– Товарищи офицеры, оставьте нас наедине.
– Но Дмитрий Николаевич…
– Я сказал вон! – невольные свидетели сцены более не прекословили и удалились за дверь.
– Какого хрена ты врываешься ко мне средь бела дня?!
– Ещё утро, батенька.
– Поумничай мне ещё. Мало я тебя в детстве порол.
– Видимо, теперь решили взять реванш. Да, старый козёл, заказал меня?!
– О чём ты в конце концов?!
– Князь мне всё рассказал о твоих планах.
– Вот оно в чём дело. Так знай, твой Князь хотел тебя шлёпнуть на той стрелке. Я узнал об этом и решил действовать на опережение. Мы с ним встретились и договорились, что взамен на долю он тебя припугнёт. А что мне оставалось делать, если ты со своей сморщенной профурсеткой без меня стала проворачивать левые дела? Думаешь, я слепой и не вижу, как ты пользуешься моими погонами и ничего не хочешь давать взамен?!
В финале своей речи полковник перешёл на крик. Его слова звучали как оправдание, да и чувствовался в них оттенок фальши. По крайней мере так показалось Алёне Дмитриевне. Она уже не доверяла старику, и поэтому воскликнула:
– Ты думаешь, старая жаба, после всего я поверю этой залипухе? Значит, из-за денег всё. То-то я думаю, глаз у тебя косит на меня. Ну так знай, не отец ты мне больше!
Алёна Дмитриевна галопом помчалась вон из цитадели лжи и фальши. Дмитрия Николаевича как молнией прошибло, он взялся за сердце и глухо прокричал нечто нечленораздельное.
Глава 9. Муки выбора
Однажды тёмным зимним вечером Фёдор Павлович Надеждинский, по обыкновению сильно подшофе, принёс домой мелкого щенка, буквально ещё вчера сосавшего молоко матери. На немой вопрос домочадцев он сверкнул презрительным взглядом и удалился восвояси. Сам щенок выглядел обыкновенным непородистым ублюдком с рыжими и чёрными пропалинами на тщедушном теле цвета весенней слякоти. Первое время оторванный от матери ублюдок устраивал по ночам концерты без заявок, чем быстро всем осточертел. Фёдор Павлович ответственности за него никакой нести не желал, в итоге все заботы легли на Екатерину Ивановну, которая в прямом смысле вскормила с ложечки мелкого щенка. Семён относился к данной затее с осуждением, потому как ему иметь никаких домашних животных не хотелось, ибо Фёдора Павловича хватало за глаза. Вообще к фауне юный натуралист относился по принципу «взаимного нейтралитета», говоря проще, равнодушно. Когда ублюдок подрос, Екатерина Ивановна дала ему имя «Рик» в честь Рики Мартина, хотя точек соприкосновения у них при всём желании никаких не находилось. Кроме голоса, конечно Немного отвлекаясь и забегая вперёд отметим, что мать Надеждинского любила делать бессмысленные, но «красивые», с её точки зрения, поступки. Когда Рику исполнилось полгода, его во второй раз в жизни вывели на улицу. Повзрослевшая псина носилась из стороны в сторону, прыгала, бегала за котами и развлекалась из всех сил. Однако это никак не повлияло на то обстоятельство, что гадил ублюдок всё так же дома. Фёдор Павлович в силу своей природной одарённости боролся с «вольнодумством» изо всех сил, то есть орал и матерился, как сапожник, и нещадно бил щенка. В ответ на суровое воспитание Рик вообще перестал целиться в газету, выполнявшую роль туалета, и метил по углам, на ковры, а однажды вообще на трико своего хозяина. Бессмысленное тыкание в фекалии и увеличенное время прогулок не исправили ситуацию, как не исправили её и участившиеся побои со стороны хозяина. В итоге квартира превратилась в зловонный отстойник. Семён питал глубокое отвращение к ситуации в целом, однако из каких-то светлых чувств всё же ходил гулять с ублюдком.
День, когда они с одноклассниками разминулись, постепенно подходил к концу. Часы пробили девять часов вечера, и внезапно Надеждинскому позвонили.
– Алло, здоров, идёшь сегодня Писю выгуливать?
– Я уже.
– Когда успел?
– Только что из туалета вышел.
– Я имею в виду пса выгуливать, Рика.
– А, в этом смысле. Да, иду.
– Тогда давай через пять минут у подъезда.
Дело в том, что имя «Рик» вызывало у Надеждинского лёгкий диссонанс, поэтому ему не составило никакого труда наречь ублюдка «Писей». У него даже появилось своеобразное хобби – от нечего делать придумывать собачьи клички: Какашка, Струя, Блошарик, Выродок… при желании можно составить целый список. Любитель домашних животных оделся потеплее, присовокупил поводок к ошейнику и собрался выходить.
– Чё, гулять? – проявил мимолётный интерес Фёдор Павлович, как всегда лёжа на диване.
– Есть ещё варианты?
– Ну кто ж тебя знает.
Пару штрихов к портрету так называемого «отца» Семёна. Сложно сказать, в каком агрегатном состоянии Фёдор Павлович воспринимался хуже – в пьяном или трезвом. Когда ему удавалось приходить домой ни в одном глазу, он сразу шёл на кухню и с чавканьем брался поглощать содержимое холодильника, не утруждая себя даже снять вонючий комбинезон. Вообще вонь являлась его неотъемлемым спутником и не покидала источник самой себя ни на минуту. Если Надеждинский-старший и мылся раз в месяц (иногда аж целых два, в два месяца), то ситуацию это в корне не меняло. Когда глава семейства справлял нужду всех видов, дверь туалета во время процесса обычно оставалась открытой, в то время как часть мочи оставалась на стульчаке. Из какого положения она бы не текла. За трапезой по обыкновению следовала культурная программа – просмотр телевизионной жвачки. Звук настраивался таким образом, чтобы и в соседнем квартале можно было слышать содержание вечерних телепрограмм в квартире Надеждинских. Причём Фёдор Павлович всегда кричал, ругался и переживал так, словно всё происходящее касалось до него лично. В рекламные перебивки он шёл курить, причём курить то, что обычно растёт под ногами и стоит килограмм картошки в магазине. И непременно с открытым балконом, дабы все вместе с ним смогли прочувствовать чудесный аромат яда для тараканов, завёрнутого в сигаретную бумагу. Дальше в дело вступало звуковое сопровождение – «отец» Семёна собирал образовавшуюся слюну во рту и смачно сплёвывал её через балкон. Остальной вечер примерный семьянин всё так же гонял слюни по рту, сморкался в кулак и вытирал обнажившуюся субстанцию об что придётся, в довесок ко всему с залпами пуская ветра по комнате. Часам к десяти вечера Фёдор Павлович засыпал, но посереди ночи просыпался и плёлся шаркающим шагом поглощать непоглощённое из холодильника, затем отправляясь спать дальше. Кто-то может возразить, мол, всё это мелочи, однако ни хера это не мелочи, ибо из таких вот «мелочей» такие вот люди состоят чуть менее, чем полностью.
Надеждинский вышел с ублюдком на привязи и в метре от выхода застал Фалафеля, уже сидевшим на лавочке.
– И снова здравствуйте, – снова поздоровался Семён.
– Здравствуй, здравствуй. Не желаешь сегодня пивка жахнуть?
– Я бы жахнул, только у меня финансы поют романсы.
– Не ссы, я угощаю. Будешь?
– Раз угощаешь, то не откажусь.
Втроём они двинулись к магазину, у которого их ожидал товарищ Фалафеля, за пару сигарет любезно согласившийся приобрести бутылочку «Москвичёвского». Витя с товарищем вдвоём докурил до фильтра, попутно общаясь за житьё-бытьё. Надеждинский стоял чуть поодаль, удерживая Рика от желания побегать за кошками. Спустя какое-то время Фалафель распрощался с товарищем и с добычей вернулся к Семёну:
– Идём?
– Идём.
Путь их лëг к девятой школе или «девятке», как её прозвали в ученической среде. Обычно Надеждинский не отпускал псину с поводка, ведь по своей ублюдочной натуре она стремилась убежать подальше, и найти её представлялось возможным лишь при свете дня. И то далеко не всегда, причём с каждым разом становилось всё дальше и дальше. Фалафель достал содержимое пакета и открыл бутылку. Рик всячески старался показать заместителю хозяина отчаянное желание побегать по стадиону, однако в ответ получил немногим более, чем немой отказ.
– Да отпусти его, пускай побегает.
– А ловить его кто будет, Интерпол?
– Не волнуйся, поймаем, накрайняк сам прибежит, – Фалафель отстегнул карабин поводка. Каждый сделал по глотку.
– Скоро экзамены. Ты какие будешь сдавать? – спросил Витя.
– Русский и математику.
– Ну это понятно, а ещё какие?
– Сдавать надо те предметы, с учителями которых меньше всего имеется всяких трений. Для меня это химия и физика.
– Эх, была бы возможность, я бы сдавал физру с трудами. А так придётся географию и историю.
– Географию? Не боишься, что Иришка тебя с одеждой съест и не подавится?
– Лучше пусть она меня боится.
– Тогда почему история?
– А чё? Может, я великим историком стану.
– Ага, Геродотом.
Они сделали ещё несколько глотков. Надеждинский почувствовал лёгкую эйфорию, да и его собутыльник уже смотрел на мир соловелыми глазами.
– Вот сдашь экзамены, и куда дальше? – продолжил Фалафель.
– Я как раз думаю, идти ли в десятый класс или в техникум.
Дилемма высокого и низкого в последнее время всё чаще и чаще терроризировала Семёна. С воцарением на директорском престоле Ирины Петровны всё в школе свернуло по известному адресу, и отношение к учащимся закономерно ухудшилось. Например, в столовой стали продавать холодный рис с волосами и кисель, производивший впечатление, будто бы кто-то высморкался. К тому же Надеждинский прекрасно сознавал тот факт, что большинство его окружения покинет ставшие почти родными застенки, и он захиреет за два года от тоски. С противоположной стороны выходила печальная закономерность, заключавшаяся в отсутствии возможности поступить в приличное заведение без наличия за спиной одиннадцати классов и хороших экзаменационных баллов.
– Я по-любому после девятого класса поеду в Х-к, поступлю там на радиста и буду кайфовать.
– Бог в помощь.
– Кстати, насчёт помощи. Не желаешь освежиться?
– Прямо здесь?
– А чё такого? Не, давай приколемся и обоссым дверь спортзала. Давай, отомстишь Светке за все унижения.
– Может не стоит?
– Чё, зассал раньше времени?
– Ладно, давай.
Они зашли за угол и поднялись на бетонную площадку, прилегавшую к запасному выходу из спортзала. Заволокшая глаза туманной пеленой эйфория вместе с «духом авантюризма» сделала своё дело. Первым нужду справил Фалафель, под конец вошедший во вкус и метивший в щель между двумя половинами двери. За ним пристроился его напарник по бутылке, для начала оглядевшийся по всем сторонам света. Убедившись в отсутствии прохожих, «писающий мальчик» со словами «тёпленькая пошла» робко начал и быстро зачехлился. В дальнейшем аварийный выход не раз использовался ими как ретирадное место, став в какой-то момент общим местом. Собутыльники вернулись на исходные позиции.
– Знаешь, я ведь с Настасьей встречаться начал.
– Да ладно?
– Прохладно.
– Да, действительно похолодало.
Услышав такое знаменательное признание, Семён обомлел. Уже какое-то время у него теплилась к Настасье Филипповне симпатия. Не сказать, чтоб то была любовь, и не сказать, чтобы он сильно разочаровался. Скорее, его эстетизм оскорбляла эта новая редакция красавицы и чудовища.
– И давно вы этим занимаетесь?
– Чем?
– Сокрытием от общественности своих связей.
– Было бы что скрывать. Мы с ней только недавно поцеловались. И то, больше я её целовал. Строит из себя принцессу.
Надеждинский не сдержался и захохотал в голос. Фалафеля излишне позитивная реакция смутила, и своё смущение он запил остатками мочегонки, смяв бутылку и положив её под вкопанную покрышку. Его собутыльник встал и неровной походкой пошёл к пробегавшей рядом псине.
– Ты же никому не расскажешь?
– Мне всё равно никто не поверит, – Семён захохотал наново, отчего получил «дружеский» удар по плечу.
– Почему вы все бьёте меня в одно место? На одной и той же груше удары тренируете? Пися, пошли домой, нас там уже заждались! – оратор помчался за ублюдком, как гоночный болид, методично перепрыгивая возникавшие по дороге препятствия и полосы. За минуту они очутились возле подъезда, псина же скрылась в неизвестном направлении.
– И пёс с ним, надо будет, сам прибежит, – подытожил Семён, переводя дыхание.
– Давай всё-таки поищем.
– Поищем, обязательно поищем. Завтра. А сейчас я устал и хочу баеньки.
– Ладно, до завтра.
Заместитель хозяина без хозяйства оного прочертил ломаную траекторию до двери квартиры. Со второй попытки ему удалось вставить ключ в замочную скважину и открыть дверь. Всполоснув руки и лицо, он отправился в спальню, где переоделся в домашнее и лёг на кровать, закрыв глаза.
– Где Рик? – проявила здоровый интерес Екатерина Ивановна.
– Спросите у него сами.
– Так его тут нет.
– Так и я не Санта Клаус.
– Чё, нажрался, да? – подключился к допросу Фёдор Павлович, подходя к собранию, почёсывая интимные места.
– Да, я пьян, но это не самое плохое, что могло со мной случиться, – спокойно ответил нажравшийся и через минуту уснул глубоким сном.
На следующий день Семён проснулся с похмелья, за ночь иссушившего ротовую полость как пустыню Сахара. В школу он по привычке опоздал, благо первым уроком в расписании значились так называемые «дополнительные занятия», в нашем случае по химии. Суть этих незамысловатых занятий заключалась в том, что девятиклассники все сорок пять минут решали нечто, ожидавшее их на экзамене. С учительскими комментариями. Именно на занятиях «силы через радость» и именно на химии вчерашний спринтер сидел за одной партой с Настасьей Филипповной.
– Надеждинский, ты бухал вчера или у тебя парфюм такой?
– Ни то и ни другое. У меня вместо слюны вырабатывается этанол. Разве так заметно?
– Вообще-то да.
– До меня дошли слухи, будто вы занялись благотворительностью.
– В каком смысле?
– Вы оказываете гуманитарную помощь в виде поцелуев.
– Это тебе он сказал? Ничего нельзя доверить человеку. Хотя, как человеку – Фалафелю.
– Ну-ка цыц там, – прервала их беседу Виктория Игоревна.
Через минуту по двери пробежал прерывистый стук и из проёма высунулась голова Ирины Петровны.
– Виктория Игоревна, там люди пришли. Проверять учеников на наркотики.
– Раз пришли, пусть проверяют.
– Уважаемые девятиклассники, идите сейчас ко мне, берите баночки для анализов и вперёд.
Есть на Руси помимо прочих одна забава – устраивать для школьников всякого рода тесты. Тесты на склонность к суициду, употребление наркотиков, определение положения в пищевой цепочке и ступени в эволюционной лестнице и ещё миллион подобных дегенеративных позиций. Дегенеративных по той причине, что большинство тестируемых отвечает на наводящие вопросы именно то, чего наводящими вопросами добиваются. В итоге получалось, будто как минимум процентов шестьдесят из них хоть раз в жизни употребляли героин и участвовали в незащищённом половом контакте с лицами того же пола. Обезьяны. Именно они и составляют краткую выжимку из МКБ-10 в виде анамнеза. Естественно, организаторов теста такое сальдо между ожиданиями и реальностью не устраивало, поэтому в ход пускался следующий метод сбора информации – опыты.
Надеждинский взял баночку для анализов и направился к туалету, в котором уже пребывали Фалафель, Громов и Чистоплюев. Причём их пристанище выглядело больше как место в аду, где поджаривают особо отличившихся грешников. Тех, кто ворует берëт ничейное из фонда на ремонт мужского туалета или хотя бы качественного клининга.
– И вы здесь. Тоже анализы сдавать или просто настроение хорошее? – поинтересовался Семëн, закрывая дверь.
– Скорее и то, и другое, – ответил Чистоплюев.
– Чё делать будем, нас же спалят? – забеспокоился Витя.
– Лично мне всё равно, пусть хоть эболу у меня найдут, – заявил новый гость туалета и пристроился у писсуара.
– А что спалят? – задал закономерный вопрос Чистоплюев.
– Мы вчера пивка немного жахнули. Слышь, Батый, может нальёшь за меня? – Громов быстро спрятал руки в карманы и замотал головой, смущённо улыбаясь, – чё, ссышь? Ну поссы в баночку, тебе же не убудет, – возмутился Фалафель, правда, Громов опять замотал головой и неуместно посмеялся. В итоге на подмену понятий согласился Чистоплюев.
По окончании водных процедур посетители мужского туалета явились к толстому мужчине с плешью и в белом халате. Будь у него в руке клизма и фонендоскоп на шее, образ педиатра из советской поликлиники сложился бы полностью. Мужчина занимался тем же, чем и ослик Иа из советского мультфильма с тою разницей, что вместо хвоста в сосуд у него опускалась индикаторная бумажка. Когда очередь дошла до Надеждинского, с его губ по-медицински кратко слетели слова:
– Алкоголь употребляли? – подозреваемый отрицательно помотал головой, отворачиваясь на сторону и стараясь не дышать в лицо вопрошающему.
– Пиво? – снова отрицательное мотание.
– Капли на спирту?
– Никаких капель.
– Понятно. Следующий.
Так и закончилось бессмысленное тестирование, как всегда нужное только его организаторам. Следующим на очереди уроком значился русский язык. Странное дело, но Алёна Дмитриевна пребывала в трезвом состоянии и даже в хорошем настроении, чем несколько удивила своих посетителей. В редкие моменты трезвости она давала задания по типу «выделить основу предложения такого-то» или задавала писать сочинения на тему вроде «как вы понимаете смысл слова этакого-то». Опять-таки, примерно то, что ожидало девятиклассников на экзамене.
– Дорогие мои спиногрызы, сегодня мне от вас надо сочинение на тему «как вы понимаете понятие чувство долга», – выразила вслух собственные намерения Алёна Дмитриевна.
– Сколько знаков? – взялся уточнить задание Надеждинский.
– Каких знаков?
– Денежных. Букв сколько писать?
– Сколько напишешь, столько и будет. Ладно, давайте обсудим тему, а то чую, понапишите вы мне сейчас басни Крылова. С тебя, счётчик знаков, пожалуй, и начнём.
– Чувство долга – наверное, то чувство, когда занял денег, и от желания их вернуть буквально начинает гореть карман.
– Попытка неплохая, только речь идёт о другом долге – перед родиной, обществом. Человечеством, в конце концов.
– Мне вот интересно, – вмешался в полемику Фалафель, – почему нам с детства внушают, будто мы кому-то что-то должны. Я, например, у родины ничего не занимал.
– По-твоему, образование, которое ты получаешь, ничего не стоит? – возбудилась Алёна Дмитриевна.
– Да, такое образование ничего не стоит. Мне ещё доплачивать должны за то, что я сюда каждый день хожу.
– А если на нас нападут американцы, то кто будет родину защищать, если никто никому ничем не обязан? – язык педагога от перехода на верхние регистры стал немного заплетаться.
– Точно не я. Я с автоматом по окопам бегать не собираюсь. Да и за чем? За то, чтобы пахать всю жизнь за копейки и сдохнуть на работе?
– То есть вы, государь, хотите нашего порабощения?! – окончательно вышла из себя на крик взбешённая учительница.
– Кому мы нужны такие? У нас проблем столько, и целой вечности не хватит их все решить. Люди уже давно по визе ездят работать к «завоевателям» и ничего. Телевизор поменьше смотрите.
– Всё, хватит! – Алёна Дмитриевна стукнула ладонью по столу, – нужно вводить образование для избранных, чтобы такие вот необязанные рот не разевали. Урок окончен! – рявкнула она и походкой тираннозавра удалилась из кабинета. Все присутствующие удивлённо посмотрели на Фалафеля.
– Чё я такого сказал? – не менее удивлённо спросил он.
Остаток урока прошёл в кладбищенской тишине. Настроение одноклассников как-то сразу срезалось, и со звонком они поплелись к кабинету математики. Нинель Григорьевна в знакомой всем манере встретила их тепло, не заставив ждать в холодном кабинете. Пересёк линию фронта и Надеждинский, словно их давешней потасовки не было вовсе. Трудно однозначно заключить, чем обуславливалась её толерантность – прогрессирующей деменцией, любовью к ближнему или непротивлением злу насилием, однако, скорее всего, она приберегла шикарный повод для ответного удара на другой раз.
– Здравствуйте, ребятушки-козлятушки, чем сегодня будем заниматься? – со звонком зашевелила сморщенными губами Нинель Григорьевна.
– Давайте немного посчитаем, – предложил Чистоплюев.
– Отличная идея, Мишенька, что считать будем?
– Давайте посчитаем шаги до дома.
– Хорошо, Мишенька, можешь идти считать шаги, пока мы с ребятами будем считать арифметические прогрессии, – отсекла все поводы для шуток самая «авторитетная» бабушка школы и достала стопку толстых печатных тетрадей с незатейливой надписью на мягком переплёте «КИМ», скрывавшей за собой сокращение от «контрольно-измерительные материалы». Когда-то на заре учебного года Виктория Игоревна спустила разнарядку о сборе средств на эти самые образчики высот полиграфической мысли, после чего их появления пришлось ждать ещё около месяца. Однако по факту их прибытия они сразу же были сданы учителям и впредь выдавались исключительно «по учебной надобности».
– Настасьюшка, свет мой зеркальце скажи, сколько у нас там получилось? – спустя некоторое время справился заскучавший любитель группового счёта в столбик.
– У меня получилось девять тысяч пятьсот девяносто два, – поделилась личным видением ситуации Настасья Филипповна.
– Какая ирония, мне столько же за пятиклассников платят.
– Так это правильно? – попробовала дознаться до истины испытуемая.
– Знаешь, Настасьюшка, за этих обормотов ещё столько же давать надо. Итак, настало время подышать мелом. Дышать, конечно же, буду не я, а будет, – Нинель Григорьевна уткнулась в журнал, – Чистоплюев. Иди, Мишенька, счетовод ты наш.
– Может не надо? – попытался отговориться «Мишенька».
– Нет, не может, иди давай, не на Голгофу же я тебя зову, – от такого острого и одновременно пробивного аргумента Чистоплюеву пришлось повиноваться. Математическими способностями он обладал весьма посредственными, правда, компенсируя их отличным знанием поисковой строки в браузере. Теперь же его вынудили отложить до востребования свои отличные стороны и пользоваться посредственными.
– Нет, Мишенька, твои изыскания хоть в «Мурзилку» отправляй в рубрику «юмор для дошколят». Хотя нет, даже дошколята знают, что квадрат суммы и сумма квадратов – не одно и то же. Садись, позорник. И как ты будешь экзамены сдавать? – разгорячилась Нинель Григорьевна. Чистоплюев раскраснелся и надулся, как воздушный шар, но всё-таки сел на место.
– Витенька, иди перерешай, только для начала смой этот позор, – смягчаясь, попросила она Фалафеля.
– Кровью?
– Воды пока будет вполне достаточно. Вы, кстати, помните о сегодняшнем круглом столе? – обратилась к аудитории Нинель Григорьевна.
– Конечно, помним, – отвечала та.
Так называемый «круглый стол» к мебели короля Артура имел весьма отдалённое отношение и именовался так более для «понту», хоть стол в учительской действительно имел эпилептическую, вернее, эллиптическую форму. Суть означенного мероприятия состояла в приглашении родителей учеников и их самих «на ковёр» (к сожалению, не персидский), где им рассказывали, какие их чада хорошие или нехорошие, и что им вообще требуется от жизни. Родители, как правило, при обличительных тирадах кивали через слово, будто бы им пересказывали их собственные мысли, когда чада смотрели куда-нибудь в потолок и смиренно ожидали окончание аудиенции.
– Витенька, ты пойдёшь в одиннадцатый класс? – продолжила кокетничать Нинель Григорьевна.
– Нет, не пойду, – заявил Фалафель.
– А как, сначала в десятый, а потом в одиннадцатый?
– Нет, я после девятого класса уезжаю в Х-к.
– Может быть ты со мной шутки шутишь? Так не смешно, – убавила громкость пожилая женщина.
– Не шучу.
– Ладно, у нас ещё полгода впереди, успеешь передумать.
– Не успею.
– Настасья, ты то хоть не собираешься от меня уходить?
– Куда же я от вас уйду? – переспросила Настасья Филипповна.
– Да вот видишь, найдут куда. Присаживайся, Витя, расстроил ты старую больную женщину, – проговорила старая больная женщина. Настасья Филипповна и Фалафель числись в её любимчиках, поэтому их наличие в десятом классе являлось для неё само собой разумеющимся. Теперь же неожиданное признание фаворита резко вывело её из колеи.
– Всё, делайте домашнюю работу, – приказала она расстроенным голосом.
– Но вы же не задавали, – тявкнула Воробьёва, зубрила с первой парты.
– Тогда делайте, что хотите, раз я для вас ничего не значу, – отрезала Нинель Григорьевна, с грустью и тоской уставившись в окно.
Последним на сегодня уроком для Надеждинского в расписании значились дополнительные занятия по физике. К физике у него имелись смешанные чувства – на механике он засыпал, на динамике переваливался с одного бока на другой, на оптике протирал линзы собственных очков, и лишь одно электричество яркими вспышками могло разбудить в нём интерес. Можно быть электриком седьмого разряда и знать за электроны и протоны материал на докторскую диссертацию, но всё равно в электричестве остаётся какая-то загадка, нечто непознанное. Чем оно и цепляет.
На сегодня начинающим физикам предстояло собрать электрическую цепь и зафиксировать совершаемые действа в «отчёте по практике». Собиралась цепь из всякого советского разгильдяйства и китайской лампочки – воистину, торговля и наука объединяют народы. Покончив с отчётом, Татьяна Юрьевна задала интригующий вопрос:
– Вы же помните о сегодняшнем мероприятии?
– Помним, нам уже Нинель Григорьевна напомнила, – грубо брякнула Воробьёва, непонятно зачем сдававшая физику.
– Хорошо, что у нас ещё работает система оповещения в её лице. Тогда поднимите руки те, кто пойдёт в десятый класс.
В классе осталась одна неподнятая правая рука, однако её хватило, чтобы произвести переворот в сознании Татьяны Юрьевны. Тишину нарушил только треск её шаблона.
– Семён, если у тебя болит рука, подними другую, – наконец выговорила она.
– С моей рукой всё в порядке, – похвастал он.
– Тогда в чём дело?
– У меня нет денег идти в десятый класс.
– Послушай, без ЕГЭ нет высшего образования, без высшего образования нет хорошей работы. Ты этого добиваешься?
– Я резко извиняюсь, но позволю себе подобно Нильсу Бору, дополнившему схему строения атома Резерфорда, дополнить и вашу схему. Без денег нет ЕГЭ, без ЕГЭ нет высшего образования, без него нет работы, без работы нет денег. Круг замкнулся.
– Причём тут деньги?
– Деньги всегда причём в наше непростое время.
– Когда же оно было простым? – вздохнула Татьяна Юрьевна, осознав бессмысленность дальнейшей полемики.
– Каждое время непросто по-своему.
– Так, ладно, у нас не философия, а всё-таки физика. Ничего, у нас есть впереди полгода, ещё успеешь передумать.
На том и порешили. Со звонком с Татьяной Юрьевной остались Настасья Филипповна, беседовавшая с ней за термоядерный синтез, и Влад Никодимов, следивший за их беседой с многозначительной ухмылкой.
Стрелки часов показывали пятый час, когда Надеждинский с матерью поднимался на второй этаж. Возле учительской столпились родители с учениками, ожидая сокращение очереди на их значительные персоны.
– Кто крайний к педиатру? – отвлёк их внимание Семён, зная о сакральности этой фразы для родителей. Из толпы кто-то отозвался.
– Веди себя прилично, – слегка толкнула Екатерина Ивановна сына в бок. Последний ничего и ничем не ответил, единственно присев на знакомый радиатор отопления, погружаясь в думы.
– Можете заходить, – прервала его Виктория Игоревна и пригласила мезальянс в учительскую. За столом по кругу собралась шабашка из всех учителей кроме Светланы Александровны Свистковой и Валентина Игоревича Гуляшова, мнение коих никого не интересовало.
– Привет вам от израильской контрразведки, – поприветствовал собрание входящий.
– Видите, видите, он опять начинает, – заслышались возмущённые возгласы.
– И так каждый божий день, – завозмущалась в резонансе с ними Виктория Игоревна.
– Все претензии к производителю, – ответил объект претензий.
– Надеждинский, имей хоть какие-то приличия! – раскрыла перепачканный в помаде рот Ирина Петровна, отчего тот, к кому она обращалась, рассмеялся ей в лицо.
– А я считаю, – вмешалась Алёна Дмитриевна, – что смех – это защитная реакция. Мне вот тоже становится смешно, когда вы открываете рот, – Ирина Петровна стушевалась и замолкла до конца приёма.
– Коллеги, не ссорьтесь. Семён, куда ты собираешься идти после девятого класса? – осведомилась Виктория Игоревна.
– В техникум, – раздалось категоричное «прощай» с его стороны.
– Нет, вы только посмотрите на них, сначала Витя, а сейчас и этот. Мы вас как птенцов взрастили для того, чтобы вы сейчас в техникум уходили? – негодующе затрещала Нинель Григорьевна. Семён, несколько пикированный упоминанием своей персоны в оскорбительном для себя контексте, выдал:
– Какие есть, других на склад не завезли.
– Не переживайте, ещё успеет передумать, – вынесла окончательный вердикт Татьяна Юрьевна, единственная представлявшая на выставке маразма здравый смысл.
– И всегда ты себя так ведёшь? – уже по выходу из застенков вслух возмутилась Екатерина Ивановна.
– По ситуации, – на корню отрезал Семён, не любивший подобных выяснений отношений, и дальнейший их путь домой прошёл в неловкой тишине.
Глава 10. Заводской апельсин
Это был погожий майский денёк, один из тех, которые обычно выпадают на конец месяца. Пожалуй, май – лучший месяц в году, ибо зимний холод уже отступил, а летняя жара ещё не настала. Омрачалось то солнечное утро единственно обстоятельством сдачи экзамена по русскому языку – первому в году, хоть и не единственному. После всевозможных репетиций – от городских до почти межгалактических, девятиклассники всё-таки вышли на финальный, девятый круг бюрократической волокиты. В последние годы сложилась негласная традиция проводить экзамены в «неродных» школах, якобы по причине списывания учениками то ли при попустительстве «родных» учителей, то ли при их содействии. Правда, что мешает ученикам списывать в другой школе, остаётся тайной за семью печатями. Как бы там ни было, но коллектив девятого класса девятой школы уже битый час ожидал начала экзекуции подле крылечка третьей школы. Ходили упорные слухи о большей предрасположенности её педагогического состава к учащимся, нежели в девятой, будучи, не обладая «наполеоновскими» амбициями, как более старшая по номеру.
В честь окончательного и бесповоротного наступления весны Алёна Дмитриевна ушла в долговременный запой, краёв которому в ближайшей перспективе не предвиделось. Посему её на посту «предводителя команчей» подменяла Виктория Игоревна, активно наводившая суету среди толпы. Она сновала среди разношёрстной публики, интересуясь о местонахождении Жоры Каравайного, однако везде её провожали недоумевающие взгляды. Спустя минут пятнадцать предмет её поиска всё же соизволил вальяжно подкатить на горизонте.
– Здорово, бродяги и бродяжницы, – заявил он о своём присутствии.
– Жора, где ты был? Ты пьяный? – возмутилась аки морская гладь Виктория Игоревна.
– Не пьяный, а навеселе.