Год 1957
Где-то в этом году из нашей школы было написано и отправлено письмо в Азербайджан дедушке Махмуду Айвазову, известному тогда долгожителю, он тогда приближался к 150 годам. Адреса его никто не знал, так и написали: «Азербайджан, дедушке…», и что, пожалуй, не так удивительно, пришел ответ. Этот ответ читали во всех классах, письмо ходило по рукам, обычный конверт, с простой маркой. Крупными буквами, с ошибками, адресат благодарил за внимание, желал, в свою очередь, здоровья и успехов. Письма дедушке Махмуду писали со всего Союза и была у него, надо полагать, своя домашняя канцелярия, где его пра и праправнуки сочиняли ответы. Прожил дедушка Махмуд 152 года и нынешние сообщения о 110 или 116-летних не впечатляют.
В окрестных лесах расплодилось множество зайцев. Ближние колки и перелески все были в цепочках следов, идешь на лыжах по лесу, а они из кустов так и выпархивают. Многие в поселке посадили входившие тогда в моду яблоньки-ранетки и жившие по окраинам страдали от заячьих набегов. Приятель отца рассказывал:
– Вот, Дмитрий Михайлович, говорят, что заяц труслив. Да не так уж, вот позавчера ночью слышу – кобелек мой прямо заходится. Оделся я, вышел потихоньку, а песик на задних лапах стоит, цепь натянул и лает. Посмотрел я в ту сторону, а там заяц, и вроде не один, грызут мои кустики, смородина там у меня, малина, прошлый год ранетки посадил, так здорово погрызли, и ведь понимают, сволочи, что собака их не достанет. Рявкнул я, тогда только побежали.
На зайцев охотились. Часто на них ходили с ружьем. Зайдет охотник в любой лес и через несколько секунд гремит выстрел. Но был и еще один способ охоты, к нему отец, а впоследствии и я, прибегали чаще, ставили петли из тонкой проволоки. В петлю заяц попадал не всегда, чаще отворачивал ее в сторону, но не так уж редко и попадался. Как-то раз в одном лесу я поставил петель больше десятка, а когда пришел на следующий день – в шесть из них попали зайцы. Помучился же я тогда с ними. Взрослый беляк весит около пяти кило и я, шестиклассник, взопрел, пока дотащил их до дороги, ну а потом, по скользкой дороге волоком, тащить их было проще. Такой удачи больше не было ни у меня, ни у моих друзей.
Где-то в это время возникло увлечение собирать спичечные этикетки. Сначала собирали несколько человек, но затем это увлечение разрослось и охватило почти всю школу. По перрону бродили ребята и заглядывали в урны, покупали на выпрошенные у старьевщиков деньги спички и на остановках приставали к пассажирам: – Дяденька, обменяйте коробок.
Те охотно менялись. Я тоже не избежал этого увлечения, сначала наклеивал все подряд, а потом один приятель объяснил, что лучше разделять этикетки по сериям. Это и в самом деле было интересней и я еще с одним дружком содержать основную коллекцию доверили этому приятелю, Стасику. За несколько лет мы собрали, надо думать, большую коллекцию, более восьми тысяч штук и тысячи полторы для обмена. Обменом занимался я, у меня это лучше получалось и ко мне часто обращались другие коллекционеры. Постепенно интерес возрос до того, что за этикетки стали предлагать другие вещи, в частности, книги. Тогда книг издавалось много, стоили они недорого и ажиотажа, такого, который возник спустя несколько лет, не было. За серию в семь-восемь этикеток мне предлагали приключенческую книжку, такую, например, как «Таинственный остров» Жюль Верна или «Морской волк » Джека Лондона. Случалось, что книгу обменивали на единственную этикетку. Большинство ребят к книгам относились равнодушно, лишь я и Стасик уделяли им должное внимание.
Постепенно у меня собралось много книг, иных по десятку экземпляров и я как-то в раз-говоре с пионервожатой вскользь сказал об этом. Она ответила в таком смысле,что неплохо бы поделиться с родной школой, а то у нас в школьной библиотеке встречались такие зачитанные книги, где края страниц истрепались до букв. Такой была, например, книга Дюма «Три мушкетера». За ней и еще несколькими такими становились в очередь и порой приходилось ждать целый месяц, а то и больше. Ее давно полагалось списать, но за неимением дубликатов приходилось терпеть. Такой книги и у меня не было, Дюма для спичечных этикеток был слишком хорош, но я заявил, что посоветуюсь с друзьями, и если те не станут возражать, то мы можем пожертвовать в библиотеку хоть целую сотню книг. Пионервожатая только хмыкнула.
Стасик, когда я ему рассказал об этом, почесал затылок, буркнул: – Не мог ты хоть полсотни сказать, – но мысль помочь школе завладела нами. Мы перебрали весь образовавшийся запас, за неделю я обменял еще десятка два и вот мы нагрузили книги в мешки, положили на санки и повезли в школу. Когда мы были недалеко от нее, нам встретилась старушка и спросила, что это у нас. – Книги, бабушка, – отвечал Стасик, – вот лишние у нас и везем в библиотеку. – А что дадут вам за это, сынки? – Ничего, бабушка, в подарок.
– Да дурней вас на свете нет. С чего бы это, чай, за книги – то эти плочено было, – старушка с жалостью поглядела на нас и пошла. Здорово она охладила наш пыл. Лишь восторг пионервожатой с библиотекаршей вновь поднял нам настроение.
В этом году запустили первый в мире искусственный спутник Земли, спустя месяц –
второй. Ребятишки, взрослые и даже бабушки выходили вечерами на улицу и вглядывались в небо, по нему и в самом деле перемещались сияющие точки. Скорее всего, это и были спутники, вряд ли слабенькие огоньки самолетов были видны на таком расстоянии.
Этот год, как, впрочем, и все другие, был богат на различные события. В Москве состоялся международный фестиваль молодежи и студентов. Через нашу станцию туда проезжали китайцы, корейцы и все остальные азиаты. На перроне было много народа, встречали их очень приветливо.
По радио много говорили об антипартийной группе, а словосочетание «и примкнувший к ним Шепилов» просто навязло в зубах.
Так же часто по радио в новостях было слышно: – Китайская Народная Республика делает шестьсот двадцать восьмое (и последующие) серьезное предупреждение… Американские самолеты часто летали над китайской территорией, китайцы ограничивались предупреждениями и было их много сотен. Летали они и над нашей территорией, пока эта лафа не закончилась в мае 1960-го.
В этом году мне больше, чем когда-либо, пришлось иметь дело с лошадьми. Дядя Паша среди других ребятишек выбрал меня и при удобном случае обучал, как с ними обращаться, точнее с ним. Он был заядлый лошадник, сменил их несколько штук, а на тот момент у него был мерин Гнедко, темно-красной масти, очень спокойный и если можно так выразиться про животного, добродушный. Я научился запрягать его в сани и телегу, возил на нем копны на покосе, задавал корм и чистил щеткой. Он привык ко мне и когда я заходил под навес, под которым тот обычно стоял, переступал с ноги на ногу, поворачивал голову и как бы приветствовал: – Фрррр.
Однажды дядя Паша куда-то уехал,а отцу срочно понадобилась лошадь, чтобы свозить копны на дальнем покосе. Он сходил в соседнюю деревню, находилась она километрах в трех, там работал конюхом его дружок детства, они даже ходили вместе в церковно-приходскую школу, и вернулся оттуда верхом на пятнистой кобылке. Телега у нас в ограде стояла и мы поехали на покос, там благополучно справились со своими делами, и отец, которому в ночь надо было идти на дежурство, предложил мне отвести ее назад, подложил фуфайку, подсадил меня и вывел за ворота. – Давай, только потихоньку, бог ее знает, что у нее на уме. Мне это соображение показалось бессмысленным, я тронул короткий поводок, и кобылка свободно пошла. Я выехал за поселок, доехал до ближайших кустов, сказал -Тпрру, кобылка остановилась, выломал тоненький прутик, вновь тронул кобылку, и едва она сделала несколько шагов, хлестнул прутиком по животу.
Я совершенно не ожидал этого, как она скакнула, поводок выскользнул из рук, но я успел схватиться за гриву, кобылка понеслась вскачь и я подпрыгивал на ней, что-то кричал, пытаясь успокоить, свалилась фуфайка, а как я сам не свалился, даже сейчас не могу сказать. Не так уж долго это продолжалось, видно, ей самой это надоело и вдруг она пошла шагом. Я лег ей на шею, нащупал поводок и затих, не делая лишних движений. Кобылка, как видно, опомнилась, и таким же шагом подвезла меня прямо к конюшне. Я слез, завел ее в ворота, потом в денник. Конюх дядя Тихон лежал на спине, раскинув руки, и от него на несколько шагов разносился очень неприятный запах, пустая бутылка с затычкой из бумаги лежала рядом с ним. Я все беспокоился, как бы на него не наступили бродившие там лошади, но они обходили его подальше. Я закрыл ворота и пошел домой, по пути подобрал фуфайку и больше скачек не устраивал.
Запряженные телеги или сани в ту пору можно было видеть часто, а при удобном случае некоторым ребятам удавалось провести такой фокус. Чаще его устраивали над мужичком, работавшим в железнодорожной столовой, Никифором. Этот Никифор привозил в столовую хлеб из пекарни, молоко с молзавода, мясо от сдатчиков, многое другое, а также вывозил отходы и мусор. Он любил выпить,частенько на лошади подхалтуривал и расплачивались с ним бражкой, самогоном или же бутылкой красного вина, которые некоторые называли «хрущевкой». Ему немного надо было, выпивал бутылку и ложился на телегу, там всегда лежала драная фуфайка и еще какие-то тряпки. Кучка ребят дожидалась этого момента, пережидала минут пять, пока Никифор не начинал похрапывать, и начинала действовать.
Лошадь распрягали, выводили из оглобель, дугу клали на телегу и волокли ее за угол забора, который с двух сторон окружал столовую, просовывали сквозь штакетины забора оглобли,а с другой стороны подводили лошадь и запрягали в таком положении. Потом эти парни прятались в отдалении и наблюдали, как любопытные прохожие или выскочившие работницы расталкивали жертву этой шутки, на мой взгляд, достаточно злобной.
Один раз был большой скандал, когда эту шутку устроили над мужиком, приехавшим из соседней деревни в гости к куме. Он, хотя и поздно, заметил шутников, долго гнался за ними с кнутом, настиг одного и здорово его напинал. Убежавшие дружки рассказали об этом отцу пострадавшего, тот побежал на место происшествия и была большая драка, кажется, да- же до суда тогда дело дошло.
Глава Советского Союза Никита Хрущев принял решение заморозить выплату по облигациям на двадцать лет. Всем работающим часть заработной платы выдавали облигациями, велась на них так называемая подписка. Примерно месячную зарплату за год выдавали вот такими ценными бумагами, на которые ничего нельзя было купить. Но два раза в год разыгрывались тиражи лотереи, по которой на некоторые номера выпадали денежные выигрыши. Несколько крупных выигрышей было и у нас в поселке. Последние облигации были в 1956-м году, после этого их уже не было.
Погашать эти облигации, выплачивать по ним номинальную стоимость, начали в 1974-м году. Государство здорово выиграло от этой затеи. Помимо того, что деньги обесценились, многих, большинство, просто не стало, а наследники со временем стали видеть в них просто фантики, отдавали внукам на игрушки, я и сам видел, как малыши из них по весне делали кораблики и пускали их по мутным ручейкам. Но были люди и озабоченные. Один мой приятель собрал все облигации у своей родни, спрашивал у многих, некоторые отдавали, если видел их у ребятишек, покупал конфеты-леденцы и обменивал, натолкал ими полный чемодан. Ну кто, например, мне не давал этого делать? Полчемодана денег было у него потом. Отцовские облигации у меня сохранились, я был уж не такой маленький, когда это случилось, не подарил их впоследствии даже своему приятелю.
Дядя Гриша Ведров к этой поре уж несколько лет как переехал из деревни в поселок. Здесь он на краю одной из улиц построил большой дом и долго за ним никто не строился.
Все постройки и сараи у него были добротные, но где-то осенью у него враз окотилось несколько овец. Содержать их в одном из сараев стало тесно и он, пока не запас материалов, слепил им загородку из плетня. Крышу сообразил тоже из чего пришлось, ладно, зиму как-нибудь проведут.
Перед Новым годом морозы ударили, что называется, трескучие. Дюжина овец в набросанной соломе холода переносили великолепно, они уже подросли и опасаться за их здоровье не приходилось. Беда настала с другой стороны, в загородку пробрался волк. Как он там действовал, лапами разгреб или зубами разгрыз, но он проник в хлипкое помещение, загрыз всех овец, но унес только одну. Дядя Гриша очень обиделся, с потерей одной он бы как-нибудь смирился, но такую разбойничью выходку он стерпеть никак не мог. Следующий день оказался выходным, он позвал сыновей, соседей, знакомых, у кого были ружья и десяток охотников поздним утром на лыжах отправились по следу. Пройти им пришлось километров пятнадцать, как у них там все прошло, мы, ребятишки, присутствовали при финале этой охоты. Двое мужчин несли убитого волка на длинной жерди, продернутой сквозь связанные лапы. Завизжали собаки, в ближней ограде забилась в стойле лошадь, зверь был матерый, в самом расцвете сил. Дядя Гриша отказался от него и впоследствии шкуру снял кто-то другой, говорили, что шкура очень жесткая, никуда не годится, не видел я волчьих шкур. А у дяди Гриши к Новому году образовался солидный запас баранины.
Зимой, когда приходилось бывать в деревне, часто можно было видеть ребятишек, катающихся на коньках на застывшем льду речушки. Они быстро бегали, приседали и кружились. Сильный ветер сдувал снег с поверхности, и образовалась большая ровная площадка, которая к тому же была гладкой и длинной. Редко у кого были коньки фабричного производства, и то это были простые снегурки. Самодельный конек представлял собой довольно толстую доску, в размер подошвы валенка, по краям проходили дырки, сквозь которые длинные тонкие ремешки обматывали валенки, образовывали петли, туда вставлялись палочки, и все это скручивалось так, что просторный валенок становился тесноват. По нижней стороне доски в середине был выструган желобок, в него вставлялась толстая проволока, загнутая по краям и прижатая с другой стороны. На сантиметр, пожалуй, эта проволока выступала из доски, которую снизу по краям иногда подтесывали.
Мне тоже захотелось иметь такие же коньки, и отец приступил к их изготовлению. Сам он в детстве здесь же катался на таких коньках, но Михаил принес от друзей два настоящих конька. Это были снегурки, и они были от разных пар, один короче другого, но все-равно я был очень доволен. В валенках научиться кататься на коньках было довольно просто, там лодыжки в движении не принимают участия. Много позже один мой дружок рассказывал:
– Был я как-то в Тюмени, сделал свои дела и пошел на вокзал. Купил билет, а до прихода поезда целых три часа. Походил по вокзалу, вышел на площадь, там потоптался и вдруг увидел, люди на стадион идут. Близко там стадион, «Локомотив» называется, я тоже туда пошел. Дело зимой было, я смотрю – во все поле каток, и там люди катаются, одна девочка ласточку сделала, красиво катится, паренек присел и одну ногу вперед вытянул, тоже у него хорошо получается. А на краю стадиона, рядом, будочка такая, ну вроде, как киоск «Союзпечати». Там девушка сидит и коньки выдает напрокат, пятьдесят копеек за час. Коньки с ботинками, дай, думаю, попробую, время как-то провести надо.
Заплатил я пятьдесят копеек, паспорт оставил в залог, вроде нельзя такого делать, слышал я, ну тут вижу – люди оставляют, тогда все спокойно было. А морозы недавно кончились, десяти градусов, и тех нет. Лавочки там, шагах в двадцати от поля, присел я там, переобулся, туфли в сетку на лавочку, сумку туда же и пошел.
Тут, видать, снег недавно прошел, иду, коньки проваливаются до подошвы, и прошел я так до самого борта. Ногу поставил на лед, а другой оттолкнулся. Ну, думаю, покажу класс, мальчишкой на валенках многих обгонял.
Но не тут-то было. Нога у меня вильнула в лодыжке, а другая заскребла куда-то в сторону. Сел я на копчик, аж булькнуло что-то внутрях. Да неловко так стало, хорошо близко никого не было. Поворочался, встал на четвереньки, далековато от борта отъехал, стал подниматься, дрожат ноги, и все. Кое-как встал и понял смысл, говорят иногда «как корова на льду». Все таки попытался толкнуться еще раз, упал уже на пузо, а лед, черт бы его по-брал, такой твердый. Да на черта такое катание. На карачках я дополз до борта, дошел до лавочки, там посидел, перевел дух. Коньки пошел сдавать, а девушка так ехидно: – Что-то вы быстро накатались. – Надо же, а ведь до сей поры был уверен, что умею.
Действительно, когда катаешься на валенках, ноги там, как в трубе, управляешь только коленями, а чтобы кататься на ботинках, учиться надо еще дольше.
В одной из компаний был очень грамотный и развитой паренек, старше меня года на три. Ему, как и мне, очень нравилась рыбалка, и нередко мы сидели на берегу недалеко друг от друга, о чем-то разговаривали. Ему было интересно, все знакомые были его земляки, а я все-таки приехал из другого места, тогда я мог рассказать об этом побольше.
Паренек этот, Петя Горбунов, был интересен тем, что он где-то вычитал, а может, и сам придумал, специальный язык, и если разговаривать быстро, рядом стоящий ничего не поймет. Я уже прочитал к той поре замечательную повесть Валентины Осеевой «Васек Трубачев и его товарищи», там был один из героев Коля Одинцов, он подписывал свое письмо «Хве-ко, хве-ля, хве-о, хве-дин,хве-цов». Это очень просто, даже примитивно. А тот язык большое распространение получил в ту пору, несколько лет он был в ходу, легко было его запомнить, и даже спустя десятки лет, седые уже люди, бегавшие тогда вместе, встретившись на вокзале, произносили несколько фраз по-тогдашнему. Стоишь, бывало, в компании и слушаешь, как один пацан говорит другому: – «Шит-вос шит-яс шим-дас тешит-бес в ширду-мос, шит-тыс шидешь-бус шить-знас », что означает – вот я дам тебе в морду, ты будешь знать. Везде на «ши» ударение. Как просто и доступно, пожалуй, такой разговор встречался в прошлом, в среде каких-нибудь фармазонов.
Год 1958
Вот вспоминаю я отца, как он крутился. Был дежурным по станции, работа ответственная и трудная, требовавшая большого напряжения и внимания. Надо было знать, где какой вагон стоит и чем он нагружен, куда и когда его отправить. И ведь не было тогда сигнализации, связи в таком виде, как сейчас, автоматики, макета станции перед глазами. Ну это особая статья. Работал один, а дома мать, жена и трое гавриков. Получал скромно, расходы, платежи, трудности, всего не описать, да и хочу сказать я, в общем-то не об этом. Трудно жили все, а многим было еще тяжелее. Он берег и ценил копейку и где только и что возможно, делал сам, и многие делали так.
Еще учась в школе, я записывал, что он умел. Листок этот скоро потерялся, а сейчас все вспомнить вряд ли возможно. Он умел из пакли свить веревку, неотличимую от фабричной. В двух мешках держал набор сапожных колодок на все ходовые размеры, и детские то-же. Накопив овчин, он выделывал шкуры и шил шубы. Знакомым казахам ладил сани и телеги, делал клепку и собирал кадки. На какой-то Г-образной раме с крученым ремнем точил вполне подходящие веретена и балясины для стульев, плел из ниток сети, а из лозы корзины и мордушки, делал кирпичи и гнул из жести трубы, строгал топорища, грабли и деревянные вилы, плотничал и рубил срубы, вязал двери и окна с юношеских лет. Дружок его, оставшийся в Казахстане, рассказывал, что в молодости они шабашили в какой-то артели, ходили по селам и однажды они ремонтировали клуб в Тавде, тогда это было село в Свердловской области, в тот момент, когда там судили убийц Павлика Морозова.
Знал он кузнечное дело, точил пилы и топоры, ходил на пробу к знакомым скатать валенки, и это у него получилось. А я, например, почти ничего из этого не сделаю. Жизнь все-таки здорово изменилась и сейчас все это не так уж необходимо и просто не нужно. Нужно хорошо знать свое дело, работу и само собой, кое-что уметь, чтобы, например, отрезать стекло, наточить нож или заменить розетку не было проблемой.
Иногда отца приглашали помочь строиться. Бывало порой некогда, но и сейчас в поселке еще стоят несколько домов, построенных отцом. Он мог от подполья до конька выстроить, срубить крестовый дом с окнами, дверями и крыльцом. Хозяину нужно было лишь успеть, где надо, поставить печи.
В то время, когда я проходил практику на Севере, в 1964-м году, он серьезно заболел, работать больше не мог и ему назначили пенсию в сорок с небольшим рублей, так как пенсионный возраст у него еще не подошел. Это очень мало, и я горжусь, что сумел, успел ему помочь. В сентябре этого года меня призвали в армию, находился я в совсем небольшом тогда райцентре Сургуте, в то время из каменных строений он мог гордиться только баней. Получил я тогда двухнедельное выходное пособие, полагавшееся призывникам, отпускные за проработанное время, зарплату, из которой мало на что потратил, так как больше половины лета провел в тайге. Питались там мы, правда, и в поселке тоже, за свой счет. Еще с нас удерживали какой-то процент в пользу училища, причем оно имело право на это только три месяца. Эти же три месяца нам продолжали выплачивать стипендию, 36 рублей, но я по отплытии в Сургут распорядился пересылать ее родителям. В общем, когда я вылетел из Сургута, у меня было 980 рублей. Отец даже замер, когда я разложил перед ним все эти деньги. Он согласился взять у меня только восемьсот рублей, на которые в ту пору можно было купить мотоцикл с коляской. – А на остальные погуляешь с друзьями, – заявил он, но куда там. Через два дня надо было быть в военкомате, я покупал и таскал домой чай, колбасу, консервы и оставил себе на дорогу рублей сорок.
Когда мне до демобилизации осталось четыре-пять месяцев, он умер в 58 лет, дома оставался брат-инвалид, старая бабушка, мать отца, да еще моя мать свалилась от горя и расстройства. Ясное дело, далеко оторваться от них я не мог, и о Севере, карьере геодезиста, пришлось забыть. Я думаю порой, протянул бы отец еще несколько лет, разве так сложилась моя судьба? Я считался бы освоителем Севера в нашей области с самого начала со всем этому сопутствующим и все предпосылки для этого были.
Дружок мой Толя, если где-то что-либо затевалось, всегда ставил меня в известность. Один из жителей поселка строил дом, копал погреб и наткнулся на небольшой склад боеприпасов, оставшийся с гражданской. Там были ящики с патронами, артиллерийские снаряды, еще что-то. Власти были осведомлены, приехали специалисты, но сын того хозяина успел припрятать один такой снаряд.
В стороне от дорог, в леске, расположенном посреди поля, собралось ребятишек человек десять, конкретно помню только одного, того самого Толю. Выкопали яму в метр глубины, а шириной сантиметров 40-50, настлали бересты, опустили на дно этот снаряд. Впрочем, на снаряд он не походил, снаряд это как патрон, только большой, а эта штука больше была похожа на кастрюлю, ржавую и черную. Все помнили случай, происшедший несколько лет назад и движения были очень осторожными. Берестой и сухими прутьями наполнили яму, на краю ее из бересты сложили как бы шалашик и воткнули там в землю несколько спичек.
Потом из спичек же выложили дорожку, делая расстояние между спичками в ширину головки, на дорожку эту ушло четыре коробка. В стороне проверили,как действует эта система работала она четко, разгоралась одна спичка,через секунду-полторы следующая. Наконец главный пиротехник зажег крайнюю спичку, и мы побежали в сторону железной дороги.
Пробежать успели не менее километра, рвануло очень громко, мы упали на землю и вроде над нами как даже что-то просвистело. Мы побежали назад, яма стала глубиной метра два и полукруглой, а береста пылала на нижних сучьях стоявших рядом деревьев, березок и осинок. Сейчас этого лесочка и соседних перелесков нет, а одно только чистое поле.
В советское время популярны были денежно-вещевые лотереи, билеты по тридцать копеек. Первая такая лотерея после войны состоялась в 1958-м году, билет стоил пять рублей, ясное дело, до реформы. Несколько билетов купил и отец, причем на два номера не сошелся выигрышный билет. Если б повезло, выиграли бы финский домик. Таблица выигрышей занимала всю четвертую страницу газеты и еще половину третьей. В последующих таблицах такого уже не было, все умещалось на последней странице. Вторая такая лотерея состоялась в 1960-м году, билет стоил три рубля, а в последующие годы тридцатикопеечных тиражей разыгрывалось в год до восьми раз. Вероятность более-менее крупного выигрыша была не так исчезающе мала, как, например, в наше время, многие мои знакомые выигрывали разные вещи, знакомая семья в Тюмени выигрывала четыре раза, причем выигрыши были вполне приличные – ковер, пылесос, холодильник и еще что-то подобное, было так же пять случаев выигрыша автомобиля среди людей, которых я хоть немного знал. Проводились лотереи художественные, посудохозяйственные, спортивные, автомобильные, туристические, другие. Постоянно действовала книжная лотерея.
В самом центре поселка располагался «базар». Это была огороженная территория где-то с полгектара величиной, внутри вдоль деревянного забора лавочки, прилавки, будки, ворота со стороны центральной улицы. В будние дни это место пустовало, в субботу народу было немного, а основной торг происходил в воскресенье. Приходили местные производители, приезжали заинтересованные из окрестных деревень. Там многое можно было посмотреть и купить. Привозили мед, сало, битых кур и гусей, садово-огородную продукцию. Можно было купить и заказать грабли, деревянные вилы, ручки, черенки и топорища. Жил тогда в поселке дед Матвей, мастер по изготовке деревянного инвентаря, делал все аккуратно, надежно и красиво, ему заказывали вещи даже умевшие это делать, но так, как у Матвея, у них не получалось. Корзины он плел хоть на выставку, делал даже комоды и сундуки. Можно было заказать сшить себе костюм или модную тогда кепочку с коротким козырьком.
Мне нравилось при случае бродить там, неожиданные встречи, новые знакомства, любопытные сценки. Один мужичок стоял с мерзлыми, пойманными в петлю зайцами. Было у него их штуки три. Подошла старушка, заинтересовалась. Мужик уже замерз: – Давай на бутылку красного. Старушка помотала головой, пошла дальше, мужик за ней: – Ну хоть стакан бражки вынеси!
Новый выбранный председатель сельсовета решил там построить здание сельской администрации, а весь базар перенести на соседнюю улицу. Вроде и места хватало, и огородили похоже, но народ перестал посещать новое место. С грехом пополам он просуществовал до осени и заглох. А старый базар, я спрашивал стариков, они помнили его еще в гражданскую, может быть, он даже ровесник поселка. Между прочим, тот председатель был, пожалуй, самым лучшим изо всех, я думаю, он и сам после спохватился, но, как говорится, поезд уже ушел. Я хорошо его знал, он учился где-то рядом с моим братом, год или два разницы, но спросить его об этом не решился, да и что толку.
Когда сейчас продают китайские товары, мысли мои как-то раздваиваются, ведь какую только дрянь они привозят. Кое-что у них более-менее нормально, внешний вид и упаковка соответствуют, да что там говорить, каждый сталкивался с китайской халтурой. Тогда же китайцы нам поставляли только отборный товар, производили его много, он был даже в глухих деревушках и стоил очень дешево. Мужские брюки, например, можно было купить всего за сорок рублей, булка хлеба стоила рубль шестьдесят, до реформы.
Славились китайские термосы, фонарики, авторучки, полотенца, постельное белье, рубашки и костюмы, шубы и кеды, носки и шляпы. А в дни праздников по радио читали ихние приветствия: – Шестисотмиллионный Китай приветствует великий Советский Союз!
Кажется, в этом году председатель Мао объявил воробьям беспощадную войну, много, оказывается, они клюют зерен. У этой птички слабенькие крылья, держаться в воздухе больше пяти минут она не может, провели разведку, где они больше всего находятся, в назначенное время сотни миллионов китайцев вышли на улицу с трещотками, тазами, рогатками и со всем, на что готов был их изощренный ум. Несколько часов продолжался стук и гром. Ясное дело, воробьям пришлось не сладко, впервые они столкнулись с противником может, даже превосходящих их по численности. В народе у нас посмеивались над этой затеей, но в школе это преподносилось, как образец собранности, смекалки и т. п. Немного позже, правда, выяснилось, что эта кампания не привела ни к чему хорошему, развелось множество червяков и вредителей, которые по степени причиняемого вреда далеко превзошли несчастных воробьев. В тогдашней кинохронике показывали, как увозили на свалку и утилизировали целые вагоны с трупиками воробьев. В соседней Индии, а также в Советском Союзе и Канаде, вроде как нигде больше, ловили воробьев и отправляли их в Китай, а те за это платили золотом.
В этом году я пошел в седьмой класс, и там на уроках истории, некоторых других, такая дисциплина, как обществоведение, появилась намного позже, информировали о шагах, которое предпринимало правительство, чтобы улучшить положение в сельском хозяйстве.
Не дальше, как в прошлом году, Хрущев заявил, что Советский Союз обгонит Америку по производству молока и мяса на душу населения. На заявления такого рода уже перестали обращать внимание, но Никита Сергеевич приступил к конкретным действиям. Он запретил держать скот в личной собственности в пригородах и рабочих поселках. Зачем это, объясняли нам, поощрять частнособственнические инстинкты, мясо и молоко можно купить в магазине, а все силы отдать производству. Многие так и сделали, сдали корову государству задешево, да тогда мясо и стоило недорого и было его, я могу говорить про наш район, много. Сначала даже понравилось, не нужно вставать в пять часов, доить корову, а потом сопровождать ее в стадо. Впрочем, кто держал одну корову, к тем не привязывались, в некоторых других областях и этого не разрешали. Держали и овец, и свиней, наши районные власти, на них не особо давили сверху, проявляли понимание и не цапались по всякому мелочному поводу, лишь поначалу обратили внимание на лошадей, обязали их ликвидировать в определенный срок. Дядя Паша, на что уж не любитель ходить по присутственным местам, съездил в Тюмень и добился, чтобы лошадь ему оставили. Глядя на него, и другие владельцы лошадей не торопились с ними расставаться и на это в районе смотрели сквозь пальцы.