войн его обрек король.

Кольбер, как и все ведущие экономисты эпохи, был одержим идеями меркантилизма. Генеральный контролер финансов следовал по сути той же экономической стратегии, которой настойчиво, на протяжении трех веков придерживалась Англия – то есть политике закрытой торговли и промышленного протекционизма. Вот одно из достаточно красноречивых на этот счет суждений самого Кольбера:

«…всей Европой управляет не что иное, как некоторое количество денег… Нельзя увеличить доходы королевства, пока их отнимают другие государства… Нужно привлекать капитал, сохранять его, препятствовать его вывозу из страны».⁵

Начав с борьбы с казнокрадством и с наведения строгой финансовой дисциплины в вверенном ему ведомстве, Кольбер продолжил свою работу масштабной реорганизацией промышленного производства во Франции. Мануфактурное дело не было пущено на самотек как в Англии, оно попало под строгое государственное регулирование. Расширение производства из-за осторожности французской буржуазии, предпочитавшей вкладываться в ренты, должности и земли, финансировалось непосредственно из казны. Жадный во всех иных вопросах, Кольбер в данном случае, не скупился на вложения, ведь он вкладывал деньги в развитие. Вместе с организацией производства товаров по всей Франции строились превосходные дороги. При Кольбере был закончен строительством важнейший Лангедокский канал. Прямым следствием улучшения путей сообщения стала не только активизация торговли, строительство дорог имело еще и политическое значение: возросла централизация и улучшилась управляемость государства.

Конкурентоспособность и международная востребованность французской продукции, по мнению Кольбера, должна была обеспечиваться ее высочайшим качеством. Государство поддерживало контроль над технологией производства. Уставы суконных фабрик Амьена, например, включали 248 статей регламентировавших работу предприятий.⁶ Появились мануфактуры, специализировавшиеся на выпуске настоящих произведений искусства – например, гобеленовая мануфактура художника Шарля Лебрена, или стекольная мануфактура в Сен-Гобене, в Пикардии. Продукция последней, ничем не уступала изготовляемому венецианскими мастерами муранскому стеклу. Кольберу удалось деньгами и преференциями переманить нескольких технологов стекольного производства из Венеции, которые захватили с собой во Францию секреты их ремесла. Система государственных контролеров и повсеместное соблюдение регламентов, достаточно скоро обеспечили французским товарам мировую славу.

В целях достижения положительного внешнеторгового баланса Кольбер установил такие таможенные пошлины, действие которых было равносильно фактическому запрету импорта. На внутреннем рынке, произведенные во Франции товары из-за таможенных барьеров, практически не имели конкурентов. Глава французского финансового ведомства испытывал едва ли не панические страхи перед перспективами оттока из страны капитала, полагая, что мировая экономика функционирует по принципу сообщающихся сосудов и мировая денежная масса является неизменной. Франция в этот период действительно испытывала дефицит платежных средств, что было связано с новой мировой тенденцией сокращения добычи драгоценных металлов и накопления золота и серебра в виде сокровищ. Ходившие во Франции монеты: ливры и су были билонными, их покупательная способность превышала стоимость использованного при их чеканке серебра и золота.

В распоряжении Кольбера было 12 относительно мирных лет (1660—1672), вплоть до начала Третьей англо-голландской войны, за которые ему более или менее удалось уравновесить государственные доходы с государственными расходами. Однако начало войны с Голландией, переросшей буквально через несколько лет, в войну Франции со всей остальной Европой, а также огромные расходы на строительство и обустройство Версаля, привели к росту дефицита бюджета. Государственный долг рос все оставшееся время правления Кольбера, и продолжил расти после его смерти, достигнув в 1715 году (год смерти Людовика XIV) размера в 2 миллиарда ливров. Франция оказалась тогда на грани банкротства.⁷

Кольберу совершенно не удалась налоговая реформа, но в этом, по-видимому, не было его вины. Задавленное непомерными платежами сельское хозяйство находилось в состоянии стагнации. Генеральный контролер финансов попытался реанимировать его смягчением налогового бремени лежавшего на непосредственных производителях. Правительство отважилось на уменьшение тальи – прямого земельного налога уплачиваемого крестьянами. Но для того чтобы казна не потеряла существенной части своих доходов, уменьшение тальи было осуществлено как часть крайне непопулярного финансового маневра. Сокращение доходов от прямых налогов, государство пыталось компенсировать увеличением доходов от налогов косвенных – в частности от габели. Габелью назывался соляной налог, действовавший по принципу акцизов. Государство обязывало оптовых торговцев отпускать соль перекупщикам для перепродажи населению по ценам, многократно превышающим ее реальную стоимость. Разница между реальной и продажной ценой шла в казну. Талью во Франции платило лишь третье сословие, а вот габель, испытывая потребность в соли, платили все.

Налоговая реформа Кольбера провалилась. Правительству не удалось уравновесить доходы казны с ее расходами. Перераспределение фискальной нагрузки фактически вылилось в усиление налогового бремени. Если представители элиты могли себе позволить без особого ущерба для своих кошельков приобретать дорогую соль, то бедняки нет. С точки зрения низших слоев, габель была хуже тальи. Кроме того, бесконечные войны и расходы на двор, вынуждали правительство экстренно вводить дополнительные налоги, например, гербовый сбор, налоги на крещение, на брачные контракты и прочее… Кольбер был ненавидим за это народом. Крестьянские восстания вспыхивали в провинциях все время пребывания его на должности. С лозунгом: «Да здравствует король без габели!» с вилами и топорами на королевских интендантов бросались крестьяне Оверни, Бурбоннэ, Беарна, Бери и Пуату. В 1674—1675 годах, в самый разгар войны с Голландией, против габели и гербового сбора вспыхнуло восстание в известной своим сепаратизмом Бретани. Когда в 1683 году Жан Батист Кольбер скончался, траурную процессию, во время его похорон, пришлось окружить кольцом солдат, чтобы помешать разъяренной толпе, добраться до катафалка и осквернить его останки.

***

Кольбер был известен напористым и упрямым характером. С его властной и суровой натурой, как рассказывают, при всем при этом, причудливо сочеталась личная скромность. Непомерное честолюбие этого человека находило удовлетворение в усилении государства, которому он служил и для которого существовал. Кольбера нельзя было назвать истинным правителем Франции, по аналогии с кардиналами Ришелье и Мазарини. Тем не менее его роль во французской политике, несмотря на активное участие в государственных делах самого Людовика XIV была куда более значимой, чем можно было бы предположить исходя из его непосредственных обязанностей контролера финансов. Кольбер стал идеологом французской имперской политики и, если так можно выразиться, создателем государственной стратегии Франции. Отличием положения Кольбера от положения всесильных Ришелье и Мазарини было то, что к несчастью для Франции, этот сильный и умный человек, не сумел полностью подчинить своему влиянию французского монарха. Людовик XIV доверял Кольберу, но важнейшие и ответственейшие решения принимал всегда сам, руководствуясь, по-видимому, тем соображением, что ему как королю, присуще лучшее знание того, что нужно, а что не нужно французскому государству. Не все идеи Кольбера, нашли практическое воплощение. Главные его идеи, имевшие целью превратить Францию в морскую торговую державу, разумеется, не были отвергнуты королем, но они были провалены вмешательством Людовика XIV в процесс их реализации.

В 1669 году Кольбер в дополнение к должности генерального контролера финансов занял пост морского министра. Занятие этого поста Кольбером, было обусловлено, тем совершенно верным соображением, что экономическая политика государства, его морская торговля и военно-морская мощь неразрывно связаны. Как человек, обладающий способностью предвидения, Кольбер понимал, что то поле, на которое он пытался вывести Францию уже занято другими игроками. Свое место под солнцем, Франции пришлось бы в буквальном смысле выгрызать. Страна слишком долго была обращена лицом к континенту и спиной к океану. Когда-то это могло не иметь значения, или даже быть оправданным, но только не сейчас, в период рождения колониальных империй. По отношению к Франции действовали те же экономичекские законы, что и по отношению к сражавшимся за морскую гегемонию Англии и Голландии.

Развитая морская торговля была важнейшим условием государственного благосостояния, и это не обсуждалось. Но вести морскую торговлю мешал меркантилизм соседей, закрывавших порты для иностранных кораблей и иностранных товаров. Существовало всего два выхода из этого экономического тупика. Первый – создание Францией собственной, закрытой от других, колониальной империи, где заморские колонии играли бы роль поставщиков ресурсов и одновременно были бы потребителями произведенных во Франции промышленных товаров. Второй выход состоял в наращивании военной и военно-морской мощи и, как следствие, внешнеполитического влияния Франции, благодаря которым эта страна могла бы диктовать свою волю другим странам, ломала бы чужие навигационные и таможенные барьеры и устанавливала выгодные именно ей торговые правила. Не сложно понять, что первый и второй вариант были неразрывно связаны. Создание разделенной океанами колониальной империи было немыслимо без контроля над морскими путями, то есть без многочисленного и хорошо оснащенного военно-морского флота. С противоположной стороны, для создания сильного военно-морского флота, способного завоевать и удержать контроль над морем, флота, который сам по себе бы играл роль политического фактора, требовались колоссальные ресурсы. И эти ресурсы могли быть получены за счет эксплуатации колоний.

Отличие Франции от Англии и Голландии, состояло в ограниченном распространении на нее последнего правила. Внутренне (то есть без учета внешней торговли и экономической эксплуатации колоний) Франция была значительно сильнее и богаче своих геополитических конкурентов. Достаточно сравнить население трех этих стран и учесть, превосходство проработанной в самых мелких деталях и функционировавшей куда более эффективно, чем у соседей французской фискальной системы. В Англии (без учета Шотландии и Ирландии) проживало в то время (на начало XVIII века) от 5 до 8 миллионов человек, в Голландии (без учета Испанских Нидерландов) 2—3, а во Франции 26. Не секрет, что стартовые условия для создания колониальной империи у Англии были лучше, чем у Голландии, однако у Франции эти условия были еще лучше, чем у Англии. Сюда можно было отнести обращенную лицом к океану береговую линию, деньги, много денег и, разумеется, человеческий фактор.

С другой стороны, обширные колониальные владения и мощный флот были условиями выживания для Голландии. Потеряв сильный военный и многочисленный торговый флот последняя, по причине ничтожности своих внутренних ресурсов, утрачивала статус великой державы. В отношении Франции это правило не действовало. Без сильного флота и без колоний, Франция все равно оставалась Францией. Благодаря своим внутренним материальным ресурсам, эта страна при любом раскладе сохраняла статус одной из ведущих европейских держав.

Зачем же тогда Кольберу были нужны колонии и флот? В первую очередь из соображения, что государству, как и человеку удобнее стоять на двух ногах, нежели на одной. Следовало глубоко диверсифицировать государственные доходы, торговые деньги приложить к налоговым. Поступления в казну, вне всяких сомнений, увеличились бы в том случае, если бы нация стала богаче благодаря внешней торговле. Создание колониальной империи для французов, хотя оно и не было связано с острейшей экономической и политической необходимостью, как, например, для голландцев и отчасти для англичан, тем не менее, служило прямым путем к усилению страны. Колонии, которые бы захватила и удержала Франция, уже не могли бы работать на ее конкурентов, они работали бы на усиление самой Франции.

Все, что требовалось в данной ситуации от французского короля, это правильно расставить приоритеты и определить очередность ходов. Следовало ли ему обратить все имевшиеся ресурсы на создание колониальной империи, на строительство торгового, и военных флотов, и уже после этого, то есть после того как удастся закрепить за Францией море, используя не только внутренние, но и внешние ресурсы, начать свое наступление в Европе? Или же следовало проводить агрессивную европейскую политику, направленную на расширение сухопутных границ Франции, в одно время с захватом колоний? – То есть развернуть масштабные и затратные в материальном отношении действия сразу на нескольких фронтах? Кольбер и Людовик мыслили одинаково по части необходимости для Франции активной колониальной политики. Но они разошлись во мнении относительно того, как именно эту политику следовало осуществлять.