– Ты голоден?
Каин непонятно почему почувствовал себя виноватым и отрицательно покачал головой.
– Тогда зачем ты раздавил лягушонка? Он что, на тебя напал? – продолжала расспрашивать Ева.
Каин невольно улыбнулся. Как мог маленький лягушонок на него напасть? Даже смешно.
– А если ты не хотел его от голода съесть и он на тебя не напал, – продолжала мать, – то представь, что лягушонок – это ты, и тебя дома ждет мать, а кто-то большой и сильный пришел и ради забавы тебя раздавил. И ты умер.
Каин опустил голову.
– А «умер» это значит исчез навсегда? – спросил мальчик.
– Да. Навсегда и безвозвратно. Все живое смертно и исчезает, потому несправедливо без причины прерывать чью-то жизнь. Даже самую никчемную, – мать усмехнулась. – Я ведь пощадила тебя.
Каин не понял, что она имела в виду, но в голове сложилась очевидная мысль: сам он умирать не хочет. А смерть других существ, наверно, хоть и неизбежна, но должна быть обоснована необходимостью. И лягушек больше не давил.
Но совершенно спокойно ловил рыбу, понимая, что она нужна людям для еды.
В тот же раз, на охоте, Каин практически впервые увидел убийство животного, которое чем-то напомнило ему человека. Но медвежонок, с которым Каин вовсе был бы не против поиграть, был, к счастью, жив и не отходил от матери.
Мальчик с опаской подошел к убитой медведице. Ее детеныш не оставил мать, даже увидев приближение людей. Адам с усилием вырвал копье из мертвого тела, а затем, подняв его над головой, грозно прокричал:
– Я – Адам, смертный, несущий смерть.
И с силой воткнул копье в тельце медвежонка. Каин вскрикнул:
– Отец! Зачем?
Адам непонимающе на него взглянул.
– Как зачем? – переспросил он. – Он же от матери не уйдет. Так и будет скулить. И накличет на нашу голову других медведей, которые придут и начнут мстить. Да и вообще его шкурка как раз подойдет тебе погреться, когда наступят холода.
На глазах ребенка навернулись слезы, которые он, боясь вызвать недовольство отца, постарался скрыть. Но тот, довольный собой, перестал обращать внимание на сына и, посвистывая, начал разделывать тушу. Нужно было постараться, сколько возможно, забрать домой. В лесу было достаточно голодных зверей, готовых полакомиться его добычей. Работа заняла почти весь день. Каин, видя, что скоро стемнеет, начал беспокоиться. Он боялся, что в темноте они не найдут дорогу. Отец его успокоил, объяснив, что даже после заката звезды помогут найти путь, а если ночь будет облачной, то они просто заночуют в лесу. А кроме того, таинственно сказал сыну, им нужно будет зайти еще в одно место.
Наконец, Адам взвалил на плечи огромный вьюк из шкуры медведицы, в которую было завернуто мясо, и такой же, но маленький из шкуры медвежонка взгромоздил на плечи Каина. И они пошли. Мальчик устал и уже намеревался попросить хотя бы небольшой отдых. Но отец опередил его:
– Почти пришли. Скоро отдохнем.
Вскоре они оказались на открытом месте, покрытом густой сладко пахнущей травой. Почти посередине его Каин увидел пригорок, который вблизи оказался рукотворным, сложенным из камней. Отец подвел сына к нему и показал зияющее отверстие какого-то входа:
– Заходи.
Первое, что почувствовал Каин, с опаской войдя в эту «пещеру», была страшная вонь. Мальчик с отвращением отпрянул, а отец, неправильно расценив его движение, успокоительно сказал:
– Не бойся. Сейчас разведу огонь.
Через короткое время в выложенном очаге разгорелся костер, и Каин смог оглядеться. На возвышении посередине он увидел сооруженный из камней постамент, на котором гнили остатки частей животных. Даже при неярком и неровном свете огня он разглядел копошащихся белесых червей. Показалось, что при появлении огня в разные стороны юркнули похожие на крыс животные. Ничего интересного в пещере не было. Очаг да дыра наверху, через которую уже проглядывали первые звезды.
Адам исподтишка наблюдал за сыном, ожидая, очевидно, какого-то одобрения. И Каин его не разочаровал, со смешанными чувствами спросив:
– Ты построил это сам?
Адам с гордостью кивнул
– Научишь меня?
Отец замялся.
– А зачем? – не понял он. – Я уже построил.
– Как зачем? – в ответ удивился Каин. – Когда вырасту, смогу построить пещеру себе, и буду в ней жить.
– Причем здесь пещера, чтобы жить? – с досадой воскликнул Адам. – Разве дело в том, что я скумекал, как склеивать камни глиной? Это все пустяки. Разве ты не видишь? Открой глаза. Я построил дом для великого Саваофа. Дом, в который он мог бы прийти и увидеть эти дары. Дом, где его всегда помнят и чтут.
При упоминании Саваофа в глазах отца появился знакомый Каину блеск, и он на всякий случай протянул:
– А-а, это. Конечно, вижу.
Адам сразу повеселел.
– Давай-ка снимай свою ношу. – Он заговорщицки посмотрел на сына. – Ты ведь и не подозревал, что несешь самое главное.
У мальчишки загорелись глаза.
– Самое главное?
– Конечно. Лучшие куски медведя.
Мальчику стало обидно. Он устал и был голоден. А отец развел костер и вместо того, чтобы поджарить ему хотя бы малюсенький кусок мяса, раскладывает жирную медвежью лапу среди этой неаппетитной гнили.
Несмотря на вонь, Каин не удержался и проглотил слюну.
– Но ведь этот Саваоф, похоже, ничего не ест, – проговорил он. И мальчик показал рукой на кучу останков.
Адам довольно кивнул.
– Конечно, не ест. Зачем ему? – с видом знатока сказал он. – Бессмертные боги едят другую пищу.
– Бессмертные? – удивился мальчик. – А что это значит?
Адам хитро подмигнул.
– Не такие, как мы. Я – Адам смертный, первый человек. Ева – моя смертная жена, а ты – мой смертный сын. И все живое на земле смертно.
– Это я знаю, – ответил Каин. – Мы все исчезнем.
– А вот и не все. Боги не исчезают. Они живут вечно, потому что они бессмертны.
– Никогда-никогда? – удивился Каин.
Отец кивнул.
– А почему боги бессмертные, а мы нет?
– Потому что великий Саваоф нас такими сотворил, – терпеливо ответил Адам.
Удивление все больше охватывало Каина.
– Но почему? Разве это справедливо?
Адам победно посмотрел на сына.
– Ты смышленый мальчишка, – сказал он. – И быстро соображаешь. Я тоже долго мучился этим вопросом. И я догадался. Догадаешься и ты… Вот ты сегодня первый раз стрелял из лука. У тебя получалось неплохо, но до меня тебе далековато.
Каин, не понимая, к чему клонит отец, согласно кивнул.
– Так вот представь себе, что ты можешь сотворить самого себя и по своей воле решить, что по силам сделать твоему двойнику.
Каин снова кивнул.
– Так как бы стрелял из лука этот второй Каин? Как ты сегодня или как я?
– Конечно, как ты.
– В том-то и дело. Боги – совершенны. Им невозможно самих себя улучшить. Они могут все. Кроме одного: им не дано умереть. И это то, чем Саваоф, создав людей по своему образу и подобию, мог наградить их – в отличие от себя и таких же нетленных.
– Так, что же, бог страдает от того, что не может умереть? И поэтому сделал смертными нас? Чтобы мы могли то, что не может он? – спросил удивленный Каин.
Адам торжественно кивнул.
– Да. И он дал нам разум понять это. Смерть не только неизбежна, но и богоугодна. Богоприятна во всех видах. А люди – единственное созданное для царствования племя, сознающее это.
– А мать говорит, что убивать можно только в случае большой необходимости, – тихо произнес Каин, но отец услышал.
– А что может вообще придумать женщина, сделанная из моего ребра?
Каин в удивлении захлопал глазами.
– Из ребра?!
– Ну, да. Из моего ребра, – Адам хвастливо похлопал себя по грудной клетке.
– Так у тебя не хватает ребра? – ахнул Каин. – Дай потрогать.
Адам смутился. Ему самому было непонятно, как это может быть, что бог взял у него ребро, а он, сколько ни проверял, находил их все на месте. И он, скрывая смущение, прикрикнул на ребенка.
– Нечего ерундой заниматься, мои ребра щупать. Да и щекотно это. Ты меня отвлек и не дослушал.
– Да-да, отец, – виновато проговорил Каин. – Я помню, что ты сказал. Боги сделали нас смертными, потому что сами не могут умереть. Они хотят видеть в нас то, чего им самим не хватает.
– Правильно, – довольно сказал Адам. – Именно так. И теперь ты поймешь, зачем это гниючее мясо, которое никто не ест. Тлен – это смерть, а она – высшее творение бога.
Каину начали наскучивать рассуждения отца. Хотя некоторые вещи стали ему более понятны. Скажем, он никак не мог уяснить, для чего рядом с их жильем стоит это лысое дерево с висящими черепами. Родители не удосужились объяснить ему. Ева, наверно, просто не хотела, а Адам, скорее всего, считал сына маленьким и глупым. Но, сколько себя помнил Каин, оно всегда было, и родители каждый день относили к его подножью еду. Мать через какое-то время ее убирала и закапывала, чтобы положить новую. Как-то мальчик видел, что родители из-за этого поссорились. Отец выговаривал Еве, чтобы та не смела трогать дары, а она и не подумала его послушаться, категорически отрезав, что не потерпит вони и мух.
С этим деревом была еще одна история. Но уже связанная с самим Каином.
Быстро растущему мальчику частенько хотелось перекусить, и он с трудом терпел до вечера, когда они вместе с отцом плотно ужинали. Мать не возражала, если он жевал ягоды или какие-то корешки, но от них, честно говоря, есть хотелось еще сильнее. И Каин завидовал неизвестному лысому дереву и неизвестному Саваофу, которым перепадали чуть ли не лучшие куски. И как-то, несмотря на запрет, стащил кусок мяса из-под дерева памяти и начал его жадно обгрызать. Но неожиданно заметил, что Ева на него смотрит. И мясо в буквальном смысле слова выпало из его рук. Со страхом Каин ждал неминуемого наказания, а тумаки Евы были более чем чувствительны. Но та лишь усмехнулась и отвернулась в сторону, сделав вид, что не заметила. С тех пор Каин понял, что мать не так уж, в отличие от отца, любит Саваофа. И стал временами таскать у бога еду, хотя все равно старался делать это незаметно и не злоупотреблять снисходительностью матери.
Та история вызвала у него много вопросов. Отец всегда говорил о Саваофе как о всемогущем, грозном существе, а тот не только никогда не показывается, но даже не возражает, когда у него воруют еду. Попробовал бы ее кто-нибудь отобрать у Каина, он, несмотря на то, что мал, дал бы отпор, будь то хоть и сам отец. И, пытаясь разрешить сомнения, мальчик как-то несколько недель потратил на то, чтобы выследить, когда Саваоф все же появляется у дерева памяти. Но, кроме мелких лесных зверьков и птиц, привлеченных запахом пищи, никого не увидел.
Теперь выяснилось, что все не так просто. Отец наконец-то решил, что сын уже большой, и кое-что объяснил ему. Саваоф, похоже, на самом деле существует. Адам, чтобы его ублажить и в то же время не ссориться с Евой, построил эту «пещеру». А дары нужны были не для еды. Саваофу, получалось, нравился сам вид мертвятины. И Каину страсть как захотелось познакомиться с Саваофом. Отец ведь говорил, что он похож на них, людей.
Каин все чаще стал ходить на охоту с отцом. Лесная жизнь начала ему нравиться. Это было совсем не похоже на однообразие жизни с Евой. Дома он давно усвоил, как и в каком порядке что делать: утром пойти проверить сеть, выбрать рыбу и расставить сеть снова, потом обойти кусты и обобрать оставшиеся ягоды, затем обязательно пройтись по близлежащему лесу и набрать хотя бы горсть грибов или орехов, а напоследок, умирая от скуки, рассортировать добычу на ту, которую съесть в ближайшее время, и ту, которую можно заготовить впрок на случай голодных времен. И все это занимало целый день.
На охоте было по-другому. Лес встречал их по-разному, то он был добр и приветив, то колюч и враждебен. Да и добыча попадалась (если попадалась) разная. Иногда сильная, злая и агрессивная, и тогда Каин восхищался храбростью и ловкостью отца, сумевшего победить опасного врага, но нередко это были безобидные зверьки, совершенно беззащитные перед хитрым и опасным человеческим существом. Как тот медвежонок. Каин бы с ними тоже лучше поиграл, а не убивал. И на то, как мучаются звери и жизнь покидает их, мальчик смотреть не любил, хотя и старался охотиться наравне с отцом.
Он сознавал, что пользы от его присутствия было не много. И ценил, что Адам берет его с собой для того, чтобы научить и передать ему свои навыки.
Самым захватывающим в лесной жизни было то, что везде, даже в самом с виду безобидном месте, их могли ждать опасные приключения. Не обязательно голодный тигр или медведь. В лесу таилось немало и других малоприятных, а зачастую смертельно опасных сюрпризов: с виду безобидных, но шустрых змей, от укусов которых в минуты умирали огромные лоси, мстительных диких пчел или на вид ровных зеленых полянок, скрывающих под собой трясину… И все-таки всего больше в охоте Каина привлекало то, что она сближала его с отцом. И хотя тот не становился менее суровым, то, по крайней мере, – более родным и понятным.
Каин привык к тому, что после охоты они обязательно заходили в «пещеру» и оставляли дары. Он даже принюхался к запаху. Хотя по-настоящему так и не понял взаимоотношения отца с этим таинственным Саваофом. Мальчика смешило, хотя и хватало ума это скрывать, когда отец, искренне переживая, обращался к жертвеннику, то за что-то извиняясь, то, наоборот, благодаря. Ему было непонятно, как можно благодарить что-то невидимое за то, что им удалось убить кабана, который чуть не задрал клыками отца и заставил Каина сигануть на дерево. Причем здесь Саваоф? Если он так любит смерть, то какая ему разница, кто умер, человек или кабан? Да и гибель отца была бы предпочтительней. Без него не выжил бы и Каин, а значит, Саваоф получил бы две смерти.
Но долго над этим размышлять мальчик не любил. Он был рад, что отец с ним, что он не сердится, а значит, все хорошо. Каин просто решил, что разговоры Адама с пустотой – это такая игра для взрослых, как для него ловля кузнечиков.
А потом все испортилось. Каин заметил, что мать становится все более раздражительной. Она начала жаловаться, что без Каина ей тяжело, и она ничего не успевает. Она просила Адама не брать его больше на охоту.
В том, что она говорила, была доля правды. Она действительно перестала успевать к их приходу закончить свои дела. Им вместо отдыха приходилось после скорого обеда доделывать все втроем. Но ведь раньше такого не было?.. Удивило это и Адама, и он сердился, но все-таки согласился брать сына реже. Мальчик же испытывал смешанные чувства. Он вовсе не считал наказанием возможность остаться и помогать матери, но, с другой стороны, думал, что его призвание все-таки быть охотником, а не хранителем очага, как женщина.
…В тот день он мог поспать и подольше. На охоту ему не идти, а собрать поесть и проводить отца мать могла и сама. Она, как бывало частенько, с утра что-то ворчала, но отец вел себя тихо и не огрызался. Так случалось после ночей, когда Ева находила применение своему «спинному камню». Но с уходом Адама ее настроение начало улучшаться. Она даже дала Каину кусок меда, что вообще не было ни на что похоже. Мед ел исключительно отец. Он говорил, что раз его едят медведи, значит, в нем должен быть источник силы, а силы ему, Адаму, нужны для охоты. Так что для Каина, да и для Евы, это было редкое лакомство.
Мальчишка от радости и жадности запихнул себе в рот такой большой кусок, что с трудом ворочал челюстями, пытаясь справиться с липкой массой. Мать, видя, что с ним творится, начала хмуриться. Она всегда говорила, что в еде не надо торопиться, если тебя никто не подгоняет. Хотя на самом деле подоплека Евиного недовольства крылась в поведении не мальчика, а Адама, который всегда жадно рвал еду на куски и сладострастно чавкал, иногда даже начиная слегка урчать. Каин же просто за ним, как за старшим, повторял. Ева, не желая лишний раз ссориться с мужем, повела себя по-хитрому. Выволочку сыну она устраивала под предлогом того, что люди в поведении должны отличаться от зверей. И коварно обращалась за поддержкой к мужу. В такие моменты Адам замедлял работу своего дробильного аппарата и, смутившись, начинал есть тише и спокойнее.
В этот раз Ева не сказала Каину ни слова и лишь повторила то, что он, отвлекшись на жевание, не расслышал.
– Ты сегодня все делаешь один. Без меня. Ты большой и достаточно сильный. Я думаю, ты справишься.
Мальчик удивленно посмотрел на нее.
– Один? – спросил он. – А что будешь делать ты?
Ева начала хмуриться, и Каин решил, что сейчас ему все-таки достанется, но буря и на этот раз прошла стороной. Сердитый огонек в ее глазах потух, и в них мелькнула какая-то искорка.
– У меня тоже будет достаточно работы. Я пойду искать персики, – проговорила она и странно улыбнулась.
Мальчик растерянно спросил:
– А что это такое?
Мать запнулась, не зная, с чего начать.
– Я уж и не помню, говорила ли тебе об этом когда-нибудь или нет, но раньше мы с твоим отцом жили в Эдеме…
Каин насторожился. Отец, конечно, все уши прожужжал ему рассказами про Эдем, про то, как их создал Саваоф, но это был первый раз, когда мать упомянула Эдем. А она продолжала:
– Жизнь тогда была намного проще и спокойнее. Мы не страдали ни от холода, ни от голода, а еда была под рукой.
– И отец не ходил на охоту? – удивленно перебил Еву мальчик. Та усмехнулась.
– Почему же? Ходил. Но это не было тяжким трудом и необходимостью. Кругом росло достаточно плодов и фруктов, чтобы не остаться голодными. Вот тогда-то мы и ели персики, такие сладкие сочные плоды с косточкой внутри.
– Эдем? А где он?
Мать снова нахмурилась и хотела было отмахнуться, но все-таки ответила.
– Он потерян для нас навсегда, хотя это место, где мы с Адамом появились на свет. Там бог Саваоф сотворил нас. И здесь в его честь мы установили дерево памяти.
– Так почему вы оттуда ушли? Ведь там было так хорошо. Да и Саваоф там остался, – продолжал любопытствовать мальчик, хотя отец ему рассказал, как они с Евой провинились и разгневанный бог прогнал их. Но ему было интересно узнать, что скажет мать. Он уже привык, что часто одни и те же вещи они с отцом объясняют по-иному.
Мать пожал плечами.
– Не думаю, что это так уж интересно. Да и маленький ты еще.
Каин возмутился и чуть не проговорился, что отец вовсе не считает его таким уж маленьким и все рассказал, но сдержался и просто проканючил:
– Мам, расскажи.
Ева какое-то время разглядывала Каина, пытаясь понять, есть ли смысл морочить взрослыми сложностями детскую голову, но, увидев его пытливый взгляд, решилась.
– Понимаешь, Каин, – начала она. – Саваоф сотворил нас свободными существами. То есть способными принимать самостоятельные решения. Например, ты, хотя и маленький, но сам отвечаешь за свои поступки. И то, что произошло с тобой раньше, подсказывает тебе, правильно ты поступаешь или нет. А Саваоф, дав нам свободу воли, тут же мелочно попытался ее отнять, чтобы сохранить нашу зависимость от него. И когда мы поступили наперекор его запрету, он стал грозить нам наказанием и даже смертью. А я не выдержала. И сказала, что он может меня казнить, но в Эдеме я больше жить не буду, и ушла. И со мной ушел твой отец.
– Мам! Но ведь ты говоришь, что я свободный человек, а сама запрещаешь мне делать разные вещи и наказываешь, – серьезно сказал Каин.
– Ты свободный, но только еще маленький, – сердито ответила мать. – «Нельзя» нужны для того, чтобы уберечь тебя от бед. Чтобы ты не натворил глупостей, которые уже наделали мы. А я и твой отец детьми никогда не были. Мы созданы взрослыми. И это не одно и то же. Как не одно и то же угроза смерти и несколько пусть и обидных шлепков матери. Признайся, ты ведь уже тоже отведал свой «запретный плод»?
Каин удивленно выпучил глаза.
– Разве ты не воровал дары Саваофу у дерева памяти? И не ел их? А ведь ты прекрасно знал, что это запрещено. Но, по-моему, ты цел и невредим, и никто тебя не убил и не прогнал, – продолжала сердиться мать.
– Так вы съели что-то запретное? – желая избежать конфликта, прикинулся дурачком Каин.
Мать усмехнулась.
– Да уж съели. До сих пор изжога.
Каин неожиданно серьезно посмотрел на мать.
– Мам! А ведь вас тоже никто не наказал. Вам просто дали уйти.
Ева в досаде замахнулась на мальчика.
– Да помолчи уже. Тоже мне защитник Саваофа выискался. Точно, папенькин сынок. А мы с твоим отцом после этого «ненаказания» такого нахлебались и столько раз были на краю смерти, что тебе лучше и не знать. Но мы выжили не благодаря Саваофу, а вопреки ему.
Ева перевела дух.
– Ладно. Хватит болтать. Пора начинать заниматься делами.
Женщина уже было повернулась, но Каин удержал ее за руку.
– Мам! Ты не объяснила, где ты будешь искать эти персики.
Мальчик не хотел в этом признаваться, но он боялся остаться в одиночестве, хотя о том, что ему поручили взрослую работу, думал не без гордости. Ева догадалась, что творится на душе у ребенка, и успокаивающе погладила его по голове.
– Не бойся. Я буду поблизости и вернусь, как только смогу.
Самаилу было скучно. То забавное приключение в Эдеме надолго скрасило его существование, но по взаимной договоренности с Яхве он не вмешивался в дела людей после их ухода. И тоже вернулся в вечный мир. Но это решение для него оказалось неожиданно болезненным. Он не хотел себе признаваться, но ему было не просто скучно, а, выражаясь более точно, он по кому-то очень скучал. И этот кто-то был смертной женщиной по имени Ева. Многоопытный, бессмертный и всесильный бог уговаривал себя, что это глупо, но ничто не помогало. Мыслями вновь и вновь он возвращался к прекрасной, наивной, но решительной дикарке. Он объяснял себе, что надо просто подождать, и она в соответствии с придуманными Саваофом законами состарится, и ему уже не захочется на нее смотреть. Но эта перспектива вместо того, чтобы радовать, его только огорчала и обостряла желание увидеть Еву.
Вообще-то боги знали, что такое старение. Хоть и редко, но у них рождались дети, которые росли и менялись. Они и сами по желанию могли состарить самих себя, седея, лысея и покрываясь морщинами. Или, наоборот, омолодить. Но в какой-то момент происходил сбой, и процесс начинал идти в обратном направлении. Поэтому почти все они выглядели молодыми приблизительно одного возраста. Боги – как мужчины около сорока, а богини – как женщины в районе двадцати пяти. У некоторых время от времени возникало желание изменить возраст их внешней сущности, и тогда женщины, как правило, становились моложе, а мужчины старше. Но это отражалось только на их физических данных, которые менялись в соответствии с возрастом, а вечный опыт оставался тем же. Надолго оставаться старше или моложе никто не любил. Чаще этим увлекались богини, стараясь соблазнить понравившихся им мужчин, но те, хотя и подыгрывали им, но недолго. Им вскоре снова становилось скучно. Конечно, многоопытная Эрота была дивно соблазнительной в облике шестнадцатилетней девушки, но облик оставался только обликом. И как бы богиня ни пыталась, она, давно забывшая, кто был ее первый мужчина, не могла достаточно натурально изобразить возбуждающе-трогательный процесс расставания с невинностью. У нее не хватало фантазии. Поэтому, когда боги встречали кого-то из своих чересчур старым, или молодым, то втихомолку ему сочувствовали, полагая, что у него трудности неразделенной любви, и тот от отчаяния, чтобы как-то привлечь внимание, рискнул изменить внешность.
…Пытаясь развеяться, Самаил решил навестить Яхве. Черное озеро его планеты, отражая звезды, сливалось с небом. А черные базальтовые скалы мрачной стражей выстроились за спиной бога, как бы пытаясь столкнуть его в воду, и тот в который раз с удивлением подумал, как странно, что в таком месте, всего более напоминающем о вечности, мог жить ненавидящий эту вечность его друг.
Но Яхве здесь не было.
Самаил бросил кусок базальта в озеро, и оттуда, как всегда, высунулась и погрозила кулаком чешуйчатая лапа гидры. А потом появилась и голова, но, увидев, что это кто-то чужой, брезгливо сплюнула и нырнула обратно. Самаил засмеялся. В этом приюте вечности у Яхве точно был вечный и верный друг.
Самаил воспользовался оком всевидения. Он не хотел нарушать договор и подглядывать, и настроился только на интересующих его личностях. Он увидел трех людей, двух больших и одного маленького, а потом и своего приятеля Яхве, но с ним был и еще один человек. Лилит, сообразил бог. «А как же условие о невмешательстве в людские дела?» – с укоризной подумал Самаил. Но решив, что ему нет никого дела до друга, не соблюдавшего им же придуманную договоренность, тоже перенесся на созданную Яхве планету.
Ева, тихонько напевая, сидела на берегу и чистила пойманную рыбу. Невдалеке возился с сетью вихрастый, мосластый мальчуган, как две капли воды похожий на Адама. Скрытый кустом ивы, бог наблюдал за женщиной. Как же она хороша, подумал он. Ева, конечно, изменилась за те годы, которые он ее не видел. И, сама этого не подозревая, бросая вызов богиням вечного мира, превратилась в олицетворение женственности, хотя в ее глазах временами вспыхивала суровая искра, напоминавшая Самаилу взгляд Артемиды, которая женской компании предпочитала схватки с богами-мужчинами и обожала всякое оружие. А вот руки Евы даже издали выглядели сбитыми и натруженными физическим трудом. Но, как ни странно, Самаила, привыкшего к ухоженным пальчикам обитательниц вечного мира, это не смущало. Более того, он поймал себя на нехарактерном для него чувстве умиления. Как же царица Эдема натрудила ручки! А еще, подглядывая за Евой, Самаил понял одну вещь. Он уже не сомневался, что, пока живы его чувства, несмотря ни на какие соглашения с Яхве, он эту женщину не оставит. Конечно, ему и в голову не приходило забрать ее в вечный мир. Это было бы слишком экстравагантным поступком и предательством по отношению к Яхве и его планам. Но теперь Самаил уже не собирался надолго (по человеческим меркам) выпадать из жизни Евы.
Сделавшись невидимым, Самаил целый день проходил по пятам за матерью и сыном, наблюдая за их нелегким, хотя и незамысловатым повседневным трудом. Он оценил примитивное, хотя и достаточно практичное устройство их жилья и беззвучно посмеялся, глядя на дерево памяти, пожалев, что рядом нет Яхве. В это время появилась Ева, которая собиралась убрать начинающие тухнуть на солнце дары, чтобы освободить место для новых. Невидимый Самаил стоял от нее так близко, что она при желании могла бы его коснуться. А у того почему-то перехватило дыхание. Он с трудом сдерживал желание погладить женщину по щеке. Но вместо этого сделал другое. На мертвое дерево памяти села откуда-то прилетевшая птичка и, мелодично пропев что-то, превратилась в спелый живой персик, в нарушение всех законов висевший на сухой ветке.
Ева замерла. Ее сердце заколотилось как сумасшедшее. Она знала только одно существо, у которого птички превращались в персики, но она не видела его уже много лет.
– Самаил! – робко позвала Ева. Никто не ответил. А женщина вдруг почувствовала, как что-то опустилось на ее голову. Она протянула руку. Это был венок из цветов Эдема.
– Самаил! – радостно вскричала Ева, но бог остался невидимым и смущенно глядел, как тускнеют женские глаза и она разочарованно уходит.
Ева в размышлении стояла на берегу озера. Воспоминания бередили ее душу. Глаза наполнились слезами, но вместо того, чтобы заплакать, она решительно бросила цветы и персик в воду. Эдем перестал для нее существовать, как и все, что было с ним связано.
Прошло несколько дней. Ева, как обычно, начала утро с осмотра сетей. Они, как и в предыдущие разы, были полны рыбы. Но так было далеко не всегда. И началось как раз с тех пор, как она бросила венок и персик в воду. Озеро как будто благодарило ее за подарок и начало щедро делиться своими богатствами. Единственное, что омрачало радость женщины от улова, было то, что чистка и заготовка рыбы занимала много времени. А Каина, как назло, она отправила в лес. Подавив вздох, Ева принялась за работу, которая заняла все время до полудня. Наконец, она повесила на солнце последнюю густо посыпанную солью рыбешку. Тело ломило, а запах рыбы, казалось, пропитал все насквозь.
Мучаясь угрызениями совести, Ева решила, что ничего не случится, если сегодня она на этом работу закончит. Она сняла с себя грязную, пропахшую рыбой одежду и блаженно окунулась в воду. Та была прохладной, приятно освежающей. Забыв обо всем, женщина плескалась, невольно вспоминая, как она делала это когда-то в Эдеме. И с грустью подумала, что здесь ей никогда не придется встретить компанию веселых лягушек-акробатов.
Наконец, Ева вылезла из воды. Вначале она не заметила, что в нескольких шагах, полускрытый ветками кустов, кто-то сидит. А потом испугалась. Это мог быть зверь, а ее нож валялся забытый где-то вдалеке. Ветви раздвинулись, и женщина с замиранием сердца узнала Самаила. Сдерживая удивленный возглас, Ева прикрыла рот рукой.
А бог молчал, изучающе глядя на нее. По его лицу блуждала, появляясь и исчезая, чуть виноватая улыбка. Ева глубоко вздохнула и постаралась сдержать всплеск нахлынувших эмоций. Ей это удалось, и на лице появилось нейтрально-настороженное выражение. Вспомнив, что стоит перед богом голая, она не столько смутилась, сколько рассердилась, и резким движением схватив свое еще нестиранное рыбное тряпье, прикрыла им наготу. Самаил же, наоборот, растерялся. Он ждал какой угодно реакции, но не отношения к себе как к чужому. Да и голой он ее видел предостаточно. Но все-таки это был бог, а не какой-то мальчишка, и Самаил, справившись со смущением, проговорил:
– Зачем ты прячешь свою красоту? Тебе нечего стесняться. Я помню времена, когда нагота тебя совершенно не смущала.
В глазах Евы появилась злинка.
– И ты, пользуясь наивностью маленькой дурочки, пялил на нее свои бесстыжие глаза, – сказала Ева. Она уже и сама сейчас верила в то, что тогда ей это не нравилось.
Самаил начал обижаться.
– Ничего зазорного в том, что я на тебя смотрел и любовался, я не вижу. Да и ты вовсе не возражала. От того, что ты прикрыла себя этим рваньем, ты ничего не изменила. Твоя красота осталась при тебе. И я ее уже видел. Скрывать ее от меня глупо. Это все равно, что закрыться от солнца ладонью и сказать, что солнца нет, потому что ты его не видишь. Но если тебе так спокойнее или ты просто замерзла, конечно, оденься.