АлкоГогольный синдром. Нечеткие стихи

© Александр Бутенин, 2020

ISBN 978-5-4498-7694-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

АлкоГогольный синдром

Кто подскажет: пить осталось много ль?

Скоро ль приберут меня к рукам?

Мне вчера во сне явился Гоголь

и сказал: – пойдем по кабакам?

Был он в коверкотовой шинели,

в сапогах, уже хлебнувших луж.

Сверток нес под мышкой еле-еле:

том второй, наверно, «Мертвых душ».

– Ненадолго, Саш, всего на часик,

чтобы печень сильно не сажать.

Господи, родной, живой наш классик

хочет выпить. Как не поддержать?!

Радости во взгляде не скрывая,

(мне собраться – пояс затянуть),

с Гоголем приятельски болтая,

быстрым шагом мы пустились в путь.

Обсуждая встречи предпосылки,

с нашим выдающимся творцом

мы хватили в рюмочной горилки,

закусив соленым огурцом.

Заказали снова граммов двести,

и под них – мясное ассорти.

Не сиделось Гоголю на месте,

он хотел весь Невский обойти.

Вот подвальчик зазывает дверью

всех друзей веселья и проказ.

А внутри уютно, в это верю я.

Мы вошли и сделали заказ.

К нам за стол подсели две молодки,

и, покуда я считал ворон,

Гоголь опрокинул рюмку водки

и умял тарелку макарон.

– Глянь, под потолком кружатся эльфы,

крылья отморозив под пургой.

– Ой, а можно с Вами сделать сэлфи,

Николай Василич, дорогой?

Но сквозняк колышет занавески,

словно выражая свой протест.

Снова мы пошли проспектом Невским

в поисках дальнейших злачных мест.

Нас опять безудержно манили

рестораны, бары, погребки.

На Садовой бехеровку пили,

на Перинной ели шашлыки.

На Казанской нам налили шнапса,

а на Мойке бренди и коньяк.

В стадии алкогольного коллапса

Гоголь на руках моих обмяк.

Вдруг, остановившись на распутье,

и перекричав собачий лай,

Он спросил: а кем у вас тут Путин?

Я сказал, что, типа, Николай.

Наконец, мы с Невского свернули

и пустились Малою Морской,

где в очередной шалман нырнули,

тут промолвил Гоголь мне с тоской:

– На сегодня хватит возлияний,

по последней стопке и айда!

Сколько мыслей, чувств, воспоминаний

будит в людях Невский, господа!

К Гоголю хотел я обратиться

с просьбой, мол, прочти мои стихи,

но в его глазах двоились лица,

и его пробило на хи-хи.

Взяв щепотью квашеной капусты,

похрустев и спрашивая счет,

он сказал: – не будем об искусстве.

Славно пьешь, чего ж тебе еще?!

***

Я очнулся в бешеном ознобе.

Слава богу, это был лишь сон!

До чего допиться я способен,

стало быть, привиделся мне ОН.

Чудом не хватил меня кондратий,

тело все трясется и дрожит.

Что в углу лежит там на кровати?

…Это… сверток Гоголя лежит…

Проездом из Ясной Поляны

В квартире нашей на постой

остановился Лев Толстой.

Он был косматый и седой,

спросил: – а как у вас с едой?

Я вспомнил – он не мясоед,

и предложил: – есть винегрет,

еще салат из лебеды…

– Не надо этой ерунды! —

таков Толстого был ответ.

Пожал плечами: нет, так нет.

– А что тогда подать Вам, граф?

– Сейчас решу. Откройте шкаф.

Вы разогрейте мне битков

и охладите водки штоф.

Затем сказал мой визави:

– Бегу из Ясной от Софи́.

С ней, как на каторге, она

мне не давала пить вина,

таскала мясо из борщей,

устал от этих овощей,

на жизнь ссужала мне гроши,

и все зудит: – пиши, пиши!

Притом друзей моих кляня,

короче, довела меня.

Дразнила: «хренов духобор»,

ведь это, право, перебор.

Я прыгнул в поезд и ту-ту!

Позволите остаться тут?

И вперил взгляд свой, что кинжал,

конечно, я не возражал.

Мы мирно ужинали, вдруг,

раздался в дверь негромкий стук.

В глазах Толстого был вопрос.

А женский голос произнес:

– Лев Николаевич, прости!

Софью Андреевну впусти!

Украдкой я подумал вздор:

вам что здесь, постоялый двор?

Но тут, ругаясь и ворча,

писатель задал стрекача,

да так, что след его простыл.

Как это трудно – быть Толстым.

Пушкин на прогулке

Поэт идет по Инженерной

по направлению к манежу.

Табачный пепел на манишке,

сигара новая в зубах.

Походкою не слишком верной

перемещается, понеже

ночь напролет играл в картишки

и проигрался в пух и прах.

На голове его цилиндр,

волос курчавых завитушки,

раскрыты бакенбардов крылья,

в руках ореховая трость.

Он не какой-нибудь Макс Линдер,

он – Александр Сергеич Пушкин —

поклонник женщин, враг насилья

– изящен, легок, весел, прост.

Обедал нынче у Талона,

где завезли остендских устриц.

Он проглотил их пару дюжин,

запив бутылкою шабли.

А петербургские вороны,

кружа над лабиринтом улиц,

нахально промышляют ужин,

поскольку сильно на мели.

Поэта взор слегка рассеян,

прогулка выйдет небольшою.

Мысль о долгах гнетет как туча,

достали цензоры и царь.

Великосветских фарисеев

он презирает всей душою.

Россия всё-таки дремуча.

– Где люди? Дайте мне фонарь!

Он до Плетнёва и обратно,

его рад видеть невский город,

ему целуют нежно плечи

каштанов листья, ветки ив.

И, согласитесь, так приятно,

что Александр Сергеич молод,

судьбой пока не покалечен,

здоров и бодр, талантлив, ЖИВ.

Друг Дельвиг

Вот Антон Антоныч Дельвиг,

его знает целый свет.

Сибарит, но не бездельник,

а чиновник и поэт.

Он влетел в литературу

на поющем соловье.

Был в кулинарии гуру,

и прекрасным сомелье.

Для него сам Пушкин – Саша,

однокашник и дружок.

Их связали лира, чаша,

поэтический кружок.

Был помощником Крылова,

потрудился в МВД,

но его тянуло к слову,

как амфибию к воде.

Мог плодов большую кучу

он собрать со всяких нив,

и такого отчебучить,

если б не был так ленив.

Ездил к девкам, шлялся где-то

среди форменных оторв,

и журил его за это

шеф жандармов Бенкендорф.

Был друзьям душевно предан,

а ведь это не пустяк,

принимал гостей по средам

обаятельный толстяк.

Жил, в интригах не запачкан,

любознателен и тих.

Умер от «гнилой горячки»

(с древнегреческого – тиф).

Завещал жене уныло,

чтобы не было беды,

руки мыть дегтярным мылом,

и не пить сырой воды.

Суждена была поэту

несчастливая стезя.

Вот, живешь так, раз – и нету…

Жалко Дельвига, друзья.

Баденвайлер, душный номер

Баденвайлер, душный номер,

тяжкий кашель, тишина…

– Постоялец нынче помер,

молвит повару жена.

– Врач курорта Шверер Эрик

был при этом у него.

Обошлось не без истерик,

у жены, не самого.

Сам лежал под одеялом

бледен, вымучен и худ.

Не расстроился нимало…

– Все когда-нибудь помрут.

– Высох весь, как ветка вербы,

взяв шампанского бокал,

осушил до дна. – Ich sterbe —

произнес и замолчал.

Из бедняги дух и выпер…

– Да, хорошие дела!..

Что супруга, фрау Книппер?

– Ничего не поняла.

Билась бабочка ночная

с шумом о стекло окна,

ее тщетно прогоняя,

время тратила она.

В тишине раздался выстрел —

из бутылки в потолок

пробка вылетела быстро

и упала на порог.

– Он откуда? – Из России.

Там писателем он был.

– Что, еще не выносили

труп из номера? – Нет сил.

Ждет работников хозяин,

недовольный, будто черт:

«– Сей покойный русский барин

испоганил наш курорт,

до конца сезона – точно.

Надо этот труп теперь

отправлять в Россию срочно.

Сколько денежных потерь!»

– Что подать на завтрак фрау,

раз уж все еще не спит?

– Две бриоши и какао,

если будет аппетит.

Баденвайлер, душный номер,

ставшая вдовой жена,

труп писателя, что помер,

мрак, унынье, тишина.

Играли мы в рулетку с Достоевским

В Бад-Хомбурге, что в округе Дармштадта

и посреди земли с названьем Гессен,

играли с Достоевским мы когда-то

в рулетку, и не мог понять нас Герцен.

Он восклицал: к чему такие траты?!

И в колокол звонил на всю округу.

В Европе возмущались демократы,

дрожали монархисты с перепугу.

А мы вдвоем на фоне диких рож,

вошедши в раж, испытывая жар,

все ставили и ставили на rouge,

потом переключились на noir.

Был молод и роскошен Достоевский,

он знал секрет, как выиграть в рулетку.

Умело делал ставки он и дерзко

бросал на стол последнюю монетку.

И, не волнуясь за исход нимало,

по игровому полю взглядом шарил.

Его ничто вокруг не занимало,

Он лишь следил за тем, как скачет шарик.

И мы вдвоем, как будто лорд и пэр,

совсем уже не бедные теперь,

азартно ставки делали на pair,

а иногда срывались на impair.

Удачей мы всех в зале заражали,

вокруг мелькали радостные лица.

Наш выигрыш заслуживал скрижали,

но не хватало сил остановиться.

Мы двинули на поле груду денег,

и банк сорвать готов уже был классик,

оставив на столе последний пфенниг,

пообещав мне, мол, «последний разик».

Горой сверкало наше серебро,

и золото горело на столе,

но взяло все коварное zero,

мы оба оказались на нуле.

Когда-нибудь вернусь туда опять,

и отыграюсь, дайте только срок,

и закручу свою фортуну вспять.

Такой уж я отъявленный игрок.