Без лица. Рассказы

ВРЕМЯ СКЛЕРОЗА

Семен Васильевич Хренотятькин поехал в город без водительского удостоверения. Забыл дома. Всегда с собой брал, а тут забыл. Баба его часто спрашивала с тревогой в голосе, чего это он хватается рукой за сердце, как только в машину залезет, так и хватается. Потом привыкла – мужик права щупает – на месте ли.

Ехал на этот раз он без бабы. Прихворнула она. Езжай, сказала, молочка домашнего внуку отвези, мол, в настоящем молоке есть вся химическая таблица, что как раз и нужно любимому чаду. А Семен и не сомневался – он сам вырос на здоровых домашних продуктах, и всегда чувствовал себя бодро, уверенно. Даже перестроечные годы ничуть не повлияли на его внешний вид, наоборот – живот появился, и физиономия краснее стала. Держать домашнюю скотину супруги не прекращали смолоду – в этом был, по их твердому убеждению залог не только физического здоровья, но и финансового успеха, потому как домашний продукт всегда пользовался спросом на рынке.

В общем, едет Семен Васильевич веселый и довольный, пейзажу весеннему радуется: всё цветёт, пахнет, машина легко катится, «радио-шансон» по голове стучит децибелами. Любит он блатные песни – недополучил в советское время этого легкого жанра, а тут вдруг телефон затренькал в кармане пиджака. Баба звонит. Нажал он зеленую кнопочку, да и спрашивает шутливо:

– Ну, шо, дорогая, не успел от дома отъехать, а ты уже соскучилась?

Баба, видать, юмор по достоинству не оценила, и потому выпалила резко и громко:

– Придурок, у тебя права с собой?

Хренотятькина прямо подбросило от этих слов. Нет, не из-за «придурка» (у них подобные выражения привычные – семейно-шутейные, так сказать), а от последней фразы о правах.

Схватился он рукою за сердце, то бишь за то место, где должны быть документы, а их там нет – пустой карман.

– А я тебе говорила, тенотен надо уже принимать! Не молодой ведь! – жужжала, как насекомое в ухе баба, – склероз – штука сурьёзная!

От такой неожиданности он стал вилять по дороге, как заяц, и, сбавив скорость, свернул на обочину. Сердце громко стучало, сильнее, чем динамики радио. Он несколько раз трогал пустой карман, не веря, что он пуст. Даже залез пятернёй вовнутрь и вывернул его наизнанку – документов не было. Такого с ним ещё не происходило.

– Ты далеко отъехал-то? – продолжало жужжать насекомое, – ежели чего, вертайся, я вынесу!

– Ну, ты мать даёшь! Я уже полчаса в дороге, ты же должна соображать – машина ведь не лошадь. К городу уже подъезжаю.

– Лучше, Семён, доехать уже до места, а то молоко прокиснет, авось пронесёт! Ты, главное делай вид, шо у тебя всё нормально.

Он зло ткнул пальцем в красную кнопочку мобильника. «Главное делай вид, шо у тебя всё нормально… авось пронесёт… как же – конечно пронесёт…». – Процедил он зло сквозь зубы.

Хренотятькин заглушил мотор и вгляделся на себя в зеркало. Вид у него был нехороший. Морда стала ещё краснее, буквально свекольного цвета. Так бывает, когда повышается кровяное давление. «Вот тебе и раз! – испугался он не на шутку, – тут любой гаишник заподозрит: прав нет и морда красная, как у алкаша. Потом волокита всякая с выяснением обстоятельств, штраф, и т. д. и т.п., пешком отправят домой за правами».

Долго он размышлял: ехать в город или назад, к дому.

Решил к дому.

Развернулся и ударил по газам. Проехал немного, и вдруг почувствовал: что-то неладное происходит сзади. Кожей почувствовал, всей спиной буквально – мурашки по ней забегали, а когда увидел в боковом зеркале, что его нагоняет патрульная дорожная машина, то эти самые мурашки перебрались в огромный живот Семена Васильевича. И вот в связи с этим напуганный донельзя новым неожиданным обстоятельством, незадачливый водитель отечественного автопрома, вновь стал вилять по-заячьи: то влево его забросит, то вправо – руки дрожат на баранке, вот машина и выделывает кренделя.

А дорожная автоинспекция, конечно же, всё видит: у них глаз наметанный – пьяный, однако. Догоняют они Хренотятькина и включают сирену. А потом ещё зычно по громкоговорителю объявили: водитель машины такой-то, с таким-то номером, примите вправо и остановитесь!

Хренотятькин Семен Васильевич, водитель с большим стажем, почему-то всегда боялся автоинспекции: вроде всегда соблюдал правила движения, окаянных пешеходов всегда пропуская в положенном месте, даже кваса не принимая на грудь в самые жаркие периоды, но… но вот какая-то нервозность наступала при виде стражей дорожного порядка.

В общем, испугался он и начал тормозить: хорошо, думает, что педали ещё не перепутал при этом.

Остановился и опять думает: а что же дальше делать-то? прав нет, морда красная и всего трясёт, тем более родная милиция вдруг стала полицией и неизвестно, что у них там на уме, хотя и раньше с нарушителями не шибко церемонились…

Обогнав Хренотьякина, казенная машина, выключив сирену, тоже затормозила, и оттуда вышел человек с полосатой палкой.

Семен Васильевич знал, что последует дальше: конечно же человек в погонах представится вежливо, козырнёт при этом и спросит эти самые права, которых у него… ну, сами знаете.

Тучный служивый при погонах и с полосатой палкой медленно приближался к «нарушителю», в то время как сам водитель мучительно размышлял, что же делать ему в этой нелегкой ситуации. А состояние последнего было не то, что отвратительным, а просто хуже некуда. Хренотятькин вновь глянув на своё отражение в зеркале, пришел к единому спасительному решению – надо бежать! Бежать, сославшись на что угодно: «Ну, испугался – с кем не бывает – вдруг ненастоящий инспектор, а бандит, ну рези в животе с коликами… скрутило, в общем».

И пока он приходил к такому решительному действию – живот на самом деле скрутило со страшной силой; не продохнуть, ни… и Семен Васильевич резко открыв дверь, с криком: «Ой, не могу!», бросился в придорожные кусты, на ходу сбрасывая штаны.

Сидел он там долго, но инспектор уезжать не торопился, он ходил без конца вокруг стареньких «жигулей», заглядывая в разные места транспортного средства. Даже в выхлопную трубу заглянул. А Хренотятькин всё ждал, осторожно выглядывая из-за кустика, наконец тот не выдержал и крикнул в его сторону:

– Ну, где вы там, товарищ водитель? С вами всё нормально? Может скорую вызвать?

«Хорошая всё-таки полиция, думал несчастный, зря я так – вон и „скорую“ вызвать готовы, по-человечески всё… а может выйти да и объясниться? но ведь стыдно… что же, скажут, Семен Васильевич, вы так сдрейфили, что извините, обмарались даже!» И тут припомнилось вдруг как ещё в советские времена, будучи бригадиром строительного участка, Семен Васильевич Хренотятькин, имеющий на груди значок ударника коммунистического труда, пребывал в похожей нелепой ситуации. Его вызвал как-то директор предприятия Рыловский Федот Лукьянович, и тяжелым проницательным взглядом уставился на бригадира. Конечно, здесь нет смысла утверждать – воровал ли сам Рыловский или просто брал в некоторых количествах с вверенного ему хозяйства, но уличив последнего в неблаговидных делах, стукнул кулаком по столу и закричал багровея:

– Да до каких же пор ты будешь воровать?

Хренотятькин не ожидал такого поворота в их отношениях, потому как до этого всё было ровно и уважительно, но возможно бригадир потерял уже всякую осторожность и хватил лишнего, потому и такой выпад в его сторону получился. Прямо сказать – неожиданный выпад. Долго, видно, приглядывался Рыловский к нему, исподтишка следил и наконец не выдержал – терпелив был, до поры, до времени, как говорится.

В общем – было худо в тот момент Семену Васильевичу. Очень худо: «как же так, брал потихоньку, все ведь берут, и тут рраз и на тебе!»

От страха тогда с бригадира слетели брюки. Буквально свалились к ногам. Ремешок лопнул почему-то (на последней дырочке он был), и брюки упали. Хорошо, что в кабинете больше никого не было. Но, так или иначе, про этот конфуз узнала вся бригада и Хренотятькин сразу же уволился. И вот что-то подобное происходит сейчас, но ведь он не нарушил ничего: ну, нет прав, ну вилял, ну морда наконец красная… у многих чиновников морды красные… мучительные эти воспоминания…

И вот он принимает нестандартное решение, но на его взгляд единственно верное – бежать. Нет, сначала упасть на живот и ползти, а потом бежать.

Бежал он долго. Уже, далеко от обочины дороги, в перелеске, налетев на

толстое сухое дерево и свалив его с хрустом, упал навзничь. Хруст упавшего дерева, Семен Васильевич, принял за выстрел, чем ещё больше нагнал на себя страха.

Лежал долго прислушиваясь к всевозможным слухам. Постепенно немного успокоившись, прополз ужом на одинокую голую сопку, и ничуть не удивился, что машины его нет. «Теперь ещё платить за эвакуатор…».

Смеялась вся деревня над Хренотятькиным. Его благоверная настаивала на непременном стационаре Семена Васильевича ввиду нервного заболевания, но тот ни в какую… пропил только «тенотен», чтобы склероз не так мучал. Машину продал и купил коня с бричкой. Только при встрече с автоинспекторами по привычке шарит рукой по карману, где сердце, права, мол, при себе… А так всё по прежнему: занимается хозяйством и прочее, а внуки сами к нему за молоком ездят – настоящим, деревенским.

ГРИГОРИЙ И БЕНДЖАМИН

Григорий Сероштанов, немолодой человек без образования и семьи, жил тихо и бедно. Жил настолько тихо, что казалось, живёт только его тень, а не он сам. Его небольшой дом был старым, почерневшим от времени, с растрескавшимися брёвнами и гудящими в их глубоких расщелинах осами и шмелями. Крыша с изодранным в прах рубероидом, прогнулась настолько, что готова была рухнуть в любой момент самостоятельно, не ожидая никаких природных катаклизмов. Окна искривились, придавая ветхому жилищу косоглазие и лёгкий испуг.

Внутри дома полы были вздыблены особенно в кухне, да так, что середина комнаты представляла собой некое подобие горной вершины, словно в подполе жило огромное чудовище и готовилось вот-вот вылезти на свет божий. С одной стороны этого деревянного взгорья, у входа, стояла разлапистая кривая печь, с другой, не теряя архитектурный стиль интерьера – перекошенный стол. Ещё был кухонный шкаф, такой же старый и серый, а в другой комнате – деревянный шифоньер советского покроя и кровать с панцирной сеткой, да маленький выпуклый телевизор. Это было всё богатство, доставшееся Григорию Сероштанову по наследству.

Сам же он был не общителен, нелюдим. Напивался когда сильно того хотелось, но нигде не появлялся в нетрезвом виде. Сажал Григорий ранний картофель и возил его на городской рынок, были ещё кролики, куры – тем и промышлял. Сколько ему лет он сразу бы и не ответил, потому, как не заострял на этом внимание. Он выглядел всегда в одной поре, как будто время остановилось на нём, не посчитав нужным хотя бы слегка пробороздить на его смугловатом и худом лице, некое подобие старческих морщин. А морщины должны уже быть – Сероштанов давно на пенсии. Справедливости ради необходимо отметить, что Григорий на государственное пособие вышел довольно рано – в сорок восемь лет за какой-то советский «горячий цех», о котором никто толком не ведал.

Жил Григорий скромно, экономя, буквально на всём, и вот однажды он обнаружил у себя значительную, по сельским меркам, денежную сумму – на корову хватит – дойную, породистую, а может и на подержанный иностранный автомобиль. А нужна ли ему была эта корова или тот же автомобиль, он не знал. Григория обуревали другие мысли, тяжелые, как свинец, давившие мозги ежедневно, ежечасно: что будет с рублём? Не будет ли дефолта?

Он каждое утро пересчитывал деньги, бережно перекладывая их из одной стопки в другую, но Сероштанов знал, деньги в одночасье могут потерять своё номинальную стоимость – так уже было, дважды было на его памяти. Первый раз при кончине советского Союза – пропали все накопления, которых хватило бы на новые «Жигули». А при последнем обвале рубля, он потерял не только накопления, но и жену, и всё из-за того, что Григорий упрямствовал, боялся связываться с иностранной валютой. Рассорились они в пух и прах, как говорится, и Григорий был вынужден уйти, оставив жене городскую квартиру, а сам перебрался в родительский дом: «Лох, он и в Африке лох!» – услышал на прощание от своей благоверной. И вот теперь он снова стоял перед выбором…

Сероштанов боялся, чувствовал, к цыганке не ходи: как только у него заводится копейка – жди дефолта. Словно кто-то сверху зорко следит за ростом его благосостояния, чтобы тут же наказать Сероштанова, мол, нечего богатеть всякому смерду. Богатый он вовремя переведёт свои накопления в твёрдую валюту – тертый потому что, ловкий и хитрый, а Григория жизнь бьёт, бьёт, а он не становится мудрее. Если разобраться, то он вовсе и не дурак – комплексы проклятые, недоверие к чужим деньгам, свои-то роднее, привычнее, да и государство не должно ведь бросать на произвол судьбы таких, как Сероштанов – по крайней мере, ему так думалось. Мучился он буквально физически подобными размышлениями, даже аппетит пропал – похудел за месяц, хотя и так был сух словно саксаул – жилы одни.

А в вечерних и утренних новостях по телевизору говорилось о курсе валют к рублю, где доллар занимал весьма устойчивую позицию, а временами ударялся в рост. Сероштанов постоянно волновался, прикидывая возможности своих рублёвых сбережений, если бы они были переведены в иностранную валюту. С одной стороны – выиграл бы он, с другой – не было бы дефолта, в чем бы выиграло государство, потому как не обменяй он деньги – погорит не только он, но и государство, из-за дефолта, разумеется. Закон подлости не должен на этот раз сработать – Григорий теперь мыслит на уровне министра экономики!.. Только всё же противно ему – деньги чужие, не привычные доллары эти… но он решился. Жена бы одобрила его мужественный поступок!

В районном отделении сбербанка Сероштанов страшно волнуясь, выяснил у красивой девушки за толстым стеклом, как меняются деньги, и, узнав курс обмена, засел в уголочке, подсчитывая возможности рубля при покупке валюты. Выходило ровно тысяча долларов. И когда ему в потные и горячие ладони легли всего десять купюр, вместо солидной пачки рублей, Григорий заволновался – он впервые держал в руках иностранную валюту.

– Как мужика зовут? – спросил он, у кассирши, тыча пальцем в изображение на банкноте.

– Это бывший президент Америки, – ответила, улыбнувшись, красивая и молодая сотрудница банка, с зеленым галстуком на тонкой шее, – и зовут его Бенджамин Франклин. Всего вам хорошего, дедушка!

«Ишь, ты – дедушка… надо же?! Паспорт проверила. Неужели я настолько стар – бормотал Григорий, широко вышагивая в сторону автовокзала. – Мне ведь всего пятьдесят семь,.. а ведь, однако, она права – старость…»

Дома он долго разглядывал каждую бумажку, увеличивал лупой портрет президента и находил, что тот удивительно похож на него самого, только Григорий гораздо худее, правда ещё волос короче и реже, а так полное сходство. Удивлялся этому Сероштанов. На радостях он даже напился в тот вечер, а утром, протрезвев, засомневался в своём поступке: правильно ли он поступил, обменяв рубли на доллары! Не обесценится ли доллар? И почему бы не оставить их на вкладе в том же банке под проценты? А если власть поменяется в одночасье, как уже бывало, то кому нужны будут эти серо-зеленые бумажки?

Головную боль приобрёл Сероштанов от этой валюты. Самое страшное, что ему приходило в голову – это их сохранность. Несколько раз на дню он перепрятывал деньги в самые разные места, то в старый нерабочий самовар, то под хлипкую половицу, то в грязное бельё в шифоньере – нигде не было надежного места от опытного глаза вора – так ему казалось. Продолжалось это целую неделю, потом ему сон приснился: будто сидит Григорий щи пустые хлебает и тут слышит стук в дверь. Ему это показалось в диковинку – никто к нему не ходит, может жена вернулась… вернулась с разговором серьёзным: Давай, мол, Григорий, собирай манатки, поедем в город, люблю я тебя и прости – мы все лохи. Но заходит в избу не супруга его, а сам президент Бенджамин. Заходит и представляется:

– Бенджамин.

Григорий как бы не очень и удивился этому, но внутренне напрягся, ведь не каждый день американские президенты в гости ходят к простым российским мужикам, тем более давно покойные.

– Григорий Иванович, – представился Сероштанов, приподнимая зад с табуретки.

Представился, а сам всё разглядывает гостя и к великому удивлению видит, что у того сапоги в грязи. Тот, уловив взгляд хозяина дома, махнул раздосадовано рукой.

– Грязь. Всюду грязь.

– Да, уж чего-чего, а этого добра у нас завались. Вы, извиняюсь, господин президент, часом не заблудились?

– Да, нет, Григорий Иванович, вы же сами меня пригласили по вопросу ваших денежных накоплений.

– Господи! – воскликнул Сероштанов, – так я же только с надеждой припрятать их хорошенько.

– А не надо и прятать, – сказал гость, присаживаясь за стол и смахивая с него крошки. – Чаем хоть угостите?

– Чай, это запросто, – засуетился Григорий, – только вот по поводу накоплений: вы предлагаете…

– Я предлагаю их пустить в дело. Деньги, Григорий Иванович, не должны лежать без дела – деньги должны прибыль нести.

Чешет затылок Сероштанов: выходит Бенджамин прав, ведь у них там, у этих американцев, будь они неладные, всё просчитывается до мелочей.

Долго они беседовали на житейские темы, а между тем Сероштанов всё приглядывался к своему гостю и находил, что они действительно похожи, только с большой разницей – тот президент, хоть и бывший, а Григорий – простой мужик – лузер, лох.

Побеседовав, Бенджамин попросился переночевать у него, но ни где-нибудь, а в погребе. Сероштанов был очень удивлён такому желанию гостя, но отказать не смог, потому как президент настойчиво просился именно туда. На прощание Бенджамин подарил хозяину несколько мятых купюр со своим изображением. Сердце Григория бешено стучало. «Странно, очень странно». – Думал Григорий. Когда же удалился важный гость, бережно прикрыв за собой перекошенную дверь, то в дом ворвалась та самая молодая и красивая кассирша, выдавшая ему тысячу долларов США. Она повисла на шее Григория и говорила, говорила, задыхаясь о любви к нему, о том, как они удвоят накопления, потом утроят, потом… и будут счастливы вместе.

Сероштанов задыхался от её жарких объятий, мычал, подпрыгивая на старой кровати, пока больно не ударился головой о бревенчатую стену, из щелей которой посыпался мелкий перепревший мох.

Григорий проснулся и долго не мог прийти в себя от такого яркого и необычного сновидения. За окном уже серел рассвет, и слышны были редкие крики петухов. У него болела голова. Поставив греться чайник, он умылся и подошел к зеркалу: «Глупости, не похож.. совсем не похож, с чего это я взял… а почему он попросился переночевать в погребе? Не кроется за этим какая-нибудь подсказка? Может, там клад зарыт?»

Он взял фонарик, ключ от погреба и, спустившись туда, убедился – глупости. Он с детства знал этот погреб, даже копал с отцом на пару, ничего там подобного быть не может, тем более в их селе и богатых людей не было никогда. «Скорее всего… скорее всего – здесь нужно спрятать деньги!» – осенило Сероштанова.

Так он и сделал. Скатав в трубочку деньги, он сунул их в пластмассовый пенал, прижав сверху плотной крышечкой и проковыряв отверстие в стене погреба, замуровал.

На душе вроде бы стало легче. В погребе много места – сколько там можно нашпиговать подобных пеналов и в каждом по тысяче долларов!.. Только сам погреб буквально, как у нас говорят, на ладан дышит: середина провисла, творило прогнило основательно – по-хорошему надо новый погреб копать. Григорий планировал: будет жить, будет погреб копать.

Ночью ему снилась вновь молодая и красивая сотрудница банка, она продолжала клясться в любви к Сероштанову, прижимаясь к нему всё плотнее, своим упругим и горячим телом. В порыве страсти она вдруг стала громко мычать, как корова. Григорий, страшно волнуясь, хватался руками за её гибкий стан, он желал её. Правда, ему не нравилось, что кассирша мычит вместо разумных слов. И это мычание всё усиливалось и усиливалось. Он проснулся. Он уже соскочил с кровати, а мычание слышалось всё громче. Подбежав к мутному окну, Григорий увидел у своего погреба темные человеческие фигуры. Люди громко сквернословили. Холодный пот выскочил на теле Григория: «Да кто же мог распознать его тайный умысел? И причем здесь корова?» И схватив топор, он выскочил на улицу.

Корову вытаскивали до самого утра. Не выдержала гнилая крыша погреба забредшую соседскую корову.

Когда рассвело, Сероштанов увидел то, что когда-то называлось погребом. Это была воронка после бомбёжки. Корову, говорят, тут же прирезали из-за сломанной ноги, а Григорий целый день ковырялся в яме в надежде найти маленький пенал с долларами. Не нашел. Он даже просеивал землю через панцирную сетку кровати – не нашел. Он три дня копался в земле, словно червь, но желаемого не обнаружилось. Возможно, скромных размеров пенал застрял между копытом коровы, а потом где-то и выпал, или хозяева скотины обнаружили его, да и возрадовались – будет им компенсация… возможно…

Только с тех пор не стало видно Григория в том селе. Никто не знает, куда он исчез. Может он пошел к своей старой жене на поклон, так сказать, может к молодой и красивой кассирше сбербанка, но навряд ли – зачем он ей без денег. Только ночами кое-кто видел, говорят, темную фигуру с фонариком у заброшенного бывшего погреба Сероштанова: то ли он сам всё ещё ищет деньги, чтобы вложить их всё-таки в прибыльное дело, как и советовал Бенджамин, то ли это случайные люди ковырялись в земле прослышавшие о тайном кладе Сероштанова Григория Ивановича.