«Может быть, у соседей гости с грудничком?» – пронеслось в голове. Наконец ключ повернулся, дверь открылась, и я перешагнул через порог. Рука привычно потянулась к выключателю и остановилась на полпути. Снова детский плач – теперь уже намного громче, явственно в квартире. По спине побежал неприятный холодок. Такое впечатление, что ребенок плакал на кухне. Прикрыв входную дверь и почему-то так и не включив свет, я стал медленно красться по квартире. Детский плач то утихал до едва слышных всхлипываний, то становился громче и пронзительнее, так что резал слух.
В моей голове рисовались картины одна невероятнее другой: плачущий и орущий сверток на полу кухни; ребенок, упавший сверху на наш балкон; подкидыш, с которым срочно нужно что-то делать… К тому моменту как я добрался до двери кухни плач перешел в истерический, захлебывающийся визг. Его уже наверняка слышали соседи за стеной, но откуда в нашей квартире мог взяться ребенок??? Рывком открыв дверь, я ворвался в кухню. Она была пуста. В ту же секунду плач прекратился, оборвавшись на высокой ноте. Я выбежал на балкон, но и там никого не было. Немного постоял, опершись о перила и вдыхая вечерний осенний воздух. Привычные звуки улицы, вид спешивших домой людей вернули мне некоторое спокойствие.
«Может ребенок плакал на соседнем балконе? Или вообще у соседей? Слышимость у нас в доме такая, будто стены сделаны из картона…» Я закрыл балконную дверь и отправился в прихожую за брошенными сумками. Детский плач теперь доносился из нашей спальни. В этот момент я впервые в жизни почувствовал, как на голове шевелятся волосы. Сразу вспомнились сцены из фильмов ужасов: призрачная девочка качается на игрушечной лошадке, а потом вдруг превращается в уродливую старуху с горящими глазами…
Я понял, что если сейчас же не избавлюсь от этого наваждения, то сойду с ума, или в ужасе убегу из квартиры. Щелчком включив свет в прихожей, я с ноги распахнул полуприкрытую дверь спальни. Невидимый ребенок снова начал заходиться плачем, к его всхлипываниям добавилось какое-то странное похрюкивание. В спальне было темно, шторы на окнах остались закрытыми. Как только я дотянулся до выключателя и зажег лампы под потолком, плач мгновенно оборвался. Спальня, конечно же, была пуста.
Я сел на край кровати и осторожно потер виски, прислушиваясь к тишине квартиры, ожидая снова услышать плач откуда угодно – даже из ванной или туалета. Но в этот момент в замке заворочался ключ, и через секунду в квартиру вошла Лиза.
– Сюрприз, милый, я освободилась пораньше! – с порога защебетала она. И сразу же с сердца упал тяжелый камень, и я в изнеможении откинулся на подушку.
– Добрый вечер, мама! Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо, Стасик, спасибо. Сегодня дождя не было, я ходила в магазин у станции, ну где еще тетя Лида продавщицей работает, купила свеклу и капусту, хочу завтра борщ сварить.
– Опять тяжелые сумки носила?
– Нет, ты что, маленький вилок капусты только, да пару свекл. А зато тетя Лида мне рассказала, что ее племянник, Пашка, ты в детстве каждый год на день рождения к нему ходил, вот он женился на своей бывшей однокласснице. Десять лет девке голову морочил и женился, наконец.
– Ну что ж, пора бы уже…
– И одноклассница эта вроде справная, Лидке нравится, хотя сестра ее, тетя Вера, мать-то Пашкина, что-то не очень довольна…
Хорошо, что телефон не передает выражения лица. Я скривился, как будто у меня заболел зуб. Как всегда, одно и то же. Несколько месяцев назад мы с мамой очень сильно поругались из-за того, что каждый наш разговор заканчивался призывами ко мне жениться и поскорее наделать внуков. Однажды я не выдержал и накричал на мать, запретив говорить о моей личной жизни. Мы не разговаривали неделю, и после этого мама перестала интересоваться жизнью Лизы, хотя до этого часто спрашивала о ней и видимо была не против этой пассии. Зато теперь редкий разговор обходился без упоминаний о том, что кто-либо из моих сверстников в нашем поселке женился. Причем многие уже не в первый раз.
Но сегодня в разговоре было еще что-то странное… Какая-то излишняя суетливость, как будто мама старалась потоком слов скрыть пустоту, черную пустоту, похожую на ту, что была в моем сне…
– Как отец себя чувствует? – своим вопросом я прервал не только ненужные мысли, но и красочный пересказ того, кому и за что били морду на Пашкиной свадьбе.
– Все в порядке, не переживай, Стасик, – мама осеклась и на секунду задумалась, перед тем как ответить. Или мне это только показалось?
– Дай мне, пожалуйста, поговорить с ним.
– Да он только недавно прилег. Уснул, наверное, его что-то разморило после обеда, а ночью спал плохо. Пусть поспит, не буду будить.
– Ну, значит, в следующий раз…
Опять тревога, опять недосказанность, и гнетущее чувство собственной беспомощности, здесь, за сотни километров от родного дома.
Я не хотел засыпать. Лиза давно уже мирно сопела, отвернувшись к стенке, а я все лежал, глядя в потолок, ожидая какого-то действия выпитого перед сном антидепрессанта. «Если опять увижу этот сон – пойду к психиатру. Ненормально это все, завтра нужно защищать проект, а я уснуть боюсь. Буду злой, не выспавшийся и с помятым лицом – шеф точно проект зарубит, он и так в последнее время меня за что-то невзлюбил… А за что? Наверняка меня Смирнов подсиживает…».
Дремота пришла постепенно, и, к своему облегчению, я не увидел той пугающей темноты, которой так боялся, засыпая. Вместо этого, передо мной развернулась панорама нашего поселка – такая, какая открывается с высоты перехода над железнодорожными путями. Это была самая высокая доступная точка во всей округе, выше нее были только труба котельной, да здание районного элеватора. Но ни туда, ни туда мне залезть не удавалось, зато высота, на которую приходилась подняться, переходя через железную дорогу, в детстве казалась по-настоящему космической. Я стоял, прислонившись лбом к ржавым прутьям ограждения, и с замиранием сердца смотрел на поселок и окружавшие его поля до тех пор, пока мама не брала меня за руку и чуть ли не силой уводила вниз.
В последние годы вид поселка немного изменился – на магазинах и ларьках появилась яркая кричащая реклама, одну из башен элеватора разобрали, а рядом с поселковой больницей, на пустыре, где в последние годы советской власти собирались строить новую баню, выросла гора металлолома. Но в моем сне поселок был таким, каким запомнился мне в детстве, и только гнетущее чувство тревоги теснило грудь и не давало сознанию поплыть по волнам детских воспоминаний. Зато я вдруг как птица слетел с моста над железной дорогой и тут же увидел родительский дом – дом, в котором прошло мое детство.
Это был старый двухэтажный бревенчатый дом с ржавой железной кровлей, издалека напоминавший барак. Он и был бараком – построенный в далекие дореволюционные времена в полосе отчуждения железной дороги для совершенно неведомых нужд, после войны он был поделен на четыре квартиры: по две на этаже – и заселен семьями железнодорожников. Наша квартира находилась на первом этаже, рядом с нами доживала свой век одинокая старушка Настасья Петровна. Она умерла за год до того, как я окончательно перебрался в Москву. В квартире над нами жила семья Залецких, во главе с бывшим машинистом Семеном, уволенным с железной дороги за беспробудное пьянство. Четвертая квартира опустела за несколько лет до моего рождения и хотя дверь в нее никто не запирал, мне было строжайше запрещено туда заходить, поскольку, как объясняли родители, половые доски там никто не менял с момента строительства дома, и они давно прогнили.
Иногда я все же поднимался на второй этаж, и, одним ухом слушая пьяную ругань Залецких, дрожащей рукой приоткрывал дверь в пустую квартиру и, цепенея от детского страха, заглядывал в ее сумрачное нутро, заставленное старой пыльной мебелью, по большей части сломанной. Странно, но даже Семен Залецкий, пропивший у себя дома все, что можно было пропить, никогда не покушался на вещи из пустующей квартиры.
Во сне я стоял у крыльца нашего дома. Неожиданно быстро сгустились сумерки. Фонари, освещавшие железную дорогу на подъезде к станции, горели воспаленным желтым светом. Дом казался вымершим, темные окна напоминали слепые глазницы. Стояла тишина, и только ветер слегка гремел куском кровельного железа. И в этой тишине из дома вдруг раздался звук. Да. В доме тихонько плакал ребенок. Как будто электрический ток прошел у меня по позвоночнику. Даже во сне я вспотел от страха, сразу же вспомнив недавний случай в квартире. А еще страшнее было от того, что я уже знал – мне придется войти в дом и увидеть это плачущее существо.
Ноги сами понесли меня на крыльцо, вот и знакомая дверь родительской квартиры – обитая дешевым, посеревшим от времени дерматином. Но плач доносится не оттуда. Ребенок плачет в пустой квартире на втором этаже. И снова плач становится все сильнее и яростнее, переходит в визг. Я не хочу идти наверх, цепляюсь руками за стены, но помимо своей воли медленно, на ватных ногах поднимаюсь по лестнице. Каждый шаг приближает меня к источнику плача. Вот я уже на площадке, еще секунда и рука, вдруг ставшая не моей, берется за дверную ручку. В ужасе я закрываю глаза, чтобы не видеть того, что может скрываться за дверью, но, как это бывает в кошмарах, мои веки оказываются прозрачными, и я вижу знакомый по детским воспоминаниям интерьер прихожей в заброшенной квартире. В нос бьет затхлый запах нежилого помещения, запах паутины и плесени, отсыревшего дерева и тлена.
Невидимый ребенок заходился плачем в дальней комнате. Я иду туда, и половицы опасно скрипят под моими ногами. Дверь в комнату закрыта, и дверная притолока упала одним концом вниз, перегородив проход косым шлагбаумом. Мои руки, действующие отдельно от головы, вместе с ржавыми гвоздями вырывают и отбрасывают прогнившую деревянную балку, она ударяется об угол и разламывается пополам. Я обеими руками толкаю вперед дверь в комнату, и в ту же секунду половые доски не выдерживают, и я с громким хрустом ломающихся костей лечу вниз, в провал пола, где распростерлась знакомая мне зловещая темнота.
Я проснулся с громким криком, и кричал, наверное, несколько минут, пока Лиза, сама перепуганная до полусмерти, пыталась меня успокоить. Только включив по всей квартире свет и телевизоры, она смогла привести меня в чувство. Я пообещал ей, что завтра же запишусь ко врачу. К счастью, за окном забрезжил рассвет. Спать я, конечно же, уже не мог, поэтому быстро собрался, выпил две кружки кофе и поехал на работу, готовиться к защите проекта.
– Ну как защита?
– Зарубили…
– Ты сильно расстроился?
– Не знаю даже, скорее я был к этому готов.
– Стасик, а ты помнишь, что я сегодня ночую у мамы?
– Еще одна прекрасная новость!
– Это не новость, я тебе два раза об этом говорила…
– Да-да, я помню, милая, сегодня годовщина смерти твоего отца, маму нельзя в этот день одну оставлять.
– Я надеюсь, что уже в следующем году мы сможем провести этот день втроем, но пока еще слишком рано…
– Да я все понимаю…
– Ты точно нормально переночуешь один? Ты записался ко врачу?
– Записался, но только на среду на следующей неделе. Не переживай, все у меня будет хорошо. Поезжай к маме, я нормально переночую. Не мужик я что ли?
А хотя бы и мужик. И все равно страшно. И все равно горит свет даже там, где он не нужен, и излишне громко работает телевизор. И кубики льда стучат о стенки зажатого в руке стакана виски. По телевизору какой-то глупый сериал, казавшийся смешным только после трети, но еще до половины бутылки. А теперь бутылка почти пуста и опьянение наползает тяжелой темной… опять темной??? … тучей. И мысли путаются, и можно взять и уснуть прямо здесь, на диване перед телевизором. И в алкогольном забытьи совсем не видеть снов, ни про вязкую темноту, ни про кричащих младенцев. И на завтра голова будет тяжелой и пустой, хорошо хоть суббота и на работу ехать не нужно… Зато будет новый день, светлый погожий осенний день… Пьяный сон накрыл ватным одеялом, и я в неудобной позе скорчился на диване перед орущим телевизором.
Удар… Тишина… Снова удар… И снова тишина. Сердце? Стучит в пьяной голове? Или в какой-нибудь артерии, пережатой во время сна? Снова удар… Нет, это не во мне, это где-то снаружи. Опять страшный сон? Еще несколько секунд я пытаюсь понять, кто я и где нахожусь, и окончательно просыпаюсь от нового стука. Телевизор молчит, по экрану из угла в угол плавает сообщение об отсутствии сигнала. Кабель отошел… Квартира погружена в сумерки. Это я выключил свет? Когда и зачем? Запоздалое чувство страха сосет под ложечкой. Где же мой спасительный алкоголь? Улетучился, как будто и не было его – хоть сейчас за руль, все чувства разом обострились, сознание ясно и от этого становится все страшнее и страшнее. Тем более, что в этот раз совершенно точно – я не сплю, все наяву.
И снова стук, откуда-то из угла комнаты, как будто слабый удар пальцами по дереву. Сердце бьется уже где-то в животе. Смотрю в окно, надеясь увидеть в нем проблески рассвета, но там только темнота, чуть подсвеченная далекими-далекими фонарями… А может это соседи? Стены же тонкие… Или на кухне что-то сломалось? И нет ничего сверхъестественного, и все это игра воображения? И снова стук из того же угла, но следом за ним не тишина, а новый звук – противный, скребущий, лезущий прямо в душу. Только этого не хватало… Шкаф! Точно, в том углу, скрытый темнотой, стоит высокий платяной шкаф с двумя дверцами. Старый, почти антикварный шкаф, который хозяева квартиры непонятно зачем оставили жильцам вместе с весьма неплохой современной мебелью. И сейчас в шкафу кто-то стучал и скребся. Или что-то? Глаза мои привыкли к темноте, и громада шкафа ясно очертилась в своем углу. Я буквально вжался в диван, парализованный ужасом, не в силах даже протянуть руку за лежащим рядом телефоном. Что-то с силой ударилось изнутри в дверцы шкафа, так что они слегка приоткрылись, давая возможность заглянуть в его чрево, еще более темное, чем окружающая темнота. Я лихорадочно пытался и не мог вспомнить, вешал ли я когда-нибудь что-нибудь в этот шкаф. Еще более сильный удар – дверцы почти раскрылись, но застыв на долю секунды, с грохотом захлопнулись обратно. Хотелось закрыть глаза и заплакать, лишь бы не видеть того, что пряталось в шкафу. Снова неприятные скребущие звуки – маленькими коготками по старому полированному дереву… И вдруг резкий удар – дверцы с силой раскрылись, едва не сорвавшись с петель и черная тень с красными глазами вырвалась наружу. Тень размером с большую кошку, но явно человеческая – она нечеловеческим прыжком вспрыгнула на шкаф и из-под самого потолка в упор смотрела на меня раскаленными угольками глаз. А потом шкаф вдруг сам по себе начал заваливаться вперед, и я понял, что то существо, что сидело на нем, сейчас совершит новый прыжок и окажется прямо на мне. Но за секунду до того, как шкаф, ломая дверцы, с жутким грохотом рухнул на пол и за мгновение до того, как я потерял сознание, сидевшее на нем существо тонким детским голоском в глухой тишине произнесло: «Я твой брат!»
– Ты где?
– На вокзале.
– На вокзале? Что ты там делаешь?
– Еду к родителям…
– Ты с ума сошел? Почему ты мне не сказал? Что-то случилось?
– Это трудно объяснить… Лиза, мне просто нужно там побывать… Поговорить с родителями. Ты знаешь, это может показаться чушью, но мне кажется, что когда-то у меня был брат… а потом… потом его не стало… и он зовет меня… может быть хочет поговорить, увидеть меня…
– Стасик, ты сошел с ума… Какой брат? Родители тебе ничего о нем не говорили.
– Поверь мне на слово, Лиза, я должен все выяснить. К понедельнику я вернусь. Тем более отец последнее время плохо себя чувствует, лучше мне побывать дома…
– Хорошо. Но все это так спонтанно…
– Все будет хорошо. Только побудь до моего возвращения у мамы, не ходи в нашу квартиру, пожалуйста…
К станции поезд подошел, когда осеннее солнце уже клонилось к закату. Из окон вагона вид на поселок открывался совсем не такой, как с моста в моем сне: унылая тоска гаражей, сараев, полуразрушенных строений непонятного назначения и покосившихся столбов с оборванными проводами. Поезд стоял на станции всего полминуты, и я быстро соскочил с высоты вагона на растрескавшийся перрон. С собой у меня не было ничего, кроме спортивного рюкзака за плечами, в который я наскоро покидал сменную одежду, когда придя в себя рано утром, метался по квартире, стараясь подальше обходить распластавшийся на полу шкаф. Уже завтра мне нужно было вернуться в Москву – не выйти на работу в понедельник означало бы неминуемое увольнение.
Идти от станции до дома родителей было недалеко: дорога быстрым шагом занимала минут десять. Последний раз я был здесь полгода назад, на излете зимы, незадолго до того, как познакомился с Лизой. Идя привычной дорогой между зарослями вымахавшей за лето, но уже успевшей засохнуть и почернеть крапивы, чьих-то огородов и проржавевших вагончиков-бытовок, я думал о том, что происходит в моей жизни. Немного успокоившись за целый день, проведенный в плацкарте среди шумных попутчиков, я уже не знал, верить ли собственной памяти. Если бы утром шкаф оказался на своем законном месте, я бы никуда не поехал, а в тот же день сам сдался бы в психиатрический диспансер. Однако шкаф лежал посередине комнаты, его дверцы сорвались с петель и валялись рядом, а, значит, ночные события мне не померещились.
Плач младенца, сон о родительском доме, а теперь еще и жуткое красноглазое существо, назвавшееся моим братом – все это элементы одной головоломки. И самым логичным казалось предположение о том, что у меня действительно был брат, старший или младший, душа которого по какой-то причине не обрела покоя и хочет со мной пообщаться. В этой ситуации единственными, кто мог дать ответ, были мои родители… Тут же я вспомнил, что даже не позвонил им, чтобы предупредить о своем приезде: утром было не до этого, а потом и вовсе вылетело из головы. Рука потянулась за телефоном, но чего уж там было звонить – я стоял перед крыльцом родительского дома.
Солнце опустилось к верхушкам тополей, и в его косых лучах дом казался еще темнее и старше, чем был на самом деле. Вечер принес с собой прохладу и тишину, и в этой тишине, наверное, можно было услышать, как тихо скрипят, переговариваясь между собой серые бревна, из которых сложен дом. Я зашел в низенький палисад и удивился царящему здесь запустению: хотя в доме оставалось всего две жилых квартиры, раньше мама и тетя Света – жена спившегося машиниста Залецкого – использовали палисадничек по назначению: разбивали в нем огород и цветники. Сейчас же только пыльная дорожка вела с улицы к крыльцу: по ее бокам заросли сорняками остатки некогда аккуратных грядок и клумб.
Скрипя досками ступенек, я поднялся на знакомое крыльцо, открыл дверь и даже остановился на секунду: из общего холла, который мы называли тамбуром, пахнуло сыростью и прелью, запахом, живо напомнившем мне детские страхи на пороге пустующей квартиры. Свет в тамбуре не горел и я на ощупь нашел ручку двери нашей квартиры. Хотел было искать кнопку звонка, но понял, что дверь не заперта. Летом родители иногда оставляли дверь приоткрытой, чтобы проветрить квартиру. Толкнув дверь перед собой, я вошел. В прихожей тоже была темнота, однако здесь все же чувствовалось присутствие людей: пахло какой-то стряпней и тем неуловимым запахом, который есть у каждого жилища.
– Мама, папа, это я приехал – крикнул я в темноту квартиры, – простите, что не предупредил.
В квартире по-прежнему стояла тишина. С недобрым предчувствием я скинул обувь и по любимому маминому половичку прошел в комнату. Родители были там. Мама сидела у окна за столом и перед ней стояла чашка с недопитым чаем. Заходящее солнце светило ей в затылок, и лицо скрывалось в тени, был виден только просвечивающий насквозь ареол седых волос вокруг головы. Отец сидел в старом глубоком кресле, положив руки на колени и глядя прямо перед собой. К подлокотнику кресла была прислонена палка-клюка. Когда я вошел в комнату, они повернулись ко мне, и с удивлением смотрели на нежданного гостя.
– Что же вы молчите? – севшим от испуга голосом спросил я.
– Не ожидали, что ты приедешь, Стасик, – произнесла мама. Устало и тяжело она поднялась со стула, подошла ко мне и мы, наконец, обнялись. Мама была все такой же – только за те полгода, что я не видел ее, сильно постарела, фигура как будто высохла, морщины углубились, а глаза выцвели, поблекли и на самом их донышке мне померещился затаенный, но ставший уже привычным страх.
Отец тоже поднялся мне навстречу, и меня неприятно поразило то, насколько скованными и деревянными стали его движения. Когда он протянул руку, мне показалось, что его, как марионетку, кто-то дернул за нитку, и рука помимо его воли резко подскочила вверх.
– Что вы в темноте сидите? – спросил я, щелкая выключателем. Теплый желтый свет залил комнату, и на душе сразу стало спокойнее, тугой колючий комок тревоги, копошившийся в животе, начал постепенно рассасываться.
Солнце за окном почти село. Расположившись за кухонным столом, мы пили чай с черствым, почти окаменевшим печеньем. Отец молчал, а мама монотонно и скучно пересказывала новости нашего поселка, о большинстве из которых я уже знал по телефонным разговорам. Я все никак не мог перейти к главному, к тому вопросу, который привел меня домой. Поведение родителей казалось странным – мой приезд явно вызвал у мамы испуг – казалось, что она не может дождаться, когда я снова уеду. Отец вообще не разговаривал со мной, на вопросы о здоровье отвечал односложно. Гнетущая атмосфера висела в доме, и я начинал подозревать, что моя поездка не поможет избавиться от кошмаров, а только усугубит их.
– Мам, а почему ты про Залецких ничего не рассказываешь? – неожиданно спросил я. – Они что, переехали куда-нибудь?
Мама как-то сразу ссутулилась и беспомощно посмотрела на отца, но тот безучастно глядел перед собой и даже не повернул в ее сторону головы.
– Ох, Стасик… – почему-то шепотом начала мама, – Не хотела я тебе говорить, ну да ты все равно бы все узнал… Беда тут весной приключилась… Нету больше у нас соседей. Семен-то, ты же знаешь, выпить всегда любил, последнее время только из запоя в запой и переходил. А в начале мая, на праздники как раз, что-то совсем он перебрал. И Свету… тетю Свету, жену свою, топором зарубил… Страшно-то как было, Стасик… – из маминых глаз потекли слезы. – Старший-то сын их, Мишка, как женился, переехал к жене, на Советской они живут, а к нам Дашка с Ленкой прибежали, девчонки младшие, говорят, папка мамку убил… Мы дверь заперли, милицию вызвали, а он бегал там сверху, орал жутко, мебель и стены топором рубил. Милиция, полиция то есть теперь, приехала, двоих я не знаю и с ними наш Ленька-участковый. Поднялись они к нему, только дверь открыли, как он с топором на Леньку кинулся. Те двое стали стрелять –наповал его и уложили. Вот и все… Дашку с Ленкой Мишка к себе забрал, ну да Дашка и сама уже на выданье, я слышала, она недавно к ухажеру своему перебралась…
Я сидел как громом пораженный. Какая ужасная смерть двух хоть и не родных, но близко знакомых людей. И если к вечно пьяному Семену особых симпатий я никогда не испытывал, а в детстве и просто его боялся, то тетю Свету было искренне жаль. Стало понятным царящее в палисаднике запустение – родители остались одни в этом пустом доме – вряд ли дети Залецких когда-нибудь вернуться в свою квартиру.
Я машинально ломал в руках черствое печенье, мама вытирала глаза уголками шали, тишину нарушало только тиканье настенных часов.
– Мама, скажи, у меня когда-нибудь был брат? – неожиданно для самого себя спросил я.
Мама громко вздохнула и закрыла глаза. Так она просидела почти минуту, и я начал опасаться, что с ней случился какой-то приступ, но она вдруг подалась вперед и посмотрела на меня с такой тоской и болью в глазах, что слова застыли у меня на языке.
– Был, Стасик… – тихо сказала она. – У тебя был старший брат Алеша…
– Я хочу с ним увидеться, – сказал я.
– Значит, пойдем, – просто ответила мама.
Мы встали и вышли из комнаты. Отец остался сидеть в той же самой позе, не проронив ни слова. Пройдя через тамбур, мы спустились по скрипящему крыльцу. В душном воздухе сгущались сумерки, мимо дома, глуха стуча на стыках рельс, катился бесконечный товарняк. На проводах, что висели над нашим палисадником, сидела стая каких-то черных птиц – наверное, галок. Они сидели молча, сосредоточенно глядя на нас. Наш дом находился недалеко от поселкового кладбища, идти было не больше пятнадцати минут. Мама тяжело опиралась на мою руку. Она подвела меня к маленькой могилке в дальнем конце кладбища, вместо памятника на ней стоял простой железный крест, выкрашенный синей краской. Хотя могилка была ухожена, никакой таблички с именем и годами жизни на кресте не было – могила была безымянной. Мы остановились рядом с поросшим травой холмиком и несколько минут стояли молча.
– Он родился за два года до тебя… – сказала мама. – Я почти сразу вышла на работу, время было тяжелое, отец зарабатывал мало, хотя все дни проводил на элеваторе. В пустой квартире на втором этаже тогда жила тетя Наташа, вдова, ее муж погиб на Даманском во время боя с китайцами. Проводницей она работала, потом на пенсию вышла. Мы оставляли Алешу с ней. А пол в их квартире всегда был непрочный – вот что значит нет дома мужика… Наташа взяла Алешу из кроватки – он, видимо, капризничал, и ходила с ним на руках по квартире. В дальней комнате доски подгнили особенно сильно, потом выяснилось, что там подтекал трубопровод, и под полом постоянно стояла вода. Они провалились в квартиру Настасьи Петровны, не знаю, как это произошло, но они упали неудачно – и Наташа и Алешенька погибли на месте…
– Почему вы мне не говорили об этом? – сдавленным голосом спросил я.
– Зачем? – просто ответила мама.
Я молчал, глядя на холмик и железный крест на могиле брата. В какой-то момент у меня возникло странное ощущение – будто кто-то касался пальцами моего сердца. Это ощущение в груди было странным, но не несло в себе тревоги. Я понял, что мой брат рад тому, что я пришел сюда и что мы наконец-то встретились. Из глаз неслышно потекли слезы. Рядом также беззвучно плакала мама. Не знаю, сколько прошло времени, но на улице совсем стемнело. Прикоснувшись на прощание к нагревшейся за день перекладине креста, мы пошли к дому. С моей души как будто упал тяжелый груз: несмотря на то, что я узнал о трагедии моей семьи, дышалось мне легко. Наверное впервые за последнее время мне удастся спокойно поспать – ведь я нашел своего брата, наши души каким-то неведомым образом пообщались, и теперь меня не будут преследовать ни ночные кошмары, ни младенцы с горящими глазами… Уже завтра поезд увезет меня обратно в Москву, к Лизе, и моя жизнь станет такой же как и прежде.
Почти в полной темноте мы подходили к дому. Почему-то не горели фонари, и стояла глухая тишина, не нарушаемая даже гудками поездов. Мама поднялась на крыльцо, а я на минуту задержался, дыша прохладным вечерним воздухом. Вдруг прямо к моим ногам с противным чавкающим звуком упал какой-то темный предмет. Затем еще и еще. Я поднял голову и увидел, как сидевшие на проводах галки одна за другой безжизненными комками падали на землю. Это был настоящий дождь из мертвых птиц. В ужасе, закрывая голову руками, я отступил к крыльцу. «Что происходит?» – думал я. – «Почему продолжается этот кошмар наяву?» А мертвые галки все падали и падали с проводов в палисадник, отрезая путь, загоняя меня обратно в темный старый дом. Я посмотрел на крыльцо и увидел, с какой жалостью и болью смотрит на меня мама. Рядом с ней стоял отец. Его неподвижный взгляд тоже был устремлен в мою сторону.
– Мама, папа, что здесь происходит? – дрожащим голосом спросил я.
– Стасик, сынок… прости меня… – заплакала мама. – Ведь это Он привел тебя сюда и теперь не отпустит…
– Кто он? – почти крикнул я. – Мой брат???
– Твой брат тут не при чем, его невинная душа уже давно упокоилась на том свете. А тому, кто погубил его, нужна новая жертва, и поэтому Он призвал тебя….
– О ком ты говоришь? – я с ужасом смотрел на родителей.
– Это наш дом, Стасик, это Он, – едва слышно прошептала мама. – Я слишком поздно поняла, что Он живой, у него есть душа, черная и жуткая… Ему все время нужна новая кровь… Это Он убил тетю Наташу и Лешеньку, Настасью Петровну, Залецких… И твоего отца… Твой отец давно мертв, Стасик, его тело – всего лишь кукла, которой управляет злая воля этого проклятого дома. И я знаю, что буду следующей. А ты нужен ему, чтобы продолжить существовать, и он позвал тебя каким-то дьявольским способом. Теперь ты станешь его рабом и будешь жить в постоянном страхе, как жила последние годы я. Прости, сынок, что не уберегла тебя от этого монстра в обличье дома, как не уберегла и Лешеньку, но у меня уже больше нет сил, просто нет сил…
С последними словами мама снопом повалилась на крыльцо. И как будто в подтверждение ее безумных слов, дверь дома сама собой распахнулась, но вместо ожидаемой темноты тамбура, я увидел за ней еще более темную вращающуюся воронку, такую же пугающую как тьма в моих снах. От нее нельзя было отвести глаз, и она засасывала в себя мою душу, забирала ее, и вот уже мои ноги, против остатков воли, сделали первые шаги по скрипучим ступеням крыльца навстречу этой всепоглощающей мгле…
Ругая на чем свет стоит свой тяжелый дорожный чемодан, Лиза шла по заросшей дорожке к старому деревянному дому, напоминавшему барак. Под яркими лучами стоявшего в зените августовского солнца в нем виделось даже что-то живописное, некая притягательность старины. На крыльцо вышел Стас. С грустной улыбкой он смотрел, как Лиза подходит к дому. Поцеловав свою невесту и принимая из ее рук чемодан, Стас произнес с какой-то новой, несвойственной ему раньше интонацией:
– Теперь мы будем жить здесь…
Шанс на спасение
Что проросло, то привилось,
Звезды слов или крест на словах,
Жизнь без любви или жизнь за любовь –
Все в наших руках!
Константин Кинчев.
Все в наших руках
В просторном кабинете с видом на оживленный проспект тихо работал кондиционер. Кирилл сидел за массивным столом, заваленным бумагами, и рассеянно наблюдал, как за окном плавится от июльской жары мегаполис. Чистое безоблачное небо как будто выцвело от палящих солнечных лучей. Казалось, что не только асфальт городских улиц и крыши высотных зданий, но даже пожелтевшие газоны и покрытые пылью кусты – все раскалилось до бела.
Кирилл посмотрел на сувенирные часы, украшенные гербом налоговой инспекции, заместителем начальника которой он был. Время перевалило за полдень, а значит, можно было попросить секретаршу Таню сходить за обедом в ближайший восточный ресторан. Обычно Кирилл сам спускался туда, чтобы немного отдохнуть от работы, но сегодня он ждал важного посетителя и не хотел надолго отлучаться. Он уже собирался вызвать секретаршу по селектору, но в этот момент она сама осторожно заглянула в кабинет, бесшумно приоткрыв дверь.