Za darmo

Метаморфозы греха

Tekst
Oznacz jako przeczytane
Czcionka:Mniejsze АаWiększe Aa

– Да похер на звонок, я всё равно доделаю, – и «Шерхан» не напрягаясь сделал семь раз, по окончании чего спрыгнул и поинтересовался:

– Слышь, Витька, чё щас за урок?

– Физра. Надо идти, ещё переодеться нужно, – промямлил Витька. Все неспешно двинулись ко входу. Как только они вошли, навстречу им вышли из столовой Настасья Филипповна и Никодимов.

– Привет, жопастая, – поприветствовал Ковалевскую юный джентльмен.

– Ну привет, кусок перекаченного мяса, – она приблизилась к нему и отвесила такую сочную пощёчину, что треск отразился от стен эхом. Удивились все, даже сама Настасья Филипповна.

– Неплохо, мать. Чё, качаешься? – раскрыла в удивлении рот жертва отрицательной селекции.

– Да, качаюсь.

– Продолжай дальше, у тебя неплохо получается.

И предводитель вместе со свитой и примкнувшими продолжил движение.

– Эй, Надеждинский, тебя я попрошу остаться, – все снова в удивлении остановились и с любопытством обернулись.

– Пошли отсюда, здесь слишком много любопытных, – они втроём с Никодимовым двинулись прочь от остановившихся. Те, в свою очередь, поспешили в раздевалку.

– Настасья Филипповна, я весь внимание, – ожидающе молвил Надеждинский, и они остановились подле лестницы на второй этаж.

– Значит так, Надеждинский, дело вот в чём. Ты на физру идёшь? – спросила Настасья Филипповна.

– На сегодня поход в обетованные земли я не планировал, – удивился вопросу Семён. Однако сделаем небольшое лирическое отступление.

С самого детства он возненавидел уроки физкультуры, почитая их пустой тратой жизни на фрикцию костей друг об друга. К физической культуре как таковой Надеждинский относился с равнодушием. Справедливости ради, всё же признавая за ней полезное воздействие на организм. Ненависть распространялась непосредственно на уроки. Соль проблемы заключалась в том, что учебная программа рассчитывалась на усреднённого человека, поэтому кому-то она давалась легко, а людям вроде него сквозь зубы. Поначалу он старался быть как все, однако постепенно осознал потребность в индивидуальном подходе. В первое время его жалели, скидывали норму, но с переходом в пятый класс и сменой учителя поблажки прекратились. И тогда Семён пытался преодолеть себя, и снова к нему пришло осознание простого факта, что выше головы не прыгнуть. Таким образом узник совести довёл себя к началу второй четверти девятого класса, когда полностью забросил физкультуру, проводя высвободившееся время в светских беседах с Настасьей Филипповной. Иногда к ним примыкали Никодимов и Чистоплюев, но всё чаще они коротали минуты ожидания вдвоём. Ещё одним обстоятельством, обеспечивавшим подобное времяпрепровождение, являлось участие Виктории Игоревны. С наступлением конца четверти или года, Виктория Игоревна совершала обход по коллегам дабы договориться насчёт оценок для нескольких человек. Этими несколькими человеками были: две зубрилы с первой парты, Настасья Филипповна и Надеждинский, то есть те, кто претендовал на красную корочку. Как ни трудно догадаться, последний из них вызывал наиболее ожесточённые споры, и у коего перманентно имелись проблемы с английским языком, географией и физкультурой. С первыми двумя дела решались проще, ибо под опекой у означенных аналогично имелись лица, лелеявшие мысль о красном аттестате. И которым как назло мешала химия Виктории Игоревны. А вот с физкультурой такой фокус не проходил по причине, во-первых, отсутствия данных лиц, и, во-вторых, на уроки английского и географии Надеждинский хотя бы ходил. В итоге он почти смирился с мыслью, что красной картонкой придётся пожертвовать, правда, надежды на красноречие Виктории Игоревны его всё же не покидали.

Меж тем трио успело подняться на второй этаж в тот самый коридор, в аппендиксе которого проходил урок информатики. В урочное время в нём как правило никто не заявлялся, поэтому на роль подполья он подходил на все восемьдесят процентов. Прогульщики опустились на скамейку, и Настасья Филипповна рассказала причину своей загадочности:

– Итак, Артемончик мой, смотри, чем мамочка сегодня будет тебя баловать, – она достала из сумки бутылёк с перекисью водорода.

– Это что, H2O2? – удивился ещё больше Надеждинский.

– Да, H2O2, она же перекись водорода, но непростая. Понюхай, и всё поймёшь, – он недоверчиво взял бутылёк и принюхался. Пахло отнюдь не перекисью.

– Это что, самогон? – удивление Семёна переступило все границы.

– Не просто самогон, а дедушкин первач. Меня вчера пригласили на дегустацию, и для тебя я смогла добыть пару капелек, – Надеждинский сглотнул слюну и тут же проявил скепсис:

– Закуска есть?

– Есть вот это, – Настасья Филипповна из сумки следом достала целлофановый пакетик с кусками свежего кокоса.

– Первач и кокос, чего ещё желать для счастья?

– Только чур я первая, – Настасья Филипповна взяла в правую руку бутылёк, – ну, Сёмга, давай за нас, за натуральных! – и сделала большой глоток. Её левая рука потянулась к кокосу, но собутыльник немедленно пресёк надругательство над обычаем, объяснив, что первую не закусывают. Тогда она взяла его за уши и занюхала сальными волосами.

– Твой черёд, Семка. Хотя дай я тебя лучше пощелкаю, – хозяйка самогона громко засмеялась, однако Никодимов поспешил её урезонить. Тогда же второй отличник принял пузырёк, выдохнул и выпил два глотка, сморщившись и занюхав кулаком.

– Добре, сынку, – втягивая воздух, похвалил «батька» собутыльницу. Приятный жар растёкся от глотки по пищеводу, в голову ударила кровь.

– Владислав, ваша очередь, – обратился Семён к наблюдавшему за распитием первача Никодимову.

– Я не пью.

– Правильно. Предлагаю выпить за трезвость, – произнося тост, он встал и поднял бутылёк аки Гэтсби из одноимённого фильма с Ди Каприо, скривив ту же довольную гримасу.

– Теперь вы, Настасья Филипповна, примите этот кубок как рыцарь короля Артура. За короля! – вырвалось у него изо рта, попутно перемалывавшего кокос. Лицо его приняло выражение, будто бы он целиком съел лимонную цедру.

– Всё-таки, Настасья Филипповна, кокос лучше нюхать, чем закусывать им самогон, – назидательно пустился проповедовал рыцарь короля Артура, будто бы сам был королём или как минимум волшебником Мерлином, который из свинца получил чистый спирт. Во время побудительных речей слева послышался стук женских каблуков.

– Настасья Филипповна, это мавры, пройдёмте в замок, будем держать осаду. Иначе нам будет полная Реконкиста, – заверил Надеждинский, указывая на мужской туалет. Они свернули поляну и затаились в мужском туалете. Прекрасная треть компании громко засмеялась, из-за чего Никодимову пришлось заткнуть ей рот ладонью.

– Лапы убери, чудовище, ты ещё не превратился в прекрасного принца, – негодовала представительница «слабого пола», отвешивая неслабые тумаки пленителю.

– Тихо, деточка, ты тоже далеко не принцесса.

– Да кто ты после того, как оскорбил женщину? – с ударением на каждый слог проговорила «женщина».

– Если не рожала, то не женщина, – продолжал дразниться Никодимов.

– Ладно, нерожавшая женщина, – передразнила тон пленителя особа нерожавшего пола.

В то же время в коридоре загремел стук каблуков, только в обратном направлении. Когда стук полностью затих, странная компания покинула убежище. Вместе с ней из сумрака воспряла духом ужасная вонь обоссаных полов. Не успела троица занять прежние позиции, как они вновь услышали стук, и из-за угла показалась Татьяна Юрьевна:

– Вот значит кто в туалете шумел. Я-то думала, опять канализация засорилась.

– Мы вас тоже рады видеть, – парировал Надеждинский.

– Почему не на уроке, архаровцы?

– Нас отправили в засаду на прогульщиков, так что мы технически выполняем задание партии, – отчитался начальник засады.

– Какой у вас сейчас урок?

– Физкультура, – громко икнула Настасья Филипповна.

– Пойду-ка я узнаю насчёт этой инициативы.

– Только вы идите сразу к Ирине Петровне, так как инициатива покамест секретная. И спрашивайте про антипрогулочный патруль, пароль берёза-217, – Настасья Филипповна еле сдержала смех.

– Теперь я точно пойду узнаю и про засаду, и про патруль, – Татьяна Юрьевна напоследок удивлённо оглянула компанию и пошла прочь.

– Почему берёза-217? – полюбопытствовала охмелевшая, хохоча в голос.

– Берёза – это сама Иришка, потому что у неё недавно появились какие-то чёрные пятна, а 217 – номер её кабинета, – все трое захохотали так, что из кабинета вышла учительница младших классов.

– Вы почему не на уроке? – стала возмущаться она.

– Мы в патруле, – усмехнулся начальник патруля.

– В каком это ещё патруле?

– В анти-про-гу-лоч-ном, – по слогам выговорила Настасья Филипповна.

– Класс и фамилии, быстро, – буквально приказала учительница.

– Тринадцатый «В», моя фамилия – Монте-Кристо, фамилия этого господина – Ришелье, прекрасную даму зовут Мария-Луиза.

– Хватит! Я иду к директору.

– Замечательно! Пароль – берёза-217, – ошарашенная ответами далеко немолодая женщина поспешила в указанном направлении.

– Сейчас же, господа и дама, прошу вас вернуться к поглощению C2H5OH. Итак, Настасья Филипповна… А почему я вас всё время называю Настасьей Филипповной? Давайте я буду называть вас Санчо Пансой.

– Давай.

– Итак, Санчо Панса, предлагаю выпить за ветряные мельницы. На брудершафт, – местный Дон Кихот завёл руку за руку Санчо и сделал три глотка.

– Апостол Павел, испей крови господней, – обратился обрусевший Дон Кихот к Никодимову.

– Я же не пью, – отговаривался тот.

– Конечно, не пьёте… Тогда ты, Мария Магдалина, приложись губами к Граалю – опьяневшая Мария подняла осоловевшие глаза на оратора, засмеялась и опустошила пузырёк до дна, после чего открыла рот, словно съела красного перца и закинула в него остатки кокоса. За сим занятием никто не заметил появления среднего роста женщины в годах, лицом похожей на мать-мартышку из старого советского мультфильма, с фиолетовыми волосами и в спортивном костюме.

 

– Ага, вот они где, неуловимые, – засветила она золотыми коронками перед почтенной публикой.

– Смотрите, благодетельница наша, мать Тереза, в костюме. Неуловимые мстители, я надеюсь?

– Неуловимые прогульщики, а пятёрки ты от меня не дождёшься, Надеждинский. На-ко тебе, фигульки на рагульки, – пожилая женщина, снова излучая свечение изо рта, показала заклятому врагу кукиш.

– Это мы ещё посмотрим. Ответьте лучше, как вы нас, собственно, нашли? – немного смутился, но быстро опомнился Семён.

– Птичка напела, – съехидничала пожилая дама.

– Я вам, Светлана Александровна, как Сальери Моцарту скажу, что пошли бы-ка вы лучше на ху… художественную выставку. Или на… приём, к психиатру, али друзей бы завели, раз вы уже с птицами общаетесь.

– Слушай сюда, пацан, если вы сейчас же не пойдёте на урок, я всем поставлю двойки. Я понятно объясняюсь? – сурово предупредила Светлана Александровна.

– Понятно. Ладно, дамы и господа, бал окончен, время топать на урок, – Надеждинский печально подвёл черту под неудавшимся прогулом.

Светлана Александровна Свисткова пользовалась репутацией педагога не очень умного и очень, скажем так, «своеобразного». Сей факт активно выражался в выступлениях перед публикой, смысл которых заключался в пересказе конспиралогических сюжетов о заговоре кофейных магнатов против чайных, мировом правительстве рептилий, об отрицательном влиянии микроволновых печей на потенцию и прочем «материале», забор которого производился вечерами у телевизора. Особое удовольствие у зрителей вызывала подача «материала», когда «срыв покровов» производился на серьёзных щах и маниакальной уверенностью в излагаемом. Иногда неблагодарные слушатели справлялись о психическом здоровье рассказчицы, что тотчас пресекалось жалкими попытками иронизировать над «слепцами, собственным неверием аки агнцам, идущим на заклание». Вызвать они могли единственно ответную иронию, переходящую в неприкрытый сарказм. Что побуждало давно немолодую и во всех аспектах опытную женщину вести пропаганду сего мысленного мусора? Врождённое слабоумие, маразм, протест против мнений света или бесповоротный отрыв от реальности и замыкание в себе? Возможно. Правда, наиболее простым объяснением, пожалуй, будет осознание факта одиночества Светланы Александровны, посему такие перфомансы проводились в целях привлечения внимания, так ей не достававшего.

В рок-н-рольном темпе победившая и проигравшие дошагали до коридора на первом этаже, ведшим к спортзалу, библиотеке и столовой, но двигались они не поглощать холодный эрзац-рис, почитывая потрёпанный томик Чехова. Нет, шли они в помещение с высоким протекающим, как крыша Светланы Александровны, потолком и низким мнением учеников о кривых деревянных полах. Когда все четверо вступили в «спортзал», массы рефлексивно повернули головы. Надеждинский с неловкой улыбкой помахал им рукой, окончательно захмелевшая Настасья Филипповна перемещалась вперёд исключительно благодаря поддержке Никодимова, а Светлана Александровна свернула к установленной перекладине. На ней поочерёдно крутили па Каравайный, чья свита в составе трёх персон располагалась тут же на скамье. Вместе с ними полировали лакированную доску Фалафель и Чистоплюев. Прочие ждали своей участи, или как женская часть симулировали наличие хоть какой-то деятельности. Настасья Филипповна вальяжно ввалилась в апартаменты женской раздевалки, Семён и Влад вошли в филиал убожества, в противовес носившего имя «мужской раздевалки».

– Владислав, меня штормит, поэтому моё появление на этом… манеже, амфитеатре человеческого сластолюбия может закончиться печально, – поделился переживаниями Надеждинский, стягивая с себя штаны.

– В чём проблема, не занимайся, сядь на лавку или отпросись. Лично я собираюсь остаток урока провести на лавке, – недоумённо ответил Никодимов.

– Вы, наверное, меня неправильно поняли. Я отличник, может быть, липовый, может быть гречишный, но отличник. А если сяду… хотя бы и на скамью, то эта страшная, то есть странная женщина поставит мне двойку. В мои планы подобный поворот сюжета не входит.

– Моё дело – предложить, твоё дело – отказаться.

К концу их короткого разговора Надеждинский успел переодеться в «спортивную форму», состоявшую из футболки, спортивных штанов и кроссовок. Они вышли в свет и направились к лавке, на которой уже сидела Настасья Филипповна. Никодимов присел рядом, когда его спутник остался в стоячем положении. Тут же возле них очутилась Светлана Александровна и попыталась проявить посильное участие:

– Чё опять сидим? Двоек вам мало? Так это легко исправить.

– Лично у меня справка о наличии непреодолимых обстоятельств относительно физических нагрузок, именно катаракты, мешающей мне оперативно, а главное трезво, – Настасья Филипповна икнула, – оценивать обстановку.

– Я чувствую недомогание, поэтому не смогу заниматься, – Никодимов картинно сложил руки на животе и нагнулся вперёд.

– А ты, бракованный, что придумаешь?

– Послушайте сюда, погибшая вы женщина, свою низменную лексику оставьте на помойке, где вы не имеете чести проживать, и ведите себя как педагог, а не как торговка с рынка.

– Хорошо, я тебе как учитель ученику скажу, иди на перекладину, иначе четверть я тебе не закрою. Пшёл!

В течение экспрессивной речи оратор воодушевился и к концу говорил уже на повышенных тонах. Светлана Александровна немного струсила, из-за чего её последние слова прозвучали неубедительно. Тем не менее нерадивый ученик побрёл туда, куда его послали.

– Физкульт-привет спортивной молодёжи, – поприветствовал он одноклассников.

– Вот и дебильный пришёл, – решил задеть за живое, то есть за самолюбие Каравайный. Свита и примкнувшие заскрипели смехом дабы угодить большому брату.

– Я вам, месье Караванный или как вас там, скажу так, что, если вы не имеете ума, это ещё не значит, что его не имеют окружающие.

– Ты не забыл, с кем разговариваешь, придурок? – изумился «Караванный», не ожидавший подобной смелости.

– Забылись вы, месье Карманный, но ничего, общество не любит забывших своё место зарвавшихся подонков, поэтому скоро оно же вас и скинет с той высоты, на которую вас и вознесло.

– Ничего, мы ещё поговорим, придурок, – смущённо заугрожал Каравайный, завидев приближающегося учителя.

– Надеждинский, время сдавать подъём с переворотом, – напомнила она.

– Русские не сдаются.

– Тогда два.

– Уговорили, для вас я сделаю исключение, – Надеждинский подошёл к снаряду, называвшимся так из-за того, что им можно было кого-нибудь убить. Начинающий акробат сплюнул на руки, растёр и взялся за поперечный прут. Он сделал усилие закинуть ноги на перекладину, но тщетно. Тогда ему решили помочь, закинув ноги за него, когда шея гимнаста упёрлась в железку. Ещё одно движение, и шейные позвонки точно потребовали бы замены. В целях предотвращения печального исхода событий, Семён разжал кулаки и упал на маты. Светлана Александровна с потерянным лицом созерцала мизансцену. Наконец слова слетели с её едва сходившихся губ:

– Ну ты, Надеждинский, конечно, приколист. Я же из-за тебя, сучок, чуть к хозяину на дачу не заехала.

– Куда? – не к месту поинтересовался Фалафель. Впрочем, как всегда.

– На нары, – пояснил Каравайный.

Печально известный атлет отряхнулся и сел на скамейку. Предложения повторить экзекуцию он встретил в штыки. Тогда его насильно взяли за конечности и понесли к злополучному снаряду, однако ему удалось вырваться. В отместку в том числе за предыдущие слова в свой адрес Каравайный пнул неудавшегося гимнаста. Тот повернулся и, отряхиваясь, молвил:

– Когда-нибудь история нас рассудит, пока же радуйтесь, варвары!

И он ушёл. Ушёл к покинутым Никодимову и Ковалевской, напевавшим припев песни «Я на тебе как на войне». Поруганный спортсмен сел с ними, закинул ногу на ногу и занялся любимым делом – размышлениями о судьбе человечества. Через некоторое время к ним вернулась Светлана Александровна и завела откровенный разговор.

– Что, Надеждинский, тяжело тебе живётся?

– Людям вроде меня всегда тяжело живётся.

– Пойми меня правильно, ты, когда поступишь в институт, или куда ты там собираешься, там ведь тоже будет физкультура. Если не научишься здесь, то будешь страдать и там, – он даже не подозревал, насколько эти слова окажутся пророческими. Тогда же ему не хватило сноровки придать им какой-то сокровенный смысл.

– Давай поступим следующим образом, – продолжила Светлана Александровна, – двойку за подъём с переворотом я так и так поставлю, но если ты сейчас сделаешь двадцать жимов пресса на турнике, то рядом я поставлю пятёрку. Как говорится, для компенсации.

Надеждинский сначала посчитал предложение за издёвку, однако осознав сложность сложившегося положения, принял вызов. К тому времени на него обрушилось похмелье в лёгкой форме, и силы постепенно оставляли его тщедушное тело. Семён залез на турник и постарался выполнить свою часть уговора. В первый подход ему удалось сделать четыре раза. Взяв жалостливую ноту, спортсмен поневоле испытал счастье и предложил «разойтись на малом», однако получил отказ. Тогда, изображая нечеловеческие усилия, он с нарочито громкими стонами поднял ноги ещё пять раз, спрыгнул, снова попытал счастья, и всё равно отлуп. Отверженный походил взад-вперёд, мотивируя это тем, что восстанавливает дыхание. Через некоторое время его тело вновь повисло на снаряде, и всячески кривляясь, еле-еле домучило подход в шесть раз. Осталось ещё пять. Пот тёк ручьями. Силы заканчивались, и Надеждинский принял позу распятия. Во имя успеха последнего подхода к делу подключилась сама Светлана Александровна, взявшая мученика чуть ниже спины с целями удержать корпус от раскачивания. Или просто пощупать молодое мясо. На её лице в тот миг читалось сладострастное упоение то ли своей «поддерживающей» функцией, то ли мучениями нелюбимого ученика, то ли всем одновременно. Тем не менее, превозмогая усталость и в целом нежелание находиться в неудобном положении, Семён сделал всё, что от него требовалось и спрыгнул наземь.

– Финита ля комедия, Мэрри Поппинс. Я надеюсь, вы получили то, чего хотели? – самодовольно зашевелились его уста.

– Я получила даже чуточку больше, – с какой-то странной улыбкой ответила Светлана Александровна. Раздался долгожданный звон. Все устало поплелись к раздевалкам.

Жертва физических нагрузок озарила собой стены филиала убожества, где её уже ожидали улыбающиеся лица. Каравайный со свитой издевательски аплодировал, Надеждинский иронически наклонял корпус в поклоне, как делают молодые исполнители во время оваций. Оказалось, что им же был во всех подробностях запротоколирован каждый миллиметр движений маэстро, и все присутствующие с интересом прильнули к экрану. За исключением одного человека, а именно самого объекта любопытства, не любившего смотреть на свою персону по ту сторону экрана. Персона неспешно переодевалась с абсолютно невозмутимой физиономией, но в душе его грело удовлетворение от собственного бенефиса. Вдоволь насладившись зрелищем, свита с хозяином покинула помещение. Когда переодевание окончилось, Семён взвалил амуницию на плечи и в гордом одиночестве побрёл к большой парадной лестнице. Пунктом Б в его нелёгком из-за тонны учебников и пакета с «формой» пути значился кабинет биологии, простаивавший без единой души внутри. Друг всех физкультурников без сил рухнулся на стул. Вчерашние события совместно с сегодняшними на фоне нервной ночи и постепенным отрезвлением отзывались в каждом квадратном миллиметре измученного тела. На него нашла минутная слабость, веки автоматически сомкнулись, но тот, кому они принадлежали, тотчас опомнился и принялся оглядывать пространство. На стенах висели массивные деревянные щиты с изображениями различной флоры и фауны, позади уютно расположилось множество растений, и всё это великолепие освещалось солнечным светом из пластиковых окон. За осмотром достопримечательностей Надеждинский не приметил появления одноклассников – Настасьи Филипповны с кавалерами, или, если перейти на личности, то с Никодимовым и Чистоплюевым. Компания заняла места и занялась обсуждением текущей обстановки. Семён почёл долгом не оставаться в стороне.

– Моё почтение вашему достопочтенному обществу, позволите ли невольнику чести присоединиться?

– А, Санчо Панса, присаживайся, в ногах правды нет, – пригласила Настасья Филипповна.

– Где ж она есть, Настасья Филипповна?

– Надеждинский, заткнись. Все мои мысли испарились вместе с остатками спирта. Давай вернёмся к нашему разговору когда-нибудь никогда, окей? – голова её из-за свинцовой тяжести кренилась набок, глаза смыкались.

– Я-то заткнусь, да кто за вас думать будет и мысли излагать?

– Думай про себя, и мысли излагай тоже, – все замолчали. Чтобы нивелировать образовавшуюся неловкость, Никодимов предложил буквально следующее:

 

– Хотите, я вам видео покажу, где жирный мужик трахает одноглазую старуху в пустую глазницу?

Настасья Филипповна ударила Влада по плечу, но провокатор только дьявольски захохотал ей в лицо, вслед за ним засмеялись двое оставшихся кавалеров. В итоге любопытство победило, и они вчетвером приступили к испытаниям присущих им рвотных рефлексов. За сим занятием их вместе со звонком встретила Надежда Сергеевна Дрозофилова.

Главная, ибо единственная, проблема Надежды Сергеевны заключалась в её обыкновенности, повседневности, ведь не было у неё такой черты, за которую смог бы уцепиться пытливый взгляд прожжённого циника. Невооружённый глаз давал ей лет пятьдесят, вооружённый – около пятидесяти трёх. Одевалась она с претензией на вкус, причём претензией тривиальной, что, впрочем, не отталкивало, правда, и не притягивало. Будучи типичным сангвиником, в учебной практике Надежда Сергеевна не применяла репрессий, вела себя сдержанно, при очевидной наглости могла как отшутиться, так и повысить голос – всё зависело от её расположения (или нерасположения) к конкретному человеку. Надеждинского как объект для остракизма она не интересовала, поэтому их отношения друг к другу не предоставляли зрителям юмористических зарисовок и в целом были скучны до безобразия. Соль процесса заключалась ещё в отсутствии у него искреннего интереса к биологии как таковой, кроме, пожалуй, некоторых специфических анатомических и физиологических тем. Если коротко, то Семён списывал, а Надежда Сергеевна делала вид, что этого не замечает.

Как обычно она поздоровалась с классом, спросила за отсутствующих и приступила к проверке домашнего задания. И только опозданцы могли хоть немного разбавить солью этот пресный водоём.

– Здрасьте, Надежда Сергеевна, можно войти? – необычайно вежливо молвил Каравайный, отчего свидетели несколько опешили.

– О, Каравайный, какими судьбами, потерял чего-нибудь или просто заблудился?

– Учиться пришёл.

– Ого, как бы град завтра не пошёл или торнадо. Ну раз учиться, то заходи. Вы, воробушки, тоже учиться или товарища провожали?

– Учиться, – ответил Фалафель. Вместе с ним учиться или ещё по каким-то нуждам молча вошли Рыбченко и Собакин. Проверка продолжилась.

– Итак, уважаемые девятиклассники, кто нам сегодня расскажет про половое размножение? – посеяла интригу Надежда Сергеевна. Стало тихо как в космосе.

– Лес рук, хоть дрова руби. Ладно, пройдёмся по журналу. Рассказывать нам будет… Влад Собакин.

– Я не буду рассказывать, – не отвлекаясь от телефонной игры, буркнуло задетое самолюбие.

– Давай, Собакин, иначе не рассказывать будешь, а показывать. Сильвупле к доске.

– Я не пойду, – настаивал Влад. Сидевший рядом Каравайный подталкивал и науськивал его, Фалафель экзальтированно кричал, чтобы тот отвлёкся от телефона, но Собакин лишь подальше забился в свою конуру и усиленно отнекивался.

– Почему ты не хочешь идти? – не вытерпела Надежда Сергеевна.

– Да потому что я не хочу рассказывать про эту пошлятину! – крикнул поборник нравственности, лишь раззадорив зрителей.

– А что в этом пошлого? – недоумевала удивлённая женщина.

– Когда люди трахаются, это чё, не пошлятина? – снова на повышенных тонах выразился Собакин, от негодования даже отстранившийся от телефона.

– Ну хочешь, расскажи не про людей, – засмеялась Надежда Сергеевна.

– Нет! – гавкнул, то есть рявкнул Собакин. Публика ликовала.

– Нет так нет, чего орать то сразу. Каравайный, может быть ты выручишь товарища?

– Ладно, разок можно, – он встал и напоследок решил отметиться и на географии, показав Собакину «Москву». Несчастный турист рассвирепел, но ответить на бесцеремонный демарш не смог.

– Короче, у мальчиков есть пися, и у девочек тоже…

– Стоп, стоп, выражайся научным языком, – осадила юношу Надежда Сергеевна.

– Тогда так: у самцов есть пенис, а у…

– Я сказала научным языком, – вновь перебила знатока анатомии раздосадованная дама.

– Чё я такого сказал? – недоумевал Каравайный.

– «Чё» по-китайски знаешь чё?

– Знаю – жопа.

– Ясно всё с тобой, гений китайской словесности, садись на место.

Каравайный под одобрительные возгласы досеменил до места, где его уже поджидала месть за показанные виды. Состоялась месть в виде удара кулаком с какой-то животной силой в живот обидчика, однако последний как назло успел напрячь пресс, и большого вреда нанести не удалось. Месть за месть себя ждать не заставила, и Собакину достался удар в самую нетренированную область, или, если быть точнее, в пах. «Пëс» загнулся и заскулил, и тут же с собачьей быстротой вцепился зубами в плоть злодея мёртвой хваткой. Жора забил со всей пролетарской ненавистью кулаками по спине противника, и с криками: «ах ты, ёбаная псина!» еле отбился. Вся правая рука у него обагрилась кровью. Всё зрелище происходило максимум секунд сорок, из-за чего Надежда Сергеевна успела среагировать лишь в финале, вскрикнув: «ну-ка прекратили немедленно!».

– Сука, ты мне руку прокусил, мне же теперь уколы от бешенства придётся ставить, – причитал пострадавший, отойдя на безопасное расстояние и осматривая рану.

– Я не сука, я кобель, – неуместно пошутил Собакин, злорадно улыбаясь.

– Долбоёб ты, а не кобель, – возбудился Каравайный.

– Ну-ка прекратили выражаться в школе! За угол зайдите и там устраивайте разборки. Так, Жора, иди к врачу, не то действительно занесёшь какую-нибудь инфекцию, – распорядилась потрясённая Надежда Сергеевна. Каравайный повиновался, когда как Собакин встал вытирать данной ему салфеткой кровь со рта. Шокированные неожиданной развязкой девятиклассники обсуждали происшествие. Опомнившись, «биологичка», как её называли в ученической среде, дала задание до конца урока, в то же время сама о чём-то крепко задумалась. В напряжённой обстановке и закончилось то сумбурное занятие.

По его окончании Надеждинский покинул класс в числе последних. Ему наперерез почти бежала Виктория Игоревна, которая с весьма напряжённой физиономией пустилась в расспросы. Семён отговаривался, мол, ничего не видел и лучше расспросить самих участников побоища. Меж тем всё он видел и в подробности, просто вся эта бытовая чернуха оскорбляла его понятия о прекрасном, из-за чего не то что бы копаться, наблюдать её было для него преступлением. С задумчивым лицом невольный свидетель «грызни» спустился на первый этаж и увидел выходящую из гардероба Настасью Филипповну наперевес с писцовой шубкой.

– Вы откуда и куда, Настасья Филипповна? Решили стать графом Монте-Кристо местного пошиба и покинуть наш уютный Шоушенк? – крикнул он стремившемуся к выходу «графу Монте-Кристо местного пошиба».

– Ах, это ты, мой ласковый и нежный зверь. Я-то думала уже тебя сегодня не увидеть, – сбивчиво ответила она, будто бы её застали на месте преступления.

– Куда вы собрались, феникс мой кареокий? Не к Прометею ли в гости?

– Молись, чтоб не к тебе. Думаю, мы могли бы найти общий язык с твоей печенью. Вообще же, – Настасья Филипповна взялась за верхнюю пуговицу рубашки визави и медленно её расстегнула, он же жадно сглотнул слюну, – я иду на остановку, автобусную, потом еду домой. Ты со мной, солнышко?

– Нет, Настасья Филипповна, у меня ещё один урок. Неужели у вас уроки уже закончились?

– Да, у меня уроки уже закончились. Сам знаешь, с утра выпил – весь день свободен. Смотри, я два раза предлагать не буду, поеду домой одна, – она потрясла Надеждинскому в знак прощания руку и покинула здание. Он посмотрел ей вслед и двинулся в закоулок перед лестницей, в котором проходили уроки труда.

В расписании название предмета фигурировало как «Технология», однако технология чего и для чего не объяснялось, благодаря чему все по старой памяти почитали его «трудами». Как известно всем, кто учился в школе, у мальчиков и девочек занятия проходят раздельно. Обычно на труды если и ходили, то первые готовили пересоленные борщи, а вторые строгали скалки и кривые ручки для молотков. Но существовала возможность при наличии идеи и материала создавать нечто своё, и почему-то большинство манкировало этим «расширением» и вообще относилось к трудам сквозь пальцы, считая их разведением в тазу напраслины. Как ни странно, Семён имел диаметрально противоположное мнение. Ведь по сути «технология» – единственный предмет, позволяющий увидеть результаты своего труда, потрогать их и вообще как-то применить. Что в свою очередь требует гармонии головного мозга со спинным, что, видимо, и являлось главной причиной, по которой большинство его одноклассников считали труды пустым времяпрепровождением.