Забудь, Катя, про депрессию. Это не про тебя. Она у тебя какая-то странная и, по твоим же словам, удивительным образом проходит, когда ты сидишь с Женечкой в Риме в кафе и пьешь красное вино или когда шляешься по бутикам. Твой случай – это настоящий case report для солидного психиатрического журнала.
А на матери ты просто паразитировала и, чем старше становилась, тем сильнее. Ведь ты, даже когда писала книгу, неслучайно сделала ее продолжением «Вам и не снилось». Кто тебе, такой талантливой, мешал написать что-то свое? Но ты не стала. Все было просчитано. Напиши ты что-нибудь просто от себя, шанс быть опубликованной был бы равен нулю. Напиши продолжение «Вам и не снилось» какая-нибудь Люба Холобудина из Урюпинска, и ее шанс опубликоваться тоже был бы нулевым. А тут почти беспроигрышный вариант. Талантливая дочка пишет продолжение романа талантливой матери.
Меня, Катя, мучает любопытство, почему ты выпустила в свет свою исповедь именно сейчас, а не десять лет назад? Или что-то изменилось? Можешь, не отвечать. Конечно, изменилось. Ты, по странному совпадению, заявила о себе в интернете в год тридцатилетия фильма «Вам и не снилось», когда страна не могла не вспомнить о повести-первоисточнике писательницы Галины Щербаковой. А разве справедливо вспомнить о ней и забыть про тебя, бесценную. Но кто бы тебя заметил, напиши ты какой-нибудь никому не нужный рассказик. Зато кто пройдет мимо истории, где дочь поливает грязью свою знаменитую мать, о которой как раз вновь заговорили, а заодно и остальных родственников? Разве мало в миру вуайеристов?
Ты, Катя, много места уделила в своей исповеди вопросам чистоплотности, противопоставляя нас, грязнуль, вам, чистюлям, т. е. тебе и Женечке. Хочу заметить, что, кроме физической чистоплотности, существует и нравственная чистоплотность. Но что это такое, тебе, похоже, неизвестно.
Я на этом бы мог и закончить, но потерпи, Катя, осталось немного.
Я полагаю, что тебя вряд ли мучает совесть от того, что в январе ты выпустила свое «Мама, не читай», а в марте мама умерла. Это ведь для тебя просто стечение обстоятельств. У пожилой женщины после тяжелой операции на печени не выдержало сердце. Со всяким может случиться. А я, Катя, человек дотошный и досконально расспросил батюшку о том, что произошло в день маминой смерти, и прочитал всю медицинскую документацию. А о том, что происходило до этого, знал и так из предыдущих разговоров с мамой и отцом.
Наша мама, сестричка, была человеком очень терпеливым к физическим страданиям и боли, которую она предпочитала перебарывать самостоятельно. Зато была душевно очень ранима и довольно легко обижалась, хотя и старалась это скрыть. Это почти диаметрально противоположно образу, описанному в исповеди тобой. Этот дурацкий стоицизм к физическим страданиям и привычка пытаться все перебороть запутывала иногда не только ее саму, но, главное, и меня, потому что я никогда не знал, как относиться к употребляемой ей фразе «нет сил» или «нет прыгучести», и считать ли это признаком просто хандры или симптомом настоящего заболевания, ведь мама продолжала, несмотря ни на что, вести себя как обычно. Путало это и лечащих ее врачей, обращаться к которым, как и к любым другим, она ужасно не любила.
Если помнишь, Катя, я начал свое открытое письмо со ссылки на разговор с матерью, в котором она советовала не читать твою исповедь. И у нее был тогда ужасный голос, который, как она полагала, объяснялся тем, что была полностью выбита из колеи твоим произведением. Одновременно она жаловалась на какие-то непонятные боли справа в области нижних ребер, вроде бы, по мнению доктора, объясняемыми межреберной невралгией. С другой стороны, этот же врач порекомендовал на всякий случай сделать УЗИ живота. А мама продолжала чувствовать, что у нее совершенно нет сил, а такое бывало и раньше, когда она чересчур перерабатывала, или очень редко, когда случалось нечто внешнее из ряда вон выходящее и неприятное. Найдя себе объяснение, почему плохо себя чувствует, мама перестала обращать внимание на общее недомогание и постаралась забыть о боли в правом подреберье. Кончилось это тем, что батюшка, когда ей уж стало совсем невмоготу, чуть ли не силком потащил ее на ультразвук, и там были обнаружены камни в желчном пузыре. Но мама, что на нее похоже, опять особо жаловаться не стала. Ей было сказано, что необходимости в срочной операции нет, ее можно сделать, когда общее самочувствие улучшится. Но улучшение не происходило. А время шло. И только на сделанной позднее компьютерной томографии был обнаружен абсцесс, в связи с которым она была срочно прооперирована.
Абсцессы печени – штука редкая. А уж такие, которые развиваются как осложнение воспаления желчного пузыря в наши дни не встречаются практически вообще, потому что холециститы диагностируются и лечатся так же легко, как насморк. Мама, по-видимому, оказалась таким редким случаем. И было это результатом нескольких факторов: 1) клиника острого калькулезного холецистита была затушевана общим плохим состоянием, вызванным душевной травмой, нанесенной, Катя, твоим произведением, 2) симптомы были неправильно интерпретированы как самой мамой, так и пошедшими у нее на поводу врачами, и 3) следствием вышеизложенного было то, что холецистит был диагностирован поздно и успел привести к развитию абсцесса печени.
Но операция была сделана успешно, и мама пошла было на поправку, но не совсем. В течение всего послеоперационного периода у нее продолжались подскоки температуры, что говорило о «тлеющей» инфекции, но антибиотики она не получала. Точнее, получала, да не те. Хирургами, великолепно выполнившими свою хирургическую часть, абсцесс был, с моей точки зрения, неправильно расценен как паразитарный, т. е. вызванный возбудителем, вообще не встречающимся ни в Москве, ни в центральной России, в связи с чем был назначен соответствующий антибиотик, который не действует на микроорганизмы, характерные для острого холецистита. Скрытая инфекция продолжала развиваться и дала о себе знать в день смерти, когда у мамы произошел сосудистый коллапс.
Мама умерла не от сердечной недостаточности, а от септического шока, приведшего к сердечной недостаточности. Если бы мама не была выбита из колеи и не чувствовала себя плохо из-за твоего, Катя, произведения, холецистит мог бы быть диагностирован и пролечен вовремя, и всех остальных последствий, вероятно, можно было бы избежать. Обвинять тебя, Катя, в маминой смерти бессмысленно. Это – как падение в пропасть, но ты маму туда не толкала. Но, уверен, что подвела к краю именно ты.
А. Режабек, брат-алкоголик
P.S. Катя, когда в следующий раз будешь что-нибудь писать, делай это осторожнее, а то может случиться конфуз. Зачем ты так подвела собственного мужа? Мне-то в принципе твой Евгений безразличен так же, как и народ Гондураса, потому что совершенно не знаком. Единственное, что могу сказать на основании переписки с ним, это то, что по манере письма он – напыщенный индюк, хотя по жизни, может, и мать Тереза. Но все-таки: зачем ты, Катя, всему миру заявила, что мама прозвала его Швондером? Он теперь так для всех и останется в памяти Швондером, а ты – Катей Швондер. Зря ты полезла в эту тему и даже стала намекать, что Галина Щербакова стала антисемиткой. Это моя-то мама, у которой в Израиле растут три обрезанных внука? И что плохого ты увидела в Швондере? В «Собачьем сердце» он вообще фигура малозначительная. Вот если бы мама стала называть его, подобно другому герою произведения Булгакова, Полиграф Полиграфычем, намекая на издательскую деятельность Евгения, тогда бы я не сомневался, что это действительно выпад против твоего мужика. А так Швондер – он Швондер и есть.
2010
Девочка
День начинался погано. Я должен был идти на лекцию нудного профессора, который и лектор был никакой. Видимо, он это понимал и просто терроризировал студентов в аудитории. «Перестаньте шептаться». «Повторите, что я сейчас сказал». А потом требовал сдачи экзамена на основе конспектов его лекций.
Пропустить эту пару было не сложно. Конспекты всегда можно достать. Но было худшее зло: семинар, на который я бы предпочел не ходить. Я немножко запустил учебу и, честно говоря, понятия не имел, о чем на нем пойдет речь. А выглядеть дураком очень не хотелось, а потом еще и ходить на так называемую «отработку».
И вдруг фортуна улыбнулась мне. Я увидел маленькое объявление о дне донора. Это же решение проблемы. Студент, сдавший кровь, освобождается от занятий и получает талон на бесплатный обед.
Но было маленькое «но». Я, выпускник, шестикурсник медицинского института, который не боялся разложенных трупов, спокойно стоял на операциях, падал снопиком в обморок, когда у меня брали кровь. Я пытался закалять характер, несколько раз был донором, но результат был один и тот же. Я находил себя на полу.
Передо мной была дилемма. Идти и со скукой провести этот день? Или полежать пару минут в обмороке?
Я выбрал обморок.
Я сидел в очереди на сдачу крови. Вокруг вертелись первокурсницы, делая вид, что чем-то занимаются. Их одели во все стерильное, надели хирургические маски. Девочки должны были почувствовать свою важность.
И вдруг я увидел глаза. Не знаю, как это произошло, но я понял, что на этих глазах хочу жениться.
Дальше все прошло, как обычно. Я сдал кровь и в конце бухнулся в обморок. Потом минут пять, довольный, посидел в коридоре. Я своего добился.
Я мог спокойно ехать домой, но почему-то задержался.
Не знаю, как сейчас выглядит главный корпус института имени Пирогова, а тогда это было дореволюционное достаточно помпезное здание с широченной лестницей в холле, по которой, не задевая друг друга, в ряд могли проходить минимум пятеро.
Я стоял внизу. Мимо меня следовали знакомые парни и хлопали по плечу.
– Идешь на семинар? – спрашивали они.
– Халява, парни, – отвечал я и показывал талончик о сдаче крови.
Похоже, в тот день семинар не состоялся.
Но неожиданно по лестнице навстречу мне спустились… глаза. Они находились на прелестном личике, а к нему была еще приставлена изящная фигурка.
Я обмер. У меня с девушками всегда была одна проблема. Я не умею с ними знакомиться. Но она первой обратилась ко мне:
– Вы себя лучше чувствуете?
Мне по фигу был обморок, но, как мужчине, было не очень приятно. Подумайте сами, парень отключился от укола.
Я что-то глупо заблеял и не нашел ничего лучшего, как предложить ей свой талон на бесплатный обед. Та, естественно, отказалась.
А я вдруг подумал: сейчас или никогда. И попросил номер телефона. Не понимаю, как это произошло, но я его получил, хотя видел, как она сомневается.
Прошло не так уж мало времени, прежде чем я рискнул позвонить. Я снова что-то бекал-мекал, хотя в итоге предложил встретиться. И, к моему удивлению, девочка согласилась. Мы договорились встретиться на станции метро Белорусская.
Но у каждого свое счастье.
Была холодная осень. Все ходили закутавшись.
Я пришел минут за десять до назначенного времени. На соседней скамейке, метрах в пяти, сидела молодая, нахлобучившая на себя кучу теплых одежек женщина. Ее лица я не видел, а она не смотрела на меня.
Я прождал час и ушел. Понял, что шансов уже нет. Минут за пятнадцать до этого ушла и женщина. Она тоже, видимо, кого-то не дождалась.
Я не хотел звонить самой желанной девочке моей мечты. Но все же позвонил.
– Почему ты не пришла? – спросил я.
Она возмутилась.
– Да я тебя сорок минут прождала в метро.
Мы, сидя рядом на разных скамейках, не узнали друг друга.
Я, ужасно боясь отказа, снова предложил встретиться, и, странная вещь, она опять согласилась. Теперь мы долго и нудно обговаривали, как друг друга узнаем.
И мы встретились.
Я, а это не все понимают, ужасно застенчивый. Но первое, что я сделал, когда мы ехали в метро, предложил ей выйти за меня замуж. Ей всего-то было 18 лет, и видела она меня минут двадцать.
Ее глаза удивленно округлились. Она ушла от ответа.
Я не из богатой семьи, а какие могут быть доходы у студента? Я водил ее в кино. Иногда в кафе. Но дальше этого ни в чем не продвигался. Я знал, где она живет, но никогда не был у нее дома. На 8 марта я подарил ей тюльпаны.
Эта была типичная для меня ситуация. Ни тпру ни ну. В какой-то момент я решил все бросить.
Время, о котором рассказываю, называлось то ли развитым, то ли зрелым социализмом.
Многие студенты тогда увлекались тем, что называлось КСП, клуб самодеятельной песни. Это то, что начинали Окуджава, Галич, Визбор, Высоцкий и т. п., в песнях которых некоторые правительственные учреждения узревали протест против власти.
Эти люди умерли. Но зато вдруг запели все. Не пел и не придумывал песни только ленивый.
Только эти песни были про дырочку в правом боку. Про ежика, или еще кого-то. И правительственные органы совершенно резонно решили спустить молодежь с поводка и дать ей попеть. И отдали это дело под эгиду комсомолу.
Моя девочка тоже увлеклась этим и несколько раз водила меня на встречи каэспэшников. Одни пели хорошо, другие плохо. Я не мог в этом поучаствовать. Я приходил ради девочки. А если бы запел, то в радиусе 40 километров завыли бы все собаки.
Я терпел эти вечера как наказание. Хотя, по сути, это просто был вариант молодежной тусовки того времени.
Была уже весна, когда один мой приятель сказал, что организовывается всесоюзный слет КСП, и не хочу ли я на него пойти. Я стал отнекиваться. Но случайно выяснил, что девочка тоже на него идет, и в итоге согласился.
Надо понимать тогдашнюю нашу жизнь. Я не знаю подробностей процедуры, но были выделены официальные делегаты от институтов. Так называемые лучшие из лучших. Мы же с другом пошли на слет вольными казаками. Договорились, что я беру водку, а приятель жрачку.
Не знаю, какой идиот выбрал место для слета, но до него надо было несколько часов ехать на электричке, а потом семнадцать километров шлепать пешком. Может, несмотря ни на что, боялись студенческих беспорядков. Но в итоге мы дошлепали.
Мама дорогая. Было ощущение, что мы попали в развернутый полевой гарнизон. Симметрично, с геометрической точностью стояли ряды одинаковых брезентовых палаток. В середине высился купол большой палатки, медпункта.
Мы нашли ребят из нашего института, а я увидел девочку, которая довольно холодно со мной поговорила. Не судьба, подумал я.
Как потом выяснилось, она приехала туда с другим мальчиком моего возраста. По планам ее родителей он был завидным претендентом на ее руку. Он был из семьи дипломатов и вскоре должен был уехать на работу в консульство в Сирию.
Ну, не судьба значит не судьба. И мы с приятелем спросили своих сокурсников, где нам поставить отличавшуюся от остальных палатку.
Не тут-то было. Подошел какой-то придурок и сказал, что мы не значимся в списках. О'кей, не значимся, так не значимся. Мы отошли метров на сто и разбили свой оппозиционный лагерь. Разожгли костер, что-то перекусили, выпили водки.
Наступил вечер. Мы решили посмотреть, что же творится на пресловутом слете.
Русские пословицы умные. Например, заставь дурака молиться, он себе лоб расшибет. Между палатками торжественно стройными рядами ходило факельное шествие, а его участники надрывно пели хором:
– Под музыку Вивальди, Вивальди, печалиться давайте, давайте…
Да печальтесь хоть до послезавтра, если делать нечего.
Мы походили между палатками. Кое-где все-таки сидели нормальные ребята и пели под гитару. И совсем неплохо. Но и это нам быстро надоело. И мы пошли в медпункт. Там сидела хорошая девчонка с параллельного потока. И оторва. Мы не очень хорошо ее знали, но почему бы не потрепаться? Но вдруг появился какой-то комсомольский хмырь и начал спрашивать, кто мы такие.
Я вижу, друг собирается рассказать все, как есть. А у меня бывают закидоны.
– Слушай ты, канделябр с ушами, – спокойно заявляю я, – мы местные, деревенские. Хочешь, я сейчас всех парней сюда приведу?
Комсомольца как ветром сдуло.
Глядим, и девчонки нет. Однако нашли. Сидит в темном углу палатки и, извините, уссыкается от смеха. Она-то знала, какие мы деревенские.
И мы, похоже, получили негласный «карт бланш» гулять, где хотим. Вот и таскались туда-сюда, в легкую задирая народ.
В конце концов, это «первомайское» мероприятие стало сходить на нет. Люди начали расходиться по палаткам. И нам тоже было пора идти восвояси. Но мы не учли одну вещь. Наш костер в тумане не светил, а искры не гасли на ветру. Он просто погас. Если в лагере было освещение, то наша палатка стояла где-то в кромешной тьме. И мы еще нахлебались, пока ее нашли. На новый костер у нас настроения не было, и мы просто кое-как упаковались в спальные мешки.
Ночи были холодные, и утром мы проснулись, стуча зубами. Я спросил:
– Будем дальше тусоваться, или на фиг?
Тот удивленно на меня посмотрел. Слет был рассчитан еще на два дня.
– Конечно, на фиг. Я же не думал, что так будет. Тоже мне устроили пионерский лагерь усиленного режима.
Мы съели какие-то гадкие консервы и собрали манатки. Хотя я и был обижен, но перед уходом все-таки зашел к девочке. Сказал ей «до свидания», хотя поначалу намеревался сказать «прощай». Обменялись парой нейтральных фраз, и мы с другом потопали семнадцать километров обратно до станции.
Уже в электричке мы стали подводить баланс удовольствия и досады от путешествия и поняли, что оба – мазохисты.
Девочке я перестал звонить. Сколько можно. У нее есть свой мальчик, и пусть с ним ей будет хорошо.
Но жизнь противоречива. Все часто происходит наоборот. Она позвонила сама. Она была не дура и понимала, что я, который не любит КСП, прошел в сумме 34 километра, только чтобы повидать ее. А с будущим консулом она вусмерть разругалась. Причин не знаю, ибо не люблю лишние вопросы.
С тех пор наши отношения начали теплеть.
Я познакомился с ее строгими папой и мамой и с еще более строгой и волевой бабушкой по папиной линии. Я съездил в гости в загородный дом к ее добрейшим бабушке и дедушке по линии мамы. У нее, оказалось, была еще и младшая сестричка. Смешливая и симпатичная девчушка. Но всегда ужасно плакала, когда мы с девочкой обыгрывали ее в подкидного дурака. Тоже, на самом деле, два героя-умника, справившихся с семилетним ребенком…
Родители девочки за нашими отношениями наблюдали достаточно спокойно. Я думаю, они верили, и справедливо, в то, что дочь достаточно хорошо воспитана и умна, чтобы не влезть в неприятности. За нами, конечно же, присматривали, но не сильно.
А я продолжал ей капать на мозги, чтобы выходила за меня замуж. Она вешала мне на уши лапшу, мол, что ей только 18 и она начала учиться. Видимо то, что насвистела мама или бабушка. Но я продолжал настаивать. И со временем сопротивление начало ослабевать. Крепость пала. Однажды она сказала:
– Я согласна, но при условии.
Я сделал заинтересованное лицо.
– Я должна закончить институт.
В моей голове по странной аналогии мелькнула нелепая фраза: «Статья такая-то уголовного кодекса об условном заключении с испытательным сроком в 5 лет».
Но совершенно спокойно согласился. Девочка хуже меня знала русские пословицы. Например: коготок увяз – птичке конец. Птичка попалась. Через месяц мы подали заявление в загс.
По странному стечению обстоятельств я скрывал девочку от родителей, но, когда заявление уже было подано, мне стало неудобно. И я повез девочку знакомиться. Отец был на работе, а мама дома. Но вышел конфуз.
Если помните, тогда в практике домохозяек были короткие соломенные веники, и женщине, чтобы подмести, нужно было хорошо наклониться, подняв заднюю часть.
Окрыленный, я влетел в квартиру.
Мама спокойно мела что-то с коврика в коридоре спиной к нам. И я, счастливый остолоп, не нашел ничего лучшего, как сказать, обращаясь к попе:
– Мама! Познакомься. Это – девочка, на которой я женюсь.
Если мне не расшибли голову веником, то это чистая случайность.
А дальше произошла встреча на Эльбе. Переговоры титанов, моих и ее родителей.
С моими было просто. Девочка им понравилась, а мне было уже 23 года. Большинство друзей переженились. А я закончил институт и знал, где буду работать. В общем, грубо говоря, им было «по барабану». Может, стало бы только легче от того, что я создаю свою семью. У меня тоже была младшая сестра, которой тогда было пятнадцать. Проблемный возраст, когда дети начинают бороться за независимость, а за ними, наоборот, нужно присматривать. Так лучше за одним, чем за двумя.
Но с родителями девочки была проблема.
Они не были готовы. Представьте людей чуть больше сорока. В полном соку. Только совсем молодой человек думает, что они пожилые. У них полноценная самостоятельная жизнь. А тут юная дочь собирается выйти замуж. Та, с которой они всю жизнь сдували пылинки и очень гордились, когда она поступила в медицинский. Теперь ее учеба может полететь «под хвост». Или захочет завести ребенка, и тогда они обретут новый статус дедушки и бабушки. Не уверен, что каждый хочет стать дедушкой в сорок.
Но все обошлось мирно. Как я выяснил потом, мне помог «серый кардинал». Тот, кто на самом деле руководил семьей. Проголосовала «за» свекровь мамы девочки. Не знаю, чем я ей понравился, но она всегда хорошо ко мне относилась. Поэтому расскажу отдельную историю, не входящую в рамки этой. Бабушка с возрастом становилась все более сенильной4 и нуждающейся в уходе.
Как-то она спросила меня:
– Вы помните, как пленных немцев в 44-м году вели по Садовому кольцу?
А я родился в 57-м.
Мы все после этого долго посмеивались над этим, включая меня.
Но ведь я – доктор, и я задумался.
У сенильных людей в первую очередь путаются пласты памяти. Я знал многих пациентов, которые не узнавали детей и внуков. Они просто у них стерлись из памяти. А бабушка помнила мое имя, хотя знала меня не так уж много времени. Но в каком-то пласту я для нее остался. Так, может, то, что помнит, и есть самый лучший комплимент. Пусть лучше в 44 году, чем никогда.
А девочку я получил. Я женился на ней через месяц.
Я женат уже 25 лет. Она – мать моих детей.
И ни на кого ее не променяю.
2005