Да, мне было стыдно разбираться с детьми. Но меня обуял такой охотничий азарт, что забыл обо всём на свете. Каюсь, нехороший кот! А кто это? Да это я ! Я всё о том же! Ловко захватив третью мышь, ту, что без хвоста, побрёл с ней в зубах к дому.
На крыльце лежала оставленная здесь напоказ неподвижная моя добыча. Я уложил ещё одну серую, правда, немного дефектную, по моей вине, мышь рядом. Мухи – эти бездельники и халявщики уже облепили первых. Они испугались моего появления и пока улетели, но знаю, что они снова вернутся, когда я скроюсь.
С показным безразличием я свернулся в своём углу в комнате. Вот хозяин удивится моему подарку. Наверное, будет меня хвалить, Это хорошо! Мне не жалко. Пусть даже поест свою людскую пищу, может, даже вприкуску.
А во сне я натаскал на крыльцо столько мышей, что бедный хозяин там даже о них споткнулся и упал, отгоняя мух. Сквозь сон слышал громкий разговор людей, удивлённые возгласы хозяина. Потом чьи-то сильные человеческие руки меня понесли куда-то. Приятно, когда тебя носят на руках, как победителя. Руки хозяина. Такие сильные. Езда на руках. Покачивает . Так бы ехал и ехал. О чём это я? Об этом самом. Мурота!
Потом вдруг рука другого человека схватила меня, подняла за загривок.
«Ба, да это не хозяин совсем, а какой-то с усами», – сказал я себе.
– Ну, вот тебе кот! – сказал человек с усами и бросил меня на пол.
Я приземлился на ноги. Мы, коты, всегда приземляемся на лапы, хоть вверх кидай, хоть боком.
– Грубиян, –сказал я ему по-кошачьи и огляделся.
Я стоял перед женщиной в коротюсеньком халатике. От этого её голые ноги показались мне огромными столбами, уходящими куда-то вверх.
– Это настоящий мышелов. Он мышей столько ловит, что складировать ему их приходится. Недавно поймал и сложил штабелем на крыльце у соседа пятнадцать штук! – сказал ей мужчина.
«Ничего прибавил», – подумал я, но вида не подал.
– Какой большой! Ты специалист? – Женщина, не стесняясь своей наготы, наклонилась, чтобы погладить меня.
– Мяя, – ответил я и выгнул спину.
– Кабан! Усы, как у тебя! – сказала женщина про меня, показывая на него.
«Как можно так говорить про благородных и умных котов, сравнивая их со свиньями», – подумал я, но вида опять не подал. «Женщина – существо особенное!» – это говорила мне ещё моя мама. «Она, женщина, очень похожа на кошку…».
Я посмотрел на столбы.
«Поэтому мы дальняя родня! Эх, мне бы кошечку любимую с ногами этой женщины!» – пронеслось в голове.
– Ну я пошёл, рыбка моя, – сказал мужик и вышел.
Это что получается, меня сюда доставили, чтобы я тут мышей ловил? Во-первых, это помимо моей воли; в-пятых, я сыт, в-третьих, погода плохая, идёт дождь, во-вторых, мне просто неохота, нет, во-первых. Неохота опять вставать в позу, снова ожидать, чтобы этой, абсолютно голоногой, было нестрашно. И что ей мыши, да пусть живут!
Я стоял и смотрел на её ноги, не мигая, я её гипнотизировал, мысленно разговаривал с ней, я призывал её. Вспомнил, как однажды, когда был намного моложе, меня также вот заперли в комнате, также, как собаке сказали: «Лови!»
Я всё понял. Это сладкое слово – свобода! Чего не сделаешь ради неё!
И чтобы не ловить никого, я, глядя ей в глаза, не обращая внимания на её женские прелести, не обращая внимания на весь белый свет я!.я!..я!.. –прямо на её красивый ковёр навалил огромную кучу. Дальше меня будут ругать, тыкать лицом, на людском языке мордой, в эту кучу, а потом всё равно – точно выкинут вон на улицу!
– Ах ты гад! – крикнула женщина и, схватив меня за шкирку, выкинула вон. – Умный какой! – отметила она, поправив свой коротюсенький халатик, чего-то застеснявшись…
Вот и я о том же! Я делаю очередной обход.
А там за углом есть нора…
Соль и кровь
Нина Павловна жила одна в небольшом частном доме на окраине городка. Нехитрое хозяйство: несколько кур в сарае да кот составляли её беспокойство в этой оставшейся у неё жизни. Главное, они отвлекали её от одиночества, которое прорастало, как сорная трава, везде, куда ни посмотришь: настойчиво, монотонно и неотвратимо. «Такая вот жизнь в дожитии», – говорила соседка Катя, которая знала все последние новости улицы, квартала и мира. Она была вдовой и также, как Нина Павловна, давно выращивала у себя, конечно, не по своей воле, не синюю, не зелёную, а горькую реальность, ту, что обе и называли, не сговариваясь, своим одиночеством.
Соседки особо не общались. Круговерть хозяйства их отвлекала и захлёстывала. Но иногда, где-то раз в неделю, они приближались к общему забору, и прорывало. Они буквально выплёскивали всё в себе накопленное, и после окончании беседы обе расходились в разные стороны, как бы очнувшись ото сна. Мир был для них снова прежним, солнце светило ярче, жизнь продолжалась, и снова хотелось полоть, кормить, улыбаться да и слезу пустить по этому или по другому поводу. «Что не жить, только живи: пенсию принесут, огород есть, в погребе полно припасов из картошки и капусты», – рассуждала Катерина с умным видом.
Однажды, так уж получилось, кончилась у Нины Павловны соль. Обыкновенная соль: ни суп присолить, ничего. Она сунулась было в магазин, а что толку – на дверях амбарный замок висит, не подступиться. Вернулась она тогда к своей кастрюле с супом обратно после неудачного шопинга и даже заплакала по-стариковски, кляня судьбу. Попробовала было есть несолёное, но куда там, что туда, то и обратно. Вспомнила про соседку, решила спросить у неё. Одним словом, огородом зашла она к Катерине на территорию и затем пошла к её дому. Мурава на тропинке чуть заплетала ноги, мычание коровы с клёкотом гусей в загородке дополняли друг друга.
– Катя! – громко позвала она соседку. Дверь в летнюю кухню была открыта настежь. В углу зияла дыра погреба, а крышка аккуратно стояла ребром рядом, приставленная к стенке. Что-то тревожное пронеслось в голове у Нины Павловны: и мычание, и гогот гусей, и даже мурава под ногами.
Она подошла к тёмному краю и заглянула вниз. Пахнуло сыростью и прохладой.
– Катя! – снова позвала она соседку в темноту. Поискала свечу, спички, фонарь какой-нибудь, чтобы посветить, но их нигде не было и в помине,
Прислушалась. Ответа на её зов не было, было тихо. «А у меня дома всё есть, чем посветить», – подумала она и выскочила вон, наступая на густую мураву и пугнув со своей дороги откуда-то прилетевших воробьёв. Вернулась быстро, захватив и свечу, и спички, и даже железнодорожный фонарик: она же работала там до пенсии.
Он светил слабо и не добивал до дна, наверно, разрядился от невостребованности. Оставалась простая свеча. Нина Павловна зажгла её и начала спускаться вниз по мокрой деревянной лестнице с широкими ступенями. Блики и тени от свечи страшилищами возникали вокруг, плясали по стенам погреба и совсем не отгоняли мышей и крыс, которых она боялась всей душой и телом. Прежде надо определить, в погребе хозяйка или нет.
– Катерина! – позвала опять соседку. Её глаза привыкли к полумраку, вся она превратилась в сплошной слух. С самого дна удалось различить её.
– Нина, я здесь!
Под мерцающий свет свечи Нина Павловна увидела Катерину. Она пугающе стояла на четвереньках и представляла жалкое зрелище: взлохмаченные волосы, колени и шерстяная кофта измазаны в глине.
Нина Павловна ступила с лестницы на дно рядом с ней.
– Живая?
– Вроде да, – прозвучало в ответ.
Нину Павловну в этот момент смутило слово «вроде».
– Ты это ты? Не обманываешь?
– Это я, самая вроде настоящая.
Она протянула к ней руку. Её рука была холодной. Очень. Даже ледяной.
Но слово это «вроде» опять ведь прозвучало, и опять, где не надо. Во какие дела!
«Это не человек!» – пронеслось молнией.
Она знала еще с детства, что эти… – есть, и что они похожи на обычных людей. Всегда холодны и голодны, и ещё кровь пьют. Ей стало страшно. Её всеобъемлющий ужас застучал зубами, сердце затрепетало. И она, забыв обо всём на свете, вылетела из погреба.
Она оставила свечу, которая продолжала освещать причудливыми бликами странное и страшное происходящее. Свеча не потухла, а это значит, что никакого дурманящего газа, о котором все знают, в погребе не было.
Креститься Нина Павловна умела, её научили этому, когда она была совсем маленькой девочкой. Надо тремя пальцами тыкать себя в лоб, в живот, вправо и потом влево. Она повторила движения три раза.
– Кать, это ты? – задала она вопрос темноте.
– А это ты, Нин? – послышался ответ.
Нина Павловна знала, что они, эти – хитрые, изворотливые, коварные. Надо бы проверить. И вот она, набравшись храбрости, снова подошла к погребу.
– Что ты в погребе сидишь, не вылазишь?
– Мне наверху плохо, наверное, будет.
– А-а, – кивая головой, согласилась она с пленницей погреба.
– Ты тёплой красной жидкости хочешь? – намекнула Нина Павловна про кровь.
– Хочу, но пока терплю. Лучше помоги мне выбраться отсюда.
– Знаешь, я, наверно, пойду за помощью, а то врачи мне запретили поднимать тяжёлое и волноваться. У меня может сердце от этого остановиться. А ты посиди пока там.
– А про телефон забыла?
– Разряжен по причине склероза.
– И мой тоже по этой же причине. Я пить хочу.
– Воду будешь?
– Куда деваться.
Наталья Павловна подумала: «Опять странно, она точно из этих!»
– Щ-а-ас.
Нина Павловна зачерпнула из ведра, стоящего на столе и накрытого картонкой, потом подумала и решила закраснить воду, чтобы она была похожа на кровь. Смородиновое варенье в баночке из холодильника очень даже подошло: и красное, и сладкое, как кровь, его только в темноте и надо пить.
– Дай попить, чего так долго, – настаивала Катерина слабеющим голосом.
Нина Павловна не без труда ковшиком налила раствор в пустую бутылку из-под вина «Медвежья кровь», которая стояла сиротливо в дальнем углу, привязала бутылку за бечёвку и опустила её вниз со словами:
– Это тебе поможет, это то, о чём ты просила.
– Вкус интересный – и не сладкий, и не кислый.
– Это «Медвежья кровь».
– Я ни разу не пила её вволю.
Наталья Павловна: «Ой, опять! Так люди не говорят!»
На дворе громко призывно загоготали гуси.
«Скотина не накормлена, никто не знает, сколько времени просидела в яме соседка», – пришло на ум Наталье Павловне.
Между тем августовское солнышко было в зените и ещё припекало, ещё смотрело, ещё удивляло своей летней прихотью светить и удивлять. Сначала Нина Павловна покормила раскричавшихся гусей и корову Мату, потом чёрный кот перешёл через тропу к её дому, и ей пришлось браться за пуговицу и читать молитву, крестясь. Она пошла по улице, стучалась в каждый дом за помощью, но не просто так, видимо, коты переходят дорогу. Никого.
И она решила возвратиться обратно, будь что будет.
– Сидишь?
– Сижу. А мне хорошо стало, только сыро немного.
Последовала небольшая пауза и булькающие звуки.
– Ты хитра, соседка, действуешь, как все эти, по шаблону, но меня не проведёшь.
– А давай песню споём, ведь мы когда-то и пели, и плясали, и на танцы бегали, – предложила Катерина.
Послышалось громкое икание, бульканье, а потом зазвучало: «Сронила колечко со правой руки…», а дальше вместе дуэтом, как когда-то: «Забилось сердечко о милом дружке».
В это время, видимо, собрав все свои силы, Катерина стала сама без чьей-либо помощи подниматься из погреба, обнимая бутылку из-под «Медвежьей крови». Вот уже голова показалась, вот уже погреб ей по пояс. Она шагнула вперёд и, не удержавшись, повалилась на пол. Тут бы Нине Павловне подбежать к ней, подсобить, но страх сковал её силу воли и заставил дрожать.
А Катерина ведь не выпустила свою драгоценную ношу, наоборот, она, наверно, решила рассмотреть дно бутылки. Это всё она проделала лёжа на боку, затем запустила бутылку, как заправский баскетболист, в погреб, откуда тотчас послышался слабый звон.
Потом она встала, придерживаясь за табуретку, накрытую тряпкой, и стала рассматривать Нину Павловну в упор.
– Ты кто?
– Это же я, Нина.
– Не знаю никакой Нины, хочу ещё крови.
Маленькая птичка надежды от страха испуганно сжалась внутри Нины Павловны.
И тут её осенило. Она подбежала к ковшику с разбавленным вареньем и потом протянула его соседке. В промежутке между действиями она попробовала содержимое ковшика. В нем плескался напиток градусов пятьдесят. Сделав несколько глотков, Катерина опомнилась, встряхнула головой и спросила:
– Нин, ты что здесь?
– Соли у тебя вот пришла спросить. Сварила суп, а он ни туда, ни сюда. Потом ты в погребе. Я тебя испугалась и даже сейчас боюсь.
– А я полезла в погреб за картошкой, а там газ, наверно. Подняться сил никаких у меня не было. Я там и уснула.
– Скажи, а ты перед тем, как залезть в погреб, пила из вон того ведра?
– Совсем немного, пару стаканчиков. В нём напиток – моя гордость. Я его выгнала накануне.
Они по переменке по кругу стали отхлёбывать из ковшика, потом долго смеялись над собой. А мурава всё также цеплялась за ноги Нины Павловны, когда она возвращалась домой. Недоваренный суп давно остыл и ждал своей судьбы. И соли.
«С возрастом соль вредна, да и сахар тоже, а особенно алкоголь», – говорят люди. Пускай. Надо же им что-то говорить.
Рыба
Проснулся сегодня Сашка рано, не спалось, ведь совсем скоро предстоит лететь на вертолёте, а это было для него впервые. Вертолёты были в этих краях часто. Жужжащие машины были там хорошо различимы своим неповторимым басом. Издалека звук от двигателей вертолёта кажется тихим, и тот человек, который имеет острый слух, слышит этот звук первым, нежели все остальные люди с обычным слухом. Где-то рядом как раз жужжал один из этих ярких представителей вертолетного семейства. Сашка лежал, боясь пошевельнуться, не поднимался из принципиальных соображений первым, хотя проснулся давно. Он был самым молодым из бригады и по утрам подвергался насмешкам остальных по любому поводу. Плотно сомкнув глаза, он даже слегка похрапывал, продолжая свою ночь, якобы спал, но это было не так.
Сашка работал в северных местах от дома в дикой бригаде, которая состояла из семи человек и занималась разными строительными работами: настилкой деревянных полов в четырёхэтажном здании, бетонированием дороги и площадки для складирования нефтяного оборудования и так далее. Днём наш герой махал лопатой с раствором, а вечером вбивал гвозди в пол, правда, иногда попадая молотком по своим же пальцам. Иногда «стропил» на площадке дорожные плиты, подсыпая по них песок, пилил доски и укладывал лаги для пола.
Работали обычно с шести часов до тех пор, пока не стемнеет на улице, а вечером опять стелили полы уже при лампочке. Работали попарно, так удобней: один помогает другому и наоборот. Не работал один бригадир Анатолий, но это было как бы само по себе разумеющее, ведь он планировал работу каждого в бригаде и закрывал наряды. У него был в друзьях начальник стройки, и поэтому все самые стоящие и «сладкие» работы отдавались этой бригаде.
Как-то вечером пришел бригадир и сказал, что трое полетят срочно на вертолёте на реку на остров, где предстояло обить жестью электрические сооружения.
– Полетит Молодой, Дима и Николаевич, – определил Анатолий.
Вертолёт прилетел после длительного жужжания и приземлился на вертолётную площадку, где его с вещами ожидала троица. В открывшуюся дверцу высунулась голова в шлеме и выбросила вниз посадочную лестницу. Лопасти продолжали крутиться, заставляя бегущих и идущих по земле пригибать головы и сутулиться. Внутри вертолёта по стенам были сидения, куда примостились вошедшие. Лестницу затащили обратно внутрь железной птицы, и всех охватила мелкая противная дрожь от взревевших двигателей. Всё это подсказывало, что полёт начался, и они взлетели в воздух. В иллюминаторе земля ушла вниз, там была река. И вот через полчаса река внизу вдруг приблизилась, открылся остров с буровой вышкой, куда они и стремились. Посадку ждали. Сашка заметил суетящихся людей-вахтовиков, подбирающих свои баулы и рюкзаки. В них наверняка были рыба, ягода, шишка… Гостинцы.
Сбросили вниз лестницу, троица быстро выбрались на волю и, пригибаясь, быстро пошла прочь. К ним навстречу на смену двинулась вахта с огромными баулами и мешками. Поравнявшись, все обменялись короткими рукопожатиями: как бы вахту сдал, вахту принял, всё будет нормально. Это было традиционно и обязательно, многозначно. При работающих двигателях на сильном ветру все обменивались только жестами, и всё было без слов понятно. Но вот дверь за ними закрылась, проглотив очередную лестницу. Вертолет напрягся, зачастил оборотами, и, поднявшись над «вертолёткой», унёсся прочь.
Внезапная тишина обрушилась и обескуражила прилетевших. Пройдя дальше, они расположились в балке. Здесь были спальные места и кухня с набором посуды, газ. Решили пообедать прихваченным харчем, рассчитанным на пять дней здешнего пребывания. После еды, сытые и довольные, все пошли посмотреть окрестности.
Начали с буровой. Вертикальные трубы, лебедки, натянутые тросы – всё это придавало большой колорит тому месту, а вокруг ни души. Представилось, что отсюда рукой подать до центра земли. Сашке даже представилось ещё и древнее время с горизонтов того доисторического мира, откуда сюда вела эта скважина на острове. А недалеко за ивовыми зарослями они нашли и свой фронт работы: и железные конструкции электроустановок, и тюки с минватой, и оцинковку для обивки, и деревянные бруски. За три-четыре дня их небольшой бригаде надо было всю работу сделать и улететь вертолётом обратно, поменявшись с действующей вахтовой бригадой настоящих бурильщиков. Тут же, не тратя время, взялись за дело: стали готовить прожилины для крепления оцинкованных листов, приваривать к металлическим стенам уголки.
А вокруг благоухал цветами и запахами сентябрь. Нет, точнее, великолепье бабьего лета. С летящими паутинками, холодными утрами и быстрыми теплыми полуденными часами. Природа дарила такую погоду и словно фартила троице, подгоняла их своим чудесным действием и задавала работе высокую скорость.
И уже на второй день появились навыки, пришла уверенность. До темноты, а это до семи часов вечера, работа и ещё раз работа. Без обеда. Решено было не тратить время на обеденные пустяки, вкалывать и всё. Сашка втянулся и, хотя уставал очень, никому не жаловался. На ужин сил ещё хватало. Представьте ужин при лампаде из тряпки в солярке. Электричества-то не было. За считанные минуты троица основательно подкоптилась от этого источника света, добавляя слои сажи себе на физиономии, ведь и пару конов в карты играли там же и даже читали что-то. Утром под носами и на бородах проступала сажа – следы от вчерашнего вечера, и от этого всем было смешно и весело. Поутру сажу долго смывали подогретой водой с мылом. Смывались бороды Чайковского, Ленина, усы Сталина и Чарли Чаплина. Туалет проходил под открытым небом на заре, под первыми лучами осеннего прохладного солнышка. За этим утренним занятием все достопримечательности речного островка с буровой оставались незамеченными. Но Сашка-то был молодой, а это значит, что инициативный и охочий до всякого там рода исследований. Его тянуло промяться по периметру острова, узнать что-то новое, что-то заметить.
Вот при таком обходе или, точнее, оббеге, он отметил интересную канаву, которая шла от одного конца по длине и под углом к другому концу острова, пересекая его. Буровая и насыпанный песок перекрывали ее, но, как он потом выяснил, и другой конец канавы, видимо, бывшей протоки, также не соединялся с рекой и был перегорожен дамбой. Впрочем, когда такая мощная техника применялась тут, то всё это были для неё мелочи. Протока была наполнена водой, наверное, в половодье. Умываясь утром, он случайно обратил внимание на какое-то движение в протоке, в стоячей воде. Он вытер полотенцем лицо и решил посмотреть, что же это. Вода в протоке была прозрачной, и было видно всё её дно. Сашка взял камешек и, как в детстве, запустил его по поверхности. Камешек стукнулся, подпрыгивая, раз пять.
Вдруг какая-то тень метнулась по канаве и быстро прочь в другую сторону. Заинтересовавшись, он прошёл вдоль берега и вдруг увидел большую рыбину. Она была вся на виду. Стояла на одном месте и смотрела на него своими большими глазами. Противостояние взглядов рыбы о человека было очень долгим, захватывающим и даже страшноватым немного. Сашка ощутил его. Он быстро развернулся и побежал к остальным, которые занимались подготовкой завтрака.
– Там рыба…
– Какая такая рыба, может, золотая? – усмехнулся Николаевич.
– И кто тебя, Молодой, так напугал? – поинтересовался Дима.
– Рыбина там, огромная такая! Смотрит, не уплывает, я её боюсь! – выпалил Сашка.
Дима был азартным рыбаком. У него дома было полно снастей для вылова рыбы: всякие спиннинги, блесны, воблеры, мордушки, крючки, грузила и еще много-много кое-чего. Дима в каждом водоёме видел предмет для ловли рыбы и говорил не раз, что если рыба есть, то он её обязательно достанет и справится с ней. Азарт его был делом серьёзным и заражал всегда людей, его окружавших, даже абсолютных профанов в этом деле. Он и здесь на острове с первого мгновения пребывания думал о ловле, говорил о ней со своими спутниками. На эти слова попался Николаевич, человек молчаливый и прямой, немного сварщик, немного бетонщик, всего понемногу. В картах ему почему-то никогда не везло, зато, наверно, везло в пресловутой любви, и ему сообщалось об этом каждый раз при тусклой лампаде и Сашкой – Молодым, и, конечно, Димой. Он пару раз с Димой даже блеснил здесь на берегу, разводил большой костёр для приманки рыбы, не подходя к кромке воды.
Троица сразу не побежала на протоку, степенно на «целый день» обильно позавтракала рожками с тушёнкой, и, когда последний глоток чая провалился внутрь, все молча встали и пошли, нет, даже побежали.
Впереди нёсся Сашка. Он первым прибежал к тому месту, где встретил большую рыбину и стоял с ней тогда, упёршись взглядами. Никого и ничего не было: тихая неглубокая канава и всё! Он бросил горсть рожек, оставшихся после завтрака, в воду, и те, упав на поверхность воды, стали медленно погружаться на дно. Но что это? Тень метнулась к рожкам, и они пропали прямо на глазах. Азартный сразу же преобразился. Он забыл о работе, где он, что он. Глаза его не горели, а пылали. Николаевич тоже пробормотал насколько фраз себе под нос. Сделали петлю из тонкой мягкой проволоки, валявшейся под ногами, привязали её к палке и решили сначала завести туда рыбью голову, а потом вытащить и саму рыбину.
– Там протока соединяется с рекой? – спросил Дима Сашку.
– Нет, там дамба.
– Тогда бери палку и просто бей по воде, пугай, чтобы сюда обратно не приплыла.
И они с Николаевичем пошли по берегу с арканом и импровизированным садком в реальной надежде на успех своего предприятия. Что говорил Дима рыбине, осталось загадкой, но и у него было противостояние с ней «глаза в глаза». Но вот петля становилась всё ближе к голове, ещё ближе, стала уже заведена. Рывок… Рыбина рванулась, но было уже поздно. Николаевич крикнул радостно:
– Попалась!
Сашка со всех ног кинулся помогать мужикам.
– Загадай желание, Сашка! – кричал восторженно азартный Дима.
– Загадай, и всё исполнится точно! – вторил ему Николаевич.
– Хочу то, что хотите вы! – пошутил Саша, – домой вернуться и денег, конечно!
С трудом, но цель была достигнута, рыбина была побеждена. Её голова была отсечена, и из неё сварили отличнейшую уху, а остальная часть была затушена в два приёма и съедена.
– Что там говорить, вкусно, – нахваливал добычу Дима.
– Вот что значит по утрам умываться теплой водой, – засмеялся Николаевич.
– Да я себя вообще победителем чувствую! – подытожил Сашка, но вспомнил леденящий взгляд и момент противостояния с рыбиной. Он потом убрал со стола на правах Молодого крупные кости в мусорную яму и даже присыпал их песком, оставив тем самым всё произошедшее в памяти и грядущих воспоминаниях.
Через четыре дня за ними прилетел вертолёт. Обитые жестью строения стояли, гордо отсвечивая осенним солнцем на всех и вся, как бы показывая, что работу троица закончила в срок. Вертолёт высадил очередную вахту профессиональных бурильщиков.
– Мужики, вы тут рыбину не видели, мы её откармливаем в протоке?
– Да нет, не видели. А что она у вас золотая?
– Золотая! – и высыпали корм для неё в канаву.
Странное дело, но на обратной дороге Сашка абсолютно не страшился вертолёта. Как и все, он потом прилетел на материк домой. Небритое лицо, борода (даже с рыжиной!). Он бросил на стол пачку заработанных денег, и те красивой дорожкой расстелились от одного угла стола до другого.
– Ой, – удивилась радостная жена. – Мне сегодня сон снился, что я рыбу ем. А это, говорят, к деньгам.
Сашка улыбнулся, вспомнив о «золотой» находке. Ведь она выполнила целиком все его желания и связала непостижимым образом разные реальности и миры.
Оригинальный метод
«Событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться», – написал великий Лев Толстой в своём известном романе. И он был, как оказалось, прав.
Как-то недавно, открыв свой почтовый ящик в Интернете, Сергей обратил внимание на очередную рекламную фишку: «Приглашаем посетить дантиста. Удаление. Безбольно. По новейшей оригинальной методике! Круглосуточно!». Далее указывалось местонахождение зубного кабинета. Примерно, в той же стороне, где его офис.
«Надо же! К чему бы это? Но мне-то это не нужно! – машинально подумал Сергей, – ладно, надо собираться на работу». В этот день ближе к вечеру должна была быть презентация. Он для этого случая приоделся: костюм, галстук, парадные туфли. Надо сказать, не привык он к этому прикиду, потому что обычно хватало джинсов и футболки, кроссовок на босу ногу (по моде) и бейсболки. «Чёрт побери, как гусак важный, и морда довольная, чёрти-что, у-уу!», – глядя на себя в зеркало сказал он тогда себе в то утро и приставил два указательных пальца обеих рук к голове, изображая рога. А зря…
Обычно лениво дремавший у себя в уголке пушистый белый кот по кличке Бася вдруг, услышав слова хозяина, сказанные просто так в пространство, выгнул дугой спину и недовольно мяукнул. Сергей решил успокоить любимца, хотел погладить. В ответ кот зло царапнул его когтями по руке, а потом быстро отпрянул, но было понятно, что он готов опять,в случае чего, повторить нападение. «Господи! Бася! Ты чего? Да ладно, ладно, не трону, как сдурел! Может, предупредить хочет о чём-то?», – пронеслось у него в голове.
Сергей оставил в покое животное и отправился на кухню, решив подкрепиться, достал из холодильника сок, с аппетитом откусил бутерброд. И тут резкая боль пронзила челюсть! Она была настолько внезапной, что от неожиданности наш герой громко взвыл. «Вот, блин, как некстати»! – подумал он и, махнув на откусанный бутерброд и нетронутый сок, помчался к машине.
Сергей работал в небольшой компании, куда ежедневно тащился по утренним пробкам. А зуб-то не отпускал! Неожиданно в памяти всплыла реклама про дантиста с его какой-то новой методикой. Абсолютно автоматически сразу прикинул туда дорогу от своего дома, зрительно представив её: светофоры, стрелки на развязках и даже кочки с ухабами, только дантист находился ещё дальше, квартала два по этой же улице.
Знать бы ему, горемыке, что это было только ещё начало его сегодняшних переживаний…
Больной зуб – это, конечно, трагедия и ещё страх перед неизвестностью, когда у человека линейная геометрия окружающего отступает. Образовавшись, зубная боль быстро и очень жестоко обхватывает голову, стремительно вся превращается в телесную, насквозь пронзает плоть, парализует волю, мониторит все движения человека, своего хозяина, отдаваясь жутким эхом при ходьбе, вдохах и выдохах. Она обычно невыносима и монотонна, играет на верхних регистрах терпения, разит наповал, без сдачи в плен, «стреляет», чем придётся: искрами, квадратными лучами и продолговатыми шарами. И всё страшно, беззвучно, вызывая стон. Тогда все ровные дороги оказываются вокруг почему-то в ямах и ухабах!
Сначала боль была терпимой, и наш герой отмахивался от неё, как от назойливой мухи. Затем она стала нарастать, пока полностью не овладела всем телом, перекосила рот хозяину и уже настолько надоела и вымотала, что Сергей решил просто удалить зуб и потом идти на презентацию вполне здоровым. На лечение уже не было никакого времени.
Он почему-то сразу нашёл этот зубной кабинет и направился, весь перекошенный, к заветной цели. Но тут ему дорогу перебежала чёрная кошка.
«Да что же за день-то такой!» – проворчал он и, плюнув три раза мысленно через левое плечо, всё же вошёл в парадное, потому как его боли хватило бы на всех в городе.
Так он пополнил собой кучку таких же горемык, называемых неприятным словом «больной».
«Идите туда, подождите здесь, пройдите в кассу, кто следующий», –слышалось иногда.
Но вот позвали и его. Войдя в кабинет, Сергей окунулся в запахи белых салфеток, каких-то лекарств, перебивающих боль, и ощущения необъяснимого ужаса. Он тяжело уселся в кресло и затих. Вскоре медсестра повязала ему голубоватую манишку и тихо сказала кому-то, что всё готово.
Появился врач, закутанный во всё белое. Он присел рядом с полулежащим Сергеем, будто отгородившись от всего мира своей марлевой маской, а не только от Сергея. Для общения остались только карие выразительные и такие беспощадные глаза. Они как бы говорили о его превосходстве в ближайшем противостоянии врача и больного, которое бывает при самом процессе удаления зуба. Можно было рассматривать сколько угодно эти глаза, но так и не найти в них ничего смягчающего и спасительного.
«Нужно письменное согласие от вас», – тихо и, как показалось Сергею, вкрадчиво произнёс врач.
«Да, от щипцов не убежишь, лишь бы силы хватило у этого врача выдрать зуб, а то всякое бывает», – и Сергей, уже обезумевший от боли, быстро подписал какую-то бумагу.
«Ну, откроем-те ротик!» – радостно сказал дантист и коснулся его зубов своими никелированными инструментами. Ожидание совсем нестерпимой боли заставило Сергея сжаться, съёжиться. Врач превратился для него в чудовище, настоящего дьявола, даже рога чётко виднелись из-под белой шапочки. Потом доктор начал постукивать подряд по всем зубам по очереди, наверно, отсекая здоровые.
Наконец пришла очередь больного зуба. И тут этот чёрт в маске так ударил по нему, что Сергей рванулся, высоко подпрыгнув из кресла, и заорал: «О-о-льно!»
«Ну что же вы, батенька, успокойтесь!» – и тут врач силой усадил Сергея в кресло, заставив открыть перекошенный рот. Потом вдруг сильно саданул чем-то в дупло многострадального зуба и …
Сергея накрыла темнота, оборвав все ниточки, связывавшие его с реальностью. Он улетел, оказавшись вверху над креслом под потолком. Казалось, произошло разделение души с телом. Оттуда было хорошо видно, как демон ковыряется у него во рту.