– Кто-нибудь из наших еще здесь есть? – спросил Антон.
Игорь пожал плечами:
– А кому? У всех сессия, практика, работа… У меня у самого долгов выше крыши, только в деканате уже нет никого, теперь вроде осенью пересдачи. Мы с Дэном неделю тут тусуемся, тебя ждем. На самом деле, тут от скуки подохнуть можно, только иногда «ключевские» приходят, тогда хоть есть с кем поговорить.
Дэна каждый раз коробило при слове «ключевские», обозначавшем всех, кто живет и работает в «Белых ключах». Ему сразу же вспоминался великий историк, и перед глазами вставала картина его бренных останков, переворачивающихся в гробу. Но возражать против устоявшегося прозвища было бессмысленно, поэтому он пытался перестать обращать на него внимание.
– Баба Валя умерла, – неожиданно сказал Дэн. Игорь в недоумении посмотрел на него, пытаясь понять, в какой связи это известие находится с только что сказанной им фразой.
– Правда? – переспросил Антон, еще не успев вникнуть в смысл сказанного. Дэн кивнул. – Обидно-то как…
Антон не смог бы сейчас сказать, за что именно ему обидно, но это слово наилучшим образом отражало нахлынувшие на него чувства. Баба Валя казалась обязательной и неотъемлемой частью дачного поселка: приезжала из города, едва успевал сойти снег, и уезжала после первого ноябрьского снегопада. В те редкие моменты, когда она не копалась на огороде, она сидела, одна или с соседками, на сделанной, видимо по деревенской привычке, скамеечке у своей калитки. С раннего детства Антона, Игоря, Дэна, да и всех остальных учили, проходя по главной улице поселка, здороваться с бабой Валей. Родители невоспитанных детей и сами дети подвергались бесчисленным обсуждениям и осуждениям. Но несмотря на страсть к сплетням, бабу Валю в поселке любили. Любили, прежде всего, за веселый и легкий нрав, за житейский оптимизм. Прожитые в труде и постоянной нужде годы не изменили ее простую деревенскую натуру. Ко всем невзгодам она относилась с юмором, в отличие от многих городских стариков, не только не портила всем настроения, но еще и умела поднять его острым словцом или теплой улыбкой окруженного морщинками рта. Умерла она тихо, во сне. Говорят, что так отходят праведники. Баба Валя в Бога не верила, но все были убеждены, что там, на небесах, ее узнают и примут как свою.
Воздух замер, сплавился палящими лучами солнца в единую неподвижную массу, высоко наверху застыли облака. Дэн снова смотрел на лес: в этой неподвижности лес вздохнул.
– Мне тоже жалко, – Игорь отвернулся. В такие минуты труднее всего смотреть собеседнику в глаза. Молнией мелькнула спасительная мысль. – Зато Ленка Акимова из Заболотова рожать собирается!
Заболотово действительно находилось за болотом, но своим названием деревня была обязана все же не ему. Болото появилось тут совсем недавно, когда лет семь назад страшным, негасимым огнем горели торфяники. В одном месте земля провалилась на несколько метров вглубь, со временем в котловане скопилась вода. Заболотовцы и дачники сваливали туда мусор и хором обвиняли друг друга в загрязнении родной природы.
Друзья хорошо знали Ленку, она была их ровесницей, много времени они проводили вместе, у Антона даже были какие-то попытки завязать с ней первый робкий юношеский роман, однако дальше одного неумелого поцелуя дело у них не пошло. А вскоре после этого Ленка сошлась со своим соседом Пашей, как раз в это время вернувшимся из армии. Через год они уже жили вместе, а еще через два решили пожениться. Антон, Игорь и Дэн гуляли на свадьбе, да так, что обратно в поселок Игоря тащили на руках, и все трое чуть не упали в знаменитое болото.
– Когда? – спросил Антон.
– Да уже на днях, но неизвестно, когда точно. Я ее встретил позавчера: живот огромный, но счастливая такая!
– Не понимаю я этого, – сказал Дэн. – Зачем в двадцать лет рожать – еще вся жизнь впереди. А от ребенка же никуда не денешься.
– Да может быть, они и не планировали, – Игорь пожал плечами. – Залетела, а аборт поздно делать. У моей знакомой так вообще в шестнадцать лет случилось.
– Зато, вроде бы, в это время дети самые здоровые получаются, – заметил Антон. – Хотя, она курит много, да и выпить любит. Родит зеленого человечка…
Шутка была грустная, так что никто не улыбнулся. Антон сплюнул себе под ноги.
– Пошли на речку что ли? – Игорь посмотрел на солнце, немилосердно палившее среди застывших в сонном оцепенении облаков. – Искупаемся быстро, мне еще воды натаскать надо.
II
Лазерная головка исправно превращала последовательность выступов и впадин на диске в цифровой сигнал, летящий по проводам в колонки, чтобы вырваться оттуда яростным потоком звуков. Игорь в одних трусах лежал на диване, закинув ноги на подлокотник, и слушал свой любимый американский панк-рок. Взгляд его был направлен в окно, прямо за которым начинался яблоневый сад. По комнате в беспорядке были раскиданы диски, боксы от них, мятая одежда и много прочего мелкого хлама, который, вроде бы, и глаза мозолит, и в то же время явно недостоин того, чтобы тратить время на его уборку.
Игорь привык к беспорядку, его мысли были заняты Леной. Только сейчас он начал задумываться о том, что на самом деле она очень сильно ему нравилась. С Игорем часто происходило подобное: он мог долгое время испытывать какое-то чувство, но даже не догадывался о его существовании, пока не выдавалась возможность вот так вот заглянуть внутрь себя, спокойно поразмышлять на досуге и разложить все по полочкам. Если было нужно или имелось большое желание, Игорь вполне мог рассуждать очень логично и здраво, однако, как правило, этого от него не требовалось, и он жил, руководствуясь скорее интуицией, чем логикой.
Игорь никогда не жаловался на недостаток женского внимания: люди его склада всегда привлекательны для противоположного пола. Но сам он не придавал особого значения романтическим похождениям, мог ответить на явный интерес со стороны симпатичной девушки, но не прилагал никаких усилий для того, чтобы удержать ее, и спокойно реагировал, когда его бросали. Порой ему приходила в голову мысль, что лучше вообще быть одному: никаких проблем и забот, полная свобода действий! Неудивительно поэтому, что он не страдал от мук неразделенной любви, не старался добиться расположения понравившейся ему девушки и вообще не имел представления о том, что такое ухаживания.
Вот и сейчас, осознав, что Лена ему очень симпатична, Игорь быстро потушил разгоравшийся пожар чувств мыслью о том, что она давно замужем и готовится рожать, после чего полностью успокоился. Он не хотел появления в голове новой проблемы, которая бы все время заставляла о чем-то думать и создавала бы ощущение дискомфорта.
За окном вечерело. Небо из выцветшего голубого становилось пронзительно-синим, облака, весь день стаями медленно плывшие на восток, начинали группироваться в большой темнеющий фронт, отходящий за горизонт. Уже неделю ночи стояли безоблачные, лунные.
«Давно июнь таким жарким не был. Наверное, глобальное потепление виновато», – подумал Игорь. Эта взаимосвязь родилась сама собой: все дачники валили любые капризы погоды, начиная от чересчур жаркого лета и заканчивая мучнистой росой, на глобальное потепление.
Лето вздымалось к своей вершине, но ночь уже начинала отнимать у дня секунду за секундой, шла Русальная неделя – время, когда травы сочны как никогда, а листья деревьев еще не успели выгореть на солнце. Странные и загадочные дни. В воздухе, наполненном пьянящим ароматом луговых цветов и разогретой земли, витает тревожное ожидание чуда. Непонятное беспокойство охватывает людей. Сны, являющиеся короткими ночами, ярки и правдоподобны, они зовут куда-то прочь из дома, на окутанную туманами дорогу, на нехоженые лесные тропы, на далекие берега неведомых морей. День рассеивает грезы, но следующей ночью они возвращаются.
И внутри Игоря поселилось какое-то неясное волнение, смутное предчувствие ожидающего его открытия. Но с какой стороны его ждать, он не знал, поэтому предпочел, конечно же, смутно, интуитивно, действовать так, как действовал всегда – ждать. Пусть то, что должно случиться, случится само, и тогда, что бы оно ни несло в себе, Игорь не будет в этом виноват.
Чья-то рука опустилась сзади на плечо Игоря. От неожиданности он резко дернулся и сел на кровати. Перед ним стоял сосед, дядя Миша. Только сейчас Игорь сообразил, что музыка орет на весь дом, поэтому он не слышал, как открывалась дверь. Дядя Миша имел озабоченный вид и явно хотел что-то сказать. Игорь потянулся за пультом от центра, неловко уронил его на пол, чертыхаясь, полез за ним и, наконец, выключил музыку. Так и не поздоровавшись, он уставился на дядю Мишу.
– Я… это, – начал тот неуверенно, – кричал там тебе от калитки, потом слышу, у тебя тут музыка – решил сам зайти. Не испугал тебя?
– Да нет, там калитка открыта, – невпопад ответил Игорь.
Он все никак не мог отойти от шока, вызванного неожиданным появлением дяди Миши, хотя знал его с самого детства и при других обстоятельствах даже был бы рад видеть. Дядя Миша, в понимании Игоря, был нормальным мужиком. На таких людях, как он, держится рабочая страна, но в то же время именно они веками становились мишенью для обличения обывательщины. Жил бы он лет на сто раньше, его бы называли мещанином, сейчас же экзальтированные молодчики, свысока глядящие на тех, чья жизнь не выходит за рамки простых человеческих тревог и радостей, назвали бы его Кузьмичом, или «животом». Дядя Миша умел и любил работать, но никогда не утруждал себя перевыполнением норм или стремлением сделать карьеру; любил выпить с друзьями, но очень редко сильно напивался и никогда не уходил в запой; любил изображать из себя бабника, но на самом деле всегда оставался верен своей жене; читал книги, но обычно это были остросюжетные бульварные романы; ходил на футбол, но никогда не покупал билетов в фанатский сектор.
Инженер-чертежник по образованию, дядя Миша уже двенадцать лет работал шофером, причем никогда не отказывал соседям в просьбе подбросить до Москвы, в глубине души, однако, ожидая за это ответной благодарности в случае необходимости. Одет был дядя Миша в старый синий спецхалат, в котором он всегда копался в своей «Газели». Из-под халата виднелась красно-синяя клетчатая рубашка. Для Игоря эти цвета уже неразрывно ассоциировались с дядей Мишей, поскольку других рубашек он, видимо, просто не признавал. Правда, Дэн рассказывал, что как-то раз встретил дядю Мишу в черной водолазке, однако Игорь относился к этому скептически, предполагая, что он даже спит в рубашке любимых цветов.
– Ты меня слышишь? – дядя Миша помахал рукой на уровне глаз Игоря, который только тогда заметил, что едва ли не минуту тупо рассматривает клетки на знаменитой рубашке.
– Да-да, все нормально, – Игорь поднял глаза и посмотрел дяде Мише в лицо. По нему было трудно определить возраст, хотя Игорь знал, что дяде Мише за сорок. Глаза встревоженные и немного уставшие, рот под желтоватыми жесткими усами растянулся в стеснительной улыбке.
– Отца дома нет?
– Пока еще нет. Он или завтра вечером, или послезавтра утром приедет, – Игорь помолчал. – А он вам нужен?
– Я просто спросил. Мне вообще-то кувалда нужна. Я у него брал ее как-то, сейчас опять нужна, выправить там кое-что. Ты не одолжишь? Я завтра верну.
– Одолжу, конечно. Хоть на неделю берите! – Игорь наконец встал с дивана и потянулся за валявшимися рядом на стуле джинсами. Надевая их, он пытался вспомнить, где последний раз видел кувалду. В конце концов он решил, что кроме как в чулане с инструментами, ей быть негде, и, позвав дядю Мишу за собой, отправился туда.
Уборка в этом чулане не производилась, видимо, с самого момента постройки дачи. Игоря часто посещали мысли, что, если бы ему вдруг стало не хватать денег, он вполне бы мог насобирать здесь несколько тонн металлолома, причем никто бы этого даже не заметил. На тянувшемся вдоль стены верстаке были хаотично разбросаны проржавевшие молотки, напильники, гаечные ключи, валялись огромный железный блин-наковальня и пара сломанных тисков, а промежутки между ними были заполнены невероятным количеством гвоздей, шурупов, болтов, прямых и гнутых, ржавых и не очень. Названия и назначение металлических конструкций, сложенных под верстаком, Игорь боялся даже предполагать, он только подозревал, что где-то здесь покоятся две сломанные стиральные машины и его старый велосипед «Школьник». Что располагалось в дальних углах чулана, при свете тусклой пыльной лампочки, прикрепленной слева от дверного косяка, прямо над верстаком, понять было невозможно. Вообще, все новые и хорошие инструменты хранились в самом доме, чулан был кладбищем отслужившего свое железного мусора, а также тех инструментов, которым по какой-то причине места в доме не нашлось.
Игорь с сомнением осмотрел верстак, нерешительно помялся у входа, оглядываясь на вставшего в дверях дядю Мишу, и с тяжелым вздохом пошел вглубь чулана, высматривая кувалду. К его облегчению, нашлась она достаточно быстро, как раз под самым верстаком. Игорь вытащил ее, поднял обеими руками, решив, что с таким инструментом не нужна никакая штанга, и передал дяде Мише. Тот поблагодарил, еще раз пообещал вернуть как можно быстрее и ушел.
Игорь напоследок снова оглядел металлическое царство и тоже собрался уходить. Протянул руку к выключателю и остановился. Вся стена рядом с лампочкой была затянута густой паутиной, прямо в ее середине из последних сил билась уже запутавшаяся в липких нитях маленькая муха, а рядом с ней огромный жирный паук ожидал окончания агонии своей жертвы. Игорь машинально поднял с верстака тяжелый молоток и с размаху ударил им в стену, целясь в паука. Молоток предательски дернулся в руке и всей своей тяжестью опустился на несчастную муху. По остаткам разорванной паутины паук мгновенно убежал в щель между досками. Игорь с раздражением забросил молоток под верстак, из-под которого сразу же посыпались какие-то ржавые жестяные банки, и, стараясь не смотреть на размазанные внутренности мухи, выключил свет.
Взяв из комнаты пачку сигарет, он снова вышел на улицу и нервно закурил. Обычно умиротворенное настроение его резко ухудшилось. Про эпизод с мухой он забыл почти сразу же, поэтому сейчас бесплодные попытки объяснить самому себе причину изменения настроения вызывали лишь еще большее раздражение. Солнце опускалось в направлении дальнего леса, дневная жара готовилась уступить место вечерней прохладе. Длинные тени протянулись повсюду, меняя привычные очертания окружающих предметов.
Игорь сообразил, что он по-прежнему был только в одних джинсах. «Скоро Антон с Дэном придут, нужно переодеться на ночь: неизвестно, когда возвращаться будем». Он затушил докуренную только до половины сигарету в ведерке с дождевой водой, закинул бычок на крышу террасы и вернулся в дом.
* * *
Людям не дано видеть, как растут травы, как набираются соками и тянутся к солнцу их тонкие листья. Из крошечного ростка, пробившего землю в конце апреля, к июню вырастает зеленеющий стебель, разбрасывает вокруг семена и медленно умирает, чтобы возродиться потом в бесчисленных поколениях своих потомков.
Тяжелый, сделанный в далекой Британии ботинок Дэна безжалостно топтал придорожную траву, оставляя за собой невидимую человеческому глазу тропу разрушения. Игорь и Антон шли рядом по двум заросшим колеям проселочной дороги. Игорь сосредоточенно грыз семечки, сплевывая шелуху себе под ноги и прикидывая, каким же дураком он показал себя во время визита дяди Миши. Антон смотрел поверх окружавших их полевых трав на вырисовавшиеся в обрамлении закатного неба и чернеющего леса высотные дома «Белых ключей», куда они держали путь.
Солнце маячило над лесом, небо переливалось всеми цветами лазури, но уже чувствовалось, что темнота готова выползти из своего дневного убежища и чернилами разлиться с востока на запад. Ветра по-прежнему не было, но на разгоряченную за день землю понемногу опускалась долгожданная прохлада. Близилась благословенная летняя ночь. Скоро она выровняет резкие контуры, сотрет различия между, казалось бы, несовместимыми при свете дня явлениями. Как будто некое всевидящее и постоянно наблюдающее за нами око дает понять, что устало за день, хочет отдохнуть и на время предоставляет нам свободу от своего неустанного контроля. Но эта свобода обманчива, око лишь смежает свои веки, оставляя крошечную щелку через которую видит все, что мы совершаем под покровом темноты. Ночь – время проверки, когда каждый человек становится самим собой в напрасной надежде на то, что в изменчивом свете луны и другие люди, и само око не смогут разглядеть вырвавшиеся на волю пороки, грехи и соблазны. Ночью легко отличить живущих за страх от живущих за совесть.
Последние дни Дэна тревожили странные мысли. Ему казалось, что с каждым часом течение жизни вокруг него замедляется, он как бы оказывался погруженным в вязкую прозрачную массу, которая останавливала время, приглушала звуки и сковывала его собственные движения. Масса день ото дня густела и приближалась к некой критической точке, за которой существование самого Дэна и всего окружающего мира неизбежно должно было превратиться в застывший в вечности миг.
Дэн продумывал эту иллюзию в мельчайших подробностях, и услужливое воображение подкидывало ему страшные картины замедленного апокалипсиса. Но привыкший к логической работе ум исправно разрушал фантазии рациональной теорией. Дэн понимал, что все его иллюзии порождены контрастом между суматошной Москвой и тихой жизнью на даче, что организму нужно время, чтобы после вечной спешки привыкнуть к спокойствию и неторопливости, порожденным самой природой и неосознанно заимствуемым человеком, оказавшимся вдруг в более тесном, чем обычно, контакте с ней.
По мнению Дэна, самой большой проблемой, делавшей его жизнь по-настоящему несчастной, несмотря на внешний лоск и славу немного безумного баловня судьбы, была появившаяся в детские годы и до сей поры отчаянно подавляемая чудовищная раздвоенность, разлад между умом и сердцем. Выросший на приключенческих романах и со слепой, но твердой верой в свое великое и славное будущее, Дэн не мог смириться с окружающей его рутиной существования, отсутствием книжных приключений и страстей, замещаемых размноженными на гигантском черно-белом ксероксе днями в ожидании наступления того самого светлого будущего. Сначала его ждешь завтра, потом – через неделю, потом – на следующий год, а потом уже забываешь, чего именно ты ждешь, и ждешь просто так, по привычке, чтобы не признаваться самому себе в бессмысленности прожитых лет. Сердце требовало подвига. Возможно, Дэн бы стал великим революционером или умер бы на сломанном диване в съемной квартире от передоза героина, но искать подвигов на этих путях ему не позволял трезвый ум, развитый постоянными мыслительными упражнениями и загруженный почерпнутой из школьной классики философией, а значит, прежде всего, осторожный. Дэна приводила в ужас мысль о том, что он не в состоянии совершить какой-либо по-настоящему безумный, ничем не мотивированный поступок. Его жизнь была подчинена жесткой цепи логических рассуждений о последствиях любого действия. Если сердце требовало адреналина в виде, например, купания в фонтане на Манежной площади, то ум мгновенно высылал предупреждения о возможности подхватить воспаление легких или оказаться в ближайшем отделении полиции. При этом оба противостоящих органа находились в относительном равновесии, и заранее предсказать победу одного из них в каждом конкретном случае не представлялось возможным, а их постоянная борьба приносила Дэну душевные страдания.
Дэн не знал, испытывают ли подобные мучения другие, и если да, то кто именно и в каком объеме. Он много размышлял о том, что же является корнем его проблем: излишне идеалистическое сердце или чересчур развитый, а потому осторожный ум. В конце концов Дэн решил, что свободными от того или иного проявления этой борьбы могут быть только наивные дурачки либо бессердечные циники, и стал искать средство, могущее смягчить его внутренние противоречия хотя бы в момент их наивысшего обострения. Первым таким средством оказался алкоголь, и в том, что какое-то время Дэн потреблял его в просто-таки невероятных количествах, была явная заслуга сердца, сумевшего в этом вопросе переспорить упорно сопротивлявшийся ум. Но к окончательной победе сердца алкоголь, как ни странно, не приводил. Обычно на утро после сеанса алкогольной терапии оно, еще вчера торжествовавшее унижение разума, заползало куда-то в отдаленные части головы и оттуда тяжелым молотом стучало по вискам и затылку, а ум с холодной трезвостью читал бесконечные нотации и сам себе давал заранее невыполнимые обещания. К тому же, через определенное время алкоголь перестал оказывать на Дэна даже такое, временное, действие.
И тогда Дэн нашел определенный компромисс, названный им «философским безумием». Метод заключался в том, чтобы с холодной головой совершать любые нелогичные поступки. Перед этим уму давалась задача продумать и обосновать необходимость данного действия, каким бы сумасбродным оно не было. Так рассудок губил сам себя, оказываясь замкнутым в лабиринте логических ловушек, а сердце получало свое, совершая задуманный поступок. Внешним выражением этой сложной схемы были те самые «философские приступы», за которые Дэна порой считали хоть и абсолютно безобидным, но все же психом.
Увлеченный своими мыслями, Дэн неожиданно осознал, что Игорь уже заканчивает рассказывать историю о том, как Серега, на день рождения которого они шли, перестал курить траву после встречи с какой-то чересчур правильной девчонкой. Дэн хотел даже выяснить, откуда у Игоря такие сведения, но потом решил не стараться, поскольку большинство из огромной армии друзей и приятелей Игоря были даже не знакомы Дэну.
После этого Игорь, который был разговорчивее обычного, видимо, в предвкушении ночного отдыха, начал описывать, как он проводил бы время, если бы жил в «Белых ключах». Выходила сплошная череда удовольствий и развлечений. Антон согласно кивал головой: видимо, его фантазии на этот счет согласовывались с фантазиями Игоря.
Июньский вечер полнился звуками: стрекотали кузнечики, удивительно мерно куковала в лесу за рекой кукушка, а где-то совсем близко в траве надрывно кричала неизвестная Дэну птица. Он поежился, вспомнив, как когда-то давно, еще в детстве, возвращаясь ночью домой, услышал крики выпи, похожие на человеческие вопли. Минуту он стоял, прислушиваясь, а потом бросился бегом, не разбирая дороги, и долго еще дрожал под одеялом, со страхом вслушиваясь в ночь. О том, что так кричит выпь, он узнал только через несколько лет, но так и не понял, откуда в их краях оказалась эта редкая птица.
– А главное – сауна каждый вечер! – уже почти кричал Игорь.
– Ну, неплохо было бы, но так она же денег стоит, это надо зарабатывать хорошо.
– А ты думаешь, они там копейки получают, в этом санатории? Да к тому же, если бы я там жил постоянно, то сдружился бы с директором и на халяву бы ходил!
– Тихо, Игорь, – Дэн приложил палец к губам. – Сейчас весь санаторий разбудишь, потом до днюхи не дойдем.
Игорь оскорблено замолчал, как и всегда, когда его не понимали. На самом деле, до «Белых ключей» было еще далеко – вряд ли охрана могла бы их услышать, а если бы и услышала, то все равно не стала бы разбираться, кто это орет по ту сторону забора. Но Дэну просто не хотелось разрушать очарование вечерних звуков, как будто застывших в своем хрупком великолепии. Он подумал о том, что ожидает их сегодняшней ночью: алкоголь и травка, пьяные беседы и споры, безудержный смех и пьяные слезы, а достойным завершением посиделок может стать либо романтическое уединение с какой-нибудь девчонкой, либо грандиозная всеобщая драка. Легкая дрожь пробежала по спине Дэна, когда он сравнил будто бы два различных мира: вечное умиротворение позднего летнего вечера и бессмысленную, пустую суету сборища праздной молодежи. Ему вдруг остро захотелось, чтобы сегодняшняя ночь закончилась именно дракой, во время которой можно будет без зазрения совести съездить по обкуренной физиономии какого-нибудь наглого ключевца с девятью классами образования и немереным количеством понтов.
Антон тоже думал о своих целях на вечер, ему все больше и больше хотелось найти себе подходящую девчонку, чтобы наконец-то забыть Маринку. И только Игорь по своему обыкновению не строил никаких планов. Он рассчитывал поднять себе настроение несколькими стаканами водки, а после этого отдаться на волю судьбы и, расслабившись, получать удовольствие от всего, что бы не происходило с ним самим и вокруг него.
В молчании друзья подошли к высокому бетонному забору дома отдыха. Кое-как замаскированная кустами, к нему была приставлена сложная конструкция из нескольких сбитых досок, позволявшая при наличии определенной ловкости и сноровки без особого труда перелезть на другую сторону.
Антон выкинул сигаретный бычок и первым перемахнул через забор, за ним последовал Игорь. Дэн не спеша влез на ограду и оседлал ее, успешно балансируя и глядя вдоль линии забора, казавшейся бесконечной и скрывавшейся в разросшихся кустах. Ему представилось, что забор и есть та сакральная граница двух миров, переступив которую он уже никогда не сможет вернуться к возвышенному созерцанию подмосковного вечера.
– Меня сегодня пауки преследуют, – пробормотал Антон. Он смотрел, как смешной длинноногий паук шустро нес по дорожке свое маленькое тело, подвешенное наподобие люльки.
– Что ты сказал? – повернулся к нему Игорь.
Дэн прыгнул вниз не глядя, гордый очередной победой жаждавшего чувственных удовольствий сердца над осторожным и рассудительным умом. Его армейский ботинок прямым попаданием размазал несчастного паука по земле.
– Уже ничего… – Антон с упреком смотрел на Дэна.
– Ну а раз ничего, тогда пошли, – и Игорь первым зашагал по тропинке, ведшей от места нелегальной переправы вглубь территории санатория. Дэн облизал губы и пошел следом. Последним, борясь с навалившейся вдруг меланхолией, двинулся Антон.
III
Музыка гремела. Сумасшедший танцевальный ритм, сложенный из неистовых ударных и простеньких клавиш, отдавался в каждом предмете в квартире и в каждой клеточке тела. Никто из них не смог бы сказать, зачем нужна такая громкая музыка, что мешает говорить и слышна даже в соседнем доме, однако за неделю празднования дня рождения Сереги все настолько привыкли к ней, что перестали обращать внимание на этот фон.
Больше всего музыка не нравилась лесу. Он вообще не любил громких звуков, но сделать ничего не мог, только по ночам сердито шумел листьями да пару раз заставил поплутать в трех березах рабочих из Таджикистана, которые приехали строить в доме отдыха новые коттеджи и по выходным ходили в соседнюю деревню покупать дешевый самогон. Но вскоре и лес стал спокойнее относиться к музыке, поскольку на своем веку, а особенно после того как в самое его сердце заполз санаторий, он повидал и услышал столько неприятного, что пора было уже к этому привыкнуть.
Игорь и Антон сидели рядом на диване и пили пиво из пластиковых стаканчиков. Стаканчики были далеко не первой свежести: по-видимому, за прошедшую неделю их не вымыли ни разу, но когда Антон начал было отказываться пить из них, Дэн философски заметил, что пиво все равно дезинфицирует, поэтому опасаться им нечего. Перед диваном стоял небольшой стол, весь заставленный бутылками пива, водки, настойки и мартини, а также баночками коктейлей, пакетами сока и бутылками газировки. Несколько пустых и полупустых бутылок валялось под столом, а одна особенно настырная стеклянная бутылка из-под водки «Русский размер» постоянно подкатывалась под ноги Игорю, чем жутко его раздражала. В конце концов он со злости пнул ее так сильно, что она откатилась к противоположной стене и на этом наконец успокоилась. Среди бутылок на столе попадались остатки закуски: маринованные грибы, огурцы и помидоры, несколько заветренных кружочков дешевой сырокопченой колбасы и наломанные руками куски белого хлеба.
Антон начал выполнять намеченный на вечер план и оживленно болтал с сидевшей рядом с ним блондинкой Викой. Игорь не болтал ни с кем. Он подозревал, что не может влиться во всеобщее веселье вследствие малого количества выпитого. Пиво они с Антоном пили уже целый час, успев опустошить баклажку, но желаемое помутнение рассудка, делающее все простое сложным, любой разговор легким и интересным, а самооценку завышенной до небес, все никак не приходило. Это бесило Игоря не меньше, чем назойливая бутылка «Русского размера». Недовольным взглядом он обвел комнату. Всего в ней сидело человек десять, сказать точнее было трудно, поскольку кто-то постоянно входил и выходил, а какой-то незнакомый Игорю парень с осоловевшими от водки и бессонницы глазами битый час подпирал косяк в дверном проеме. Входящие и выходящие постоянно натыкались на него и негромко матерились, но подвинуться не просили: то ли парень был достаточно авторитетным, то ли просто никто не хотел с ним связываться. В воздухе плавали клубы табачного дыма – здесь курили почти все, а пепельницами служили любые попавшиеся под руку пустые, а порой и не пустые емкости. Разговор Антона с Викой начался как раз с того, что она успела стряхнуть пепел со своей сигаретки в его стакан с пивом, когда он отвернулся.
Всех остальных людей, находившихся в комнате, Игорь более или менее знал, хотя имена помнил лишь некоторые. Рядом с Викой сидела ее подруга Аня – полноватая девушка в разноцветных татуировках. Игорь помнил, что, по ее словам, их было всего пять: на предплечье, ключице, пояснице, щиколотке и в интимной зоне. Игорь покачал головой. Он не любил Аню за грубость в общении и мужские замашки, хотя понимал, что все это – остатки защитной реакции на жестокость школы, где полным людям никогда не было легко.
С другой стороны стола сидели два парня из Стернева. Как-то раз Игорь играл с ними в футбол, но имен их не запомнил. Один – здоровый, почти двухметрового роста, был одет в армейский камуфляж и, несмотря на жару, застегнут на все пуговицы. Ему не хватало только погон и аксельбантов, чтобы сойти за дембеля, празднующего свое возвращение в белый свет. На самом деле, из армии он вернулся уже три года назад, но она наложила на него свой тяжелый отпечаток. Про него рассказывали, что он даже спит в камуфляже и держит под подушкой штык-нож на случай начала войны с Америкой. Служба была единственной темой его разговоров, а с теми, кто в армии не служил, он отказывался общаться вовсе. Второй стерневский парень вполуха слушал его очередную байку, потягивая пиво и с сожалением глядя в сторону Вики. По его лицу было заметно, что он готов придушить Антона, а заодно и своего не в меру милитаризованного друга, пока тот не напился окончательно и не решил продемонстрировать свои навыки рукопашного боя.