Библиотека. Повести

Вэвэ, не понимая причины внезапного волнения Евгения, с глупым видом следила, как он маячит туда-сюда, от окна к двери и обратно.

– Знаете, Валентина Викторовна, – стараясь оставаться дипломатичным, начал Колибри, – вы обратились ко мне не совсем по адресу. Меня не интересует Настя как женщина. Как не интересует она и Владика.

– Это как это? – тупо спросила Вэвэ, которой и в голову не могло прийти, что Настя может оставить безразличным кого-то из мужчин.

– А вот так, – с неожиданной горячностью резанул Колибри. – Нас с Владиком женщины не интересуют. Нам хватает нас самих.

Женя так и не решился прямо произнести, что он и Скрепкин любят друг друга, но и сказанного было достаточно.

Про людей, оказавшихся в неожиданной ситуации, иногда говорят, что они «так и сели». Но Вэвэ уже и так сидела, а силы притяжения явно не хватало, чтобы задом проломить сиденье, поэтому она, наливаясь возмущением и смакуя нарождающееся чувство праведного гнева, вместо этого встала. И разве что не упёрла руки в боки. Кто бы мог подумать! Эти двое оказались педиками! И она, господи прости, почти два года проработала бок о бок с педиком. Общалась с ним, считала хорошим человеком. Купилась, дура, на его пожертвования библиотеке. А ему просто нужно было тихое гнёздышко вдали от людских глаз, где не станут задавать вопросов, почему такой интересный с виду мужчина не имеет девушки и живёт с «другом». Вэвэ даже передёрнуло. Какой, к чёрту, «друг». Подружка. Или наоборот? Скрепкин – подружка? Да и кто их, гомиков, разберёт.

И вдруг вспомнила про покойного супруга Дмитрия и его уикенды на даче. Ведь они такая же мразь, как и он. А она с мужем ещё и делила постель.

По-видимому, у заведующей подскочило давление, потому что лицо налилось кровью и стало цвета, предвещающего скорый апоплексический удар. А гнев Валентины Викторовны, душечки, женщины для мужчины, продолжал бушевать в её сердце. Ещё бы! Она ведь достаточно долго была одна, у неё не было мужчины, который обнял бы её, когда ей плохо, и не было мужчины, которого бы обняла она, когда плохо ему. Да что она… Ей-то уже за полтинник. А сколько по миру молодых, которые, подобно ей, мыкаются, не найдя своей половинки? А эти, с позволения сказать, мужчины, будь они неладны, тратят своё семя, из которого могла бы вырасти новая жизнь, друг на друга. Тьфу.

И так Вэвэ стало обидно за себя и всех женщин на свете, что она схватила со стола нож, которым ещё четверть часа назад Колибри отрезал ей кусок шоколадного торта, и в сердцах ударила им юношу в грудь. Правда, у неё и в мыслях не было причинить ему серьёзный вред. Она хотела только сделать больно. Чтобы и он почувствовал, как больно ей самой. Вэвэ ведь знала, видела в книжках по анатомии, что стенка грудной клетки состоит из рёбер, грудины и толстого слоя мышц, и крепка до такой степени, что слабой женщине не пробить её.

Она не учла одного. Вэвэ уже несколько лет была в доме и за мужика, а с конца весны и до середины осени жила на даче, где ей волей-неволей приходилось возиться с огородом. Её загородный дом был старый, в который всё время по какой-то причине не могли провести водопровод и газ. И воду приходилось таскать в вёдрах из колонки, слава богу, хоть не так далеко, а для печки пилить и колоть дрова, потому что поощрять относительно лёгким заработком местных алкоголиков заведующая отказывалась принципиально. Так что рука была у Вэвэ ого-го, хотя она, вся такая книжная дама, об этом и не догадывалась. И поэтому нож, разорвав сопротивление кожи, мышц и фасций, вошёл, повинуясь игре случая, точнёхонько между рёбрами и прямиком в перикард, который мгновенно начал заполняться кровью, сжимающей в смертельных тисках сердце бедного Жени. Расширившиеся от внезапной боли и удивления глаза Колибри быстро потускнели, и он со стоном упал на пол.

Вэвэ не поняла, что натворила. Она глупо переводила глаза со своей руки на торчавший из груди нож, бессмысленно прислушиваясь к булькающим звукам, издаваемым умирающим Колибри, и со смешанным чувством любопытства и брезгливости наблюдала, как кровь, пульсируя, льётся из раны и пузырится изо рта. Потом пришло понимание, а за ним страх. И не просто страх, а настоящий ужас. Она бросилась было набирать номер «скорой», но остановилась. Вначале потому, что было занято, а потом по трезвому расчёту, внезапно осознав, что Евгению уже не поможешь, а садиться из-за него в тюрьму совсем не хочется. Да и кто вообще мог на неё подумать?

Вэвэ, стараясь не измазаться в крови, вытерла кухонным полотенцем ручку ножа, помыла и аккуратно поставила в сушку посуду, при этом доев зачем-то остаток торта. Дверь квартиры, слава богу, захлопывалась сама, поэтому, когда она из неё вышла, уже ничто не напоминало, что в ней до того кто-то был.

Консьержка сидела на месте и без особого интереса подняла голову, услышав шум спускающегося лифта. Это была та же перезрелая и безвкусно одетая мадам, посещавшая гадалку. И, судя по лицу, судьба не сулила ей в ближайшем будущем встречи ни с каким, пусть даже занюханным королём. Уж больно несчастный вид… Она даже не посмотрела в сторону консьержки, которая, впрочем, только пожала плечами. Не надо быть дурой и доверяться гаданию. И не придётся ходить с видом, как будто по ошибке выпила касторки, и она вот-вот начнёт действовать.

А потом завертелась вся эта кутерьма с убийством, и посещение Вэвэ напрочь вылетело у консьержки из головы. И вспомнила она про неё только во время визита Клёпы, который нагнал на неё такого страху. А стресс у некоторых, знаете ли, способствует обострению мыслительных способностей. И покойная Жанна Альбертовна неожиданно задала себе вопрос: а действительно ли та посетительница непричастна к убийству? Уж больно совпадало время её визита и гибели Колибри. Консьержка не думала, что Вэвэ может быть преступницей, она скорее подозревала её в том, что та была свидетельницей, скрывающей информацию. А на информацию всегда можно найти покупателя. Особенно в деле об убийстве. Взять хотя бы того неприятного молодого человека или же солидного господина, приходившего к Евгению. Или даже Скрепкина. У них у всех, как выяснилось, был свой интерес найти преступника.

И консьержка пошла к гадалке. Но не чтобы раскинуть карты. А так, по-свойски. Ведь, в конце концов, она первая встречала её клиентов и звонила предупредить, если посетитель казался ей подозрительным. Так почему бы той не рассказать поподробнее о её визитёрше?

А у гадалки было в тот день хорошее настроение. То ли чакры открылись. То ли душа ушла в астрал. Или вышла. И она доброжелательно приняла Жанну Альбертовну. Но удивила её сообщением, что та женщина была у неё совсем недолго и ушла недовольная, несмотря на вполне перспективный карточный расклад. Более того, гадалка безапелляционно заметила, что такой, как она, неверующей, вообще не стоило приходить и заставлять её, уважаемого специалиста, понапрасну трогать колоду. Это не могло не заинтересовать консьержку, у которой явно не складывались по времени быстрый уход посетительницы, названной гадалкой Валентиной Викторовной, с фактическим временем её ухода, которое она с точностью опытного караульного механически зафиксировала. Да и если вспомнить её спешку и всполошённый вид… Очень подозрительно. И натренированное годами безупречной службы собачье чутьё подсказало консьержке: эта женщина что-то знала. Но раскрывать причину интереса к посетительнице Жанна Альбертовна, конечно, не стала. Просто сказала гадалке, что та дама пообещала ей дать семена редкого персидского сорта цикламенов, да вот она, растеряха, где-то посеяла, но не семена, а номер её мобильника. И бывшая техник-чертёжник, будучи женщиной аккуратной, даже педантично аккуратной, покопавшись в бумажках, нашла и великодушно вручила Жанне Альбертовне телефон Валентины Викторовны.

* * *

Вэвэ, в принципе, недолюбливала мобильники. Никакого восторга идея, что с ней могут связаться в любое время и в любом месте, у неё не вызывала. Что она, брокер какой-нибудь? И ей надо знать в каждый конкретный момент, как колеблются котировки акций? Другое дело – старый телефонный аппарат с проводом. Он другой. Он дисциплинирует. И не убежишь от него с трубкой далеко. А если уж не отвечаешь, так тебя нет, и всё тут. Или причина какая-то уважительная. А то в метро и не проедешь спокойно. Сплошной концерт смешанной классическо-попсово-кошачьей музыки из звонков, и глупые лица пассажиров, шарящих по карманам или в сумках в поисках аппаратов. Да и говорят потом, никого не стесняясь, как будто закрыты, как в старые времена, в переговорной кабинке междугородного телеграфа. К своему мобильнику заведующая относилась как к вещи заморской, ей чужеродной, как к муррайе метельчатой среди крыжовника, постоянно забывала его подзаряжать и никогда не заглядывала в «память», чтобы узнать о пропущенных звонках. Поэтому дозвониться до неё оказалось сложнее, чем предполагала Жанна Альбертовна. Но, в конце концов, разговор состоялся.

– Я надеюсь, вы меня помните, – начала она, обрадованная тем, что, наконец, ей удалось поймать эту неуловимую Валентину Викторовну. – Я консьержка в доме, в который вы приходили к гадалке.

Вэвэ почувствовала тревогу. Эту немолодую и не очень симпатичную даму она, конечно, помнила. Особенно её подозрительный буравящий взгляд лагерного конвоира. Но какого чёрта ей от неё надо?

– Да, я вас помню. И что из этого? – не очень вежливо ответила она.

Жанна Альбертовна, бывшая учительница, очень болезненно реагировала на любой намёк на неуважение к её персоне. Потому что никакой её сегодняшний статус не давал никому права забывать, что у неё высшее образование, и она больше тридцати лет отдала школе.

– А то. Во время вашего визита произошло убийство молодого человека, – сказала, как отрубила, консьержка.

Она вначале хотела вести разговор иначе, помягче, ведь, в конце концов, собиралась только закинуть удочку, выяснить, а вдруг та что-то знает. Но если эта никчёмная «кошёлка» начала хамить, то пусть и получит по полной программе. И она продолжила:

– И меня несколько раз расспрашивали по поводу посторонних, заходивших в подъезд. А я, знаете ли, про вас поначалу и позабыла. Наверное, от шока. А потом вспомнила.

И Жанна Альбертовна специально выделила последнее слово.

– Взяла и вспомнила, – вновь повторила она с неким злорадством в голосе, как будто сделала это специально.

У Вэвэ захолонуло сердце. Она ведь уже почти успокоилась. Никаких признаков того, что кто-то подозревает её в убийстве Колибри, не было. Того уж и похоронить успели, и скромненько девять дней отметить. И этот татарин-сыщик никаких лишних вопросов не задавал, хотя в библиотеку приходил регулярно. Но только было видно, что не ради книг или по службе, а чтобы пофлиртовать с Настей. А тут на тебе. Всплыла карга. Она же действительно не могла её не видеть. Но, с другой стороны, у Вэвэ алиби. Она была в другой квартире у гадалки, и та могла подтвердить. Хотя бог её знает. Но одно понятно. Если ведьма настучит ментам, то те могут запросто начать копать заново. Она ведь тогда только вытерла нож и помыла посуду, а остальные отпечатки и в квартире, и на её двери не трогала. И всё-таки, если эта консьержка такая законопослушная, то почему она звонит ей, а не обращается в милицию?

– Ну, вы вспомнили. И что? – не без угрозы спросила заведующая. – По-моему, вы же сами меня расспрашивали, к кому я иду, и знаете, что я была у гадалки.

– И ещё, – после паузы добавила она, следуя правилу, что лучшая защита – это нападение, – мне пришла в голову одна мысль. Если никого постороннего, входящего в подъезд, обнаружить не удалось, а я была в другой квартире, то единственным подозреваемым, точнее подозреваемой, при отсутствии других версий становитесь вы. Что вам самой, к примеру, мешало подняться на лифте и по какой-то причине убить несчастного юношу или кого там ещё? Признавайтесь, что он такого вам сделал?

К концу этого совершенно беспочвенного выпада обвинительные нотки в голосе Вэвэ зазвучали всё отчётливей, и консьержка чуть не задохнулась от гнева и возмущения. Подозревать её в убийстве? Да как она может?

– Бросьте говорить глупости, вы, клисна недотрахнутая! – визгливо воскликнула она, забывая о приличиях и высшем образовании, но сохраняя обращение на «вы». Её дед был чехом, и какими-то словами из детства она иногда начинала плеваться, правда не всегда воспроизводила их правильно. А klisna – это нерожавшая кобыла.

– Вы мне прекратите валить с больной головы на здоровую! – продолжала визжать она. – Ишь, чего удумала, профурсетка! Меня в подозреваемые записала.

Жанна Альбертовна ни минуты не сомневалась, что слово «профурсетка» обидно для женщины, но, к сожалению, не очень точно понимала его значение и, следовательно, не могла знать, что профурсетка, хотя в теории и могла быть клисной, но вот недотрахнутой никогда. А Вэвэ, в свою очередь, хоть и проглотила частично оскорбление в части недотрахнутости в силу его справедливости, но уж «профурсетку» стерпеть была не готова. Тем более что вместо «клисны» ей послышалась «клизма». Но опускаться до ответных выпадов посчитала ниже своего достоинства. Ей ли метать бисер перед свиньями? Вместо этого она ледяным тоном, который скорее подошёл бы герцогине фон Саксен-Веймар-Эйзенах, поинтересовалась:

– Но если вы, милейшая, ни в чём не виновны и, наоборот, обвиняете меня в причастности к убийству, то почему же вы не бежите в милицию?

Голос Вэвэ оставался твёрд, но эта твёрдость скрывала страх. А консьержка, пускай слегка и ошарашенная данным отпором, всё же продолжала гнуть свою линию. Правда, обидных слов больше не употребляла. Она, как теннисный мячик, перебросила Вэвэ обратно обращение «милейшая», вкладывая в него как можно больше иронии.

– Я, милейшая, вам звоню только потому, что, как ни странно, хочу вас защитить.

При этих словах Жанна Альбертовна не смогла сдержать кривой ухмылки. А на той стороне линии Валентина Викторовна удивлённо приподняла левую бровь. Она у неё была дежурной по удивлению.

– Защитить меня? От чего? – тем же холодным тоном спросила она.

– Видите ли, милейшая, после убийства того молодого человека… Кстати, вы его случайно не знали? – внезапно спросила консьержка. И тут Вэвэ невольно попалась. Она же не ведала, что Жанна Альбертовна представления не имеет, что она заведует библиотекой, в которой работает Скрепкин, а, следовательно, как его начальница, могла знать, где и с кем он живёт.

– Знала немножко, – не подозревая подвоха, сболтнула она. – Владик привёл его к нам в библиотеку, а потом он и сам стал приходить заниматься.

А консьержка торжествовала. Вот оно, недостающее звено. А то она уж ломала-переломала голову, думая, какая связь может быть между Евгением, Скрепкиным и этой мымрой. А она, оказывается, знала их обоих.

– Милейшая! – смакуя, повторив это обращение, вновь обратилась она к Вэвэ. – Я хочу вас предостеречь. Я не знаю, что на самом деле произошло в квартире Скрепкина, но вскоре после убийства Евгения ко мне обратился незнакомый и очень опасный человек. Настоящий бандит. Хуже, чем в самых страшных фильмах про русскую мафию. Только хорошо одетый. Так вот он не поверил моим клятвам, что я никого не видела, и даже угрожал. Представляете, – Вэвэ услышала всхлип, – он грозил сжечь мою каморку вместе со мной, если я не вспомню, кто ещё заходил в подъезд в тот вечер.

Жанна Альбертовна, выжидая, умолкла. Она пустила пробный шар и ждала реакции Вэвэ. Не может быть, чтобы та каким-нибудь образом не была в этом деле замешана.

И Вэвэ клюнула. Она не без оснований решила, что стала жертвой шантажа, хотя Жанна Альбертовна, вероятно, считала её только свидетелем. А вот появление неизвестного бандита могло оказаться даже опаснее, чем встреча с милицией, и Вэвэ позарез было нужно, чтобы консьержка продолжала молчать о том, что знала.

– Может, существует способ сохранить моё инкогнито? – уже совсем иным, почти просительным тоном промямлила она.

– В мире нет ничего невозможного, – деланно равнодушно ответила консьержка. – Но это не телефонный разговор.

– Так, может, нам стоит встретиться? – с надеждой спросила Вэвэ.

– Я полагаю, что это необходимо нам обеим, милейшая, – похоронным тоном произнесла Жанна Альбертовна, и они договорились о встрече вечером в скверике рядом с домом хитроумной консьержки.

Та ликовала. Похоже, эта дама не только что-то знает, но и готова платить за молчание. Осталось выяснить, кто намерен дать больше, библиотекарша или Михалёв. А ещё лучше было бы содрать деньги с них обоих.

– Убить тебя мало, сволочь, – как бы в ответ на мысли Жанны Альбертовны мелькнуло в голове у Вэвэ.

На следующее утро, сославшись на недомогание, Валентина Викторовна на работу не пошла. А отправилась вместо этого на рынок, где вызвала недоумение у тёти Клавы из Рязани, работавшей в мясном ряду. Её не столько удивило, что дамочка покупает такой большой кусок свиной грудинки, это – на здоровье, сколько то, что не хочет, чтобы она ей его порубила на подходящего размера части. Ведь так ей (грудинке) ни в одну кастрюлю или духовку не поместиться. Ещё больше тётя Клава удивилась бы, если б узнала, что странная женщина покупает мясо не для еды. Точнее, не в первую очередь для еды.

Через час Вэвэ можно было застать за странным занятием. На кухне её квартиры, на разделочной доске лежала грудинка, накрытая куском картона и старым, предназначенным на выброс пальто, а женщина с остервенением била по этому муляжу человеческого тела ножом, приноравливая силу и угол удара к тому, чтобы пробить всю конструкцию насквозь и почувствовать, как лезвие вонзается в дерево. После нескольких упражнений она решила, что удобнее всего наносить удар сбоку так, что, если бы грудинка не лежала, а стояла вертикально, располагаясь аналогично груди человека, то плоскость ножа проходила бы параллельно с землёй, чтобы с большей вероятностью не уткнуться в ребро, и чтобы для размаха руки при этом оставалось достаточно пространства.

Жанна Альбертовна пришла на встречу первой, потому что сгорала от нетерпения. Она с полным основанием гордилась собой и своей сообразительностью, считая, что и то, и другое должно быть достойно вознаграждено. Поколебавшись, она присела, подстелив на неприветливую осеннюю скамеечку неизвестно как попавший к ней номер «La femme» – стильного журнала для женщин. Какое-то время она крутила нетерпеливо головой, выглядывая библиотекаршу, но затем успокоилась и задумалась, на что потратит плывущие на халяву деньги.

А Вэвэ уже несколько минут как пришла и из темноты деревьев разглядывала сидящую под фонарём вымогательницу. Жалости в её глазах не было. Кого жалеть, когда стоит вопрос: или она, или я. Валентина Викторовна не испытывала иллюзий и понимала, что, став жертвой шантажа, останется в ловушке навсегда, поэтому единственным выходом могло быть только физическое уничтожение вымогателя. Вдоволь налюбовавшись консьержкой, Вэвэ решительным шагом вышла из своего укрытия, напугав при этом ожидавшую её даму, которая, впрочем, тут же успокоилась, увидев знакомую ей посетительницу гадалки. Она выглядела так же нелепо, как и в тот раз.

Жанна Альбертовна выдавила из себя приветливую улыбку и собиралась что-то сказать, когда сильная, одетая в синюю хозяйственную перчатку и вооружённая ножом рука новоявленной Немезиды ударила её в грудь. Консьержка глухо вскрикнула и захлебнулась в крике, потому что резиновая пятерня плотно прикрыла ей рот и нос, перекрывая доступ последним глоткам воздуха. Жанна Альбертовна вяло попыталась оттолкнуть убийцу, но сознание угасло, и она умерла.

Второй раз убивать оказалось намного легче, чем в первый. В неожиданном приступе веселья Вэвэ даже подумала, что это может превратиться у неё в привычку. Заведующая с удовлетворением оглядела плоды своего труда. Тёмная ручка ножа была практически незаметна на фоне чёрного кожаного пальто покойницы. Крови снаружи почти не было, она, видимо, впиталась в ткань одежды изнутри. Вэвэ оставалось только слегка подправить позу убиенной, чтобы та выглядела более естественной. А со стороны могло показаться, что одна немолодая женщина склонилась ко второй и прошептала ей что-то на ухо. Впрочем, смотреть на эти фигуры из театра теней в пустынном вечернем скверике было некому.

* * *

Но всё это было в прошлом, и произошло, казалось бы, даже не с ней, Валентиной Викторовной. И, если бы не сгоревшая библиотека, она бы ни за что не разрешила воспоминаниям вновь бередить её и так истерзанную душу. Но Бог, очевидно, считал иначе и всё-таки решил покарать её, видя, что земной суд не находит к ней дорогу. И сжёг её детище. Но, что удивительно, в ответ в её голове сложилась странная фраза: «Бог с ним, с богом – надо жить дальше», и душечка Вэвэ, отряхнувшись, как кошка, и вытерев слёзы, поплелась неспешно прочь от пепелища в сторону автобусной остановки. Домой, скорее домой.

Настя продолжала в одиночестве хлебать минеральную воду, ожидая, когда же её, наконец, отпустит головная боль. Назыров продолжал спать, а девушка мучилась от того, что вдобавок к боли ей начали мерещиться и какие-то запахи. Она вдруг отчётливо почувствовала, что в квартире пахнет гарью и бензином. Вначале она было решила, что после звонка Скрепкина, который сообщил ей, что библиотека ночью сгорела и они теперь дважды безработные, у неё разыгралось воображение. И, не обратив на запах никакого внимания, больше размышляла над тем, почему, судя по голосу, Владик не испытывал особой грусти по поводу пожара и, похоже, был даже доволен таким ходом событий. У неё даже мелькнула мысль, не сам ли он и подпалил для вящей страховки «Жемчужный порт», чтобы раз и навсегда избавиться от риска быть застуканными милицией. А если и так, она, скорее всего, была ему за это только благодарна, поскольку с ликвидацией «порта» рухнула и последняя завеса тайн между ней и её татарином.

Но бензином воняло всё назойливее. И Настя даже подумала, что у неё лёгкая форма белой горячки. А запах, похоже, шёл откуда-то из прихожей. Не пытаясь уже сдерживать любопытство, девушка пошла к входной двери и обнаружила на вешалке пропахший копотью плащ Игната с рукавами, прилично измазанными пятнами бензина и соответственно воняющими. И что-то вдруг щёлкнуло в больной голове Кравчук. Видимо, присущая всем влюблённым обострённая интуиция усилилась похмельем, открывающим поры, ведущие в глубины подсознания.

И картинка вдруг сложилась. Игната не было ночью, когда сгорела библиотека. Его одежда пахла бензином и гарью. Значит, он был там, где что-то горело, и, возможно, что-то поджёг сам. Игнат – сыщик-профессионал и много раз был в библиотеке. Так трудно ли ему было узнать при его наблюдательности, чем реально занимаются по ночам в «порту»? И могло ли быть простым совпадением, что в одну и ту же ночь один сообщает о пожаре, а другой, не будучи пожарным, возвращается с какого-то пожара? Так, может, пожаров было всё-таки не два, а один, и Игнат его сам и устроил? «Боже мой, – вдруг осенило Настю, – он всё про «порт» знал и сжёг его, чтобы спасти меня от тюрьмы!»

И девушка побежала будить Назырова.

В силу профессии и прежней службы в армии Игнат умел просыпаться легко, мгновенно переходя в состояние бодрствования, но только не тогда, когда знал, что он не на службе. А в этот раз, предвидя, что ночью вряд ли поспит, он договорился на работе, что придёт к обеду. Поэтому, когда пришла Настя и начала тормошить его, просто повернулся на другой бок и закрыл себе голову подушкой, буркнув, что ему сегодня рано не вставать. Но Кравчук продолжала теребить его, пока он, наконец, сдавшись, не открыл глаза. Игнат любил Настю, но это не значило, что он не умел на неё сердиться.

– Я же сказал, мне рано не вставать, – раздражённо пробормотал он хриплым со сна голосом. – В чём проблема, Настёна?

Назыров вспомнил про недопитую бутылку водки и злопамятно добавил:

– А ты знаешь, что храпишь во сне, когда выпьешь?

Настя покраснела. Мало того, что перебрала, а ещё и храпела. Она было хотела осадить Игната и сказать что-нибудь резкое, но вспомнила, что пришла не ссориться, а совсем наоборот.

– Извини, – проговорила она. – Я не хотела тебя будить. Но это очень важно, и мне нужно знать правду. Поклянись, что не будешь врать.

Игнат не удержался и хмыкнул. Снова клясться? Ну-ну. Он поднял правую руку, как в суде присяжных в Штатах, и торжественно произнёс:

– Клянусь.

Настя с сомнением поглядела на сыщика и, секунду поколебавшись, прямиком спросила:

– Это ты спалил библиотеку?

Назыров опешил. Что-что, а такого вопроса он не ожидал. А Кравчук в это время пристально следила за сменой гримас его подвижного лица, на котором удивлённо-испуганное выражение застигнутого врасплох воришки мгновенно сменилось эдакой холодно-равнодушной маской работника собеса. «Будет врать», – подумала Настя.

– Какую библиотеку? – нарочито туповато переспросил Игнат, с удивлением констатируя, что ведёт себя так же глупо, как его подследственные.

– Не валяй дурака, татарин, – строго сказала Настя. – Есть только одна библиотека, которая меня может интересовать. Та, в которой я работаю. Точнее, работала. Признавайся сейчас же, это ты её поджёг?

Самое смешное было то, что Назырову не так уж и хотелось скрывать правду. Он любил эту женщину и не стыдился того, что сделал. Но на рациональном уровне понимал, что лучше будет, если она всё-таки ничего не будет знать. И эта мимолётная борьба сказать или нет, тенью отразилась на его лице, что моментально тоже было подмечено Настей.

– А что? Кто-то поджёг библиотеку? Надеюсь, никто не пострадал?

Кравчук уже не сомневалась, что он врёт. Она широко размахнулась рукой, как будто собираясь ударить, но вместо этого лишь легонько шлёпнула его по губам.

– Скотина! Врун! Зачем ты это сделал? – ворчливо, но беззлобно шепнула она и обняла его за шею.

– Сделал – не сделал, какая теперь разница? – почти неслышно вторил ей Игнат и прижал девушку к себе.

Молодые люди плохо разбирались в ономастике и не знали, что по одной из версий имя Игнат происходит от латинского «ignitus», что значит огненный. А спалил или нет Назыров библиотеку, в сущности, не имело значения. Главное, что она сгорела.

Между тем жизнь текла своим чередом. Следователь прокуратуры Безруков постепенно наваливал на папку с делом Евгения Калибера и Жанны Альбертовны Штейн другие, и, в конце концов, спрятал её в долгий ящик. Игнат и Настя продолжали встречаться, то Назыров жил у Насти, то она у него. Но, как ни странно, ни один из них так и не решился сделать ещё один шаг и предложить оформить отношения. Причём каждый из них искренне упрекал не партнёра, а самого себя в нерешительности. И это несмотря на то, что оба неоднократно пытались завести разговор о браке. Но, начав, почему-то бекали или мекали, смущались и несли околесицу. И в итоге вполне уместная и ожидаемая кульминационная фраза из популярной, но нудной телепрограммы «Давай поженимся» так и не была произнесена. Хотя, с другой стороны, никто из них и не впадал в другую крайность и не рассуждал лицемерно о том, что печать в паспорте не имеет никакого значения. Им, видимо, просто не хватало какого-то третьего лица, общего друга, который бы просто, не мудрствуя, взял их за руку и отвёл в загс.

Кстати сказать, Настя всё-таки пошла на курсы сисадминов, а Назыров стал старшим опером и вместо четырёх маленьких теперь ждал на погоны одну звёздочку побольше, майорскую.

А Клёпа постепенно осваивался с должностью главного босса. И это у него получалось вполне неплохо. Так что даже его сварливая супруга прикусила язык и стала донимать его меньше. А на смерть Деда и историю с «общаком» он в итоге просто положил с прицепом. В конце концов, все они знали, чем занимаются и чем это может грозить. «Стрелка» с главой другой ОПГ, Коробочкой, всё же состоялась и прошла мирно, так как тот поклялся, что ни он, ни братва не при делах и к с убийству Хвыли не имеют никакого отношения. Другими словами, в отличие от персонажа одной истории Паниковского, он никакую конвенцию не нарушал. А было ли это на самом деле правдой, Клёпу, в принципе, и не волновало. Главное, чтобы не был нарушен общий баланс сил и интересов. Поэтому пацаны с обеих сторон разошлись к всеобщему удовлетворению спокойно и продолжили крутить свои дела в рамках существующих договорённостей и на своих территориях.

А Валентину Викторовну теперь было не узнать. Она всё-таки нашла вакантную должность старшего библиотекаря. И по какому-то мистическому стечению обстоятельств именно в торгово-экономическом университете, в котором учился Колибри. Но это была теперь совсем другая женщина. Кто бы узнал в эффектной, хорошо одетой даме, на которую оглядывались мужчины среднего возраста и помоложе, прежнюю Вэвэ. И всё из-за того, что дрова на даче теперь колола не она, а ни больше ни меньше как дознаватель государственной противопожарной инспекции Киселёв. Так что знай наших. Вот как, оказывается, при правильном раскладе умеют меняться душечки.

Скрепкин же, когда библиотека сгорела, посчитав свои сбережения, вначале решил, что работать ему, в общем, и необязательно, но быстро заскучал. Поэтому, пролистав газету, он выбрал среди разных курсов нечто такое, что, по крайней мере, звучало нетоскливо. И выучился на ландшафтного дизайнера. Более того, преуспел и стал популярен среди всякого рода ненормальных, которые на кондовой русской территории Подмосковья мечтают о японских садиках, считая, что это делает их дзен-буддистами. А вот на личном фронте у Владика был просто швах. После гибели Жени он так и не встретил ни мужчину, ни женщину, которые могли хотя бы чуточку быть с ним сравнимыми, и Скрепкин замкнулся в одиночестве, изучая философию гесихазма, или исихазма, как его чаще принято называть в России.

А основным итогом этой глупой и странной истории оказалось то, что умерли три обыкновенных человека, по-своему хороших, по-своему плохих, и никому до этого не было никакого дела.