– Утро доброе, мои юные Амперы, Максвеллы и Теслы, – поздоровалась Татьяна Юрьевна и поднялась за кафедру. Кафедра располагалась на небольшом возвышении, поэтому стоявший за ней смотрел на сидящих свысока. Данное обстоятельство в корне не устраивало Татьяну Юрьевну, поэтому она читала лекции, облокачиваясь на кафедру, как бы попрекая этот символ бессмысленной стратификации. Теперь же бывшая директриса зашла туда только с целью положить ключи от кабинета и тут же спустилась обратно «к черни».
– Итак, уважаемые коллеги, насколько мне помнится, я вам задавала пару задачек по термодинамике. Кто-нибудь решил? – все промолчали.
– Я пробовала решить, только у меня количество теплоты в минус ушло, – одна за всех взяла термодинамический крест Настасья Филипповна.
– Тогда иди к доске, будем разбираться, почему количество теплоты ушло в минус.
– Может быть, я лучше с места всё расскажу? – с деланным смущением произнесла Настасья.
– Иди, иди, не к стенке же я тебя зову, – с улыбкой ответила Татьяна Юрьевна. Её собеседница повиновалась и поплелась к доске, располагавшейся всё на том же возвышении.
– Семён, ты решал задачки? – обратилась Татьяна Юрьевна к Надеждинскому.
– Хотел вчера вечером засесть за задачки, да только денёк вчера выдался насыщенным. Даже перенасыщенным, как пар во второй задаче. Поэтому не решил, – отвечал тот, смотря прямиком в глаза учителю.
– А, ты про это. Я уже всё слышала, можешь не рассказывать. Знаешь, все на тебя жаловались, какой ты несносный подросток, что у тебя нет ни капли совести. За тебя вступились только Виктория Игоревна и я.
– Я ценю ваше участие во мне. Вы можете не верить, но это так, – серьёзно заговорил Семён.
– В том то и дело, что верю. От веры и страдаю, – с какой-то затаённой грустью сказала Татьяна Юрьевна. Надеждинский в задумчивости перевёл взгляд на доску (не на Настасью Филипповну, ибо с формами у неё всё было в полном порядке). Очнулся он в тот момент, когда приглашённая к доске писала ответ на первую задачу.
– Молодец, Настасья, всё правильно, можно ещё для красоты перевести джоули в килоджоули, но это уже дело вкуса. А количество теплоты получилось отрицательным, потому что у нас охлаждение, а не нагревание. Можешь присаживаться. Итак, братцы и сёстры кролики, дабы нам было интереснее, решать вторую задачу вы будете самостоятельно. Как решите, приступайте к задачам два и три на странице девяносто пять. На всё про всё у вас есть тридцать минут. За оставшееся время можно успеть добежать до канадской границы.
– Если мы не успеем всё сделать за полчаса? – вслух усомнился Чистоплюев.
– На даче шашлыки ты успеваешь уплетать, а три простых задачки не успеешь? Миша, не позорься, нам ещё с тобой космические корабли рассчитывать, – пристыдила Чистоплюева Татьяна Юрьевна, которая не упускала лишний раз напомнить всем об их дачном соседстве.
– Дабы вы решали правильнее, мы наши задачки как самостоятельную работу оформим. Правильно, Витя?
– Правильнее некуда, – уныло пробурчал Фалафель, – ты знаешь, как решать? – обратился он уже к Семёну.
– Я тебе кто, ТАСС или Информбюро? Будем импровизировать, как всегда, – Надеждинский вытянул затёкшие руки и взялся за ручку.
– Ладно, ты сам предложил. Импровизировать так импровизировать, – Витя вытянул руку и взялся за смартфон.
Через намеченные полчаса в кабинете воздух раскалился до предела от избыточной мозговой активности. Кто-то подзывал Татьяну Юрьевну и показывал свою полную несостоятельность в деле Фарадея и Беккереля, но она не обижалась и старалась объяснить, в чём суть, как могла. Кто-то суетился и пытался списать из всемирной сети, у кого-то не получалось даже списать. Прозвеневший звонок для многих стал неожиданностью, и они спрашивали: «как, уже?», будто бы в сорок пять внезапно осознали, что им уже далеко не восемнадцать. В итоге первыми сдали тетрадки Фалафель, Ковалевская и Надеждинский. Как только Витя и его сосед собрались покинуть помещение, их подозвал Рыбченко.
– Посоны (именно так его уста произносили слово «пацаны»), помогите гуманитарию и по совместительству киберспортсмену разобраться с задачками.
– Хорошо, только давай быстрее, ещё покурить надо успеть, – заявил Витя и сел на парту, прикрывая списывавшего с его телефона Игоря. У последнего, как ни странно, имелся и телефон, и доступ к сети, но с Рыбченко постоянно случались разнообразные курьёзы. То телефон разрядится, то забудется дома (телефон, хотя иногда и его хозяин), в общем, проще было сделать всё за Игоря, чем дожидаться от него какого-то результата.
Семён же не курил и ждать ему в рог не упёрлось, поэтому он первым покинул место интеллектуальной сечи и неспешно побрёл к кабинету информатики. В коридоре его нагнала Настасья Филипповна.
– Постой, паровоз. Эй, Надеждинский. Да стой же, – она перешла с шага на быстрый шаг. Семён остановился.
– О, Настасья Филипповна, вы настоящий спринтер. Чем обязан?
– Информатику делал, Артемончик мой?
– Послушайте, Настасья Филипповна, фамильярничать будете с Парфёном Рогожиным, или вокруг кого вы там крутитесь. Это раз. Два, из сказочных персонажей я больше похож на репку, которую все куда-то тянут, когда она с ужасом на это смотрит.
– Слышь, репка, если не дашь списать, то из репки ты превратишься в Мюнхгаузена и вместо семейства нищебродов будешь вытягивать себя из земли самостоятельно. Намёк понятен?
– С чего вы взяли, будто бы я сделал домашнее задание?
– По харе твоей довольной вижу! – уже чуть ли не взвизгивала Настасья Филипповна. Впрочем, лицо собеседника действительно было не к месту довольным. Ему нравилось доводить экспрессивную девушку до предменструального состояния своими остротами и наслаждаться словесной «текучкой».
– Спокойно, капитан, на сей раз ветер для вас попутный, если быть точнее, зюйд-зюйд-вест, десять узлов в секунду.
– Тогда уже все пятнадцать, – вдвоём они двинулись на второй этаж к кабинету информатики.
Во время перемены два смежных кабинета информатики обычно закрывались на ключ. Происходило сие деяние из-за самоуправства школьников в отсутствие учителей, которые могли установить на беззащитных в прямом смысле компьютерах в числе прочего порнографические картинки в качестве заставки на рабочем столе. Подобные надругательства не устраивали двух «информатичек» по причине того, что, во-первых, любое действие на древних артефактах цивилизации с гордым именем «Intel Pentium 4» занимало порядочное количество времени. Правда, данное обстоятельство не останавливало юных программистов. Во-вторых, происходили информационные теракты в прошлом довольно часто и порядком надоели. Поэтому учительский конвент постановил, что в столовой проводить время рациональнее и интереснее. К тому же учащиеся могут постоять в коридоре, ибо «молодые ещё, ну или пусть свои стулья носят».
В аппендиксе большого коридора, в коем проводили перемену представители младшего школьного возраста, стоял Семён и Настасья Филипповна. Первый наблюдал за бегавшими, словно броуновские частицы, детьми, покуда вторая списывала домашнее задание, вместо парты используя стену. Вскоре к ним приблизились Влад Никодимов и Чистоплюев.
– Настасья Филипповна, поздоровайтесь с господами офицерами. К тому же перемените позу, ибо ваша нынешняя годится только в камасутру в раздел «неудавшиеся дубли», – Настасья Филипповна не заставила себя ждать и локтем поразила льстеца в левый бок. Тот картинно скривился.
– Слушай, Семён, ты же делал дз? – протягивая руку в приветствии, спросил Никодимов.
– Сделал в лучшем виде, напильник фаску не подточит.
– Я тоже сделал, только у меня какая-то ошибка в конце алгоритма, видишь, результат не выводит, – Влад протянул свой телефон с записанной программой.
– Так вы вначале измените тип данных на «integer», да и в конце вы неправильно написали слово «writeln».
– Премного благодарен, извините за беспокойство, теперь изволю кланяться, – поблагодарил за консультацию Никодимов, удалившись в угол исправлять разума печальное творение.
– Я смотрю, ты тему сечёшь, – не преминул воспользоваться словесным вакуумом Михаил.
– Разве что совсем чуть-чуть, я ведь только учусь.
– Знаешь, Иванычу вчера после вашего разговора плохо стало, его Вадим домой на своей машине отвозил. Хотели скорую вызвать, но Иваныч отказался.
– Мне очень жаль. Мне очень жаль, что он не может себя сдерживать и ругается, как маленький ребёнок, в результате чего доводит себя чуть ли не до больничной койки. Точнее, до чужого пассажирского сидения.
– Это же ты его довёл, – удивился ответу несчастной пробой реваншировать Чистоплюев.
– Михаил, вам бы сценки для Сатирикона писать с вашим чувством юмора. Коль серьёзно, то Николай Иванович попытался повесить на вас всех собак, в том числе и собственную техническую близорукость. По моему скромному мнению, произошедший поступок не достоин педагога, о чём я посчитал долгом высказаться. В ответ он начал сыпать меня оскорблениями. И в чём же моя вина?
– Так-то оно так, но ведь так нельзя, Иваныч же тебя старше и имеет заслуги.
– В том то и дело, Михаил. Вы смотрите на возраст, на заслуги. Они, безусловно, важны, однако вы не обращаете внимание на поведение, на отношение. Если человек не признаёт свою ошибку и вымещает неудовольствие на человеке, который показывает ему на ошибку, то будь он хоть маршалом Жуковым, виноват будет он. Не так ли?
– Может быть ты и прав, но я считаю, иногда лучше промолчать.
– И что, так и будете всю жизнь молчать?
Последний вопрос оказался риторическим, и Чистоплюев смог лишь поникнуть головой в экран телефона. Тотчас молчание прервала Валерия Алексеевна Долгопрудная, семенившая навстречу собранию.
– Прячьте тетрадку, к нам едет ревизор, – Надеждинский легонько похлопал по плечу Настасью Филипповну, и переписчица небрежно спрятала тетрадь за спину.
Издалека Валерия Алексеевна Долгопрудная напоминала пятнадцатилетнюю девочку, без спроса взявшую у мамы косметику и использовавшую её сообразно врождённому чувству прекрасного. Чем-то она походила на Сикстинскую капеллу, а именно потрескавшейся штукатуркой под обильным слоем краски. Ростом Валерия Алексеевна действительно не вышла, над чем Семён всячески трунил, называя её то «Маленьким Муком», то «ресницей Гулливера», но больше всего ему импонировало прозвище «Малая». Характером «Малая» производила впечатление той же пятнадцатилетней девочки, желавшей максимально соответствовать поведению «взрослой». Из взрослого эксперты из девятого класса находили у неё только «ну жопа у неё ничё такая». Как педагог «Малая» проявляла себя средне – материал ею подавался доступно, и в то же время она не владела ни обаянием Татьяны Юрьевны, ни авторитетом Нинели Григорьевны. Но в то же время Валерия Алексеевна не владела такой феноменальной спесью, каковая наблюдалась за многоуважаемой Ириной Петровной. Пожалуй, за неимением других это было главным её достоинством.
– Здравствуйте, Валерия Алексеевна, мы очень рады вас видеть, – неловко натянула улыбку на лицо Настасья Филипповна, усыпляя внимание лестными конструкциями.
– Здрасьте, здрасьте, что вы там прячете? – склонилась набок Валерия Алексеевна дабы рассмотреть предмет испытываемого любопытства.
– Ничего не прячем, как вы вообще могли такое подумать? – театрально возмутилась Настасья Филипповна.
– Ковалевская, хватит со мной играть, я тебе не игрушка! А ну, показывай, что ты там прячешь! – почти потребовала «Малая». В тот момент многократно оправдалось данное ей прозвище, ибо ручки размахивались, и рот визжал совсем как у маленький девчушки, у которой отобрали куклу. Причина недовольства едва сдерживала смех, и всё же кривая ухмылка искривила её пухлые губки. Она достала из-за спины две тетради и повернула голову на девяносто градусов вправо.
– Это что? – задала банальный вопрос Долгопрудная, в голосе коей послышалась натуга, будто бы она отыгрывала роль на детском утреннике. Сложившийся диссонанс заставил Надеждинского усмехнуться прямиком в лицо учительнице.
– Это считавшийся доселе сожжённым второй том «Мёртвых душ». Зачем вы на меня так зловеще смотрите, я вам не фигура в музее мадам Тюссо, и не надо меня так бесцеремонно разглядывать.
– Ага, Надеждинский, я даже удивилась, что ты целых пять минут стоишь молча, теперь всё встало на свои места. Подожди пока, мы с тобой ещё поговорим.
– Вы кто, трамвай или может быть второе пришествие, иначе почему я вас должен дожидаться?
– Слушай сюда, парниша, ты забываешься. Лучше замолчи или будешь присутствовать на уроке в коридоре, ясно?
– Нет, пасмурно, – на лице Валерии Алексеевны от злобы дёрнулась жилка. Провокатор закрыл свой инструмент.
– Слушай сюда, Ковалевская, дай сюда тетрадки. Ага, списывала! – Долгопрудная буквально вырвала тетради и торжествующе вынесла вердикт.
– Я не списывала, я взяла исключительно для ознакомления, – взяла виноватый тон Настасья Филипповна, по-прежнему театрально принявшись ножкой описывать окружность.
– Почему тогда тетрадь прятала? – неистовствовала Валерия Алексеевна.
– У меня условный рефлекс – когда сзади кто-то подходит, я сразу прячу предмет, который держала в руках. У меня он с детства ещё выработался, когда я втайне от всех ела варенье, – ответ вроде бы устроил женскую версию Вышинского, но «пробник человека» всё равно недоверчиво глянул на ответчика, провозгласив:
– Ладно, в первый раз поверю. Ещё раз увижу, у меня тоже сработает условный рефлекс ставить двойки. Понятно? – она торжествующе бросила взгляд на Надеждинского.
– Всё равно пасмурно, – не менее торжествующе отбросил тот.
– Я кому-то приказала замолчать, иначе кто-то будет сидеть в коридоре.
– Кто бы это мог быть? Всё-всё, молчу, – Валерия Алексеевна снова неодобрительно вскинула мышиные глазки на Семёна и понесла своё тщедушное тельце на рабочее место.
– Забирай свою тетрадку, одни проблемы из-за тебя! – вспылила Настасья Филипповна и бросила тетрадь в её владельца. Владелец разлинованной бумаги растерянно оглянулся, ища вокруг поддержки, поднял тетрадь и посмотрел на созерцавших зрелище Никодимова с Чистоплюевым.
– Господа, вы видели произошедшее непотребство? Меня же ещё крайним выставили, как север на карте, – зрители смогли лишь сочувственно моргнуть и разминуться тут же в коридоре. Механический звон огласил скоропостижное окончание перемены.
Осталось позади ещё некоторое время, пока на шабаш подтянулись остальные. Единственно, отсутствовала гайдаевская троица, правда, Валерию Алексеевну данный факт волновал не сильно. Она вновь поздоровалась и не теряя времени решилась проверить домашнее задание. Дуэт списывавших сразу отпал, хотя Настасья Филипповна в насмешку подняла руку. Спустя минут пяти торгов на вопрос почти гамлетовского масштаба «идти к доске или не идти» Никодимов ответил утвердительно. Остальная часть несчастных кроме скандального дуо выдохнула с облегчением. Когда Влад вышел к доске и взял мел в руку, в дверь отрывисто и вместе с тем сильно забарабанили. Через мгновение без одного квартет озарил собою помещение.
– Извините за опоздание, можно войти? – скороговоркой проговорил Фалафель. В глазах его читалась высокомерность по отношению ко всему со всеми.
– Почему опять опаздываем? – спросила Валерия Алексеевна.
– По кочану и по капусте, – вызывающе бросил Витя. «Информатичка» его, откровенно говоря, бесила, как и сама информатика, причиной чего были «тройки», которые ему приходилось получать постоянно за списанные упражнения.
– Да от тебя же табаком несёт за километр. Как вам не стыдно? Минздрава на вас нет. Я Виктории Игоревне пожалуюсь! – последняя реплика прозвучала уж слишком по-детски даже для Валерии Алексеевны.
– Можете сразу матери пожаловаться, так надёжнее будет, – высокомерно и с вызовом в глазах продолжал дерзить предводитель провинившейся троицы.
– Там уже сами разберётесь, а Виктории Игоревне я непременно пожалуюсь. Садитесь, курильщики, – Валерии Алексеевне казалось, будто бы ей удалось сокрушить неприступную крепость самолюбования, невежества в наборе с пренебрежением всеми правилами этикета.
– Сесть мы всегда успеем, да, Игорь? Чё ржёшь, Воробьёва, у тебя зубы кривые, лучше вообще не открывай рот и не позорься, – выкинул туза Фалафель зубриле с первой парты, действительно хохотавшей во всю ширь кривого рта. Естественно, к нему попала информация о том, что Ксюша Воробьёва втайне испытывает к нему чувства, причём не омерзения, а вполне нежные, поэтому их попрание доставляло ему особое наслаждение. Вообще же так называемых «пай-девочек» в силу недостатка сильных впечатлений очень привлекает образ «плохого парня». И чем хуже, тем лучше. Вот и теперь Ксюша надулась как жаба, скрыв неровные ряды белоснежных истуканов. Однако где-то в глубине души ей льстило, что объект её симпатии обратил на неё внимание. Все трое расселись по местам, когда как Фалафель развалился на деревянном стуле и продолжил выступление, переводя внимание уже на Никодимова.
– Эй, каланча! Длинный! Дядя Стёпа! – Влад обернулся и с вопросительным взглядом уставился на звавшего его субъекта.
– Чего тебе, Витя?
– Чё ты сейчас делаешь?
– Пишу домашнюю задачу.
– Дома почему не написал?
– Мы её проверяем, умник.
– Немедленно прекратили перешёптываться! Влад, продолжай писать задачу, нечего тут со всякими время тратить, – подключилась Валерия Алексеевна.
– Со всякими да не со всякими! – завёлся Фалафель.
– А ну цыц там, или замаршируешь в коридор.
– Ладно, ладно. Будто бы мне больше всех надо, – подписал он вслух капитуляцию.
В то же время Никодимов закончил писать, отряхнул руки от меловой пыли и сел на место рядом с Ксюшей. Валерия Алексеевна оценила правильность составленного алгоритма и вызвала опоздавшего к доске. Витя с пренебрежением посмотрел на почти приказывавшую учительницу.
– Если не пойду, то чё?
– Не чокай мне, это раз, если не пойдёшь, то среди троек в колонке с твоими инициалами появится маленькая аккуратная двойка. Это два.
– Пусть за меня Надеждинский сходит.
– За тебя я могу максимум хорошие оценки получить, если тебе их кто-нибудь поставит, – вмешался в разговор ни к месту упомянутый.
– Надеждинский уже успел сегодня проявить свои способности, сейчас твоя очередь, – сказала Валерия Алексеевна с мотивом пресечь вольницу Фалафеля, но того сие лишь подзадорило.
– Чё, насосал, Надеждинский? – максимально мерзко изверг Витя, чем рассмешил присутствующих, даже Воробьёва скривилась в улыбке. Вообще же, чем непритязательнее были, не побоюсь этого слова, «шутки», и чем более мерзко они преподносились, тем задорнее лаял смех одноклассников.
– Не больше твоего, – брезгливо обронил Семён. Из комичного в сложившейся ситуации он находил только бесконечную самовлюблённость оппонента, всё же остальное вызывало у него закономерное омерзение.
– Насосал, – продолжил Фалафель гнуть кривую линию. В тот же момент Валерия Алексеевна стукнула кулачком по столу и вскрикнула:
– Ты идёшь к доске или нет? Нет? Два!
Следя за высокоинтеллектуальной беседой двух юнцов, она, как только речь косвенно зашла о ней, за секунду достигла точки кипения. После минутной слабости ей пришлось хоть как-то занять учеников. Поэтому её рот изрёк условие задачи для написания новой программы и временно закрылся, покуда все заняли места за компьютерами и занялись своими делами. Кто-то ломал голову над задачей, когда как Витя вместе с Игорем листали ленту новостей в контакте одной небезызвестной соцсети. В силу природной ранимости уязвлённая женщина насупилась и искала повод, максимально подходящий для полного сокрушения обидчика. Искать долго не пришлось, ибо противник от природы получился умным и тактичным, поэтому выдал повод на блюдечке с голубой каёмкой. Валерия Алексеевна встала и взяла курс к месту, где сидели два товарища. Она подкралась к Фалафелю со спины и с вопросом: «чем это мы тут занимаемся?» огрела его ладонью по затылку. Тот растерянно повернул поврежденную маковку и, перебирая множество вариантов ответного манёвра, сумел выдать оригинальное: «вы чё творите тут?» Вокруг все захохотали пуще прежнего, и даже у Надеждинского вместе с пульсом подскочило настроение. Ему на миг показалось, будто в мире существует справедливость, и ветхозаветная формула «око за око» хоть когда-то в жизни с точностью исполнилась. Сейчас же несколько слов о причинах, питавших толерантность Семёна в отношениях с Фалафелем.
Многим казалось, словно Витя приходился Семёну другом, благодаря тому, что они якобы много общались между собой, а стычки в их системе координат назывались «дружескими подколами». Как мы упоминали выше, представляя персону «друга Надеждинского», Семён старался избегать присутствия такого друга, когда тот сам навязывался в «друзья». Причины, заставлявшие продолжать его общаться с таким «другом» заключались в следующем. Во-первых, Надеждинский не обладал физическими кондициями, которые позволили бы ему противостоять «другу» в случае разрыва. Во-вторых, после разрыва началась бы травля, от которой деться было б некуда, а менять класс или школу значило признать поражение и составить излишнюю честь собственному угнетателю. В-третьих, после разрыва пришлось бы перестать общаться с Игорем, Владом и Захаром, так как они бы не перестали общаться с Фалафелем. И в-четвёртых, последний считал Надеждинского другом детства, человеком, стерпящим все «подколы», и Семёну нравилось втайне обманывать этот образ. Он упивался производимым обманом, известным ему одному, правда, постоянное наличие своего названного «друга» утомляло его, высасывало жизненные соки. Если выразить всё отношение Семёна к Вите в одной фразе, то этой фразой будет: «держи друзей близко, а врагов ещё ближе».
Фалафель не мог стерпеть нанесённое ему оскорбление, но его любимый силовой вариант решения проблемы в сложившихся условиях не подходил. Ему не придумалось ничего лучше, как взять рюкзак и покинуть кабинет, обиженно хлопнув дверью. Все от души посмеялись и продолжили заниматься с задачей. В учебных хлопотах время приблизилось к звонку. Надеждинский вышел за порог с Игорем и Собакиным, обсуждая происшествие с искренним смехом на устах. Выходя из придатка большого коридора, они заметили предмет сарказма, сидящим на скамейке и водящим ковырялками по телефону. В свою очередь тот завидел приятелей и пошёл к ним навстречу.
– Ну вы видели, видели, Светка вообще охерела, побои раздаёт направо и налево, – запричитал Витя.
– Да, Малая походу берега совсем попутала, – посочувствовал Игорь. Собакин засмеялся, Надеждинский замолчал.
– Слушайте, может быть на турники сходим, на улице вроде распогодилось, – предложил Фалафель. Все согласились и двинулись в чём пришлось на улицу.
Территория школы не ограничивалась площадью самого здания. Во владения также входили подобие футбольного поля, представлявшего собой кривой эллипс метров сто в наибольшем из диаметров с песчаными дорожками по контуру, по которым из-за какого-то недоразумения бегали ученики. Футбольным же оно считалось благодаря наличию по противоположным концам ржавлённых голкиперских ворот. Если принять здание школы за центр, то от «стадиона», как называли жалкую пародию футбольного поля, по дуге вправо расположились два кривых турника. За зданием находилась неглубокая траншея, сама же траншея до краёв была завалена строительным мусором вроде осколков кафеля и остатков штукатурки. Чуть дальше взору во всём великолепии представало нечто вроде детской площадки, напоминавшей больше декорации из Сайлент Хилла, особенно в туман.
Квартет выдвинулся в сторону кривых металлоконструкций, с гордостью именуемых «турниками». Их возраст представлялось возможным определить подобно годовым кольцам по количеству слоёв нанесённой на них краски. За основу они взяли трубный прокат, нещадно шатавшийся, хоть и вкопанный на полметра в землю. Из-за данного обстоятельства выражение «шатать трубу» приобретало новый смысл и употреблялось для обозначения незатейливого процесса подтягивания. Первым к нему приступил Фалафель, сходу сделавший пять раз, продолжил Игорь, сделавший четыре с присущими ему кривляньями и криками, и закончил Надеждинский, сделавший кое-как два и потративший сразу все силы. Собакин подтягиваниями не занимался, максимум наблюдая со стороны, хотя когда-то его почти упрашивали, но дальше упрашиваний дело не пошло. Скоро на крыльце школы был замечен Чистоплюев, приближавшийся к спортсменам.
– Что, ребята, всё железо мнёте? – заносчиво начал он.
– Да. Ты тоже хочешь? – буркнул в ответ Фалафель. Заносчивость Михаила ему сходу не понравилась, из-за чего вопрос прозвучал довольно грубо. Чистоплюев потёр руки, пару раз присел, запрыгнул на перекладину и зараз подтянулся десять раз. Причём он истратил все силы, дыхание его сбилось, а лицо перекосилось в недовольной гримасе.
– Я мог бы и больше, да руки соскользнули, ладошки вспотели, – оправдывался, вернее, бахвалился Чистоплюев.
– Ну да, кто бы сомневался, – недоверчиво брякнул Витя.
Вдруг, откуда не возьмись, у торца здания послышались крики. Все обернулись и завидели Георгия «Жору» Каравайного с его свитой. Человек этот производил на всех порядочных людей чувство омерзения и вместе с тем страх, страх стать его жертвой. В глаза при взгляде на него первым бросались рыжие короткостриженые волосы и атлетичное телосложение. В целом, внешностью Жора напоминал того рыжего из «Бумера», только ростом вышел чуть пониже. С детства он вёл себя как законченная мразь, а именно: разводил знакомых и не очень на деньги, дразнил и издевался над теми, кто не мог ответить, устраивал «бойцовские клубы» с уличной шпаной и вообще жил, не обращая внимания на законы. Возможно, связывалось такое поведение с тем, что ещё в детстве он остался сиротой и нашёл приют у одной спесивой барышни. Упомянутая барышня работала на трёх работах и кормила трёх детей, чем кичилась перед всеми и чувствовала себя как минимум Принцессой Дианой. На воспитание детей у неё времени не хватало, из-за чего две особи мужского пола получились моральными уродами, когда дочь вопреки всему стала отличницей и фамильной гордостью. Всех окружающих за несколькими исключениями Каравайный почитал лохами, о чём кричали все его поступки. Надеждинский был его полным антиподом и в своё время натерпелся от него притеснений. Причём карательные акции проводились тогда вместе с Фалафелем, который в присутствии старшего товарища делался более кроток и молчалив, и если заговаривал, то подобострастным тоном. Однажды в классе седьмом он вякнул что-то против воли старшего, незамедлительно получив кулаком по челюсти. Далее имело место попытка травли – Витю подозвали старшеклассники и сказали нечто про его мать, после чего тот заплакал, несколько позже окончательно присмирев. Безусловно, травля в «прекрасные подростковые годы» черпает энергию в нереализованных амбициях и реализованных комплексах, когда в кровь выбрасывается беспримерное доселе количество тестостерона при прочих равных. Когда вместо серого вещества говорит вещество коричневое, играющее в голове и коим забрасывают «слабаков» с ног до головы. У Каравайного имелись счёты почти со всеми в провинциальном городе Ж. В девятом классе Жора предался разврату, пьянству, попробовал наркотики, начал разрабатывать граничащие с «уголовкой» финансовые комбинации и претворять их в жизнь. Попойки с аналогичными ему отбросами при прочих атрибутах маргинальной жизни стали отнимать всё больше времени, поэтому вскоре на школу его совсем не осталось. К сожалению, не окончательно. Раз или два в месяц Каравайный всё же приходил на два или три урока. Происходило «явление Христа народу» обычно после того, как его мачехе промывали мозг до дыр звонками и сообщениями в стиле: «почему Жорочка не ходит на уроки?» Остановимся на этом пункте подробнее.
Для начала стоит обмолвиться, что сабж являлся предводителем, тёмным властелином и просто идейным вдохновителем некогда упомянутой школьной гоп-компании. О составе участников говорить смысла нет, ибо само упоминание о них сделает им слишком много чести. То есть того чего у них никогда не было и вряд ли уже будет. Компашка являлась постоянной головной болью для всех учащихся и учителей, и только с выпуском основных фигурантов, школяры вздохнули с облегчением. Ирина Петровна, будучи на посту директора, совместно с Викторией Игоревной пробовала наставить Жору на путь истинный, но после нескольких посылок их уважаемых персон на хуй энтузиазм постепенно сошëл на нет. Во всяком случае у Ирины Петровны. Виктория Игоревна продолжала двойную игру – то она всем говорила, какой её подопечный плохой, то при нём же говорила о любви как к родному. Сложно назвать обстоятельство, порождавшее к нему противоречивое отношение – боязнь оскорблений сабжа, биполярное расстройство личности или стокгольмский синдром. Одно можно сказать однозначно: кредит доверия к персоне Виктории Игоревны такое лицемерие рубило на корню. Лишь Татьяна Юрьевна подобно Макаренко умела разговаривать и с подобными людьми, никогда перед ними не тушуясь, и экстремальные ситуации вроде удара ублюдка по лицу переносила стоически.
Жора шёл с бутылкой пива и время от времени посасывал её содержимое. Свита плелась рядом и тоже прикладывалась к бутылке. Через несколько глотков они достигли место встречи со спортсменами.
– Здорово, бедолаги, – презрительно поздоровался без пяти минут уголовник с одноклассниками. Свита замолчала. Все по очереди пожали ему и слугам руку. Все, кроме Надеждинского, на которого назидательно не обратили внимания. В первое мгновение его задело, но чуть позже он принял дерзость за честь, потому как не хотел пожимать руку таким отъявленным мразям.
– Чё, качаетесь тут? В «лесенку» слабо? – взял «на слабо» Каравайный. Никто не хотел ударить в грязь лицом, посему все за исключением Семёна и Собакина согласились. Суть игры заключалась в том, что все делают одно подтягивание, затем два и далее в порядке арифметической прогрессии. Постепенно будут выбывать участники и кто останется последним, тот и победил. Нежданный гость запрыгнул на турник и без каких-либо усилий дотронулся подбородком до перекладины.
– Давай, Жора, уделай их всех! – завоняла группа поддержки. Надеждинский вместе с Собакиным сели на вкопанные рядышком автомобильные покрышки. Все по очереди делали то три, то четыре подтягивания.
– Эй, дебилы косолапые, да вы правильно делайте, а не как щас. Из вас только Витька правильно делает, – возмущался Каравайный, добивая бутылку и выкинув её в траву, – щас я поссу и уделаю вас всех, – он повернулся к зрителям и пустил струю так, что Надеждинский и Собакин еле успели увернуться. Цепных гиен чуть не разорвало от смеха и восторга, кто-то свистел, кто-то аплодировал. Наконец гнусный шабаш прервал звонок.