– Ты чей? – спросил он вдруг.
– Михей-ки-ин сы-ин, – дрожащим голоском произнес мальчуган и внимательно стал разглядывать свою громадину-шапку.
Аристарх Алексеич опять пристально и напряженно осмотрел его с ног до головы.
– Так ты Михейкин сын, а?
– Михейки-ин…
– Как же ты не видишь, барин сидит на балконе, а? Михейкин сын безмолвствовал.
– Как же ты, свинья, не замечаешь – сидит барин, и ты ломишься в шапке, а? – настоятельно повторил господин Тетерькин.
Опять безгласие, но прерванное тихим вздохом.
– Балкон, барский дом, сам барин сидит на балконе – и ты, скотина, шапки не ломаешь, а?
Все мы с добрую минуту помолчали. Мальчуган порывисто вздернул штанишки и наклонил голову, отчего волосенки свесились ему на лоб и закрыли глаза.
– Так ты сын Михейкин? – снова спросил господин Тетерькин.
– Сы-и-ин…
– Хм…
Аристарх Алексеич подумал, сделал величественное мановение рукою и отрывисто произнес:
– Пшел вон!
Мальчуган радостно взмахнул волосами, сверкнул исподлобья темными глазенками, на этот раз уже не выражавшими смущения, и, с удивительной поспешностью перебирая пятками, скрылся за амбаром.
Спустя некоторое время по исчезновении Михейкина сына на дворе появился мужик, еще издалека снявший шляпу и подходивший к нам с подобострастной улыбочкой.
– К вашей милости, сударь, пришел! – сладко произнес он, низко и медленно кланяясь.
– Что такое? – важно спросил господин Тетерькин, глядя не на мужика, а куда-то в сторону.
– Да уж не оставьте, сударь, ваша милость… Вы наши отцы… – Мужик насмешливым и быстрым взглядом скользнул по моей фигуре.
– Что нужно?
– Мучицы бы мне, сударь. Мы и то так-то поговорили, поговорили со домашними: господи ты, боже мой, куда же мы опричь своего барина пойдем!.. Кем живем, кем дышим… – Мужик вздохнул благодарным вздохом и слабо кашлянул. – Ужель я к целовальнику пойду! – Нет, я не пойду к целовальнику, а пойду-ка я лучше к сударю-барину, говорю… Авось его барская милость не оставит, не откажет мне в мучице…
Аристарх Алексеич с чувством уверенного в себе достоинства слушал мужика, и слушал до тех пор, пока мужик в некотором изнеможении остановился. И, вероятно, льстивая мужикова речь была по душе господину Тетерькину, ибо вся фигура его как-то величественно напряглась, а лицо даже прояснилось сиянием.
Когда мужичок остановился, господин Тетерькин покровительственно проронил (впрочем, все-таки не сводя своего взгляда с какой-то беспредметной дали):
– Муки тебе?
– Мучицы, сударь… Это точно, что мучицы! – с новой силою воскликнул мужик. – Уж сделайте милость – вы наши отцы…
Аристарх Алексеич затейливой спиралью выпустил дымок и, с подобающим глубокомыслием опять выслушав до конца подобострастную реплику мужика, крикнул:
– Арина!
Явилась Арина и, учинив своими косыми глазами некоторую перепалку с плутовским взглядом мужика, недвижимо подперла притолку и по своему обычаю спрятала руки под передник.
– Есть мука? – спросил ее барин.
– Как не быть муке, батюшка-барин… Муки – слава богу! – Арина говорила нараспев и слегка присюсюкивала.
– Дура-баба, – возразил Тетерькин, надменно передергивая плечами. Знаю – есть мука… Для барского стола, спрашиваю, хватит ли, а?
– Как, поди, не хватить… – Арина вскинула кверху голову и что-то пошептала. – Хватит, батюшка-барин…
– Хм… – Аристарх Алексеич забарабанил пальцами по столу. – Трубку!
Арина исчезла. Мужичок, поникнув головою, неподвижно стоял около балкона.
– Ну, как ты… Как тебя… – свысока проронил господин Тетерькин, что у вас там, как… Вольные вы… ну, как, а? мучицы?.. Жрать нечего, а?..
Мужичок встрепенулся и хотя не нашелся, что отвечать, но в почтительном тоне пустил: «Хе-хе-хе…»
– А? Вольные?.. А мучицы, а?.. Что? – Как тебя… сладко, а?
Мужичок, видимо, смекнул в чем дело; он опять насмешливо и быстро вскинул на меня глазами, и, погладив небольшую бородку свою, произнес:
– Уж это как есть!.. Это вы правильно, сударь, рассудить изволили.
– А? Правильно? – вдруг оживился Аристарх Алексеич и даже взор свой устремил в сторону мужика.
– Чего справедливей! – подхватил мужик, – при господах, аль ноне… Тогда житье было, прямо надо сказать – рай.
– А? Рай? – все более и более оживлялся «барин Листарка». – А теперь мучицы, а?
– Знамо, уж времена пришли… Ноне ему в пору щелоком брюхо полоскать, мужику-то… Ноне он бесперечь без хлеба сидит…
– Без хлеба!.. – радостно воскликнул барин.
– Еще как без хлеба-то! – наставительно протянул мужичок. – По нонешним временам, прямо надо сказать – издыхать мужику: нет-те у мужика ни земли, ни покосу, ни скотины, чтоб…
– А? Ничего нет! – злорадствовал Аристарх Алексеич.
– Ноне у мужика одна нажива – вошь да недоимка…
– Недоимка? А?.. Ну, а прежде, прежде?
– Господи ты боже мой! Как равнять прежние времена… Тогда мне что, тогда я на барщину сходил, по домашности по своей управился что нужно, барину сделал угожденье какое да и завалился к бабе на полати. Только мне и делов!.
– На полати! Ну, а теперь как, а?
Мужичок безнадежно махнул рукой и засмеялся.
– Вчистyю ребятишки перевелись! – воскликнул он.
Арина принесла трубку и снова подперла своим телом притолку. Аристарх Алексеич некоторое время пыхтел молча.
– Так перевелись, говоришь? – наконец спросил он.
– В отделку застряли! – отвечал мужичок.
– Хм… Так мука есть, Арина?
– Как не быть муке, батюшка-барин.
– И для барского стола хватит?
– Хватит, батюшка-барин, за глаза хватит для барского стола.
– Но, а если я вздумал бы дать кому, то как, а?
– И дать ежели надумаетесь, то хватит.
– Хм… Сколько, Власий, тебе муки? – обратился он к мужику.
– Пять пудиков бы мне, сударь… Уж сделайте такую милость.
– Да. Так пять пудиков тебе? Ну, а как прежде, при господах – как, а?
– Где же, сударь!.. Прогневили мы господа бога – это прямо надо сказать…
– А? Прогневили, говоришь?..
Листарка помолчал.
– Ну, дай ему, Арина, – наконец приказал он.
Арина моментально исчезла. Исчез и Власий.
– Вот! – поучительно заметил мне Листарка.
Я промолчал. В молчании прошло с добрых полчаса. Косматые облака стали мало-помалу расползаться, уступая место чистой и веселой синеве. Горячие солнечные лучи обильным потоком брызнули на поля и затрепетали на них сияющими волнами. Воздух был густ и мягок. Над горизонтом узкою лентой стояла какая-то беловатая, тусклая мгла. Дали были окутаны голубоватой дымкою. Парило.
В кустах сирени, точно ножницы в проворных руках артиста-парикмахера, стрекотала какая-то птичка. Соловей умолк; одна горлинка с иволгой наперерыв оглашали садик своими меланхолическими голосами. Лошадь моя, опустив уши, задумчиво поникла мордою и только изредка выходила из этой задумчивости, чтоб отмахнуться хвостом от назойливых, хотя и чрезвычайно маленьких мошек. Седая собака переменила свою наблюдательную позу и в сладком забытьи дремала, важно развалив брюхо. Шершавый щенчишка сидел около дрожек, глядел на колесо и смачно облизывался. Где-то гудели пчелы.
– Вот вы всё говорите, Аристарх Алексеич, у нас в земстве проходимцы… Не всё же проходимцы! Возьмем хоть Воронова – это уж дворянин настоящий.
– Воронов! Юрка! дворянин! – с пренебрежением воскликнул Аристарх Алексеич. – Могу вам сообщить!.. Нет-с, сударь мой… Настоящий дворянин, смею вам доложить, со всяким стервецом знакомства водить не станет… Юрке далеко до дворянина-с!.. У него, у срамника, мужики в кабинете садятся… Да-с!.. Могу вам сообщить!.. Вломится этак какой-нибудь грязный мужлан да и развалится и важничает, а Юрка ему водки подносит, лебезит перед ним, «вы» ему, стервецу, говорит, по отчеству величает… – Господин Тетерькин с негодованием отплюнулся, подавил некоторое волнение и затем уже продолжал: – Нет-с, далеко Юрке до дворянина… Вот покойник отец его, Антонин Рафаилович, – это точно был дворянин!.. Это настоящий дворянин был, смею вам доложить… К тому, бывало, купцы первостепенные не смели в усадьбу въезжать, а возьмет этак троечку, поставит за околицей, да пешечком-то, да без шапочки и бредет к барскому крыльцу… Вот это дворянин-с… Тот, бывало, не задумается: чуть не по нем – плетями! В кнуты!.. Розог!.. Вот это, могу вам сообщить!.. А то вы толкуете – Юрка! Юрке далеко до дворянина… Юрка – прохвост, сударь мой, а не дворянин…
Аристарх Алексеич важно всхрапнул, приосанился и строго взглянул на меня.
– Есть тут одна ррракалия – Семка Раков, – начал он, – мужичишка, могу вам сообщить, дрянь. Хорошо-с. Приказал я в прошлом году посеять просо. Посеяли. Поспело просо, приказал я нанять убрать его. Наняли. Наняли, смею вам доложить, негодяя Семку. Дали задаток. Отлично-с. Просо стоит… Ну, я, разумеется, спрашиваю: почему стоит просо? (Тетерькин внезапно рассердился.) Какие-такие причины!? – «Семка болен-с». – А-а, болен, нанять в его счет! – Приказал – наняли: семь рублей. Превосходно-с. Узнаю кто судья – Юрка судья. Великолепно. Прошу Юрку взыскать с Ракова двадцать рублей убытков и меня, господина Тетерькина, ублаготворить. Еду к нему сам… Понимаете ли – сам еду к этому протоканалье!.. Прошу… – «Нельзя». – Почему? – «Должны представить доказательства». – А мое благородное, дворянское слово? – «Не могу-с!..» – А? Каково вам покажется? Мне, помещику и дворянину, Аристарху Алексеичу Тетерькину – и вдруг: «Не могу-с!..» Дальше. (Чем больше сердился и входил в азарт Листарка, тем короче и выразительней становилась его речь.) Выхожу. Понятно, не простился. «Лошадь!» – Никто не откликается… То есть, понимаете – ни души. Лошадь стоит у ограды, был я в легком экипаже и кучера не взял. Вообразите положение! Кричу. Выходит из кухни какая-то бестия, в шапке, рожа красная и ряб. «Лошадь!» приказываю. Молчит… «Лошадь!» Что же вы думаете, этот мерзавец! – Тетерькин многозначительно замолчал и затем с расстановкой произнес: – «А поди да сам отвяжи», говорит… – Тетерькин спустил голос до слабого лепета: – А? Это, изволите ли видеть, мне-то, барину-то, он осмелился… Можете себе вообразить… Я онемел. (Тетерькин с ужасом расширил зрачки и уподобил голос какому-то зловещему шипу.) Бегу к Юрке. Говорю, прошу, требую, наконец, наказать мерзавца. Представьте себе смеется! А?.. Я, дворянин и помещик, требую и, наконец, прошу – и он смеется!.. – Тетерькин с негодованием запахнул халат свой и, чуть не захлебываясь от сдерживаемого волнения, возгласил: – Трубку, Арина! – после чего укоризненно, хотя и с примесью некоторой снисходительности, сказал мне: – А вы толкуете – дворянин… Нет, он не дворянин, а хам-с!..