– Я пойду с вами, – сказал Колиньи. – Хочу повторить в вашем присутствии Генриху Второму то, что уже однажды говорил. А то ведь у королей память короткая, а этот может ухитриться вообще все позабыть или отречься. Я с вами.

– Я не смел просить вас об этой услуге, адмирал, – ответил Габриэль, – но с благодарностью принимаю ваше предложение.

– Тогда идемте, – молвил Колиньи.

Когда они вышли, Теодор де Без вынул из кармана записную книжку и вписал в нее два имени:

Амбруаз Парэ.

Габриэль, виконт д’Эксмес.

– Не слишком ли торопитесь? – спросил его Ла Реноди.

– Эти двое – наши, – уверенно ответил Теодор де Без. – Один стремится к истине, другой бежит от бесчестья. Я утверждаю: они наши.

– Тогда утро не пропало даром, – промолвил Ла Реноди.

– Безусловно! – подтвердил Теодор. – Мы заполучили глубокого мыслителя и храброго воина, могучий ум и сильную руку. Вы совершенно правы, Ла Реноди, – утро не прошло для нас даром!

VIII. Мимолетная милость Марии Стюарт

Придя вместе с Колиньи в Лувр, Габриэль был ошеломлен: в этот день король не принимал.

Адмирал, несмотря на свой чин и родство с Монморанси, был на подозрении в ереси и, понятно, не мог пользоваться большим влиянием при дворе. Что же касается гвардии капитана Габриэля д’Эксмеса, то стражи у королевских покоев уже успели накрепко забыть его. Оба друга с большим трудом пробились через наружные ворота, но дальше стало еще труднее. Битый час они потратили на уговоры, убеждения, вплоть до угроз. Едва лишь удавалось отвести одну алебарду, как тут же другая преграждала им дорогу. Казалось, что королевские стражи множились у них на глазах. Но когда они всякими правдами и неправдами добрались наконец до дверей кабинета Генриха II, оказалось, что последняя преграда была просто неодолима, ибо король, уединившись с коннетаблем и с Дианой де Пуатье, дал наистрожайший приказ: не беспокоить его ни по какому поводу.

Итак, нужно было ждать до вечера.

Ждать, снова ждать! А ведь цель так близка! И эти несколько часов непредвиденного ожидания казались Габриэлю страшнее всех пережитых им опасностей и тревог.

Слова утешения и надежды, которыми напрасно успокаивал его адмирал, не доходили до сознания Габриэля. Скорбным взглядом он смотрел в окно на моросящий, тягучий дождик, и обуреваемый гневом и досадой, лихорадочно стискивал рукоять своей шпаги. Как одолеть, как обойти этих тупых гвардейцев, которые преграждали путь к королю? В это мгновение дверь королевских покоев приоткрылась, и убитому горем юноше показалось, будто в сыром и сером сумраке дня засияло светлое, лучистое видение: по галерее проходила молодая королева Мария Стюарт.

Неожиданно для себя Габриэль вскрикнул от радости и протянул к ней руки.

– О сударыня! – вырвалось у него.

Мария Стюарт обернулась, узнала адмирала и Габриэля и, улыбаясь, подошла к ним.

– Наконец-то вы возвратились, виконт д’Эксмес! Очень рада снова вас видеть! Я так много слыхала о вас за последнее время! Но что привело вас в Лувр в столь ранний час?

– Мне нужно поговорить с королем, нужно… – выдавил из себя Габриэль.

– Виконту, – вступился, в свою очередь, адмирал, – действительно необходимо поговорить с его величеством. Дело чрезвычайной важности как для него, так и для самого короля, а гвардейцы его не пускают, уговаривая отложить визит до вечера.

– Я не в силах ждать до вечера! – вскричал Габриэль.

– Король отдает сейчас какие-то важные распоряжения коннетаблю, – сказала Мария Стюарт, – и я впрямь боюсь, что…

Но умоляющий взгляд Габриэля оборвал ее речь на полуслове:

– Тогда погодите, я попробую!

Она своей маленькой ручкой махнула часовым, те с почтением склонились перед нею – и Габриэль с адмиралом прошли беспрепятственно.

– О, благодарю вас, сударыня! – пылко проговорил молодой человек.

– Путь открыт, – улыбнулась Мария Стюарт, – а если его величество будет слишком гневаться, то по возможности не выдавайте меня! – И, кивнув Габриэлю и его спутнику, она исчезла.

Габриэль подошел было к двери кабинета, но в этот миг дверь распахнулась, и на пороге показался сам король, что-то говоривший коннетаблю.

Решительность не была отличительной чертой короля. При неожиданном появлении виконта д’Эксмеса он попятился назад и даже не догадался разгневаться.

Но Габриэль не растерялся и склонился в низком поклоне.

– Государь, – произнес он, – разрешите мне выразить вам свою глубочайшую преданность…

И, обращаясь к подоспевшему адмиралу, он продолжил, желая облегчить ему трудное вступление:

– Подойдите, адмирал, и во исполнение данного мне обещания соблаговолите напомнить королю о том участии, которое я принял в защите Сен-Кантена.

– Что это значит, сударь? – вскричал Генрих, приходя в себя от неожиданности. – Вы врываетесь к нам без приглашения, без доклада! И притом еще в нашем присутствии смеете предоставлять слово адмиралу!

Габриэль, словно бросившись в гущу боя, понял, что сейчас не время колебаться, и потому почтительно, но непреклонно возразил:

– Я полагал, государь, что вы в любое время можете оказать справедливость даже самому ничтожному из ваших подданных.

И, воспользовавшись растерянностью короля, прошел вслед за ним в кабинет, где побледневшая Диана де Пуатье, привстав в своем кресле, со страхом прислушивалась к дерзким речам этого смельчака. Колиньи и Монморанси вошли следом.

Все молчали. Генрих, повернувшись к Диане, вопрошающе смотрел на нее. Но прежде чем она отыскала удобную лазейку, Габриэль, слишком хорошо знавший ее и прекрасно понимавший, что в ход пошла последняя ставка, снова обратился к Колиньи:

– Умоляю вас, господин адмирал, говорите!

Монморанси незаметно качнул головой, как бы приказывая племяннику молчать, но тот рассудил иначе и заявил:

– Я должен высказаться – таков мой долг. Государь, я кратко подтверждаю в присутствии виконта д’Эксмеса то, что счел необходимым подробно вам изложить еще до его возвращения. Ему, и только ему обязаны мы тем, что оборона Сен-Кантена была продлена дольше срока, который вы сами назначили, ваше величество!

Коннетабль снова многозначительно кивнул, но Колиньи, смотря ему прямо в глаза, продолжал с тем же спокойствием:

– Да, государь, три раза виконт д’Эксмес спасал город, и без его помощи Франция не нашла бы того пути к спасению, по которому, смею надеяться, она идет ныне.

– Однако не слишком ли много чести?! – вскричал взбешенный Монморанси.

– Нет, сударь, – отвечал Колиньи, – я лишь правдив и справедлив, только и всего. – И, обернувшись к Габриэлю, он добавил: – Так ли я сказал, друг мой? Вы довольны?

– О, благодарю вас, адмирал! – сказал растроганный Габриэль, пожимая руку Колиньи. – Другого я от вас и не ждал. Считайте меня своим вечным должником!

Во время этого разговора король, видимо крайне разгневанный, хмурил брови и, наклонив голову, нетерпеливо постукивал ногой по паркету.

Коннетабль потихоньку приблизился к госпоже де Пуатье и вполголоса перебросился с нею несколькими словами. Они, должно быть, пришли к какому-то решению, поскольку Диана насмешливо улыбнулась. Случайно поймав эту улыбку, Габриэль вздрогнул и, все-таки пересилив себя, сказал:

– Теперь я не смею вас задерживать, адмирал. Вы сделали для меня больше, чем требовал долг, и если его величество соблаговолит уделить мне одну минуту для разговора…

– После, сударь, после, я не отказываю, – перебил его Генрих, – но сейчас это совершенно невозможно!..

– Невозможно? – с отчаянием повторил Габриэль.

– А почему, государь, невозможно? – с полнейшим спокойствием спросила Диана, к великому удивлению Габриэля и самого короля.

– Как, – запинаясь, спросил король, – вы полагаете…

– Я полагаю, государь, что долг короля – воздавать должное каждому из своих подданных. Что же до вашего обязательства по отношению к виконту д’Эксмесу, так оно, по моему мнению, одно из самых законных и священных.

– Ну конечно, конечно… – залепетал Генрих, пытаясь прочесть в глазах Дианы ее тайный замысел, – и я желаю…

– …немедленно выслушать виконта д’Эксмеса, – договорила Диана. – Правильно, государь, такова справедливость.

– Но ведь вашему величеству известно, – сказал пораженный Габриэль, – что при этом разговоре не должно быть свидетелей?

– Господин де Монморанси все равно собирался уходить, – заметила госпожа де Пуатье. – Что касается адмирала, то вы сами взяли на себя труд объявить ему, что больше его не задерживаете… Остаюсь только я… Но поскольку я присутствовала при заключении вашего соглашения и могу теперь в случае надобности напомнить или уточнить какое-нибудь обстоятельство, вы, надеюсь, разрешите мне остаться?

– Еще бы… еще бы… я прошу вас об этом, – пробормотал Габриэль.

– Тогда мы покидаем вас, ваше величество, и вас, сударыня, – сказал Монморанси.

Поклонившись Диане, он одобряюще кивнул ей. Впрочем, сейчас она вряд ли нуждалась в его поддержке.

Колиньи, со своей стороны, не побоялся обменяться рукопожатием с Габриэлем и отправился следом за своим дядюшкой.

Король и его фаворитка остались наедине с Габриэлем, все еще ломавшим себе голову над этим неожиданным и непонятным благоволением, которым его удостоила мать Дианы де Кастро.

IX. Диана изворачивается

Хотя Габриэль и умел владеть собой, лицо его было все-таки бледно и голос прерывался от волнения, когда после долгого молчания он заговорил:

– Государь! С дрожью в сердце, но с полным доверием к королевскому слову я осмеливаюсь напомнить вашему величеству торжественное обязательство, кое вы соблаговолили взять на себя. Граф де Монтгомери жив еще, государь! Если бы было иначе, вы бы прервали мою речь…

Задохнувшись, он остановился. Король, казалось, застыл в угрюмом молчании. Габриэль продолжал:

– Итак, государь, граф де Монтгомери жив, а оборона Сен-Кантена, по свидетельству адмирала, была продлена моими усилиями до последней возможности. Свое слово я сдержал, государь, – сдержите ваше. Государь, верните мне моего отца!

– Однако… – заколебался Генрих II.

Он взглянул на Диану де Пуатье, но та была невозмутима и предельно спокойна.

Положение было трудное. Генрих свыкся с мыслью, что Габриэль либо в могиле, либо в плену, и уж никак не предвидел, что придется дать ответ на его грозное требование.

Видя, что король колеблется, Габриэль почувствовал, как невыносимая тоска сжимает его сердце.

– Государь, – выкрикнул он в порыве отчаяния, – не могли же вы, ваше величество, забыть!.. Вспомните, ваше величество, нашу беседу! Вспомните, какое обязательство я взял на себя и какое вы дали мне!

Король против своей воли сочувствовал горечи и отчаянию благородного юноши, в нем проснулись добрые побуждения.

– Я помню все, – сказал он Габриэлю.

– О, благодарю вас, государь! – воскликнул Габриэль, и в его взгляде сверкнула радость.

Но тут раздался бесстрастный голос госпожи де Пуатье:

– Король, разумеется, помнит все, господин д’Эксмес, но вы-то, по-моему, кое-что позабыли.

Молния, внезапно упавшая к его ногам, не поразила бы так Габриэля, как поразили его эти слова.

– Что такое?.. – растерянно прошептал он. – Что же я позабыл?..

– Добрую половину своего обета, – отвечала Диана. – Вы сказали его величеству примерно так: «Государь, чтобы освободить моего отца, я остановлю неприятеля в его победном шествии к сердцу Франции».

– И разве я этого не сделал? – спросил Габриэль.

– Верно, – ответила Диана, – но вы при этом добавили: «И если этого будет мало, я возмещу потерю Сен-Кантена взятием другого города у испанцев или у англичан». Вот что вы говорили сударь. Поэтому, на мой взгляд, вы сдержали свою клятву только наполовину. Что вы можете возразить? Вы продлили оборону Сен-Кантена на несколько дней, не спорю. Этот город вы защитили, пусть так, но я не вижу взятого города. Где он?

– О господи, господи! – только и мог проговорить ошеломленный Габриэль.

– Теперь вы видите, – продолжала Диана с тем же спокойствием, – что моя память точнее, чем ваша. Теперь, надеюсь, вы тоже вспомнили?

– О да, верно, теперь я вспоминаю! – усмехнулся Габриэль. – Но говоря так, я хотел сказать, что для Сен-Кантена я сделаю все возможное и невозможное, только и всего… А отвоевать сейчас город у испанцев или англичан… Да разве это возможно? Скажите, государь! Ваше величество, отпуская меня в путь, вы молчаливо согласились на первую мою жертву и даже не намекнули на то, что мне придется пойти и на вторую. Государь, к вам, к вам я обращаюсь: целый город – за жизнь одного человека, разве этого мало? Можно ли из-за слова, вырвавшегося в минуту возбуждения, возлагать на меня новую задачу, во сто крат тяжелее прежней, и… притом, как нетрудно понять, совершенно невыполнимую!

Король собирался было заговорить, но Диана поспешила предупредить его.

– Что может быть легким и выполнимым, – сказала она, – если речь идет о страшном преступнике, заточенном за оскорбление его величества? Чтобы добиться недостижимой цели, вы избрали недостижимые пути, господин д’Эксмес! Но с вашей стороны несправедливо требовать выполнения королевского слова, когда вы сами не сдержали до конца свое! Долг короля так же суров, как и долг сына. Вы хотите спасти своего отца – пусть так, но ведь король печется обо всей Франции!

Диана, бросив на короля многозначительный взгляд, как бы напомнила ему, насколько опасно выпустить из могилы старого графа Монтгомери вместе с его тайной.

Тогда Габриэль решился на последнюю попытку и, протягивая руки к королю, выкрикнул:

– Государь, к вам, к вашей справедливости, к вашему милосердию я взываю! Государь, дайте срок, придет время, будет возможность, я обещаю: я верну родине этот город или умру в бою! Но пока… пока… государь, дайте мне возможность повидать своего отца!

Твердый, презрительный взгляд Дианы подсказал Генриху ответ, и, повысив голос, он холодно изрек:

– Сдержите ваше обещание до конца, и тогда, клянусь богом, я сдержу свое.

– Это ваше последнее слово, государь?

– Да, последнее!

Подавленный, ошеломленный, побежденный в этой несправедливой битве, Габриэль невольно понурился. И в тот же миг целый вихрь стремительных мыслей зароился в его голове.

Он отомстит этому бесчестному королю и этой коварной женщине. Он ринется в ряды протестантов! Он завершит назначение рода Монтгомери! Он насмерть поразит Генриха так же, как Генрих поразил старого графа! Он изгонит Диану де Пуатье, бесстыдную и бесчестную! Такова будет отныне его единственная цель, и он во что бы то ни стало достигнет ее!.. Но нет! За это время отец его успеет двадцать раз умереть! Отомстить за него – хорошо, но спасти – еще лучше! Взять штурмом город, пожалуй, легче, чем покарать короля!

Все последние месяцы его жизни мгновенно пронеслись перед его мысленным взором, и он, только что растерянный, отчаявшийся, вновь вскинул голову – он решился!..

Король и Диана с удивлением, доходившим до страха, видели, как разглаживается его побледневшее чело.

– Пусть будет так! – вот все, что он сказал.

– Вы надумали? – спросил король.

– Я решился, – отвечал Габриэль.

– Но как? Объясните!

– Выслушайте меня, государь. Я хочу вам вернуть другой город взамен того, что отняли у вас испанцы. Этот шаг вам кажется, должно быть, отчаянным, невозможным, безумным… Скажите откровенно, государь, вы ведь думаете именно так?

– Верно, – согласился Генрих.

– Скорее всего, – задумчиво произнес Габриэль, – эта попытка будет стоить мне жизни, а единственным следствием ее будет то, что я прослыву смешным чудаком.

– Но не я же вам это предложил, – заметил король.

– Конечно, рассудительнее всего отказаться, – добавила Диана.

– Но тем не менее я уже сказал: я решился! – повторил Габриэль.

Генрих и Диана не удержались от возгласа удивления.

– О, поберегите себя, сударь! – воскликнул король.

– Мне? Беречь себя? – со смехом возразил Габриэль. – Я уже давно принес себя в жертву! Но на сей раз, государь, пусть между нами не будет ничего недосказанного, ничего недослышанного. Пусть условия нашего договора, который мы заключаем перед Всевышним, будут ясны и четки. Я, Габриэль, виконт де Монтгомери, обязуюсь передать Франции некий город, находящийся всецело во власти испанцев или англичан. Под городом я разумею не замок, не поселок, а сильно укрепленный пункт. Никаких иносказаний, надеюсь, здесь нет.

– Пожалуй, так, – смущенно протянул король.

– Но и вы, – продолжал Габриэль, – Генрих Второй, король Франции, обязуетесь по первому же моему требованию передать мне графа де Монтгомери. Вы согласны?

Король, уловив недоверчивую усмешку Дианы, ответил:

– Согласен!

– Благодарю вас, ваше величество! Но это не все: соблаговолите дать одну гарантию мне, бедному безумцу, который с открытыми глазами бросается в пропасть! Нельзя строго судить тех, кто обречен на смерть! Я не прошу у вас письменного обязательства, которое уронило бы ваше достоинство, да вы на это и не согласитесь. Но вот Библия, государь. Положите на нее королевскую длань и поклянитесь: «В обмен на стратегически важный город, которым я буду обязан одному лишь виконту де Монтгомери, я клянусь на священном писании возвратить свободу его отцу и наперед заявляю: если эта клятва мною будет нарушена, то все, что будет сделано указанным виконтом для покарания бесчестия вплоть до выступления против моей особы, я признаю верным и не наказуемым ни богом, ни людьми». Повторите клятву, государь!

– По какому праву вы требуете ее от меня? – возмутился Генрих.

– Я сказал, государь: по праву идущего на смерть.

Король еще колебался, но герцогиня с той же пренебрежительной улыбкой кивнула ему; мол, можно поклясться без всяких опасений.

– Хорошо, я согласен, – произнес Генрих, словно в каком-то роковом увлечении, и, положа руку на Библию, повторил клятву.

– По крайней мере, – вздохнул молодой человек, – этого достаточно, чтобы избавить меня от сомнений. Свидетелем нашего нового уговора была не только одна герцогиня, но и Всевышний. А сейчас у меня нет свободного времени. Прощайте, государь. Через два месяца я буду либо мертв, либо обниму своего отца.

Он откланялся и стремительно вышел из кабинета.

В первый момент Генрих был еще хмур и озабочен, но Диана разразилась хохотом.

– Полноте, государь, почему вы не смеетесь? – спросила она. – Вам должно быть ясно, что этот безумец уже погиб, а его отец умер в темнице! Можете смеяться, государь!

– Я так и сделаю, – ответил король и рассмеялся.

X. Великий человек узнает о великом замысле

Герцог де Гиз, с тех пор как получил звание генерал-лейтенанта королевства, жил теперь в самом Лувре, в этой колыбели французских королей. Какие же грезы посещали по ночам честолюбивого главу Лотарингского дома? Какой путь прошли его сновидения с той поры, когда в лагере под Чивителлой он доверил Габриэлю свою мечту о неаполитанском престоле? Успокоился ли он теперь? Или, будучи гостем в королевском дворце, пожелал вдруг стать в нем хозяином? Не ощущал ли он прикосновения возложенной на его голову короны?

Вполне возможно, что именно в это время Франциск Лотарингский питал такие тайные надежды. И в самом деле: разве король, взывая к его помощи, не давал волю его дерзновенному честолюбию? Ведь, доверив ему спасение Франции в годину тяжких испытаний, король сам признал, что он, Франциск де Гиз, – первый полководец своего времени.

Герцог прекрасно сознавал, что признание его заслуг королем – это еще далеко не все. Теперь нужно будет убедить в них всю Францию. А для этого необходимы блестящие победы над врагом, громовые дела. Для того чтобы Франция доверилась ему и пошла за ним, мало было загладить ее поражения, – нужно было ей принести победу.

Вот какие мысли обуревали герцога де Гиза после его возвращения из Италии.

Об этом же думал он и в тот самый день, когда Габриэль де Монтгомери заключил с Генрихом II новое безумное соглашение.

Стоя у окна и машинально барабаня пальцами по стеклу, Франциск де Гиз невидящим взором смотрел на залитый дождем двор. Кто-то осторожно постучал в дверь и, войдя с разрешения герцога, доложил о виконте д’Эксмесе.

– Виконт д’Эксмес! – воскликнул герцог де Гиз, обладавший памятью Цезаря. – Виконт д’Эксмес! Мой юный соратник по Мецу, Ренти и Валенце! Впустите его, впустите немедленно!

Слуга поклонился и тут же ввел в комнату Габриэля.

Нужно сказать, что, покинув короля, мужественный юноша не колебался. Он пребывал сейчас в том редком для человека состоянии внезапного озарения, которое именуется вдохновением. И, войдя в покои герцога, он как бы невольно угадывал те неотвязные думы, которые не давали покоя Франциску де Гизу. Кстати, герцог был чуть ли не единственный, кто мог понять и помочь Габриэлю.

Герцог де Гиз бросился навстречу и заключил его в свои объятия:

– А, вот и вы, мой храбрец! Откуда прибыли? Что с вами было после Сен-Кантена? Как часто я вспоминал о вас, Габриэль!

– Значит, вы еще не забыли о виконте д’Эксмесе?

– Черт возьми, он еще спрашивает! – рассмеялся герцог. – Вы, очевидно, не привыкли напоминать о себе! Колиньи рассказал мне часть ваших сен-кантенских подвигов и притом еще добавил, что утаил лучшую их половину!

– Не так уж много я сделал, – с грустной улыбкой промолвил Габриэль.

– Честолюбец! – заметил герцог.

– Это я-то честолюбец? – усмехнулся Габриэль.

– Но, хвала господу, – продолжал герцог, – вы все-таки возвратились, и мы снова вместе, друг мой! Вспомните, какие планы мы строили в Италии. Ах, Габриэль, теперь Франции нужна ваша доблесть больше, чем когда бы то ни было!

– Все, что я имею, и все, что умею, – заявил Габриэль, – посвящено благу отечества. Я жду только вашего повеления, монсеньор.

– Спасибо, друг мой, – ответил герцог. – Поверьте мне, повеления вам долго ждать не придется. Но, по правде говоря, чем больше я пытаюсь разобраться в обстановке, тем тяжелее и запутанней она мне кажется. Мне нужно немедленно укрепить оборону Парижа, создать гигантскую линию сопротивления врагу, остановить наконец его наступление. И, однако, все это не стоит и ломаного гроша, если я не перейду в наступление. Я должен, я хочу действовать, но как?..

И он замолчал, как бы испрашивая совета у Габриэля. Он знал удивительную находчивость молодого человека и смутно надеялся, что и теперь он чем-то ему поможет. Но на этот раз виконт д’Эксмес молчал и только вопрошающе смотрел на герцога.

Франциск Лотарингский продолжал:

– Не корите меня за медлительность, друг мой. Вы же знаете: я не из тех, кто колеблется, но я из тех, кто размышляет. Так что не слишком-то порицайте меня, ибо я совмещаю решимость и рассудительность… Однако, – добавил герцог, – вы, кажется, озабочены сейчас еще сильнее, чем прежде…

– Не будем говорить обо мне, монсеньор, прошу вас, – перебил его Габриэль. – Поговорим сначала о Франции.

– Пусть так, – согласился герцог. – Тогда я вам откровенно скажу, что меня заботит. Мне думается, что самое главное сейчас – совершить какой-нибудь великий подвиг и тем самым поднять дух наших людей, возродить нашу древнюю боевую славу. Нужно не ограничиваться восстановлением наших разрушенных укреплений, а возместить их хотя бы одной убедительной победой.

– И я того же мнения, монсеньор! – воскликнул Габриэль, удивленный и обрадованный подобным тождеством их взглядов.

– И вы тоже? – переспросил герцог де Гиз. – И вы тоже, должно быть, не однажды задумывались над бедами нашей Франции и о ее спасении?

– Я часто думал об этом, – признался Габриэль.

– Но представляете ли вы себе всю трудность этого будущего подвига? – спросил Франциск Лотарингский. – Да и кто и когда на него решится?

– Ваша светлость, мне кажется, что я это знаю.

– Знаете? – воскликнул герцог. – Так скажите, скажите, Габриэль.

– Мой замысел, монсеньор, не из таких, о котором можно рассказать в двух словах. Вы, ваша светлость, великий человек, но и вам, вероятно, он покажется фантастичным.

– О, я не подвержен головокружениям, – сказал с улыбкой герцог де Гиз.

– Все равно, монсеньор, – проговорил Габриэль, – я боюсь и заранее вам говорю, что на первый взгляд моя затея может показаться странной, бредовой, совершенно невыполнимой! Но, по сути, она только трудна и опасна.

– Что ж, тем она увлекательней! – воскликнул Франциск Лотарингский.

– Тогда условимся, ваша светлость: вы не изумляйтесь. Повторяю, однако: на пути немало опасностей. Но я знаю, как их избежать.

– Если так, говорите, Габриэль, – сказал герцог. – Да кто там стучит, черт возьми! – прибавил он с досадой. – Это вы, Тибо?

– Да, ваша светлость, – сказал вошедший слуга. – Вы приказали доложить, когда соберется совет. Уже два часа, и господин де Сен-Ренэ должен прийти за вами с минуты на минуту.

– Ах, а ведь и верно! – заметил герцог де Гиз. – Мне необходимо присутствовать на этом совете. Ладно, Тибо, оставьте нас… Вы сами видите, Габриэль: я должен идти к королю. Вечером вы откроете мне ваш замысел, но до того скажите хоть в двух словах, что вы задумали?

– В двух словах, ваша светлость: взять Кале, – спокойно произнес Габриэль.

– Взять Кале? – вскричал герцог де Гиз, отступив в изумлении.

– Вы позабыли, ваша светлость, – так же невозмутимо вымолвил Габриэль, – что обещали не изумляться.

– Так вот что вы замыслили! – проговорил герцог. – Взять Кале, защищенный армией, неприступными стенами, морем, наконец! Кале, которым англичане владеют больше двухсот лет! Кале – ключ от Франции. Я сам люблю смелость, но тут налицо уже не смелость, а дерзость!

– Вы правы, монсеньор, – ответил Габриэль. – Но именно такая дерзость может увенчаться успехом. Ведь никому и в голову не придет, что подобный замысел вполне осуществим.

– А может быть, и так, – задумчиво протянул герцог.

– Когда я вам все расскажу, монсеньор, вы согласитесь со мной. Единственное, что нужно: хранить полную тайну, навести неприятеля на ложный след и появиться у стен города внезапно. Через две недели Кале будет наш!

– Однако все это только общие слова, – сказал герцог де Гиз, – у вас есть план, Габриэль?

– Есть, монсеньор, и он крайне прост и ясен…

Не успел Габриэль закончить фразу, как дверь открылась, и в комнату вошел граф де Сен-Ренэ.

– Его величество ждет вас, монсеньор, – поклонился Сен-Ренэ.

– Иду, граф, иду, – отозвался герцог де Гиз.

Потом, обернувшись к Габриэлю, вполголоса сказал:

– Как видите, я должен с вами расстаться. Но ваша неожиданная и великолепная мысль не дает мне покоя… Если вы считаете такое чудо осуществимым, так неужели я вас не пойму? Можете ли вы быть у меня к восьми часам?

– Ровно в восемь я буду у вас.

– Позволю себе заметить вашей светлости, – сказал граф де Сен-Ренэ, – что уже третий час.

– Я готов, граф.

Герцог направился было к выходу, но, взглянув на Габриэля, снова подошел к нему и тихо спросил, как бы проверяя, не ослышался ли он:

– Взять Кале?

Габриэль утвердительно кивнул и, улыбнувшись, спокойно ответил:

– Да, взять Кале!

Герцог де Гиз поспешил к королю, и виконт д’Эксмес покинул Лувр.