От одного корня

Впрочем, слово «необыкновенный» я, пожалуй, употребил неправильно. В среде торговых мужиков, мещан и тому подобных людей, которых принято называть теперь всех вообще «кулаками», эта самая сметка и эта способность к чисто математическим вычислениям встречаются очень часто.

– Вот беда с осенью-то, Василий Мироныч!

– Что поделаешь – божеское произволение!.. – сокрушительно вздохнул Василий Мироныч, отирая чистым ситцевым платком вспотевшее лицо.

– Зеленя-то, кажется, подопревают…

– Как не подопревать, известно – подопревают… Кабы знато, сев-то попоздней бы начать…

– Да я и не знаю, Василий Мироныч, к чему спешили? Ведь вы, вон небось, еще до первого спаса ржи-то свои отсеяли…

Василий Мироныч сдержанно улыбнулся.

– Нешто угадаешь?.. Известно так огадывали: пораней посеешь, зеленя-то будут кустистей, ан по заморозкам скотине корм… Вот вышло-то не по-нашему… Меня и то попрекают севом-то, – добавил он.

– Кто?

– Свои, мужики. Мы, бывало раньше успенья не севали… Так уж исстари… А ноне, как на грех, я и начни до первого спаса, ну, за мной и все… А теперь вот… Просто горе!..

– Ну, чем же ты-то виноват!

– Поди ж ты вот!.. А тут, как на смех, Трофим… знаешь?

– Кузькин что ль?

– Ну, ну… Так он обапол Ивана постного отсеялся – как, говорит, старики севали, так и я, – не дураче нас были…

– По его и вышло?

– По его и вышло! – засмеялся Василий Мироныч, – зеленя-то у него еле-еле землю закрыли, ну, и ничего – не преют… Мужики-то и сбились на его сторону… Известно, чтo мужик? Мужик – дурак!.. Куда ветер потяня туда и он…

Было заметно, что Василий Мироныч засел на своего любимого конька. Он хотя и не горячился, но говорил с заметным одушевлением; я, конечно, старался почти не прерывать его: благо разговорился, что с ним бывало не часто.

– И вот я тебе скажу, Миколай Василич, не дай-то господи в мирские дела встревать… Окромя худого, ничего не выйдет… Одно огорчение…

– Да какое же огорчение, Василий Мироныч? Что-то я не соображу…

– Как какое? Так скажем – один убыток… Пытали мы эфто!..

Василий Мироныч опять отер пот, обильно проступавший на его высоком лбу, и попросил налить еще стаканчик.

– Годков десять, пожалуй, будя, еще ты на хуторе-то на эфтом не сидел, и занеси меня нелегкая в ходоки… поверенные то ись, – поправился он. – И что я греха претерпел, скажу тебе – страсть!..

Я недоумевающе взглянул на него:

– Ну, уж и греха?

– А ты как думал?.. Одно слово – склыка… Возьмем, к примеру, подводу. Надоть куда по мирскому делу ехать – подводы нет!.. Бьешься, бьешься… И к старосте-то, и к десятскому, – нет тебе подводы, да и шабаш!.. Иди, мол, к Прохору, его черед… А к Прохору придешь, – не мой черед, говорит, я онадысь свой отбыл: к становому сотского возил… Ступай к Аношке!.. А у Аношки, глядишь, одна кобыла, да и та ожеребилась только… Что ты поделаешь?.. А уж чтоб за Аношку кто поехал – и в уме не держи!.. Не такой народ… Да так-то ходишь, ходишь, бывало, по порядку, да ни с чем и воротишься… Ах, пусто бы вам!.. Ведь раз, что ты думаешь, так и отмахал на своих на двоих до города!

– Это пятьдесят верст-то?..

– А как ты думал!.. Вот он, мир-то…

– Да ты бы уж свою-то лошадь?..

– С чего ж эфто убыточиться-то? – с легким оттенком обидчивости возразил Василий Мироныч. – Это, надо прямо сказать, расточителем быть свово добра… Ты ее оторвешь, лошадь-то, от работы – ан рупь… Да еще кое время… А то и целковым не отделаешься… Их, целковых-то, на добрых людей не напасешься!..

Василий Мироныч попросил налить еще стаканчик.

– Аль теперь возьми ты сходку… тоже мир собрался… мир, – повторил он иронически, – а я так полагаю, один эфто беспорядок и больше ничего… Теперь мы с тобой… аль купцы где соберутся… по делам. Один говори, другой слушай… А там другой заговорил… На мой сгад кабыть так. Теперь сходка… Кто во что горазд!.. Тот свое горланит, тот свое… Рази это порядок?.. Одна смута…

Я вполне согласился с ним.

– А уж поналягут в чем – сполняй!.. У тебя, можа, дела – посев там на стороне аль коммерция какая торговая, а ты с бадиком^{3} по окнам ступай: десятским аль становому самовары ставь; да эфто еще не беда – хорошему человеку услужить, – мгновенно поправился Василий Мироныч, – мир, мол, порешил – скоряйся!.. То ли вот купецкое дело! – ни тебе мир, ни тебе…

– Да ведь и у них и общество, и выборы, и всё…

– Что обчествo!.. Сравнил… У них так: захотел ты там, ну, к примеру, в головы, аль куда, ну обчество… А не захотел – живи себе особняком… Заплатил там, что причитается, и свят… Ни ты кого, ни до тебе никому делов нету… А ведь тут, ты тo подумай, – связа!.. Ты хочешь на гору, а самое это обчество-то тебя за ногу, да за ногу… Никакого антересу нету… Ну, возьми теперь землю. Кабы особняк-то у меня был, что мне?.. В раз бы я ее и навозцем угодовал, земельку-то, и ветелочек бы насадил кое место, а посеял-то бы чем хотел… Ну, а теперь – шалишь! Я вот в позапрошлом году гречишки малость посеял, – так, осьминник, – так что ж ты думаешь, ведь так и сгинула дуром!..

– Вот тебе на! Как же это она сгинула?

– А вот распорядки-то наши мужицкие всё… мир-то эфтот… обчествo-то…

Василий Мироныч даже рассердился.

– Да что же с гречихой-то сделалось?

– Скотина разбила…

– А пастухи-то чего ж глядели?

– А пастухам что?.. Кабы свое, ну – так… Да что пастухи… Их тоже винить нечего… Одно дело – не углядишь, особливо свинью, а другое… Вольно ему, говорят, гречиху сеять, коли во всем клину ее нет… ради его осьминника не проклажаться тут… Что поделаешь-то? – Мир!.. А я еще, признаться, гречишки-то у Чумакова, Праксел Алкидыча, две мерки выпросил на семена… Уж такая-то ядреная была, такая-то ядреная!..

Василий Мироныч легонько вздохнул и опрокинул верх донышком порожний стакан.

– Э-э… ты что же это, любезный?.. Что, Миколай Василич, признаться, распарился – невмоготу…

– Ну вот там, распарился!..

Я опять стал наливать ему.

– Ну что с тобой делать, чай пить – не дрова рубить… Наливай, видно, еще!..

– Вот ты, Василий Мироныч, все толкуешь, что ваш мирской порядок не хорош, особняк лучше, мол… Ну, как же ты тогда хоть со скотиной-то обошелся-бы?

– Это ты насчет чего? Насчет кормов, что ль?..

– Да. Теперь вот гуляет она стадом по всей мирской земле, ей и способно, а как же она будет вертеться на пяти-то десятинах, на особняке-то?

– Зачем вертеться… Да я у тебя же корма сниму… Были бы деньги, а то кормов хватит… Еще повольней мирских.

– Ну, ты, положим, снимешь, а другой кто? Ему, может, не на что снять-то? Василий Мироныч удивленно взглянул на меня.

– Заработает… запашет там, аль еще чего сработает…

– Заработок на другое нужен… А вот на корма-то нету?..

– А кому какое дело? Наживи… Кто не велит… Я ведь нажил, ну и он наживи…

– А может, у него в башке-то поменьше твоего, – нажить-то?.. Иль счастья ему нет…

Василий Мироныч окончательно рассмеялся.

– И вздумал что, Миколай Василич!.. Ах-ха-ха!..

Теперь, по-твоему, выходит, ежели, значит, у тебя есть, а у меня нет, так пополам?.. Ах-ха-ха!.. Ну, шутник!.. – Василий Мироныч даже блюдечко с чаем опустил на стол, чтоб не обжечься. – Это, значит, ты будешь спину мозолить, а я спать до отвалу, и чтоб заработок поровну?… Ай да Миколай Василич, ловок…

Василий Мироныч так непринужденно и добродушно смеялся, что и я не утерпел – тоже засмеялся.

– Ну, вы-ы-думал…

– Постой, постой, Василий Мироныч!.. Погоди смеяться… Ты что это так, задаром, с бухта-барахта нищему подаешь? Может, он спит себе, когда ты ему на краюху хлеба-то вырабатываешь, спину мозолишь?

Василий Мироныч сразу перестал смеяться и отвечал мне уж совершенно серьезно:

– Это особь статья… то – старчик, а то…

– А ты ему что за работник, старчику-то?

– Нет, Миколай Василич, ты не туда ведешь… Ежели я старчику подам, это уж все одно, к примеру, как для души… спaсенье и все такое… Тут совсем иное дело… Так сказать надо – божественное… Мы бога помним, и старчику завсегда с нашим удовольствием… Не разорит… Это ты, Миколай Василич, прямо надо сказать, не к делу…

Василий Мироныч принялся допивать отставленное было блюдечко.

– Теперь я землепашество совсем забросить хочу, Миколай Василич, после продолжительного молчания заговорил он, развязывая кумачный шейный платок и осторожно вешая его на спинку стула, – хочу маслобойку завесть, да свиньенок набрать малость, в корм…

– Что ж, дело хорошее; выйдет ли толк-то? Говорят, с маслом плохие дела стали.

– Это верно, что плохие, – равнодушно проронил Василий Мироныч.

– А как плохие, так зачем же заводить? – удивился я.

Василий Мироныч снисходительно усмехнулся.

– Наше дело-то не тo, Миколай Василич!.. Наше дело маленькое… Ну, а маленькое-то, пожалуй, и пойдет себе…

– Мне кажется, все равно: маленькое оно или большое, масло-то не самому есть… продавать надо, а оно вон дешево!..

– Зачем самим есть… Всего не поешь… – добродушно рассмеялся Василий Мироныч.

Во время смеха у него около глаз показывались мельчайшие морщинки, что производило очень приятное впечатление.

– Ты тaк теперь возьми – семя когда поспевает?

– Ну, известно, поздно.

– Ну, а подат гонят? В одно, почитай, время? Так ли я говорю?.. Значит, деньги мужику надыть… А маслобоек то у нас, вблизу нет, стало быть, сам товар выбирай, сам цену становь… подходит – наш, не гожается вези куда знаешь… А то ишшо как можно пристроить… Ну, известно, не с нашими капиталами. Можно загодя деньги выдавать под сами-то, особливо своим, деревенским…

Я напомнил Василию Миронычу пример соседа-арендатора, который, года три тому назад, завел маслобойню, и, несмотря на выгодную покупку семени, бросил ее, но Василий Мироныч не урезонился, хотя и не усмехнулся на этот раз.

– Это Егор-то Василич?.. Опять – иное дело… Человек он не деревенский, будь я на его месте, и не подумал бы маслобойку заводить… Потому по нонешним временам да ежели в эфтаком деле круг большой, прямо надо сказать – пропaсть!.. А по малости ежели, с осторожною, ну, она и ничего… Вот нашему брату мужику идет… Потому мы в селе… Теперь хошь бы масло. Нешто я повезу в город-то его продавать – своим добром называться, как Егор Василич?.. Я его дома, по селу оченно даже много распущу, масла-то… Знамо – не на деньги, – в долг… А возьму-то опять не деньгами, а либо работой, либо семем, как барышней… А то добром своим кланяться!.. Они, известно, рады прижать нашего брата, купцы-то… Им это на руку…

Василий Мироныч окончательно разгорячился.

– Теперь возьмем Егора Василича… Куда он жмых девал? – Смехота… Коров выдумал кормить, чтоб молока больше давали… А мне что ее, корову-то, раскармливать, коли никакого антересу от эфтого нет?.. Шило на мыло переводить?.. Нет, шалишь! А купи он свинью, да купи-то опять-таки с умом, потрафляй, куда какая идет: коли к немцу, – на круглоту напирай, нужды нет, что невеликонька, в Москву ежели – бери крупную и чтоб не подлыжеватая была, а в Доброе аль в Лебедянь – опять иную… Вот и раскармливай ее, свинью-то! Свинья выручит… особливо по нонешним временам, ишь ее как немцы-то подчишшают, успевай подавать…

– Да, немцы действительно цены на нее подняли; вот уж другой год, кажется, они к нам приезжают?..

– Другой. И теперь самых этих немцев никак упускать невозможно… Одно слово – скупай и спушшай, скупай и спушшай… Свиньи хватит… Свинья, это прямо надо сказать, – хлеб!.. Это не корова… Да и уход за ей самый, можно сказать, пустяшный… Дал ей спервоначала лузги да мучицы малость… Заправил ее, да жмыхом, жмыхом-то… Ноне жмыху распарь, завтра – просянки, ноне – жмыху, завтра – просянки… Она выручит, брат, она свое отдаст!.. А то корова!.. Какой от ей барыш? – Так, пустошь… Деньгам перевод… – Вот и разочти, – немного успокоившись продолжал Василий Мироныч, – кое масло, кое жмых, кое рушка… помольный постав… Один барыш!.. Знамо – уж судержать себя нужно в строгости, чтоб… Ежели что в долг зря… аль опять в товаре передача… ну там, работникам вперед – ни боже мой!.. Одно слово, надо с умом… Да ноне опять и из эстого хорошо… Как что, сичас в волость… Ну, писарю там… Старшине… чтоб, значит, рука… И уж тут без опаски. Да чего тут, – благодушно добавил Василий Мироныч, – с нашим народом еще можно жить… С полa-горя… Народ, так надо сказать, не дюже набалован… Совесть знает… Не то что какой чтоб оголтелый… Особливо коли с ним по правде, по-божески… Кровь-то из ево не пить… А то ведь есть и наш брат… Сущий Ирод!.. Норовит тебе мужика-то по миру пустить…