Враг из тьмы. Мистический триллер

Глава 8

Спал я этой ночью плохо, вертелся в постели, одолеваемый разными бессвязными снами, в которых сначала я убегал от страшного черного человека без лица, потом он от меня, а Лира кричала, зовя на помощь, после чего превращалась в Наташу…

Перед тем, как уснуть, я пытался прикинуть, к чему приведет сотрудничество с Валовым и как на это посмотрит отец, но ни к каким конкретным выводам, естественно, не пришел. Избежать сомнительной должности внештатного консультанта в это горячее время, когда полиция с ног сбилась, гоняясь за маньяком, а мы с Лирой дважды влипли в эпицентр событий, было невозможно. В конце концов, все мы на учете в ФСБ…

Чертик во мне, наоборот, был более чем доволен выпавшим на мою долю приключениям. В эти насыщенные событиями часы я чувствовал реальность происходящего всей кожей, понимал, что живу по-настоящему.

И, тем не менее, меня беспокоил вопрос: зачем я понадобился Валову? Что этот хитрый полковник службы безопасности увидел во мне, кроме умения кидаться в омут вниз головой?

Утром я проснулся с таким ощущением, словно всю ночь решал головоломки, читал учебники по высшей математике, а под конец надумал посмотреть пару-тройку фильмов ужасов. С распухшей головой я потопал в ванную и принял контрастный душ, который немного привел меня в чувство.

С запозданием вспомнив обещание Наташи ждать меня всю ночь, я не мешкая ей позвонил. Наташа подняла трубку почти сразу, призналась, что вчера действительно ждала меня примерно час, а потом уснула с Рафаэлем в объятиях. Я извинился за то, что не приехал, и рассказал о вчерашних событиях в рамках дозволенного Валовым. О том, что после встречи с «заказчиком» я стал свидетелем столкновения автомобиля преступника с полицейскими машинами, и меня из-за этого полночи допрашивали.

Наташа потрясенно охала и ахала и требовала больше никогда-никогда не устраивать встреч с заказчиками так поздно.

– Все буквально посходили с ума, – заявила она. – Уже и на улицу выходить страшно. Представляешь, Женя, вчера какие-то подонки избили Симеона Коровина, ну, того балетмейстера, который подарил нам билеты на этот чудесный спектакль. Проклятые гомофобы на улице разбили ему нос, когда он ставил машину на парковке. Он позвонил мне только что, старался говорить весело, но в голосе стояли слезы, я слышала… Ему надо было выговориться…

– Ужас, – сказал я.

Симеона Коровина я видел как-то раз и не горел желанием видеть его снова. Он был худ, гибок, элегантен, обладал невысоким ростом, выщипывал брови, красил губы, румянил щеки и даже для гея был чересчур манерен. Нетрадиционная ориентация так и выпирала из него, и я подивился, как в нашем не самом толерантном городе его не избили раньше.

Я признался Наташе, что я, как свидетель, должен сегодня повторно давать показания в полиции; она мне посочувствовала, мы мило поболтали и закончили разговор на вполне дружелюбной ноте.

Подумав немного, я позвонил Кире, но она не подняла трубку – то ли спала, то ли не желала со мной разговаривать. По крайней мере, я убедился, что не занесен в черный список: иначе мой вызов тут же сорвался бы.

Я позавтракал, оделся, расчесался и к 10.00 был полностью готов к труду и обороне. Без пяти минут десять на мобильный позвонили с незнакомого номера.

– Это Валов, – сообщила трубка густым басом.

– Ну конечно, – сказал я, рассматривая разбитую губу в зеркале на внешней стороне дверцы шкафа; отек немного спал, но шрамик остался, – вы знаете мой номер. Теперь я – агент национальной безопасности Гардер. Евгений Гардер. К вашим услугам.

– Пока что только внештатный консультант Евгений Гардер, – осадил меня Валов. – Выходите. Вас ждет машина у подъезда.

– Водолазы, как я понял, никого не нашли?

– Почему? Нашли много мусора, останки животных и даже – между нами – скелет годовалого ребенка, числившегося без вести пропавшим. Ребята старались. Но Слепитель ушел.

– Все ясно…

Когда я проснулся час назад, сквозь неплотно зашторенные окна в комнату проникал слабый солнечный свет, обещая ясный день, однако, когда я вышел из подъезда, кутаясь в шарф, с северо-запада уже дул пронзительный холодный ветер, по небу бесконечной чередой бежали свинцовые тучи, а солнце напоминало о себе лишь тусклым сиянием на востоке.

Между подъездом и детской площадкой стояла серая «Шевроле Нива» с государственными номерами. Я подошел к ней и, распахнув дверь, уселся рядом с водителем с таким видом, будто всю жизнь разъезжал на служебных машинах. Лира – как обычно, тихая и незаметная – сидела позади.

– Привет! – сказал я.

– Привет, – отозвалась Лира, а водитель, плотно скроенный тип лет сорока в очках с толстыми и слегка затемненными стеклами, что-то буркнул, дернув в мою сторону квадратным подбородком.

– Ну что, поехали на нашу вторую работу? – хмыкнул я.

– Был приказ доставить вас к жертвам маньяка, чтобы вы поговорили, – заговорил водитель гнусавым голосом. – В Управление отвозить вас приказа не было.

– С кем имею честь? – поинтересовался я.

– Сержант Никольский, – отрапортовал водитель.

– А имя?

– Юрий.

– А просто Юра звать вас можно?

– Э-э-э… – слегка завис сержант, отряженный сегодня исполнять функции личного водителя у двух штатских и, видимо, не получивший конкретных указаний относительно того, как себя с ними (то есть с нами) вести. Глаза за стеклами очков слегка косили. – Можно… Отчего нельзя-то…

– Ну, тогда погнали, Юра?!

Вместо ответа сержант вырулил на улицу через арку и поехал по Центральному проспекту в сторону микрорайонов, где, кстати, жила Кира Выборнова. Из-за того что сегодня было воскресенье, пробок мы почти не встретили, разве что возле стадиона скопилось несколько десятков машин, водители которых пытались одновременно припарковаться на самом выгодном месте. Я ожидал, что Юра заедет в микрорайоны, но он пронесся по западной трассе, не сбавляя скорости. Когда городские высотки остались позади, я понял, что мы едем в дачный поселок.

– Это Дробышев живет в дачном поселке? – спросил я.

Юра Никольский кивнул. Несмотря на, скажем так, некоторую заторможенность мышления, водителем он был отличным. Он сумел и по разбитой дороге перед поселком проехать так, что нас ни разу не тряхнуло. Когда мы притормаживали перед невысоким деревянным забором, выкрашенным зеленой краской, мне позвонила Кира. Я поколебался секунду-другую и отклонил вызов – встреча с жертвой Слепителя меня взволновала, и мне не хотелось ни на что отвлекаться.

– Позже, Кира, позже… – пробормотал я.

Я поднял глаза и заметил взгляд Лиры – она явно услышала мои слова и смотрела на меня насмешливо. Наверное, вспомнила вчерашнюю шпильку Валова о том, что мне придется спать одному. Чтобы заставить ее посерьезнеть, я спросил:

– И почему ты носишь перчатки?

Как я и думал, едва наметившаяся улыбка моментально испарилась.

– Чтобы не замараться, – пробормотала она после паузы.

Юра заглушил двигатель и вопросительно уставился на меня. Я открыл дверь и, обернувшись к Лире, сказал:

– Вряд ли на нашей новой работе тебе удастся не замараться, Лира.

Я вылез из машины. За невысоким забором виднелся ухоженный садик и аккуратный дом с красивым разрисованным крыльцом.

– С кем он живет? – поинтересовался я у водителя.

– Ни с кем. Один живет.

– Слепой?

– Он научился сам за собой ухаживать, – сообщил Никольский. – Каждый день к нему заходит сестра, она живет тут по соседству с мужем. Помогает, видать…

Молодец мужик, подумалось мне, раз не опустил руки и остался вполне трудоспособным после потери зрения. Справа от ворот находился гараж для машины, вот только, судя по пожухлой траве вокруг гаража, в него давненько никто не въезжал.

– Видно, раньше он ездил на машине, – шепнул я Лире, которая неслышно подошла сзади и исподлобья разглядывала участок. Мне стало жалко Дробышева.

Залаяла собака. Спустя минуту из дома вышел мужчина в непроницаемо черных очках, с растрепанными пепельными волосами, одетый в растянутый свитер грубой вязки и потертых джинсах с вытянутыми коленями. Руки и подбородок его были вымазаны чем-то красным, и я на миг представил, что он только что ел сырое кровавое мясо, как зомби из фильма…

– Кузя! – прикрикнул он на пса, и тот, умолкнув, залез в будку. – Кто там?

– Здравствуйте! – заговорил своим гнусавым голосом сержант. – Мы от Константина Викторовича Валова, он вам звонил.

– Ах да! – вспомнил Дробышев, улыбнувшись. Он стоял по другую сторону забора совсем рядом, и я убедился, что красное вещество на его лице и руках – не кровь, а скорее краска. – Да, конечно. Я понимаю, любые показания могут быть полезны. Я постоянно слушаю радио об этих ужасных нападениях. Хотя толку от меня будет мало: я почти ничего не помню… Сколько вас?

Опередив Никольского, я ответил:

– Трое. Меня зовут Евгений Гардер, рядом со мной Юрий Никольский и Лира Станкевич.

Почему-то мне хотелось, чтобы Дробышев ясно представлял ситуацию. Меньше всего я желал бы держать его в неведении, пользуясь слепотой. Я еле удержался от того, чтобы не начать описывать нас всех.

– У всех троих красивые фамилии, – неожиданно отметил Дробышев, вновь слегка улыбаясь. – А у девушки – имя тоже. Мне как-то неудобно называть свою вполне обычную фамилию… Я – Павел Дробышев.

– Очень приятно, – заговорила Лира. Кажется, она также хотела проявить себя, чтобы Павел услышал ее голос.

Дробышев чуть повернул к ней голову.

– Взаимно, – ответил он. – Заходите. Калитка открыта.

Он повернулся и уверенно зашагал к дому, не пользуясь тросточкой и не держась за стены. Мы проследовали за ним на веранду, оттуда – в гостиную, которую, судя по всему, переоборудовали в нечто вроде мастерской. У окна стоял небольшой диван, накрытый старой, испачканной красками простыней, у противоположной стены находился мольберт, на застеленном газетами полу валялись выдавленные тюбики масляных красок. Возле дивана притулились табуретки – четыре штуки.

Я удивленно замер на пороге. Лира тоже была поражена тем, что слепой каким-то образом ухитряется писать картины. Только Никольский не был удивлен – то ли был в курсе, то ли не умел выражать эмоции.

– Я помню, где что находится, поэтому легко ориентируюсь, – сообщил Дробышев.

– Вы молодец, – вырвалось у меня. – Быстро адаптировались.

Дробышев усмехнулся.

– Жить можно и без некоторых частей тела, – сказал он с легкой горечью в голосе. – В сущности, у меня не было выбора.

Выбор-то был, подумал я, он мог лежать и плакаться на судьбу. Или тупо забухать. Или покончить с собой… Дробышев выбрал другое.

Павел вдруг снял очки и потер переносицу. Лира не удержала испуганный вскрик.

Зрелище было неприятное. Веки у него запали, потемнели и не скрывали черно-розовую изнанку пустых глазных орбит. Вкупе с красной краской на подбородке черные дыры вместо глаз производили страшное впечатление и делали Дробышева еще более похожим на ожившего мертвеца.

– Простите, если напугал, – сказал он, водружая очки на место. – Когда я один дома, хожу без очков. Одеваю только при гостях, но периодически забываю, что я теперь не такой красавчик, как прежде… Я выписался из больницы всего три недели назад, мне предлагали пластику, а я думаю, на черта мне она? Сам не вижу это безобразие – и ладно. Кстати, присаживайтесь, там есть табуретки. На диване обычно я отдыхаю, но там все измазано красками…

Он усмехнулся, а Лира поспешно сказала:

– Это вы простите, Павел… Вы… вы до сих пор рисуете?

– Пишу, – поправил Дробышев. – Да, я до сих пор пишу картины. Хотя это скорее способ заработка на жизнь – я зарабатываю на своей слепоте. Есть художники, рисующие носом, ногами, грудями, членом и прочими частями тела. Картины как правило посредственны, но необычный способ их создания привлекает аудиторию. Чем хуже слепой художник? Мне надо на что-то жить, а пенсии по инвалидности не хватает. Картины слепого художника, жертвы маньяка, разлетаются на ура. К тому же, мне есть, чем заняться. Вы еще не сели? Садитесь, прошу.

Мы гуськом пересекли комнату и уселись на табуретки. Мольберт стоял к нам задом, и картину было не разглядеть. Любопытно, как он пишет картины вслепую?

– Вера, моя сестра, помогает с ориентирами, – продолжил Дробышев, разворачивая к нам мольберт. – А дальше уже я сам…

К мольберту крепился холст, в который во многих местах были вбиты маленькие гвоздики – ориентиры. Демонстрируя свой метод работы, Дробышев взял в одну руку кисть, другой нащупал гвоздики и нанес несколько резких штрихов. На первый взгляд картина выглядела как мешанина серых, желтых и синих полос, но, прищурившись, я обнаружил, что на картине изображена обнаженная женщина в позе эмбриона на фоне космоса. Сразу становилось ясно, что картина показывает рождение некоего космического человека, как в фильме «2001: Космическая одиссея». Я был потрясен.

– Поразительно! – сказал я. Вот это я называю искусством, а не корчи агонизирующих придурков на сцене!

– Это заказ, – сказал Дробышев. – Заказчик хотел картину, где показывалось бы появление нового вида человека. Видно, ницшеанец…

Сержант Никольский, далекий от отвлеченных умствований, кашлянул, выразительно глянув на меня. Мол, хватит терять драгоценное время, нам еще других жертв объезжать.

– Павел, – сказал я. – Вы помните что-нибудь о нападении на вас? Расскажите всё, что помните.

Дробышев отложил кисть и вздохнул.

– Увы, помочь ничем не могу. Я уже давал показания… В тот день, четырнадцатого сентября, я был сильно пьян… Как и тринадцатого, и двенадцатого… Как и несколько лет до этого. Видите ли, я злоупотреблял алкоголем… Сейчас абсолютный трезвенник. Этот изверг излечил меня от алкоголизма, если так подумать. В общем, я шел по улице вечером, тут недалеко. Кто-то, как я понял позже, меня ударил по затылку. Я не слышал, как он подкрался, хотя, если бы он подошел с громкой песней и маршируя, как солдат на плацу, я бы не оглянулся… Очнулся на следующий день с жутким похмельем, неописуемой болью и без глазных яблок…

Он замолчал. Непроницаемое лицо в черных очках не выражало эмоций. Мы тоже молчали, подавленные рассказом. Я пытался представить, каково это пережить. Фантазии не хватило.

Тишину нарушила Лира:

– То есть вы ничего не помните? Совсем? Может, помните хотя бы запах этого человека?

Дробышев криво улыбнулся.

– Я помню разве что запах собственной рвоты…

Мы с Лирой переглянулись. Она покраснела, потом побледнела.

– Но… как бы вы ни были пьяны, вы должны были почувствовать, когда он… ну…

– Я не почувствовал, – согласился Дробышев. – По голове он ударил слишком сильно, чуть не убил. Это уже позже он стал соизмерять силу удара. Я же был первой жертвой как-никак.

– Что ж, – проговорил я, – тогда мы пошли…

Слепой художник проводил нас до калитки.

– Найдите его, ребята, – сказал он напоследок. – Найдите это чудовище, пока он не натворил еще больших бед. Не сдавайтесь! После всего этого я прекрасно понял, что сдаваться нельзя, как бы плохо тебе ни было.

Глава 9

Денек выдался муторный во всех отношениях – и в плане погоды, и нашей с Лирой деятельности. Погода, кажется, сама не знала, чего хочет: вроде бы собирался дождь, уже и пахло дождем, но холодный ветер прогонял свинцовые тучи над городом, и в итоге до земли не долетело ни капли. В такую погоду у метеочувствительных болит голова и ломит суставы. Я, к счастью, к этой категории людей не относился, но погода меня угнетала, особенно сегодня, когда мы до обеда мотались с визитами к жертвам Слепителя.

После Дробышева Юра, шустро вертя баранкой, помчался назад, в микрорайоны, где жила Свиридова Лариса, вторая жертва.

Пока ехали по трассе, Лира пробормотала так тихо, что я едва расслышал сквозь гул двигателя:

– Не пойму… Тут нет закономерности…

Я повернулся к ней. Лицо у нее было мрачное, глаза расфокусированы.

– Ты о Дробышеве?

– Да… Он не вписывается в последовательность Фибоначчи ни по времени появления, ни по месту.

– Ну и что? Слепитель в то время еще не определился с заскоками, вот и всё.

Лира покусала губу.

– Ну, не знаю…

– Чего ты не знаешь? – ухмыльнулся я.

Лира помолчала, потом ее будто прорвало:

– Ну, как ты не можешь понять, Женя? Это же неправильно… Это… это… не вписывается в систему, такую красивую и безупречную! У Слепителя есть вкус, извращенный, конечно, но есть, а тут Дробышев портит всю картину.

У меня отвалилась челюсть. Под моим пристальным взглядом Лира потупилась и слегка покраснела.

– В тихом омуте черти водятся, а? – спросил я. – Ты еще скажи, что влюблена в Слепителя…

– Дурак! – выпалила Лира. Щеки у нее запунцовели еще пуще. – Я пытаюсь его понять, и больше ничего!

– У тебя хорошо получается. И что ты предлагаешь? Ну, не вписывается Дробышев, и что?

– Пока не знаю, – неохотно проговорила Лира, глядя в сторону. Я заметил, она вообще редко поддерживает зрительный контакт во время разговора. – Но этот случай с Дробышевым подозрительный…

– Мы же договорились, что это из-за неопытности Слепителя. Тогда он еще не придумал свои закономерности.

– То есть это случайность? – Лира на секунду глянула на меня и снова отвела взгляд.

– Ну да.

– Или начало новой закономерности… – сказала она тихо, почесав подбородок пальцем.

– По-моему, ты перегибаешь палку, Лира, – укоризненно сказал я. – Так и свихнуться недолго. Это у тебя навязчивая идея – всюду выискивать закономерности.

Лира криво улыбнулась и не ответила.

Свидировой Ларисе, живущей с мужем и двумя детьми-дошкольниками в четырехкомнатной квартире на пятом этаже в спальном районе, недавно исполнилось сорок лет, была она невысокой, крепко сложенной женщиной с темными волосами. Цвет глаз, судя по фотографии в рамочке, стоявшей на полке в шкафу-«горке», был карий. Сейчас верхнюю часть лица закрывала бинтовая повязка. Поскольку роковая встреча со Слепителем произошла в ночь с третьего на четвертое октября, то есть девятнадцать дней назад, повязку можно было бы и снять. Но она не сняла – видимо, боялась напугать домашних, особенно детей.

В квартире царила напряженная атмосфера. Муж Ларисы Георгий, высокий, плечистый, с греческим профилем мужчина, создавал впечатление человека, весьма следившего за внешностью. К нашему приезду он отнесся откровенно неприязненно, хоть и был, как мы поняли, предупрежден полицией.

Свиридова говорила слабым, плачущим голосом, всё порывалась самостоятельно поставить чайник, чтобы угостить гостей, то есть нас, а муж каждый раз вскакивал и, усадив жену на место, сам брался за чайник. Насколько я понял, эта была пантомима, которую оценил бы Симеон Коровин.

– И кому я теперь нужна такая, безглазая? – вздыхала Свидирова. – Раньше я машину водила, на двух работах успевала трудиться, а сейчас что? Элементарные вещи нынче для меня проблема. А и Жоре говорю: зачем я тебе?.. Ты еще молодой, красивый…

– Не говори глупостей, – оборвал ее муж. С излишним ожесточением и плохо скрытым раздражением, как мне показалось. – Я тебя никогда не брошу, Лара, понятно?

Он махнул детям – девочку постарше и мальчика помладше, которые с любопытством заглядывали в гостиную. Они нехотя удалились в соседнюю комнату.

Мне и Лире с превеликим трудом удалось перевести тему разговора на события той злополучной ночи. Свиридова совершенно не интересовалась личностью Слепителя («Бог его накажет!») и не стремилась нам помочь. Ее много раз допрашивали, и она удивлялась, чего еще нам надо. А мы не могли внятно ответить, чего же нам надо, – мы и сами этого толком не знали.

Ничего нового она нам не рассказала: нападение ночью в темноте, пробуждение связанной в кромешной тьме, тихий зловещий шепот…

– О чем он говорил? – спросила Лира, сидя рядом со мной за столом. Юра притулился в уголке и ничем не выдавал своего присутствия.

У Свидировой затряслись губы.

– Он… он сказал, что я многое пойму, когда он заберет у меня глаза… Что он имел в виду? А? Что он имел в виду, Жора? Что я никому такая не сдалась безглазая?

– Лара, ну что ты такое говоришь… – начал Георгий машинально. Его лицо на мгновение исказилось в гримасе еле сдерживаемого раздражения.

Лариса продолжала хныкать. Мы с Лирой переглянулись. Видимо, Свиридову больше всего пугала перспектива потерять мужа. За все время разговора она ни разу не упомянула о детях, как, впрочем, и муж.

Когда мы собрались уходить, я успел глянуть на монитор ноутбука, стоявшего возле окна на небольшом столике. Открытый браузер демонстрировал аккаунт Георгия на сайте знакомств…

В этот день мы посетили все жертвы Слепителя, кроме Грушко Аркадия, который повесился ночью в больнице на простыне. Возле главного корпуса больницы шумели репортеры с камерами, микрофонами и прочей аппаратурой, требуя, чтобы их впустили. Но полиция стояла намертво.

Ближе к обеду позвонил Валов и сообщил, что машина Слепителя была угнана месяц назад, в ней масса отпечатков, но руль, рычаг переключения передач и приборная доска девственно чисты. Не иначе Слепитель потрудился тщательно протереть эти места и всегда пользовался перчатками. Отпечатки, судя по всему, принадлежали кому угодно, только не самому Слепителю – он был слишком осторожен.

– Есть результаты? – спросил Валов напоследок.

У меня чуть не сорвалось с языка слово «нет». Я вовремя спохватился и сказал:

– Мы работаем над этим, товарищ полковник.

Прервав связь, я повернулся к Юре и Лире:

– Слепитель Слепителем, а обед по расписанию. Я кушать хочу. Проболтались целый день, да всё без толку. Ничего общего между жертвами нет, они даже не знакомы друг с другом, работают в разных учреждениях, никаких общих дел не имели. Результат нашей сегодняшней прогулки – ноль.

– Не ноль, – возразила Лира. – Одну закономерность нашли.

Я подскочил на сидении.

– Какую?

– Все нападения происходили в темноте. Преступник бил по голове точно и с необходимой силой, чтобы просто вырубить, а не проломить череп, даже своей первой жертве, Дробышеву. Ты сможешь так точно сработать в почти полной темноте? И потом сам процесс удаления глаз… – Лира поморщилась. – Он тоже проходит в темноте.

– Ну и что это значит?

– Он видит в темноте, как сова, – сказала Лира.

В машине установилась тишина. Меня отчего-то пробил озноб. Враг из Тьмы, он хочет, чтобы жертвы жили в вечной темноте…

– Или у него прибор ночного видения, – нарушил я молчание. – Та штука, что выскочила из-под маски Слепителя, когда мы сцепились… Вдруг это часть прибора? Совсем забыл спросить у Валова, что сказали эксперты насчет этой штуки! Ты в курсе, Юра? – обратился я к водителю.

Тот не успел ответить: у него зазвенел телефон. Односложно помычав в трубку, он швырнул ее на центральную консоль и круто развернулся посреди улицы Кирова – одной из самых широких и оживленных в нашем городе; при этом проигнорировал две сплошные линии. Что ж, у сотрудников «органов» есть свои привилегии…

– В чем дело? – спросила Лира сзади.

– Нападение в Тыняновском университете, – сообщил Юра спокойно, обгоняя одну машину за другой. – Маньяк вырезал глаза студенту Ковылину Енисею. Он сейчас в реанимации.

– А что Слепитель? – заорал я. – Вы же охраняли универ!

– Ушел. Судя по всему, через канализацию.

– Упустили? – переспросил я и, помолчав, добавил: – Менты хреновы… Ой, прошу прощения, Юра…

Вместо ответа Никольский вздохнул – вероятно, втайне был со мной солидарен.

В этот день нам не удалось встретиться с Валовым и поделиться соображениями о ночном зрении Слепителя. И заодно узнать о новой жертве. Валов, судя по всему, задыхался под грузом навалившихся проблем, большую часть из которых создавали репортеры, с восторгом раздувавшие панику в городе и поливавшие грязью силовые структуры. Никольский отвез нас по домам – ждать развития событий.

Вечером мне позвонила встревоженная мать. Она велела не выходить из дома без лишней нужды, чтобы не схватил Слепитель, и даже не посещать работу. С отцом она уже договорилась, так что от работы я был освобожден до тех пор, пока маньяка не поймают. Я обещал закрыться на все замки и носа не высовывать из квартиры, и мама, успокоенная, отключилась.

Вмешательство мамы в мою трудовую деятельность упрощало дело: отныне мне можно не ходить на работу и больше времени уделять поискам маньяка вместе с Лирой и Валовым. Отец у меня – жесткий бизнесмен, никому спуску не дает, но мать послушает непременно. Знаю я его.

Тем же вечером я несколько раз попытался дозвониться до Киры, но каждый раз безрезультатно. То у нее было занято, то она не брала трубку. Наверное, не могла простить то, что я отклонил ее вызов днем.

Меня это особо не опечалило. Почему-то я был уверен, что Кира скоро сменит гнев на милость. И вообще, то, чем я сейчас занимался, было важнее мелких разногласий.

Мною завладел охотничий азарт родом из первобытных времен, когда наши предки гонялись за мамонтами по диким равнинам с дубинами наперевес. И азарт этот был явственно сильнее страха, который тоже поселился в глубине души… Слепитель сумел навести ужас и на меня, хотя именно я сподобился надавать ему по рылу…

Сидя вечером перед теликом, бубнящим о Роднинском Слепителе, я вспомнил, что попал маньяку локтем прямо по лицу. Следовательно, сейчас он должен сверкать фингалом или расквашенным носом. К сожалению, у полиции нет возможности проверить всех, у кого такие особые приметы.

Я резко вскочил. Стоп! Не удержавшись, я нервно хохотнул. А что, если маньяк – Симеон Коровин? Тот, кто ставит спектакли наподобие «От муладхары до сахасрары», явно имеет проблемы с психикой. Честное слово, от просмотра этого спектакля хотелось вырвать себе глаза… Днем он, в ипостаси балетмейстера, мучает зрителей вроде меня театральными постановками, а ночью, преобразившись в Слепителя, пытает бедолаг еще более изощренными методами… Кто заподозрит этого экзальтированного и манерного до тошноты гея?

Нет, глупости. Усилием воли я заставил фантазию сбавить темпы. Если подозревать человека только потому, что кто-то надавал ему по лицу, или потому, что этот человек лично мне неприятен, то легко впасть в полную паранойю.

Поздним вечером, перед тем, как улечься спать, я некоторое время стоял на балконе и таращился на ночной город. Непроглядно черное небо нависало над зданиями и улицами ощутимой громадой, угрожая разразиться дождем или снегом. Сбоку, со стороны улицы, долетал вечный, как морской ропот, автомобильный шум. Моя машина стояла, как обычно, под самым балконом; огонек сигнализации на лобовом стекле успокаивающе мигал. Где же ты сейчас, Слепитель? Чем занят? Какие темные замыслы лелеешь в своей чокнутой башке?

И, самое главное, кто же ты?