Библиотека. Повести

– Знаешь, Ленка, – задумчиво произнёс он, – я всё пытаюсь понять, что ты за существо такое. Вроде росли вместе. Была нормальной девчонкой. Может, чуть более вредной или более охочей до денег, но что с тобой произошло сейчас? Зачем поганить память об отце?

– Остынь, Пашка, – спокойно ответила сестра и, удобно откинувшись в кресле, отпила виски. – Помолчи немного. Уверена, что ты не поймёшь, но, по крайней мере, узнаешь, в чём моя правда. Мне скоро сорок. Алексей старше тебя на три года, а, значит, меня на двенадцать лет. У него двое детей от первого брака, и недавно родилась внучка Вика, от которой он без ума. Я же после рождения Борьки бесплодна, и других детей у меня быть не может.

Пашка, тоже собравшийся отхлебнуть виски, аж поперхнулся.

– Что ж ты тогда, когда продавала родительскую дачу, травила, что тебе нужны деньги для нового ребёночка?

Ленка безразлично пожала плечами.

– Тактический манёвр, дурачок. И не перебивай меня. Что было, то прошло.

Она отставила бокал и снова вальяжно откинулась в кресле.

– Так вот, своих детей от Алексея у меня быть не может. И я стала замечать, он, старея, всё сильнее тяготеет к детям и внукам, число которых, наверное, будет увеличиваться. Я, конечно, помню о его главном преимуществе, о том, что он богат, но даже из-за денег не готова быть бабушкой при чьём-то дедушке, который пускает слюни восторга, вспоминая внучку. Если бы изначально наш брак был построен как союз независимых людей, где каждый волен делать, что хочет, то проблемы не было бы. Но это не так. Мы тоже, подобно нашим родителям, были образцовой семейной парой, а, следовательно, слюни над чужими внучками должна пускать и я. Отклонение от известного стереотипа отношений неминуемо приведёт к разводу. Но… я, в общем, и не против. По мне хоть завтра.

Пашка удивлённо посмотрел на Ленку.

– Да-да, Паша. Хоть завтра. Но есть проблема. Я привыкла к определённому уровню благосостояния и не хочу его менять. Развод, хотя и не оставит меня без гроша в кармане, всё-таки потребует значительных изменений в образе жизни. Рассчитывать, что в мои годы я поймаю нового богатенького буратино, по-английски называется wishful thinking. Да и надоело мне быть чьей-то супругой. Хочется свободы. Мне нужны свои деньги. Поэтому я забрала деньги за дачу, поэтому слегка, – Павел поднял брови, – повторяю, слегка надула тебя при разделе наследства, поэтому написала эту чёртову книгу, потому что за неё мне были обещаны хорошие деньги. Ущерб, нанесённый имени отца, ничтожен, про него всё равно забудут в течение года-двух, так происходит со всеми когда-то знаменитыми покойниками. А память у публики о тебе и вообще сотрётся максимум через две недели. Хотя для твоей персоны это и так слишком долгий срок. Гордись, что, если бы не твоя обезьянья рожа, тебя забыли бы и за пару дней. Так зачем же тебе лезть в бутылку? Разве родители, будь они живы, были бы против, если бы я с Борькой, наконец, стала жить самостоятельно и независимо? Алексея они ведь недолюбливали.

Пашка задумался. Что ни говори, логика в Ленкиных словах была.

– И что, ты ждёшь, что я брошусь тебе на шею и расплачусь от умиления?

– Нет. Если бы ты так поступил, мне, наверное, пришлось бы вызывать психиатрическую бригаду. Но мне нужна твоя помощь. Я хочу предложить тебе сделку, – невозмутимо проговорила Ленка.

Павел в очередной раз за вечер удивлённо вылупил на сестру глаза.

– Мне? Сделку?

– Да-да, Пашечка.

Ленка подвинула своё кресло к Пашкиному и заговорила деловым тоном:

– Слушай, что говорится, сюда. Несмотря на рекламу, которая тоже стоила денег, продажа моей книжки идёт не так хорошо, как хотелось бы. И это, в общем, понятно. Зачем платить, если всё успели растиражировать СМИ. Да и папа всё-таки не принцесса Диана. Поэтому издатель притормозил распространение книги и предложил хитрый ход. И тут на сцену должен выйти ты.

Пашка вообще перестал что-либо понимать.

– А я-то каким боком?

– А таким. Ты напишешь книгу – опровержение. Расскажешь всему честному народу, какая я сука и лгунья. Заодно восстановишь папино доброе имя.

– Но тебе-то какой от этого резон?

Ленка раздражённо цыкнула.

– Ну, ты, братец, тупой. Издатель хочет изготовить своего рода мемуарный диптих, построенный на контрастности двух книг. Такого ещё никто не делал. Публика должна клюнуть. Ведь интересно читать, когда один дурак говорит «чёрное», а другой тут же – «белое». Более того, он связался с американским издательством. Оказывается, американцы средних лет хорошо помнят отца по ленте «Последний стрелок», который неплохо прошёл у них в прокате. И папино лицо у янки ассоциируется с образом русского положительного героя. Он для них нечто вроде того, что комиссар Катани для нас. А скандальные истории собственных «звёзд» им приелись. Да и пресноваты они по сравнению с моей. В инцесте, по-моему, ещё никого из знаменитостей искусства никто не обвинял. Разве что лорда Байрона, но это было давно. Поэтому уже подготовлен черновик договора на перевод диптиха на английский. А в Штатах, как ты понимаешь, гонорары уже иные.

Пашка очумел от этой Ленкиной болтовни. Но, с другой стороны, она, похоже, говорила дело.

– А на хрена, скажи на милость, мне нужна эта мутотень? – с сомнением спросил он.

– Идиот. Ты же станешь благородным героем, выступившим на защиту чести отца. И между делом заработаешь бабки.

Вообще-то Пашка чувствовал, что, по-хорошему, должен встать и покинуть этот дом, выразив тем самым презрение к суперцинизму собственной сестры. Но… не двинулся с места. Ведь его действительно просили написать опровержение, правду об отце. Как ни крути, напиши он книгу, то и впрямь станет защитником чести семьи, кем он, в принципе, и хотел быть. Но, зная Ленку, Пашка всё равно подозревал подвох.

– А тебя не волнует, что твои читатели и почитатели будут возмущены, когда узнают, что написанное тобой ложь? – спросил Павел.

– Меня? Волнует? – Ленка рассмеялась. – Да какое мне дело до всяких букашек-таракашек, и что они думают. Лишь бы книга распродавалась. А я никого не убила и ни у кого не украла. – В этом месте Ленка слегка покраснела. – И моя совесть чиста. Ну, скажем, почти чиста. А брань, Пашечка, на вороту не виснет. Да и не собираюсь я в этом гадюшнике жить и дальше. Я присмотрела домик в чудесном месте под Прагой. Красота, культура, Европа. А какие, по большому счёту, корни связывают меня со здешней средой обитания? Единственный кривой и уродливый корень – это родненький братик. А по мне, так пошёл бы ты к этой самой матери. Хотя, будешь в Чехии, заходи. Тарелку супа и рюмку водки, глядишь, и налью. Но денег не дам.

Пашка не выдержал и засмеялся. Ленка всё-таки та ещё штучка.

– Ну, хоть за суп спасибо.

А Ленка внимательно посмотрела на него и добавила:

– А с чего ты вообще решил, что поверят тебе, а не мне? Доказательств ни у тебя, ни у меня нет. А люди, Пашечка, в своей сущности говно и поэтому склонны верить тому, что более соответствует их внутреннему «я», а это «я», поверь мне, довольно мерзкое.

– Судишь по себе, сестрёнка? – не преминул поинтересоваться Пашка.

– И по себе тоже, братик, – невозмутимо заметила Ленка. – Поэтому твоя книга только у части читателей вызовет умиление, что, наконец-то, нашёлся кто-то, кто вступился за любимого народом героя, а у других, наоборот, пробудит чувство здорового скепсиса, что, мол, на самом-то деле у тебя с отцом рыльце в пушку. Поверь, Пашечка, даже твоя новая пассия, если прочитала мою книжку, не до конца уверена, что ты не пользовался родной сестричкой для своих утех.

Пашка стиснул зубы. В этом она была права.

– Сучка ты, Ленка, – зло сказал он.

– Не без того, братик, – миролюбиво ответила сестра.

* * *

Домой Пашка вернулся в растерянных чувствах. В этом раунде Ленка его переиграла. Ему не удалось ни пристыдить её, ни заставить почувствовать хотя бы тень раскаяния. Пашка рассказал о своём визите Нинке. Ему было интересно её мнение. Та долго раздумывала прежде, чем что-нибудь ответить.

– Паша! – наконец, осторожно начала она. – А ты попробуй на секунду представить, что написать опровержение тебе захотелось самому, а не по совету сестры. Ведь это на самом деле разумное решение. Подавать на Елену в суд ты наверняка не станешь. Я даже не уверена, что по закону ты можешь подавать иск от имени покойного отца. Тебе же главное – отмыть от грязи его имя. Значит, единственный реальный способ – побить соперника его же оружием. И тогда твоя совесть будет чиста. Ты сделаешь то, что мог и посчитал правильным. А как рассудят люди, уже не в твоей власти. Так зачем терзать себя мыслью, что эта идея пришла к тебе в голову не сама, а с подачи этой твоей Меламед?

Пашка не мог отделаться от ощущения, что оказался в ловушке. И Ленка, а теперь Нинка формально были совершенно правы. Но почему же от этого у него становилось так противно на душе?

– Как ты не хочешь понять, Нинок. Мне предлагают написать книгу для издателя, который перед этим постарался ославить моего отца, – сердито сказал он. – И как, ты думаешь, я буду себя чувствовать, когда понесу ему рукопись, если мне при этом хочется задушить его собственными руками?

Нинка села Пашке на колени и, обняв за шею, мягко проговорила:

– Смотри, у тебя на столе стоит компьютер. И, в принципе, любой человек, хороший или плохой, посетивший твой дом, может на нём что-нибудь напечатать. Ты разве будешь сердиться на компьютер, если на нём что-то напечатает плохой человек? Издатель – посредник. Он сам текст не придумывает. А твоё опровержение, когда ты его напишешь, может, наоборот, стать для него своего рода искуплением греха – выпуска книги твоей сестры.

С такой стороны Пашка над этим не задумывался.

– И потом подумай, – добавила Нинка, – разве у тебя есть другое издательство, готовое тебя напечатать? Ты ведь не Акунин и не Лукьяненко. Очереди книжных редакторов у твоей двери не наблюдается.

Пашка усмехнулся.

– Это уж точно. Но ты говоришь так, будто книга готова, осталось только взять и кому-нибудь отнести. А я ведь не писатель. И как подступиться к книге, не знаю.

Нинка обняла его крепче и поцеловала.

– Конечно, ты не писатель. Ты – орангутанг. Но очень милый и умный. И ты бросишь капризничать и сядешь за компьютер. А если попробуешь и не получится, тогда и будешь ныть, что не умеешь. Твоя сестра тоже литинститут не заканчивала, а ничего, сподобилась.

Как ни удивительно, работа Пашку увлекла. Вначале он боялся, что втянется в обличение каждого факта лжи, и вместо книги получится подобие иска о клевете, но, рассудив, что нет смысла вступать в полемику с Ленкой, решил просто написать историю про папу и маму. Про то, как отец встретил свою Настеньку и полюбил её. Про то, как хранил ей верность. Про то, как ради заработка хватался за все роли, даже самые дурацкие, только чтобы дома был достаток, и Настенька ни в чём не нуждалась. И не потому, что она были избалована и требовала от него деньги, чтобы удовлетворить свои капризы, а потому, что для него она была королевой, и иного образа жизни, кроме как королевского, он для неё не видел. Про то, как работал ещё больше, когда она была беременна, а потом родила его, Пашку, чтобы у них было самое лучшее питание, а к новорождённому сынишке приходила няня и давала Настеньке несколько часов отдыха. Если они ехали в санаторий, то только в самый лучший, и сумма, которую приходилось платить «сверху», не заставляла озадаченно чесать в затылке. А ещё Пашка написал, как после сильного послеродового кровотечения, чуть не унёсшего Настеньку в могилу, она долго боялась заводить второго ребёнка, хотя и сама, и Григорий ужасно хотели ещё одного, неважно кого, но лучше девочку, чтобы была похожа на маму. И прошло целых девять лет, когда Настя решила рискнуть, и родилась любимая всеми Леночка, куколка и умница. А ещё Пашка рассказал, как ему было обидно, что родители, отдав всё внимание дочке, не замечая это, его забросили и предоставили самому себе. Но он в итоге только выиграл, потому что приучился к независимости и самостоятельности. А ещё Пашка с юмором описал чуть ли не панический страх родителей, что с Леночкой что-нибудь случится, и бесящий повзрослевшую Леночку контроль за тем, куда и с кем она идёт и когда возвращается. Со смехом Павел поведал о нешуточной, чуть было не проигранной им борьбе, которую ему пришлось вести с родителями, когда они пытались навесить на него обязанность встречать их красотулю из школы, хотя за ней и так вполне надёжно приглядывали её ухажёры. И вышла у Пашки книжка чуточку сентиментальной, одновременно и весёлой, и грустной, а в целом хорошей. И любому читателю становилось ясно, что в доме Залесских о каком-либо разврате и речи быть не могло. Павел только в нескольких словах в конце сочинения написал, что его история в корне отличается от той, которая была написана сестрой, и он оставляет за читателем право решать, на чьей стороне правда.

* * *

Алексею было кисло. Он глупо попался. Даже не просто глупо, глупейше. Надо же было ему, добропорядочному и обеспеченному джентльмену, уподобиться старпёрам, воображающим себя бонвиванами, и попасть в примитивную ловушку, в которую может угодить разве что дубоватый нувориш из какой-нибудь Туймазы. На старости лет клюнуть, как пацану, на эту куклу-неваляшку, прелести которой только и состоят из смазливой мордашки и ладной фигурки, и которая к тому же оказалась ещё той «валяшкой». У него же есть Лена. Красавица Лена, которая, хоть и не юна, но могла заткнуть за пояс любую малолетку. Во всём. В том числе и в сексе. Так какого дьявола ему приспичило связаться с этой so-called «непорочной невинностью»? Леночке до этого он никогда не изменял. У них же была такая крепкая и дружная семья. Как он решился поставить её благополучие под угрозу? Уж кто-кто, а Алексей-то хорошо помнил растерянность и охвативший его гнев из той, прежней жизни, когда узнал, что первая жена, мать его сына и дочери, много лет изменяла ему с соседом по подъезду. И ещё нахально потом заявила, что тот, по крайней мере, не такой святоша. А Меламеду даже пришлось проводить генетическую экспертизу, чтобы исключить вероятность того, что воспитывает чужого ублюдка. Но, слава богу, обошлось.

Алексей и раньше-то брезгливо относился к знакомым, практикующим внебрачные связи, стараясь ограничивать контакты с ними только интересами бизнеса. А тут, как ни крути, шлюхой оказалась его собственная жена, хранительница очага. Спутница жизни человека, который в вопросах, касающихся секса, всегда был строг. Даже когда был молод, не ухаживал за девушками, если не брал в расчёт возможность последующей женитьбы. Иначе и быть не могло. Так его учила мама. А она всегда была права. И, кстати, предостерегала его жениться на Валентине, его первой супруге. У той ведь до него был почти двухлетний роман с каким-то женатым доктором, который обещал развестись ради Вали, но обманул.

А в этот раз во всём виноватым оказался он сам. Допустим, он мог бы простить себе эту историю с Наташкой, если б ею капельку увлёкся. В конце концов, он же тоже не ангел. И, честно говоря, у него до Наташки уже чуть-чуть не случилось это с секретаршей Евгенией Романовной. Но он сдержался. Да и не так уж намного Евгения была моложе Лены. С Наташкой – другое дело. Сорвался Алексей, что ни говори. Но с кем не бывает. Хотя, естественно, ни о какой длительной связи и речи быть не могло. Максимум, ещё пара-тройка свиданий. Пора и честь знать. Arrivederci Roma. Денег, конечно, пришлось бы отстегнуть, да и ладно. Дело не в том. Худо было то, что его, как модно сейчас выражаться, развели на пальцах, как маленького. Наташка ту их единственную злосчастную встречу сняла на видео и передала Лене. А это катастрофа. Мало того, что жена, как выяснилось, подвергалась насилию со стороны отца и брата, о чём Алексей узнал недавно из её же книги, так и муж оказался ничуть не лучшим похотливым потаскуном.

Теперь ему грозил развод. Лена так и сказала. Значит, прощай, их совместные вечера, которые они любили коротать, гуляя по бутикам и вечерним улицам Москвы, прощай, путешествия по городам мира, посещения известных музеев и ресторанов, прощай, её нежный поцелуй по утрам и традиционные слова «доброе утро, милый», а главное, прощай, её роскошная грудь и упругие горячие бёдра. Впрочем, для полноты картины следует признать, что на все эти приятные вещи в последнее время стало оставаться всё меньше времени. Как выяснилось, духовные и телесные утехи супружеской жизни не шли ни в какое сравнение с всепоглощающим восторгом, который охватил новоиспечённого дедушку с рождением внучки. Его чувства даже близко не были похожи на то, что он испытал, когда рождались его собственные дети. Из тех времён он только смутно помнил, что, когда родился первенец, сын, и его привезли из роддома, то в первую бессонную от его ора ночь, Алексей с ужасом думал: и это наказание будет продолжаться изо дня в день ещё долгие месяцы?.. А теперь, наоборот, он с гордостью ощущал, что нужен не только как копилка денег, а как дедушка. И, в первую очередь, он был нужен внучке Викочке, и только ей, а не как раньше жене был готов посвятить каждую свою свободную минуту.

Вообще-то сам развод пугал Алексея даже меньше, чем он сам ожидал. В конце концов, он уже немолод и знал, что без постоянной женщины в статусе супруги проживёт. Наташек и других матрёшек, на худой конец, в любом значении этого выражения, на его век хватило бы. Если бы не одно «но». Брачный договор. В нём фигурировал пункт, касающийся условий расторжения брака в случае измены одного из супругов. По иронии судьбы этот пункт был внесён в первую очередь как предупреждение Елене. Но попался в ловушку договора сам Алексей, который и думать позабыл о нём. А ведь по нему в случае развода придётся выплатить Лене кругленькую сумму, которая, хотя и не смертельно, но больно ударит по его финансовому состоянию. Этого Алексей совсем не хотел, хотя отчётливо понимал, что козыри в виде видеозаписи находятся в руках жены. Бедолага и не подозревал, что услуги Натальи (вообще-то на самом деле – Светки) обошлись Ленке, придумавшей и воплотившей эту интригу, весьма недёшево.

* * *

Как ни удивительно, но придирчивым цензором и «подгонялой» Пашки была его сестра. Она настаивала, чтобы он не жалел чёрных красок, описывая её образ. Чтобы читатель к последним страницам истории семьи Залесских испытывал к ней если не презрение, то уж точно неприязнь. Павел смеялся и говорил, что хоть она и сучка, но мелковата, чтобы он стал демонизировать её персону. Ерундовый прыщик она, Ленка, на личности отца. Так оно в книге и выходило. Брат, хотя и относился к ней с большой долей иронии, но всё-таки по-своему любил и все её выкрутасы оправдывал дурным бабским характером.

Раздражало же Пашку то, что Ленка не давала ему расслабиться. Была бы его воля, писал бы он спокойно, в охотку, что говорится, без напряга. Но сестра буквально стояла над душой. Нинка удивлялась странному, противоестественному союзу этих двоих. Ведь они многие годы общались, как два ощетинившихся, готовых к драке кота. И, по логике вещей, должны были бы и сейчас враждовать. Но этого не наблюдалось.

Ленка продолжала Пашку подгонять. Она говорила, что в сентябре будет сорок лет со дня выхода ленты «Последний стрелок», где их отец сыграл главную роль, и её опять запустят в кинотеатрах и на телевидении. Снова будет подогрет интерес к актёру Залесскому. Это для издательства самый подходящий момент выпустить в свет диптих.

Павел даже стал меньше пить. Раньше после работы он никогда не отказывал себе пропустить несколько рюмочек, и мудрая Нинка смотрела на это сквозь пальцы. Но теперь он понял, что алкоголь серьёзно влияет на способность концентрации и умение ясно излагать мысль не бумаге, точнее, на экране компьютера. Хотя первое время ему, наоборот, казалось, что выпивка раскрепощает фантазию и пишется легче. Но когда он потом перечитывал написанное, то стыдливо хихикал и стирал текст.

В августе книга была готова. И Пашка с Ленкой поехали в издательство подписывать договор. Тут-то и начались разборки, как в дальнейшем делить гонорар. Текст брата был на треть короче сочинённого сестрой, и та требовала, чтобы выплаты были пропорциональны количеству страниц. Пашка же, больше из вредности, чем из желания получить больше, настаивал, что гонорар надо делить поровну, потому что диптих продаётся как единое целое. Более того, он напомнил, что продажа Ленкиной книги оказалась далеко не столь выгодной, как предполагалась, иначе бы они не обратились к нему. В результате Пашка победил, а Ленка обозвала его сволочью.

Благодаря рекламной кампании, подогревшей интерес к скандалу, диптих распродавался хорошо и даже был выпущен дополнительным тиражом. Прекрасно шли дела и в Штатах. Пашка с Ленкой подписали договор с издательством о переводе книг и исключительных правах издания, которое даже изменило своей традиционной теме, публикации книг по военной истории. Может, сказался экономический кризис. Американцам пришлось, так сказать, сделать хорошую мину при плохой игре и написать предисловие. В нём говорилось, что компания не собирается отказываться от книг на военные темы, но вынуждена напечатать диптих как предостережение тем, кто пытается очернить имена героев, завоевавших победу во второй мировой войне, а также, что не менее отвратительно, имена тех, кто средствами искусства пытался и пытается донести до простых американцев память о подвиге их отцов и дедов. А особенно печально то, посетовали янки, что такая тенденция стала наблюдаться, в первую очередь, в России, стране понёсшей от фашистов огромные потери. Грязь на именах актёров, создавщих образы героев войны, по мнению издателей, косвенно отбрасывает тень и на их реальные прототипы. Как, если бы, к примеру, Сталлоне обвинили в педофилии, то его Рембо или Рокки стали бы для зрителя намного менее привлекательными. Вот такая фенька. Но для доверчивых американских обывателей вполне съедобная.

Выход в свет диптиха ничего, кроме головной боли, Пашке не принёс. Конечно, было приятно ощущать на себе внимание и читать положительные комментарии к его части сборника, но, помимо хвалебных отзывов, ему приходилось знакомиться и с абсолютным неприятием его точки зрения. Часть читателей, не затрудняя себя попытками вникнуть в суть, просто поливала его и отца грязью, как будто мнение его сестры равносильно приговору верховного, чуть ли не божьего суда. Это хотя, с одной стороны, и смешило своей глупостью, с другой, не могло не раздражать. Впрочем, комментарии он вскоре перестал читать: вне зависимости от их направленности они повторяют сами себя. Только иногда Нинка, не пропускавшая ни одной строчки, написанной в его адрес, и реагировавшая куда более эмоционально Павла, заставляла его читать наиболее вопиющие перлы.

Самая смешная ситуация, по мнению Пашки, возникла, когда ему вместе с Ленкой пришлось присутствовать на презентации диптиха. Он вначале даже не поверил, что издатели решатся на такое, потому что было бы по меньшей мере странным увидеть авторов, сидящих за одним столом, поскольку, по версии одной части читателей мужчина был насильником, а женщина жертвой развратных действий, а, по мнению других, баба была клеветницей, а мужик жертвой оговора. Правда, рассадили их с Ленкой по разным столам в противоположных углах. Но идея себя оправдала. Пришло много народа, и дело чуть не дошло до драки. А в итоге к обоим авторам выстроились две очереди читателей, желающих получить кто от брата, а кто от сестры автограф на книге. Впрочем, были и те, кто выстаивал две очереди и то ли всерьёз, то ли ради хохмы обзаводился обоими вариантами авторских подписей. Хотя от Пашки в принципе было проку, как от козла молока. Если Ленка что-то импровизировала и подписывала книгу в зависимости от настроения и личности обратившегося, то Павел отделывался от всех стандартным «С уважением от автора».

Положительным моментом было то, что приблизительно через полгода Павел почувствовал, что написанная с натугой книга принесла ему если не славу, то приличные деньги. На них можно было какое-то время жить, не горбатясь ради заработка. Впрочем, Пашка бездельничать не любил и только чисто теоретически во время приступов хандры подумывал о том, чтобы отвалить куда-нибудь на год-два с Нинкой или, если госпожа Богуславская не согласится сделать перерыв в карьере, с какой-либо другой, более покладистой бабой. Хотя было бы предпочтительнее всё-таки поехать с Нинкой.

* * *

Пашка блаженствовал. Нинка уехала куда-то в русскую глухомань на съёмки очередного псевдоисторического сериала о лапотной России. Павел какое-то время мог свободно отдохнуть и расслабиться. Нинка, конечно, отличная баба, но всё хорошо в меру, а в связи с Пашкиной книжкой у неё, похоже, что-то переклинило в голове, и она начала его убеждать, что он и в самом деле писатель и вовсе не должен почивать на лаврах, а писать и писать дальше. А на хрена ему, специалисту по компьютерам, чувствующему себя вполне уютно в мире информатики, ещё и эта обуза. Да, у него действительно оказался хороший слог, но разве этого достаточно? Писателю есть что сказать. А одних воспоминаний для этого мало. Он когда-то прочитал, что практически любой грамотный человек способен написать за свою жизнь вполне приличную книгу, но это не делает его писателем. И с этим Пашка был совершенно согласен.

…Кто-то позвонил в дверь. Павел раздумывал, открывать или нет. Он никого не ждал, случайные гости его абсолютно не интересовали. Сидеть одному и пить джин с тоником было в сто раз лучше. Но кто-то был упрям и продолжал трезвонить. Пашка с любопытством выжидал, когда же у этого доставалы кончится терпение. Ведь, по логике, он давно уже должен понять, что дома или никого нет, или его визит не к месту. В конце концов, Павел мог быть в ванной, спать или заниматься сексом. Наконец, дверь оставили в покое, и Пашка удовлетворённо хмыкнул. В этот момент затренькал мобильник. Павел, отхлебнув хороший глоток джина, соблаговолил ответить.

– Тебе что, лень поднять задницу и открыть дверь? – услышал он раздражённый голос сестры.

Пашка матюгнулся и, как на казнь, пошёл впускать Ленку. Надежды на хороший спокойный вечер в обществе Бахуса развеялись, как дым. Всё-таки не попробовать отстоять своё гражданское право на законный отдых Павел не мог и, открыв дверь, загородил сестре вход.

– Чего тебе надо, клеветница?

Ленка, не отвечая, молча отодвинула его в сторону и прошла внутрь.

– Ага, – удовлетворённо констатировала она, увидев бутылку, – братишка, как и ожидалось, в своём репертуаре. А где же твоя сожительница-кинозвезда? Куда она смотрит?

Пашка рассердился.

– Тебе-то какое дело? Ты вообще, что, белены объелась? С чего вдруг пришла ко мне изображать мамочку?

Ленка рассмеялась.

– Дурачок, успокойся. Как бы плохо ты ко мне не относился, а всё-таки я практически твоя единственная родня. И каким бы балбесом и пьяницей я тебя не считала, всё же я – твоя сестра. А цирроз печени – неприятная штука.

Пашка веселье не поддержал. Честно говоря, после совместной работы с Ленкой над книгой он не мог отделаться от угрызений совести. Ему почему-то казалось, что в чём-то, несмотря на справедливость и своевременность написанного, память родителей он предал. И само его решение не по собственной инициативе, а под влиянием Ленки написать книгу-опровержение казалось теперь… ненормальным. Задним числом жалел он и о том, что только способствовал рекламе её произведения. Ведь клевета всегда звучит громче и достовернее правды, которая просто в силу своей сущности обыденна, а поэтому неинтересна. Да и слышат её только единицы. Поэтому после того, как диптих вышел в свет, и необходимость в прямом общении с сестрой отпала, Пашка не видел никакой причины продолжать с ней отношения. Обиду, нанесённую ею чести их родителей, он не простил.

– Ты мне здесь языком-то не мели. Говори, что надо, и уходи, – раздражённо бросил он.

– Да, Пашенька, – умильным голосом промурлыкала Ленка, – бог с тобой. Не злись. Если хочешь, можешь рассматривать мой визит как первый шаг к восстановлению дипломатических отношений. Я ведь не прошу тебя, чтобы ты меня любил. Не хочешь, так и не люби на здоровье. Просто зачем, чтобы страдали и другие люди?

Пашка удивлённо посмотрел на сестру.

– Какие такие люди?

– Всё-таки ты впрямь дурачок. Впрочем, как и все мужчины. А про Борьку ты забыл? Про своего племянника?

Пашка и в самом деле про Борьку забыл, а ведь, кроме Ленки, он оставался его последним кровным родственником. Не то чтобы он его особо любил, но всё-таки, признавая факт его существования, хочешь не хочешь, выделял племянника среди остального населения земного шара. Мальчишка он был хороший, и Павел всерьёз считал, что, если он сам так и не обзаведётся детьми, то Борька станет его наследником. Но не съехидничать в связи с этим в адрес Ленки не смог.

– Ты уже начала беспокоиться, как бы я сыночка твоего не лишил наследства? Не рано ли об этом? Я, если водка не погубит, могу протянуть ещё много лет, да ещё и собственных детишек наделать.

– Боже упаси, Пашенька, – даже всплеснула руками Ленка. – О каком наследстве ты в твои годы говоришь? У тебя ведь, можно сказать, только жизнь начинается. Я имею в виду совсем другое. Ведь Борька тебя любит и с удовольствием с тобой встречается. Но ведь дети всегда хорошо просекают ситуацию. И то, что мы ведём себя друг с другом, как кошка с собакой, вряд ли укроется от его внимания. Вот я и хочу, чтобы, по крайней мере, внешне между нами, оставшимися Залесскими, всё выглядело благопристойно.

– Ах, благопристойно, говоришь, – Пашка саркастически усмехнулся. – А что будет, когда сын прочитает твой перл, из которого узнает, что его дядя и дедушка – растлители малолетних?

Ленка помолчала, и на её лице неожиданно появилось безмятежной выражение.

– Боря – уже большой мальчик и всё понимает. И я дала ему наш диптих прочитать.

Пашка от такой новости аж зашёлся кашлем.

– Ты дала ему эту свою гадость прочитать? – возмущённо воскликнул он. – Ты о ребёнке хоть подумала?

– Я думаю о нём больше, чем ты можешь себе представить, – резко ответила Ленка.

– И что же ты ему в итоге потом наговорила? Как объяснила, что мама и дядя написали абсолютно разные версии одних и тех же событий?

– И снова ты, Пашенька, дурачок, – притворно тяжело вздохнув, сказала Ленка. – Разве ты в свои годы до сих пор не додумался, что иногда самый лучший способ решить проблему – не увиливать от неё, а сказать правду. А я так и объяснила сыну, что маме и дяде Паше надо было заработать, вот они и придумали эту историю с двумя книгами. А теперь благодаря этому у Бори новый компьютер и скутер. Поверь, современные дети такие вещи соображают очень быстро. Так что племянник вряд ли будет опасаться тебя как потенциального педофила.