Государственная Дума Российской империи 1906-1917 гг

Работа Нольде и Тхоржевского над редакцией Проекта № 1 справедливо названа Таганцевым важной и талантливо выполненной, к тому же в кратчайшие сроки. В чем его особая значимость (и почему непростительна «забывчивость» Витте)?

Как выше указывалось, Государственная канцелярия готовила проект одновременно с подготовкой Нового учреждения Госдумы и проектов реорганизации Госсовета в Совещании Сольского. Группа Икскуля была одной из рабочих комиссий, созданных при Совещании Сольского. И это было верное решение, ибо необходимое согласование всех указанных проектов лучше всего достигалось таким организационным единством труда всех разработчиков.

Но ко времени, когда Нольде получил проект от Витте, произошли важные изменения в правотворческой ситуации, а именно были опубликованы 20 февраля два акта, Манифест царя (о его единении с Думой и Советом) и об Учреждении Государственной Думы, были введены новые сметные (бюджетные) правила. Тхоржевский и провел кодификацию всех этих правовых актов, сопоставив и уточнив текст Основных законов (проект) с вновь опубликованными.

При этом следует учитывать, что далеко не все статьи Учреждений обеих палат и сметных правил были включены в Основные законы, а лишь те, которые обеспечивали в правовом отношении сотрудничество (единение) всех ветвей власти в области законодательства, особо выделяя ведущую роль царя, и одновременно лишали Госдуму прав и возможности пересматривать Основные законы и диктовать свою волю исполнительной власти.

Конечно, эта работа Нольде и Тхоржевского не должна быть забыта (как это сделал Витте). Кодификация эта – не просто механическое объединение в одном переплете существующих нормативных актов, но и огромная экспертная работа по выделению сущностных основ правового материала и систематизации их. Словом, это творческая работа, требующая выдающихся способностей. В истории русского законодательства в этом плане идеалом остается М. Сперанский. Не могут быть забыты и труды наших авторов, ибо речь идет о создании первой отечественной конституции, введенной в действие (в отличие от трудов Сперанского и Новосильцева).

Витте вносил на рассмотрение Совета министров практически новую редакцию Основных законов. Вся последующая правка и в Совете министров, и на Особом совещании шла по линии уточнения формулировок отдельных положений, причем правка носила нередко личностный характер (об этом и пойдет речь). Надобно также иметь в виду, что значительная часть новой редакции (Положении об императорской фамилии, а также статьи, связанные с Госдумой и Госсоветом) изменению не подлежала.

Основные законы утверждались, когда были завершены выборы в Думу. Все это не могло не отразиться на характере обсуждения проекта. И еще. Граф Витте эту редакцию называет в письме к Нольде «нашим проектом», противопоставляя его «стряпне» Государственной канцелярии, одобренной Сольским. Фактически это была вторая редакция проекта. Именно эта предварительная кодификационная работа (Нольде и Тхоржевского) и одновременно научная экспертиза проекта и позволили Витте быстро провести его через Совмин и выглядеть триумфатором. Поскольку эта работа была осуществлена под руководством барона Нольде – управделами Совмина, председатель последнего запросто зачислил ее в свой личный актив. Витте в этом не оригинален, так почти всегда поступают великие «столпы государства», печатая под своей фамилией «Сочинения» своих референтов («спичрайтеров»). И об этом не стоило бы говорить особо, если бы не одно но. Экс-премьер грубо извратил характер Проекта № 1 (Госканцелярии группы барона Икскуля), заявив, что этот благонамеренный либерал «состряпал компиляцию из всех конституций», а далее заявляет, что если бы он не оказался на посту, так сказать, «достойнейший человек на достойном месте», то самодержавный государь оказался бы в положении даже не бесправного Микадо, а президента швейцарской конфедерации, а государство «было бы политически кастрировано» под ударами «сдвинувшихся» депутатов Думы²².

Примечания

¹ В этом отношении ясна роль революционного фактора, силы народного волеизъявления на весь процесс реформ. Не «банкетная кампания» земцев-конституционалистов, а всеобщая стачка рабочих вырвала Манифест. Эту роль народного фактора совершенно игнорировал Витте, ибо о нуждах рабочих и крестьян, их коренных интересах и правах в Манифесте не было ни слова. Трагический просмотр, так и не исправленный «думской монархией». Именно рабочие и крестьяне создали новое, более широкое правовое пространство, хотя они и не были участниками процесса законотворчества.

² Нынешняя система управления потерпела крах. Ее сторонникам остается только одно – сдаться на капитуляцию: «Посторонитесь, господа, и дайте дорогу народным представителям!» – восклицал профессор князь Е.Н. Трубецкой в статье «Крах» (Право. 1905. № 21. С. 1720). Автор – профессор Московского университета, один из основателей партии мирного обновления, позже кадет.

³Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 3. М., 1960. С. 296. «Инициатором вопроса о необходимости (пересмотра) Основных законов был генерал Трепов, и дело это он хотел провести мимо меня». История создания Основных законов (1906) предметом специального изучения не являлась в советской историкоправовой литературе. В общей же оценке этих законов единства мнений не наблюдается.

⁴Лазаревский Н.И. Лекции по русскому государственному праву. Т. 1. СПб., 1910. С. 110–112.

⁵Витте С.Ю. Моя полемика с А. Гучковым // Новое время. 1911. 15 сентября. См. также: Воспоминания. Т. 3. С. 595.

⁶ Там же. С. 294.

⁷Гессен И.В. В двух веках. Жизненный отчет // Архив русской революции. Т. 22. С. 210.

⁸Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 1–3. Вступительные замечания А.Л. Сидорова и И.В. Гессена.

⁹Гессен И.В. Указ. соч. С. 210.

¹⁰ Есть две редакции «Воспоминаний». Краткая, сдержанная – возникла в Петербурге; более полная, откровенная – за границей. Гессен совместил оба варианта. Проверить текст по рукописям пока невозможно. Вдова графа объявила, что передала архив мужа в Публичную библиотеку, но обещания не исполнила. В России рукописи нет.

¹¹Витте С.Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 289.

¹²Демин В.А. Государственная Дума России (1906–1917): Механизм функционирования. М., 1996. С. 1—12. Власть и реформы: Сб. статей. СПб., 1992. С. 524–526.

¹³ Н.С. Таганцев, академик права, член Государственного Совета, кавалер всех орденов вплоть до Святого Александра Невского с бриллиантами, пишет, что 19 февраля 1919 г. ему исполнилось 76 лет и он горд, что из мещан достиг «участия в 1905 г. в составлении конституции России под личным председательством государя и при весьма благосклонном тогда отношении его ко мне. Таков крупный взмах жизненного маятника». Таганцев назвал свои мемуары и одновременно исследование «описанием крупнейших событий новой истории России» (Пережитое. Пг., 1919. С. 4).

¹⁴ Н.С. Таганцев делает следующее важное добавление. В издании Основных законов 1906 г. статьи 62–65, то есть глава 8, перепечатаны буквально с издания 1892 г., но под каждою статьею подведена новая сноска: «1906 апр. 23 ст. 24. Это указание могло иметь только один смысл, что все постановления этой главы включены в законы Основные и, следовательно, почин их пересмотра принадлежит только государю. Но в указе 17 апреля 1905 г., конечно, ни в тексте статей, ни в постатейных цитатах никакого намека не содержится. Правда, в Основных законах изд. 1906 г. потом появилась ст. 61, соответствующая по содержанию ст. 44 и 45 изд. 1892 г., но она показана в указателе как новая». Позволим добавить, что в советской историографии эти важные свидетельства авторитетного правоведа не принимались во внимание.

¹⁵ Таганцев писал эти строки после Октябрьской революции (издал в 1919 г.), что наложило отпечаток на весь текст. «Для тех, кто основательно знаком с предложениями реформ графа Сперанского, кто научно и сведуще смотрел на воздвигнутые им храмы Афины Паллады, в виде „Первого полного собрания законов“ или даже „рыночного“ пятнадцатитомного (ныне шестнадцатитомного) „Свода Законов“, для тех мои слова понятны. Но при создании в 1832 г. той части свода, в которой помещались Основные законы, строитель был не „Сперанский-реформатор“, а „Сперанский-исполнитель“, испытавший и тщету монарших благоволений, и силу ненависти чуждых „бывшему поповичу“ представителей властных сфер и злобное хватанье и укусы мелких шавок, усердствующих прихвостней. <…>

Где тут искать творчества, исчерпывающей полноты и системы, когда излишняя определенность сама в себе заключала уже недостаток почтения к святыне власти.

Да простят мне читатели этот возвышенный тон: нас учили когда-то, „что важности предмета приличествует и важность изложения“!»

¹⁶ Сохранено в полном титуле императора: гл. VI, ст. 59 Основных законов (1906 г.).

¹⁷ Это по редакции Проекта № 1. В редакциях, исправленных канцеляриею Комитета министров, была сделана добавка «Самодержцу Всероссийскому»; а в редакции, принятой Советом министров, прибавлена вторая часть, не имеющая реального содержания, повторяющая слова указа 1721 г.: «Повиноваться власти Его и т. д.».

¹⁸Таганцев Н.С. Указ. соч. С. 165. Заметим, что превращение обывателя (при Павле I так предпочитали называть подданных) в гражданина произошло в «грозу двенадцатого года». Честь стала выше слепого послушания.

¹⁹ Любопытно, что воскрешение этого права «печалования», и при том без особого на сие соизволения, казалось бы, самое скромное по своему существу, было первою вольностью, не пропущенною политическою цензурою канцелярии Комитета министров, выполнившего волю премьера. Внешний повод – было равноправие держателей государственных сил: если нельзя подавать петиции и являться с жалобами в палаты, то, разумеется, нельзя подавать таковые и другим государственным властям, хотя бы и монарху. Но, конечно, закулисное освещение было иное: ведь от этих петиций легко перейти к «хождению в Версаль» или к чему-нибудь подобному. Увы! Все это оказалось «тщетною предосторожностью» (примечание Н.С. Таганцева. – А. С.).

²⁰Таганцев Н.С. Указ. соч. С. 167.

²¹ Эти замечания Тхоржевского будут обозначены в дальнейшем наложении поправок Государственные канцелярии. Замечу, что замечания барона Нольде соответствовали пожеланию графа Витте.

²²Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 3. С. 300–301. Надобно заметить, что «стряпня» Витте, вернем графу его словечко о конституционном характере проекта Госканцелярии, якобы «беззубых законов и полной свободе, представляемой якобы депутатам Думы, до того вросла в историографию проблемы, что в самых новых работах приходится встречаться с «широкими полномочиями» Думы, якобы упраздненными из проекта Витте, отстоявшим прерогативы императора.

См. также: Дякин В.С. Чрезвычайно-указное законодательство в России (1906–1914) // Вспомогательные исторические дисциплины. Вып. 7. М., 1976. С. 245.

Этап II
Обсуждение проекта в Совете министров «Советский» проект^[2] царской конституции

Граф Витте умел работать и быстро схватывал суть дел, с которыми сталкивался. Так случилось и теперь. Ознакомившись с материалами, врученными Э.Ю. Нольде (вторая редакция проекта), Витте 2 марта во всеподданнейшем докладе царю изложил свою оценку Проекта № 1 (полученного 20 февраля от Сольского): «Проект, по моему мнению, с одной стороны, содержит несколько статей таких, которые допустить опасно, а с другой – не содержит таких положений, которые при новом порядке вещей являются безусловно необходимыми. Я говорю об определении, что такое закон, что такое постановление (декрет), издаваемое в порядке верховного управления. В настоящее время почти все представляется законом, ибо, при точном соблюдении положения о Государственном Совете, почти все должно бы было проходить через Государственный Совет. Если такой порядок вещей представлял удобство для монарха, когда Государственный Совет являлся совещательным учреждением, то он может представить самые большие затруднения при новом положении вещей. Об этом я заявлял неоднократно в заседаниях, рассматривавших новые положения о Государственном Совете и Государственной Думе. В экземпляре, переданном мне графом Сольским, статей, касающихся этого предмета, не имеется. Затем у меня есть сомнения относительно основных законов, касающихся опеки»¹.

Как опытный царедворец, премьер предпринял глубокую разведку с целью уточнить позицию монарха и представить себя в самом лучшем свете. Его заявление о закулисной игре, якобы против премьера направленной, – это позднейшее изобретение автора мемуаров. А его мнимая печаль об умалении роли Государственного Совета и особенно о практике чрезвычайного указного законодательства по сути – совет царю и далее действовать в том же духе. Ведь это пресловутое чрезвычайно-указное законодательство, застарелая, не поддающаяся излечению хвороба российской государственности. Тяжкое ярмо – создание самовластья. Его обличал еще Коркунов. Не знаем, была ли его книга «Закон и указ» в числе тех пособий, которые вручили Витте Петражицкий и Гессен для графского самообразования, но диагноз смертельного недуга Витте указал точно.

Во всеподданнейшем докладе 2 марте 1906 г. Витте настаивал на том, чтобы Основные законы, даже если они будут оставлены без изменений, предусматривали все же право монарха издавать декреты. 4 марта царь приказал «при условии полной тайны» обсудить проект в Совете министров². Предложение премьера ему явно пришлось по душе. Это был эффектный ход Витте, он со знанием дела (и закулисных игр, в коих играл не последнюю роль) поднял тему, особо волновавшую царя. И как тут не взволноваться. Вот-вот придет законодательная Дума, по новой редакции Основных законов из царского титула о самодержавном государе уже исчез «неограниченный».

Витте предложил путь очень простой и вполне устраивающий «историческую» власть, в том числе и самовластного премьера – законодательно закрепить порочную практику замены закона указом, административными решениями, принимаемыми в порядке управления. Это превратило бы законодательную Думу в пятое колесо.

В этом случае можно было бы вообще не пересматривать Основные законы, а ограничиться изменением отдельных положений (статей), проводя все дело в порядке управления через Сенат, который вынес бы специальное сенатское определение. Витте знал, что такой вариант не снят с обсуждения, и обыгрывал эту карту.

В составлении новой редакции Основных законов Витте изначально занял особую позицию, стремясь поправить свой пошатнувшийся престиж, ибо издание Октябрьского манифеста оказалось «пирровой победой» графа. Выше уже отмечалось, что во исполнение Октябрьского манифеста было образовано Особое совещание под председательством Сольского (всего 24 человека из влиятельных членов Госсовета, министры во главе с премьером и др.). Заседания иногда из Мариинского дворца переносились на квартиру Сольского, в те дни тяжело больного, почти обезноженного. На десяти заседаниях (последние три в январе нового года) Совещание выработало рекомендации, которым Сольский придал форму Мемории Государственного совета. Эти рекомендации легли в основу Учреждения Госдумы, Госсовета, всех правовых актов, образовавших конституцию Николая II. Особо была оговорена процедура внесения поправок в Основные законы, последние могли изменяться только по инициативе царя. Ему же были даны права издавать в перерывах между заседаниями Думы указы, это будущая статья 87, вызвавшая столько страстей³.

«Таким указам присваивается сила закона Совета министров», и далее в этом же духе специально предусматривалась их рамочная роль. «Сохраняя незыблемыми коренные положения Основных законов, на основании коих Закон не может иметь своего совершения без нашего утверждения…»⁴ (курсив мой. – А. С.). Незыблемость коренных законов вошла во все последующие проекты.

На основе рекомендаций Совещания Сольского и шла вся последующая работа, в том числе и по уточнению Основных законов. Совещание рекомендовало одновременно обнародовать и манифест и тексты (учреждения Думы, Госсовета и новую редакцию Основных законов), но оно не было выполнено точно. 23 апреля опубликовали Основные законы, которые, отмечает Таганцев, «содержали 7-ю статью, устанавливающую существо нового конституционного строя России. Манифест 20 февраля и должно почитать отправным столбом, от которого пошла конституционная жизнь России. Акт 20 февраля заменял положения 17 октября («аборт конституции»). Рекомендации определяли «возможность ограничения самодержавия вообще и пределы (этого) ограничения»⁵. Учреждение Госсовета было опубликовано 24 апреля, то есть после публикации Основных законов. Это существенная деталь, еще раз подчеркивающая рамочную роль Основных законов при одновременной разработке пакета конституционных актов.

Далее в рекомендациях Совещания графа Сольского, по словам Таганцева, значилось, что законодательную инициативу предложено предоставить одинаково и Совету, и Думе, за исключением Законов основных, чем и объясняется та исключительная важность, которую представляло установление объема этих законов и то неуклонное стремление графа Витте придать им возможную широту, чтобы связать Думу по отношению к попыткам расширения ее прав за счет исключительной прерогативы верховной власти» (курсив мой. – А. С.). Как видим, граф Витте еще в Особом Совещании с начала ноября до конца января уже разыгрывал свою карту царского оруженосца, проповедника «чрезвычайно-указного права». В свете этого, его «трактат» о законе и указе (всеподданнейший доклад 2 марта, удостоенный царского одобрения 4 марта) и выглядит как разведка перед боем (заседанием Совмина) и как демонстрация перед царем постоянства своих взглядов⁶.

Получив 4 марта от императора добро по своему докладу, премьер в тот же день пишет управляющему канцелярией Совета министров барону Нольде:

«Сейчас я получил повеление государя рассмотреть проект основных законов, – причем получил проект, печатанный в редакции Вам переданной (еще 20 февраля. – А. С.), а равно приватный экземпляр, печатанный на машине вместе с прилагаемыми замечаниями, без всяких особых замечаний Его Величества. Обратите внимание (на) резолюцию Государя о секретности.

<…> Я думаю поступить так: составьте проект по совокупности всех замечаний (в том числе о чем мы сегодня говорили (то есть о записке Тхоржевского. – А. С.). Затем возьмите у барона Икскуля столько печатных экземпляров (речь о Проекте № 1. – А. С.), сколько нужно для членов Совета. Когда составим (точнее бы, закончим. – А. С.) наш проект, то разошлем печатный экземпляр его членам Совета с особым указанием о весьма секретности (так). Может быть, нам не следует рассылать, а будем на нем делать замечания и дополнения словесно? Желательно собрать Совет по этому предмету в конце следующей недели. Совершенно искренне Вам преданный Витте. 4-го марта. У Министров Юстиции и Внутренних дел уже имеются печатанные экземпляры»⁷.

Несколько замечаний по поводу письма, излагающего программу продолжения работы над «нашим», то есть совминовским, проектом. Во-первых, Витте фактически этот проект уже имел (редакция Тхоржевского, уточнения Нольде) и обсуждал его с Нольде («вчера говорили»). Во-вторых, Витте изложил Э.Ю. Нольде программу одновременной работы над двумя проектами, то есть «наш» надобно уточнять, вносить в него поправки, учитывая замечания экспертов, и одновременно взять у госсекретаря экземпляры Проекта № 1 и его разослать министрам, и вынести на обсуждение Совмина.

И письма Витте, и «расследование», воспоминания Таганцева весьма характерны в плане отражения «духа времени». Обратим внимание на понятийный аппарат, словоупотребление героев нашего расследования. Для графа Витте законотворчество – это «стряпня». Для академика Таганцева это священнодействие (вспомним его оценки графа М. Сперанского). Правда, позже, в тексте, созданном в 1919 г., Таганцев позволил себе называть правовые акты пасхальными куличами, выпеченными в виде шапки Мономаха, но согласитесь, что это ведь необычная высокоторжественная кулинария, а не кухонная будничная стряпня.

«Таким образом, – заключает Н. Таганцев, – официальное подготовление пересмотра Основных законов вступило в новый фазис и из лаборатории канцелярии Государственного Совета перешло в таковую же Комитета министров. Этот фазис обсуждения знаменовался выходом законотворческой работы из тиши государственных канцелярий на свет, на публику. Произошла утечка информации. Проект был опубликован и стал объектом острейшей полемики; оказался в центре политических бурь. И не случайно умнейший Лазаревский счел нужным напомнить об этом в своем учебнике государственного, конституционного права»⁸.

Продолжим изложение «расследования» Таганцева. Подготовленный к пересмотру и отпечатанный проект Основных законов с учетом замечаний Витте был представлен бароном графу Сергею Юльевичу 7 марта⁹. Хотя, сравнивая теперь этот печатный экземпляр с докладною запискою барона Нольде, о которой говорилось выше и где значились отметки премьера даже утвердительные, оказывается, что они не все были внесены в печатный экземпляр, ему 7 марта представленный, но вошли впоследствии в проект канцелярии, обсуждавшийся в Совете министров. Замечания графа на его экземпляре имели второстепенный характер, но, однако, с общею тенденциею: как бы не умалить державных прерогатив власти и не расширить безосновательные надежды подданных.

Итак, таковы выводы Таганцева, перед официальным обсуждением проекта Основных законов на заседании Совета министров премьер встречается с Э.Ю. Нольде и принимает окончательное решение не выносить на заседание уже почти готовый «наш проект» № 1.

Работу над «нашим проектом» продолжать параллельно и в тайне от министров с тем, чтобы позже, приняв официальное заключение («Меморию» Совмина), сделать по итогам обсуждения правку. Это одно из важнейших исследовательских наблюдений Таганцева сверкает в его «расследовании»¹⁰.

Автор «Пережитого» уточняет: «В моем изложении я буду пользоваться, кроме протоколов заседаний Совещания по пересмотру Основных законов, моим архивом и бумагами, любезно сообщенными мне бароном Борисом Эммануиловичем Нольде из архива деловых бумаг его покойного отца. Не буду хвастаться, чтобы я исчерпал эти материалы, но feci quod potui, faciant meliora potentes. Прибавлю, что эти данные могли бы послужить одной из основ серьезной юридико-исторической работы, которая охватила бы не только ход событий этого коренного преобразования государственного уклада России, но и дала бы возможность обрисовать фигуры главных деятелей этого периода, а в особенности графа Сергея Юльевича Витте. Много раз горевал я, что нет у меня надлежащей подготовки и таланта для такой в высшей степени поучительной работы. А как, думалось мне, хорошо бы было еще иллюстрировать это описание фигурами с полотна великого мастера Ильи Ефимовича Репина с его „Заседания Государственного Совета“. Ведь там Витте, граф Игнатьев, граф Сольский, Победоносцев, Фриш, Плеве – все это живые типы. А как схвачен сам наш последний самодержец, как на этой картине, так еще более сходно и выразительно на отдельном портрете, находившемся прежде в большом зале Государственного Совета» (с. 156).

Таганцев указывает, что в этой части «Пережитого» выступает как исследователь, хотя был участником и свидетелем пересмотра Основных законов, официально был ознакомлен со всеми проектами, как член особой комиссии графа Сольского, о правовом положении Финляндии в отношении к государству Российскому. «Все это делает из меня нечто среднее между свидетелем и послухом, замечает автор, хотя и официально ознакомлен с предположениями всех проектов Основных законов. По зрелом обсуждении вопроса я пришел к заключению, что часть не может заменить целого, а потому и решил писать об этом обсуждении Основных законов, как об отдельном любопытнейшем эпизоде перестройки в 1906 г. государственного уклада России».

Исследовательские наблюдения фактов, собранных Таганцевым, и оценка его эмпирических обобщений обязывают вести дальнейшее описание законотворческой работы премьера по двум направлениям (хотя в жизни они постоянно смешивались), а именно вначале рассмотреть, что принесли графу заказанные им экспертизы, как он их принял и учел, если учел? И внес ли в «наш проект». А затем уже, уточнив позицию премьера, заглянув в его карты, оценив его козыри, посмотреть, как он провел свою игру, то есть изложить официальное обсуждение правового акта на заседаниях Совмина.

В путешествии по лабиринту, нам графом предложенному, «ариадниной нитью» послужит «расследование» Таганцева, который пишет: «До рассмотрения проекта в Совете министров графом Витте были сделаны некоторые подготовительные экскурсии, заслуживающие документального зарегистрирования. Во 1-х, по укреплению Верховных державных прав в области внешней политики Витте обратился к профессору Федору Федоровичу Мартенсу, который был вместе с ним на мирных переговорах с Японскими уполномоченными в Портсмуте. Как видно из весьма секретной докладной записки Мартенса, Сергеем Юльевичем было предложено ему проредактировать статью Основных законов, обеспечивающую свободу действий Верховного Правительства в делах внешней политики, которую невозможно вести всегда открыто и публично, каковые постановления, по убеждению графа, существуют будто бы в Японской конституции. Профессор Мартенс с весьма твердою откровенностью удостоверил, что такого специального постановления не находится в Японской конституции, что напротив того, новейшая история Японии дает несомненное доказательство о том, что по делам внешней политики предъявлялись не только запросы в Японском парламенте, но и высказывались министерские кризисы, и как раз, например, после заключения Портсмутского мирного трактата¹¹. Далее Ф.Ф. Мартенс заявлял, что и в конституциях или Основных законах всех других наций нет ни единого слова, обеспечивающего неограниченную свободу правительства по делам внешней политики, и в заключение профессор Мартенс ставит вопрос: желательно ли внести такое ограничение в наши Основные законы, и отвечает на это отрицательно, заявляя, что такая прерогатива Государя, во 1-х, не нужна, так как от него и без того зависит направление внешней политики, и, кроме того, от Государя же зависит назначение министра иностранных дел, а во 2-х, нет возможности изъять от всякого контроля со стороны людей, облеченных доверием народа и имеющих поручение охранять его жизненные интересы, вопросы мира и войны, слишком чувствительно затрагивающие вопросы о жизни и смерти народа; ко всему он добавляет – в 3-х, что вместе с тем нет государства, в котором была бы установлена обязанность министра иностранных дел отвечать на обращенные к нему вопросы, а парламентские речи таких министров, как лорд Пальмерстон и князь Бисмарк, дают блистательные примеры того, как отвечают руководители политики свободных государств».

Другой вопрос, который также особенно интересовал графа, это – определение в Основных законах государственного положения Финляндии: как видно из приведенного выше его письма к барону Нольде, этот вопрос возник не по инициативе графа, а ему вместе с проектом была прислана записка по этому предмету финляндского сенатора, лидера шведско-финляндской партии, многоизвестного Мехелина и контрмнение бывшего генерал-губернатора Финляндии Н.Н. Герарда. По этому вопросу граф Витте обратился к Таганцеву с предложением составить соответствующие статьи¹². Работа его полностью была завершена только 26 апреля. Таганцев был так сильно занят, что не мог присутствовать на заседаниях в Екатерининском (Большом) дворце¹³.

Премьер иначе поступить и не мог. Он «наследовал» Таганцева от Сольского, который поручил разработку финского вопроса (ст. 2 Основных законов) Н.С. Таганцеву как председателю комиссии по разграничению общегосударственных и местных законов. Работа затянулась из-за разногласий между членами комиссии Н.Н. Герардом и Мехелиным. Документы говорят о напряженной работе Таганцева, его встречах с руководителями Госсовета, министрами, бароном Нольде, которому академик признался, что «все время приходится строчить». Эта занятость даже мешала Таганцеву принимать участие в работе Особых совещаний. Он подвел итоги работы в специальной записке, которая и была передана Витте вместе с материалами обсуждения (мнениями Мехелина и Герарда). При этом премьер обратил особое внимание на финские доводы¹⁴.

Таганцев отстаивал формулу Основных законов (1832 г.), что Финляндия, составляя нераздельную часть России, во внутренних делах управляется на особых основаниях.

Представители финского сейма заявляли, что их княжество, «соединенное с Российской империей», составляет только в международных отношениях часть империи. Таганцев возражал против этой формулировки – ибо Финляндия есть часть империи, не только в международном, но и в государственном смысле, что права императора, принадлежащие ему в силу Основных законов (ст. 11–14), распространяются и на великое княжество. Далее указывалось, что при вводимом в действие правовом строе конституционной монархии необходимо предусмотреть, чтобы при обсуждении в Думе законов общеимперского значения участвовали представители Великого княжества Финляндского. Премьер Витте возражал Таганцеву и его сторонникам на всех этапах обсуждения. Заявляя, что эта формула «может показаться финнам обидною», он выбросил из «советского» проекта формулу о «державном обладании» Финляндии (то есть присоединенной силою русского оружия и затем уступленной Швецией по мирному трактату). С точки зрения исторической, правильно заметил Таганцев, это было совершенно обосновано. В свое время еще Сперанский, как куратор финских дел, заявил, что Финляния не губерния, а государство. В этом государстве, входившем в империю на династической конфедеративной основе, действовали свои местные законы, которые ставили русских в положение граждан второго сорта (они не могли служить в органах финского суда, самоуправления, таможни, полиции и т. д.). В то же время финны в России подобной дискриминации не подвергались, имели даже такие льготы, как освобождение от воинской службы. Более того, финская (этнически шведская) аристократия имела наравне с русской все возможности для стремительной карьеры. Министром императорского двора был бессменно барон (позже граф) Фредерикс («старый джентльмен» – по отзыву императрицы, царь же почитал его вторым отцом). Балтийским флотом при Николае II командовал тоже швед, адмирал Эссен, в таком же положении был свитский генерал барон Маннергейм (командир гвардейских улан, позже президент Финляндии, главком ее армии). Нельзя забыть и барона Врангеля. Это примеры блестящих карьер финно-шведов в России. А сколько было не столь блестяще удачливых среди офицеров, генералов, придворных. Началось все это еще при Александре I (граф Густав Армфельд – царский фаворит, один из главных недругов Сперанского, в этом случае фигура особо впечатляющая).