На том и разъехались. Меня оставили у нашего кафе, где я впервые ел в одиночестве. Целые сутки я чувствовал, что уехал от Кайласа, теперь это чувство сменилось на сосущее чувство отсутствия Натали.
Пустота внутри меня напомнила мне о моём дне «Ноль». И как раз это чувство подвинуло меня поступить по накатанной. Как и тогда. Вновь я просто решил выйти и пойти.
Был уже вечер. Солнце ещё до конца не сдало свои позиции, а на небе уже была луна и самые яркие представители звёздного неба. Появилась мысль пойти ночевать под стену Кайласа. Часа четыре ходу в быстром темпе. Я в отличной форме. Но, что-то удержало. Оглядевшись, я приготовил фонарик и побрёл по тропе на гору над Дарченом.
Так хотелось встретить кого-то, поболтать. Просто поделиться тем, что я хочу найти. Но было безлюдно и темно. Постепенно темнело, и дорога становилась уже. Ещё попадались какие-то строения, но сумрак постепенно отвоёвывал у реальности последние крохи картины дня. И тут мой фонарик предательски замигал. Твою ж мать! Этого не хватало. Вспомнил, что такие же батарейки в фотоаппарате. Меняю на ходу батарейки. Не скажу, что страх, но чувство лёгкой паники меня посещает.
Почему-то, вспоминаю метель на перевале, потом какую-то пургу дома, из глубокого детства. Мне года три. Может и год. Мы же помним мою аномальную память. Я помню погремушки, которые были в моей коляске. Их было пять. Пять шариков. Красный, жёлтый, зелёный, синий и снова красный.
Но сейчас мама везёт меня в санках. Рано утром, в детскую поликлинику, которая, по известной только советским архитекторам логике, построена на самой окраине.
Моё лицо укутано шалью, на мне шапка из коричневого искусственного меха. Тонкая прорезь для глаз забивается снегом. Мама склоняется и стряхивает снег. Для меня это выглядит как появление моей мамули из пугающего и беспросветного холода. Она смеётся, я улыбаюсь ей, хотя она естественно этого не может видеть.
– Ну что, замело тебя совсем? Почти приехали. Ну, хоть посмотри, где ты.
Как в низкоклассных хоррорах стучу по предательскому фонарю. Он вспыхивает ярким светом и выхватывает из темноты пропасть, почти десятиметровый обрыв, в который уже почти ступила моя нога.
Чёрт… Плохая идея на ходу разбираться с фонарём, но ведь я ясно помню, что в последнем проблеске света был прямой отрезок тропы, строго вверх метров пятьдесят. Холодный пот выступает на спине. Волосы на затылке предательски встали на гусиной коже. Это было близко.
– Спасибо, мамуля.
Медленно поворачиваюсь, но рюкзак по инерции идёт немного назад и тут мои Экко проскальзывают на песке поверх камня, как на льду, и я, взмахивая руками, начинаю валится назад. Рюкзак, пристёгнутый на поясе, плотно подогнанный и хорошо сидящий, что позволяет почти не чувствовать его сорокакилограммовый вес при ходьбе, теперь не даёт согнуться или, хотя бы, сгруппироваться, не говоря уже о том, чтобы выскользнуть из него.
Прямой как столб, начинаю своё падение вниз. В голове успевают возникнуть мысли, что у меня в рюкзаке. Точная раскладка вещей, чёткий анализ. Нет. Ничего достаточно жёсткого, что могло бы спасти меня. Последняя мысль – надо всё равно приземлиться на рюкзак, может, это спасёт позвоночник. Ещё раз вспоминаю картинку, выхваченную фонариком. Да, метров десять минимум.
В этот момент звонит телефон. Ну, вы же знаете. Где ещё он может звонить? Когда ты отстоял десять минут, маясь в очереди на кассе, и вот теперь тебе надо оплатить покупки. Или, когда ты идёшь по улице, и вот тебе надо перейти перекрёсток.
Ну, или вот так, за секунду до смерти. Понимаю, что звонить на этот номер может только один человек.
В этот момент ясно вижу, как на тёмном небе, как на экране, вспыхивает образ Натали.
Лицо злое, прищур глаз, губы поджаты. Она резко выставляет ладонь вперёд, как тогда у Чиу Гомпа, посылая свою сейсмоволну. Только теперь она не толкает меня, а притягивает. Что-то хрустит внутри рюкзака, но всё внутри меня, да и конечности мои, целы. Закашливаюсь, но начинаю вынимать трубку. Удаётся ответить только на четвёртый звонок.
– Ты понимаешь, что ты наглый скот? Я знаю, ты уже лёг. Это первый вечер как мы разъехались, а я должна звонить тебе первой?!
– Ты не представляешь, как я тебя люблю. Я только что видел тебя, как наяву.
– Ты знаешь, я тебе верю только потому, что я тоже прямо до боли в сердце почувствовала, как ты уходишь от меня. Это было так страшно. Я, наверно, впервые поняла, что могу не увидеть тебя, ни завтра, ни через неделю. Это так печально.
– Ты знаешь, я и вправду лёг, с размаху и в темноте, не поверишь, но я даже толком не понимаю где я. Утром огляжусь.
– Мы же договаривались, что ты остановишься в отеле. У тебя голос какой-то хриплый, мне это не нравится.
Пронеслась мысль: "Надеюсь, это желудочный сок, а ведь могла бы быть и кровь из перебитых трахей или из лёгких порванных сломанными рёбрами."
– Ладно, любимая. Целую тебя. Ты только накручиваешь себя. Спокойной.
– Люблю тебя. Споки.
Поворачиваю голову налево, в сторону, где может быть обрыв дальше вниз и убеждаюсь, что ступень, на которую я упал, достаточно широка, чтобы не бояться улететь ещё ниже. Высвобождаюсь из лямок и пояса рюкзака.
Тряхнуло меня всё-таки сильнее, чем я подумал сначала. Но сейсмочудо, определённо, спасло меня. Вижу край, с которого я прилетел наверху и понимаю, что лёгкое головокружение, которое у меня присутствует, это совсем не открытая черепно-мозговая, которая должна была быть. Две самые дорогие женщины в моей жизни определённо спасли меня сегодня.
Сил хватает только на то, чтобы вынуть коврик и спальник. Натягиваю спальник на себя и проваливаюсь в забытье без сна.
Проснулся я ночью, не просто лязгая зубами, меня всего буквально колбасило. Никогда в жизни я так не коченел. Насколько возможно в спальнике, разогрелся движениями, одел на себя всё, что было, наскоро расставил палатку. Впихнул спальник в тепло отражающий-сохраняющий мешок из фольги, из комплекта морских спасателей, взятый на такой вот крайний случай, и минут двадцать ещё отогревался…
Потом снова провалился в сон. И не мешали мне даже откуда-то появившиеся собаки, разлёгшиеся спать у палатки, буквально завалившись на стенки, ещё и решающие, при этом, свои вопросы местной иерархии.
Утром на палатке иней образовал тонкий лёд, который я стряхнул, похлопывая по стенкам палатки изнутри. Такая вот ночёвка, горы они всегда горы!
Утром, в довершение ко всем напастям, навалилась-таки горная болезнь, которая, в итоге, переборола пришедшую вроде акклиматизацию. Усталость от многокилометровых переходов. Постоянный поиск и мысль, что я могу не успеть и упустить вот это, что-то самое важное. И вчерашнее падение на волосок от смерти. Всё это навалилось горьким разочарованием.
Я отношусь к Тибету особенно. Никогда я не был религиозным. Может, слегка суеверным. Я не верю в каноны церкви, любой концессии. Но я глубоко уверен, что в каждом человеке есть нечто, что многие называют Богом, душой, а кто-то энергией или праной (да хоть сумраком из Дозоров). И Иисус, и Будда, и все пророки бывшие и будущие просто имеют этой энергии больше, или скорее, просто управляют ей лучше.
Также я отношусь и к святым местам. Мне нравится выражение "намоленное место", ведь места и вещи хранят отпечатки энергетики людей и событий, произошедших в прошлом. И если, к тому же Кайласу, сотни лет идут тысячи и тысячи людей с надеждой, то не может такое место не оставить отпечаток на любом из побывавших здесь. И есть ли там вибрации, ощущаемые йогами, линзы времени, описываемые уфологами, инопланетяне или атланты, для меня не важно.
Пробудешь ты здесь год или полдня, пройдёшь ты одну кору или сто восемь, в год ли лошади или в полнолуние, будешь ли ты неустанно медитировать, или просто пройдёшь в знак уважения к людям, бывшим тут до и после тебя…
Важно, с чем ты сам пришёл сюда… И твой первый шаг через порог твоего дома по дороге сюда не менее важен, чем каждый шаг коры. Ты в поиске чего-то большего, чем материальные блага обычного мира больших мегаполисов, а это уже многого стоит!
Я вспомнил, как читал в какой-то книге советских времён о ламах, стоявших нагими в снегах священной горы Кайлас. И позже, о всех этих чудесах, постоянно происходящих у этой священной горы. Где это всё?
Стресс оттого, что виза заканчивается через несколько дней, а мне ещё надо добраться до Лхасы, и только там можно хоть как-то предсказуемо рассчитывать движение транспорта и сроки своего пересечения границы, тоже не способствовал спокойствию.
Я проснулся в четыре утра, когда услышал, как по тропинке наверху пошли первые паломники. Оторвал затёкшую спину от камней, которые вгрызлись в неё через коврик. Тряхнуло меня вчера здорово. Выпил из термоса остатки кофе и …
– Да пошло оно всё, я хочу спать! – возмущённо сказал мозг.
Тело с готовностью сказало: "Так точно. Есть спать!"
И я снова провалился в глубокий сон, но уже мягкий, обволакивающий, как тёплый кисель, который варила в детстве мама. Такие сны обычно бывают без сновидений, но не в этот раз.
Во сне я бодро встал, быстро собрал палатку проверил, не бренчит ли рюкзак и, жуя бутерброд, который заботливо сложила Натали для старта утренней прогулки, не теряя драгоценное время, двинулся за тибетцами.
Утро в горах самое хорошее время. Поднявшаяся влага, остыв за ночь на камнях, сделала небо чистым и ярко-голубым. Из-за высоты, небо здесь было необыкновенным. Я шёл, а в глаза мне начал бить ослепительно белый солнечный зайчик.
А потом появились они. Я видел их по телевизору перед самым своим отъездом. Как же их звали? Анальгин или как-то ещё, точно, что-то из фармакологии. Три полуобнажённых девицы пели:
Я иду, а ты свети
белым светом на моем пути.
А потом бюст одной из них вдруг начал раздуваться, нос превратился в картошку, и она вдруг завопила голосом фрекен Бок:
– Я сказала, отвечай! Да или нет!
На простой вопрос всегда можно ответить "да" или "нет", по-моему, это не трудно!
Я встрепенулся и проснулся. Сквозь щель в молнии палатки, прямо мне в глаза, бил первый луч восходящего солнца.
– Чёрт! Проспал.
Вылез из палатки, которая, как оказалось, стояла почти на дороге, поднимающейся серпантином на гору. Я вчера просто упал с одного яруса на нижний, который до этого прошёл. С ужасом смотрю высоту, которую я пролетел. Смотрю сверху на дорогу, по которой уходят на кору самые последние паломники. Да как так-то!
Бросаю почти все вещи в палатке, беру маленький рюкзак с самым ценным.
– Налегке дойду до палатки, где мы ночевали с Натали!
С той ночи я ни разу не видел во сне моего друга. Это точно, что-то типа подсказки. Он где-то там! Почти бегом пробегаю через посёлок. Чёрт меня вчера потащил на эту горку, только потеря времени! Выхожу из посёлка и пробегаю ещё с полкилометра.
Лёгкие жадно хватают разряженный воздух, я почти хриплю, как загнанная лошадь, и вдруг, я словно врезаюсь в стеклянную нераскрывшуюся дверь в супермаркете…
… Он сидел в стороне от дороги. Не совсем такой, как в моих снах, но определённо, это был он. Взгляд его провожал удаляющихся паломников, и был полон одновременно тоски и облегчения, от того, что они идут искать свой путь. Он был и рад, и полон страдания, которое присуще только остро чувствующим людям.
Я осторожно иду в его сторону, словно боясь спугнуть своё счастье. Он всё ещё смотрит вслед уходящим. Когда я подхожу на расстояние в несколько шагов, он, наконец-то, замечает меня. Его лицо озаряет почти мученическая улыбка. Да, он тоже так долго ждал меня! Он удивлён.
Сажусь напротив него. Но он молчит.
– Таши далэй. – Приветствую его по-тибетски.
Он только помотал головой, поднёс ладонь ко рту, словно призывая молчать. Да, такой момент достоин тишины. У него такая простая улыбка, такой понимающий взгляд. Мы сидим пару минут и вдруг в моей голове раздался голос.
– Ну, здравствуй, мальчик-звездочёт! Почему ты отказался от своей детской мечты? Ведь помнишь, ты так хотел их сосчитать?
– Это невозможно. Хотя и слышать твой голос в голове тоже невозможно. Это телепатия? Внушение?
– Разве важно, как это называется? Просто прими это. Ты так просто принял мнение, что звёзды нельзя сосчитать, и тебе так сложно принять то, что я внутри твоей головы.
– Но разве можно сосчитать звёзды?
– В вашем мире есть религия, вы называете её наукой. Согласно ей, в конце всего звёзды начнут гаснуть, одна за одной. Когда они все погаснут, ты сможешь их посчитать?
– Одна не погаснет. И даже если я её не буду видеть, я буду знать, она присматривает за мной. – Ответил с грустью Веня. – И да, пожалуй, ты прав. При определённых обстоятельствах, невозможное возможно.
– Вся бесконечность вселенной, в которую вы так верите, станет ничем – точкой, нулём. Вся наша вселенная идёт к успокоению и найдя его, она воссоединится, став наконец единой, сжавшись в точку. Так что, по-твоему, важней, бесконечно считать и идти к горизонту, в поисках неизвестности, или просто подождать, когда мир найдёт покой. В тебе, в твоём разуме и душе? Когда-то ты станешь великим бесконечным ничто, вместе со вселенной, почему ты не можешь сделать это тогда, когда тебе это необходимо? Например, сейчас. Желание, мечта – должны быть простыми и чёткими, как эти, столь обожаемые тобою, цифры. Мечта не должна быть задумана блестящей или с мягким ворсом, ведь это будет только твоё ощущение. Её не определяет какое-то особенное качество, единственное её предназначение – сделать человека счастливым. У нас говорят: счастье, это не конечный пункт, это умение наслаждаться видом цветов на лугах вдоль твоего пути. Просто почувствуй, чего ты хочешь по-настоящему. И не думай о том, возможно ли это, и как это можно осуществить. Почему ты так не веришь в себя. Слабая девушка показала тебе, что может управлять силой, и знание того, что это возможно, позволило тебе повторить и смягчить своё смертельное падение.
– Я думал это… – начал было Веня, но получил вдруг щелчок по лбу.
Старик вдруг заговорил по-английски, неуловимо знакомым голосом с азиатским акцентом, но на фоне зазвучал перевод на русском и, почему-то, гнусавым голосом:
–Не думай, чувствуй! Это, как указывать пальцем на Луну. Не концентрируйся на пальце, или пропустишь эту божественную красоту. Ноль – это самое волшебное число, но это ничего, и в то же время все. Ты ходил три года один и тот же путь, и стремился пройти его с каждым днём быстрее и быстрее, но тебе надо было просто понять, что твоя цель ноль. Вы люди цивилизации, вы придумали время, чтобы всегда торопится, бежать, мчаться, спешить. А в итоге, не успевать никуда.
Старик отвёл взгляд и даже болезненно положил руку на солнечное сплетение, словно сама мысль о суетности нашего мира приносила ему боль, резала живот по живому, такое страдание читалось на его лице.
– Вы даже придумали отрицательные числа, но это все фикция. Ноль – это не ничего, это не пустота. Ноль – это абсолютное спокойствие. Именно ноль – единственное, неоспоримо лучшее, время для прохода дистанции. Самые ценные вещи нашей жизни, самые мимолётные и самые незаметные, самые маленькие. Но самый великий человек мира отдаст всё, что имеет, за последний вздох, за ещё один удар своего сердца.
***
Тенгри был обычным пастухом. Из обычной семьи.
Он сидел себе, и никого не трогал, когда появился этот сумасшедший.
Погода стояла необычайно ясная. Солнце нещадно жгло его плотный халат. Этот халат ему оставил когда-то, после прохождения коры, богатый американец. Турист тот был толст и массивен, поэтому эта непонятная одёжка, которую он одевал на голое тело, с трудом сходилась на его пузе. Худой тибетец же одевал её поверх всей своей одежды, и она ещё болталась.
Но качество, надо сказать, было хорошее. Не раз в морозную зимнюю ночь он мысленно благодарил того туриста.
Тот отдавая подарок, показывал руками, мол, надо постирать, Тенгри кивал, но так с тех пор и не стирал ни разу. Надо будет оставить в следующий раз на перевале, пусть ветер донесёт божествам, что он Тенгри, отдал свои грехи высоте и небу.
Церковь в Тибете – высшая инстанция, в каждой семье старшего сына отдавали на воспитание в монахи. Таким образом, его родители дали его старшему брату хорошее начало жизненного пути, а он с младшим остались пастухами.
Но отец, выполнив свой долг перед Богом, не прекратил их поучать, словно монахов.
– Никогда нельзя преследовать несколько целей одновременно! – поучал он их. – Чтобы быстрее достичь своей цели, мы должны научиться быть терпеливыми и перестать торопиться. Жизнь есть страдания, причина которых соблазны, которым вы поддадитесь. Будьте умерены в своих желаниях, и Бог даст вам всё.
Но годы летели, отец дряхлел, старший брат всё реже появлялся у них, а они всё влачили своё полуголодное существование. Они с братом даже не могли позволить себе собственных жён и были вынуждены делить одну.
И вот, одну весну у них остановился их сосед. Он рассказал, что идёт на заработки к Кайласу на север. Его знакомый за прошлый сезон заработал, нося вещи хилых белых людей во время коры, столько, сколько вся его семья промыслом на яках за пять лет. Тибетцы, благодаря суровому климату и тяжёлой работе, физически очень выносливы, и белые люди готовы оплачивать это.
Отец запричитал, он той весной был уже совсем плох, и в какой-то момент Тенгри даже думал, что это последняя зима его отца. Он начал думать о "небесных похоронах", но отец не торопился делать своё последнее подношение милостыни птицам.
– В древних рукописях, – с предостережением говорил он им, – имелось пророчество, что великая сила придёт с севера с войной, разрушит веру и будет повелевать всем миром. Эти белые нарушат наш порядок жизни, и мы все погибнем!
Сосед только засмеялся над его словами, а утром Тенгри ушёл тайком от отца с ним. Брату он сказал: "Приду осенью с деньгами и новой женой, и отец поймёт, что был неправ."
Но прошло одно лето, и десять лет. Туристов становилось больше, но гиды на джипах организовали свои компании, и работы таким одиночкам, как Тенгри, становилось всё меньше. Возвращаться домой было стыдно, хотя отец давно уже возлёг на "небесных похоронах" и был разнесён птицами, как он и мечтал, по окружающим склонам гор.
Он состарился. Спина его сгорбилась от непосильных поклаж белых людей, а этот год стал настолько плохим, что ему едва хватало на пропитание. А вчера наступила кульминация его расплаты за грехи.
Он, с одним своим знакомым, позарился на контейнер с едой, оставленный уезжающим туристом. Поутру, когда они вышли на начало коры в поисках подработки, их настигла кара в виде жуткого расстройства желудка.
Его сотрапезник умчался в Дарчен, сказав, что знает, у кого есть таблетки, а Тенгри только надеялся отсидеться, но боль была настолько резкой, что он уже только мечтал, чтобы все ушли, и он смог справить свою нужду прямо здесь. Уйти дальше просто не давала режущая боль. Именно эту боль, страдание и отчаяние увидел Вениамин.
Тибетцы – счастливые люди с ребяческим чувством юмора. Они всегда рады поводу посмеяться. Если кто-нибудь споткнётся или поскользнётся, они часто потешаются над этим, но ни в коем случае не со злорадством.
Насмешек здесь не избегает никто и ничто, поэтому легко смеются и над собой. И поэтому, когда все паломники практически скрылись из виду, и свалилось это чудо на его голову, а точнее на больной живот, он только взглянул на севшего напротив Вениамина и усмехнулся. Ему было и жалко себя и, одновременно, смешно от такой ситуации.
Когда тот попытался заговорить, Тенгри поднёс руку ко рту, показывая, что беседы не будет.
– Ну, что ты думаешь, приехал сюда, пройдёшь несколько десятков километров по тропе протоптанной поколениями моих сородичей и стал таким же, как мы? – Думал тибетец – Глупый белый человек.
Тибетец даже сам удивился: "Чего это я сегодня разбурчался. Прямо как мой больной живот!"
Он устало улыбнулся.
– Даже понять меня это чучело не может. Может, он просто заблудился, что нужно от меня этому белому? Ждёт пока я пойду на кору? Но сегодня я без работы, а у него вещей нет совсем.
– Ну, почему, почему он не оставит меня в покое. Чего им всем надо здесь? Отец рассказывал, как он, однажды, спустился в долины. Там было так много воздуха, что через неделю он заболел. Эти люди постоянно пьяны от этого избытка всего. Потом они, шатаясь, идут сюда, к нашим святыням, полагая, что только их им не хватает. Глупые, сытые люди.
– Белые люди брали с собой воду в бутылках. Воду, которую он не мог даже взять в рот. Она была мёртвой. Они платили за то, что он тащил её за них, хотя вся дорога проходила вдоль воды, наполняющей священные реки Азии.
А однажды он видел, как белая женщина, полная и неуклюжая, начала ругаться на девочку, занимавшуюся стряпнёй в кафе. Та, по своему обыкновению, отвлёкшись от занятий тестом на печурку, приоткрыла ногой чугунную дверку, закинула в огонь пару сухих ячьих кизяков и вернулась к готовке. По мнению женщины, она должна была помыть руки.
Она тёрла свои руки одну о другую, имитируя мытьё рук, что-то прокричала и плюнула на пол. Кинув на стол несколько юаней, она швырнула тарелку с недоеденной лапшой и, продолжая кричать, вышла, размахивая руками. Местные поцокали языками и посмеялись.
Женщина не считала грязным изливать столько ругани, но считала грязной пищу, очищенную огнём и молитвой при приготовлении.
Странные белые люди!
Ругань, то есть слова на низком уровне развития, считающиеся оскорбительными для тех, кому адресованы, на самом деле оскорбляют лишь их говорящих людей. Какие убеждения позволяют им действовать подобно грабителям, довершая дело их глупых предшественников.
Они считают себя умными, а на самом деле не невежество ли, не уметь жить в согласии с природой, нехитрой жизнью с простым бытом, подобной нашей?
А этот человек продолжал сидеть. Взгляд его был пустым, словно он смотрел не на Тенгри, а сквозь него. Их посиделка длилась уже несколько, мучительных для Тенгри минут, а этот белый все сидел и сидел. Смотрел ли на него этот белый, в смысле, видел ли он Тенгри? Взгляд для этого был рассеянным, словно направленным вглубь.
Очередной раз мучавший живот напомнил тибетцу, что времени остаётся совсем мало и через десять минут сидения в абсолютной тишине Тенгри не выдержал и сказал застывшему мучителю:
– Иди, иди! Вон туда, и всё время вдоль ручья. Не заблудись. Там есть палатки торговцев. Некоторые говорят не только по-китайски, но и немного по-английски, они тебе помогут. Вали уже. Дай спокойно отдохнуть!
И он, добавив аналог нашего слова, что-то типа "чурка" и улыбнувшись беззубым ртом, дважды ткнул пальцем по направлению к Дирапуку.
Иностранец словно очнулся, поглядел на направление, указываемое пальцем, и тоже улыбнулся. Потом поклонился ему и что-то сказал, видимо, на своём языке. Улыбался он необычайно открытой и счастливой улыбкой.
– Да, да, и я тоже рад встрече! – подумал Тенгри. – Но лучше бы ты валил уже. Дай сходить в туалет, мил человек. Будь другом…
***
Умнеть всегда нелегко. Веня вдруг словно очнулся.
– Ноли, ноли… – задумчиво, растянуто произнёс он.
– Нали, нали! – Передразнил, и ещё раз указал пальцем по направлению тропы Тенгри.
(Nǎlǐ [нaли] – по-китайски – где? – где-то, где-нибудь – никуда (отрицательный ответ на вопрос) – скромное отрицание комплимента.)
Незнакомец сказал:
– Спасибо.
Тенри уже хотел было опять передразнить корявую речь иностранца: "сы ба сы ба."
Но в эту секунду его посетила догадка. А ведь этот странный человек пытается сказать цифры. Четыре, восемь, четыре, восемь. Особые для буддистов числа.
В этот момент воздух вдруг колыхнулся и, со звуком хлопка крыла ворона, иноземец исчез.
– Твою ж мать! – Сказал Тенгри, по-тибетски, там, где пропал Веня…
***
– Твою ж мать! – Сказал Макар, по-русски, там, где появился Веня, а именно прямо перед ним на крыльце офиса.
– Веник, ты чего с козырька спрыгнул? Ты меня до инфаркта своими финтами доведёшь!
– Макар, ты не поверишь!
– Да нет, это ты не поверишь, Веня! Ты только уехал, как на меня, как сговорившись, все насели – налоговая, СЭС, пожарники! И ты на телефон не отвечаешь ещё! Ты ж там вроде к космосу ближе? Почему всё время вне зоны? Из-за тебя, мы все скоро окажемся на зоне. Ладно, смотрю ты прямо с дороги. Молодец, дружище. Пойдём по кофейку и разгребать. Ты не поверишь, как я тебе рад!
– И ты не поверишь, как я соскучился по этой твоей деревянности, Макар! – улыбнулся путешестВеник – телепортер.
***
Что делает Тибет особенным? Горы, с ослепительными вершинами? Монастыри, тонущие в тумане благовоний? Отсутствие кислорода или вера людей?
Нет. Тибет делает таким, каким он кажется для большинства из нас, именно наша вера в чудо. Вера в то, что именно здесь мы можем совершить то, что нигде, кроме Тибета, мы не смогли бы сделать…
2022 ©