– Беда в эти земли пришла – навья, знать, возле Стяготы поселилась и ну смертный ветер наводить! В первую седмицу крысы, мыши издохли, во вторую – живь: кошки, овцы, козы, а в третью и младенцы чахнуть стали, – холоп вел рукой по рунам на каменной скрижали, словно бы взаправду читал. – Месяц Велесу молились, дары, жертвы несли. И ответил покровитель! И явился к нам мастер Велимир. Милостью Велеса извел навью и ушел мор с нею. Правда ль, выдумка ль, а придание старо́. Полюбился Велимир, стали его славить, как святого посланника. Но Велеса-то как же забывать? Не дело!

– Так зачем скрижаль убирать? Нехорошо забывать добрый поступок.

– Так Велимира Велес послал! Не герой удаль проявил, а Весел в его обличии. Тьфу, плуты землерожденные. Велеса! Вот кого деды славить завещали, а не этих. Старые-то герои ладно, достойны звания были, белый лик Сварожичей не позорили, а новые – срам и только. У́родени окаянные! – харкнул в сторону и зашагал прочь, бурча поругания себе под нос.

Осадок от встречи остался паршивый, однако слова селянина в очередной раз в красках демонстрировали отношение к героям. «Как же мы так опозорились?»

– Видимо, лучше и словом не упоминать о новых героях, – произнесла Сольвейг, которая до сих пор стояла на удалении. – А ведь раньше всё было не так плохо, – она перевела взгляд на каменную скрижаль и с теплотой прибавила: – Так-то, дядя Велимир.

– Дядя? – удивился Рэй. – Ты говорила, что была знакома аж с Горицветом. О его подвигах тоже имеются скрижали?

– О его – нет, – ответила она и поспешила уйти.

Вот так так, удивился Рэй, но решил, что пока лучше не затрагивать эту тему.

– А о Велесе расскажешь? – спросил он, следуя. – Многие заключенные в Бересте молились не Сваргу, которого тут вроде бы считают главным, а именно Велесу.

– Это очень старый и, я бы сказала, противоречивый бог. Он был одним из первых. Для скотоводов и землеробов Велес стал важнее Перуна Громовержца и даже самого Отца Небесного Сварога. Ясный Велес – великий и простой одновременно. Даже не знаю, к Белым или Тёмным богам его отнести. Говорят, братья Сварожичи прогнали его из Ирия, небесного сада, за то, что он раскрыл людям многие тайны мироздания. Большинство почитает его как бога скотоводства, но то – лишь малая его ипостась. Знающие описывают Велеса как бога-оборотня – покровителя зверей: домашних и диких. Он же – бог-колдун, который носит волшебный посох, управляющий ветрами и дождями. В таком образе он покровительствует ученым мужам: писателям, историкам и натуралистам. Он и бог подземного мира, покровитель мистиков и чародеев. Супругой имеет старейшую в мире ведьму – Старую Ягу Виевну. То ли от близости с Велесом, а то и сама по себе, она стала собирательницей знаний и волшебных предметов. Она знает языки всех животных и стережет лесную тропинку, что ведет на Калинов мост, за которым начинается Навь. Но Йогиня – не первая жена Велеса. Не знаю, кто была первой, но многие верят, что именно от той был порожден Святобор.

– Хм, выходит, что Ясный Велес – твой дед? – несерьезно спросил Рэй, о чём пожалел, но Сольвейг, легко приняла шутку.

– Если это так, думаю, по мне видно, что никаких выгод от родства с другими мирами я не получила.

– Не считая лисьих хвостов.

– Находишь это стоящим приобретением? – весело ухмыльнулась она.

– Судья за них три дюжины алтынов предлагал.

– Всего-то три?! Дешево же вы меня оценили.

Рэй посерьезнел и опустил голову:

– Сольвейг. Как считаешь, мы сможем добраться до Умиры, не имея никакой еды, денег и вещей для дороги?

– Это к тебе вопрос, – пожала она плечами. – Нужда заставит – дотопаешь. Впрчоем, нести тебя на руках я не собираюсь. Но, – она вдруг затихла, бросив короткий взгляд на свежий кровоподтек на плече его рубахи, а затем уложила руку себе на сердце. – Я бы сказала, что надо отдохнуть. Ты уже в поместье был плохой.

Рэй колко взглянул в ответ.

Сольвейг настояла:

– Лучше бы нам пойти на постоялый двор.

Рэй собирался возразить, мол, денег-то ни гроша.

– Если с былых времен ничего не изменилось, то по вечерам в таких местах играют в игры. На азартных столах порой оказываются немалые суммы.

– Допустим, в них и можно выиграть, но что ж я поставлю?

– Меня, – бесстрастно ответила Сольвейг и повелительно указала домик в форме буквы «Т».

***

Они прошли под выцветшую деревянную вывеску, расписанную желто-зелеными яблоками в плетеной корзине. Поднявшись по трем волнистым от тысяч шагов ступенькам, они вошли в бедняцкую залу на шесть столов и дюжину скамеек. Место, однако, было безлюдным, что неудивительно, ведь у крестьян больше работы, чем сейчас, будет лишь на осеннюю жатву.

Пара прошла по зале, встав у большой, еще не топленой печи, мазанной бежевой штукатуркой и расписанной карминным узором в виде маков. Герой постучал по косяку.

– Азартные игры – худший способ пополнения кошелька, – недовольно прошептал он. – Да и как это я поставлю тебя, что за глупости?

– У тебя есть что-то еще?

– Ты не «что-то»!

– Ей же заботливый. Да забота твоя мне без толку. И я не человек, так что можешь оставить жалостливые позывы.

Наверху раздался грохот падающей посуды, а с полотка меж половиц нитками просыпался песок. Раздалась трескучая ругань. Через минуту по лестнице, преодолевая высоту, сошел хозяин.

Вышло бы неточностью сказать, что сударь выглядел не свежо, скорее, он был едва жив. Вчерашняя пьянка глубоко отпечаталась на его виде: опухшие веки, серое лицо, передник поверх серой рубахи облит слоем засохшей массы. Уклончивая походка выдавала, что хмель еще не выветрился. Хозяин достойного заведения пробубнил невнятный вопрос.

– У вас играют? – спросила девица, скидывая капюшон.

Мужик кивнул, ослабшей рукой почесал живот, пытаясь сосредоточить на ней непослушные глаза.

– Вечером, буди.

– Мы из соседней деревни. Можно подождем тут?

Тот снова кивнул и поинтересовался, не желают ли гости чего-нибудь попить или поесть? Сольвейг ответила, что о них можно не беспокоиться. И сударь не беспокоился. Сорвавшись с последней ступеньки и чудом устояв на ногах, он исчез за соседней дверью, оставив гостей в зале. Рэй и Сольвейг уселись за дальним столиком.

– Я не умею играть ни в карты, ни в кости.

– Ты ж в порубе отсидел. Говорят, лучшие игроки именно из тех мест, – цинично ответила она, но тут же продолжила серьезно: – Посмотри на себя. Ты не можешь работать в таком состоянии, а нам нужно место, где ты мог бы отдохнуть.

– И кто из нас заботлив без меры?

– Да мне совершенно плевать на тебя, но повторяю, я живу в твоей душе. Болеешь ты – болею я. Потому перестань своевольничать и делай что велено. Твое тело теперь также и моё, – скрестив руки на груди, она откинулась на лавке и прибавила: – Сам виноват.

Потянулись минуты ожидания. Корчма была обустроена самым невзыскательным образом: шесть дощатых столов, по лавке с каждой стороны да еще большой стол возле печи – служебный; стены из желто-серого слезящегося бревна, рассохшийся скрипучий пол, пропитанный пивными разводами, – даже не лиственничный, понял Рэй, обычная ель.

Время от времени пустота залы нарушалась местными, что заходили за пивом или квасом навынос. Последним был детина ростом в косую сажень, так что Рэю пришлось высоко поднять голову, когда тот, проходя мимо, лениво кивнул носом-пятаком. Этот почему-то был в кольчуге до бедер. Видно, наемный гридень местного богатея. Скорее всего, за бочонком пива он явился по поручению хозяина – попросил травяного.

Корчмаря к этому часу словно подменили: лапти аккуратно повязаны на белые онучи, передник сверкает белизной, волосы расчесаны, борода клином, в глазах забегал алчный огонек. Он шустро обслуживал редких гостей, еще и успевая кашеварить на кухне: стучал ножами и бренчал посудой. От затопленной печи потянуло дымом и теплом.

Еще в Бересте Рэй узнал, что Стягота это холопская забоярская деревня, то есть, вся земля тут принадлежит боярину, а крестьяне: холопы и закупы, живущие на ней и получающие в пользование железный инструмент, несут повинность в форме оброка по общинному принципу, который выплачивался готовым продуктом с наделов, переданных в пользование общины.

В заведение пришли первые едаки, через час набралось человек десять – корчма ожила, а скоро и повеселела. Корчмарь только мельтешил меж столами, подавая пиво и еду. В меню были хлеб, репа и каша – различных формах и сочетаниях. Усач, что присел сбоку от геройского столика с таким аппетитом хрустел солеными рыжиками, что у Рэя свело живот.

За парой дальних столов уселись несколько игроков, но играли они престранно. По столу были рассыпаны маленькие резные фигурки, изображающие кувшинчики, самовары, кастрюльки и другие предметы с кухни, а игроки по очереди подцепляли их крючками. Рэй мотнул головой, молча спросив у Сольвейг, что за игра такая чудная?

– Бирюльки. У каждой бирюльки в куче своя цена. Обычно, чем цена выше, тем сложнее ее подцепить и вытащить, не потревожив остальные. Побеждает тот, кто за свои попытки вытащит больше фигурок. Но бирюльки – это так, пока все трезвые, на купило в нее не играют.

Группа, потягивая пенное, играла в незатейливую игру с живым интересом. Ловчее всех тянул бирюльки здоровенный усатый холоп – тот, что давеча лопал рыжики. В его ладонях маленькие деревянные фигурки вовсе смотрелись как пригоршня ячменя. Несмотря на уверенность подруги в предстоящем плане, Рэй сидел как на иголках. Без опыта в азартных играх предстояло играть с умелыми игроками да при ставках неясного содержания.

– Что ты трясешься, аки енот в кустах?! Бесишь. Короче, я сама разберусь.

– Да ты хоть правила знаешь, дикая лисица? – шепнул он, склонившись.

– Я премудрая снежная лиса! Повадки вашего племени мне, к сожалению, знакомы. А еще раз назовешь меня дикой – пожалеешь, – она ткнула указательным пальцем ему в лоб, отодвигая подальше. – Сиди и не дергайся и, что бы ни случилось, не подходи.

– Да так я тебя и оставлю! – возразил он, но Сольвейг уже вышла из-за стола.

Она прошла по зале, склонилась над столом и с интересом расспросила скотоводов, во что те играют. Мужики неприязненно смерили девку. Та перекинулась с ними еще парой слов, даже пошутила о чём-то. Но усач категорически покачал головой:

– С чужаками метать не сядем.

– Да пусть поиграет молодуха, че, – весело ответил другой. – Всё лучше на щечки румяные поглядеть, чем на рожу твою мосластую! Только, чур, нашими костями, – указал он девчонке. – Чтоб без жулья.

– Рыжая, – буркнул усатый, плюнул на пол и с отвращением присовокупил: – Да девка еще. Кости зашепчет.

– Нешто рыжая так сразу и шептуха? У меня вон тетка рыжая, в Падубе живет. Была б шептуха, поди, побогаче б жила, а у ней из скотины только вошь на аркане проживает в кармане, – загыкал улыбчивый холоп с щербиной в зубах.

– Во-во, слыхала, молодуха? – поддержал третий игрок. – Даждь за стол, поглядим, как метаешь.

– Какой у вас кон? – спросила Сольвейг, пока не усаживаясь.

– А енто у нас всегда по одной четвертинке на круг.

– Не-ет, – угрюмо прогудел усатый. – На шелуху не буду. Она ж твердит, что горазда метать. Знать, по целой копейке будем играть.

«Просто отлично», – покачал головой Рэй, раздумывая, как подруга собирается играть, не имея ни монетки.

Тогда Сольвейг лихо оглядела всех по очереди и жертвой своего обаяния избрала именно усатого. Она обошла здоровяка сбоку, прильнула к нему на грани дозволенного, положив руку на плечо, и наклонилась над ухом.

Выслушав, плечистый скривил толстые губы, хотел было вскинуться в ответ на унизительное предложение да прогнать бессовестную втыкуху, но, опершись на стол, вдруг осмотрел ее снизу доверху. А та и, как нарочно, уложила руку на бедро, деловито выставляя себя напоказ. Тот крепко потер широкий подбородок.

– Костлявая… – еще покривился он, а затем оправил ус да крякнул с плотоядной усмешкой: – Ну, сыграем, – и толкнул по столу несколько монет взаймы.

– Во-хо-хо! – разом воскликнули остальные игроки и рассмеялись: – Ну точно же шептуха, где видано, чтоб Гомза́ кому-то занимал?! Ау, бондарь! Под такое дело неси нам еще травяного.

Бирюльки сгребли в мешок и вынули игральные кости. У Рэя уже заболели глаза, до того пристально он высматривал этот стол. Сольвейг же демонстрировала спокойствие, словно риск проигрыша ее и не заботил. Впрочем, общение с местными ей давалось на удивление легко.

Играть сели вчетвером. Скотовод Гомза большими глотками допил тёмное пиво, перевернул деревянную кружку, треснув ободком об угол и вытряхнув капельки пенного напитка. Он сгреб пригоршню костей в стакан, поколдовал над головой умелыми, энергичными движениями и с силой опрокинул на столешницу. Затертые, пожелтевшие кости со сбитыми уголками показали: 1, 2, 6, 6, 6, 6. Это четыре в ряд . Успешный бросок одобрили другие игроки.

По очереди каждый закидывал шесть костей в стакан и совершал бросок. Один раз разрешалось перекинуть любое количество кубиков. Из получившейся руки следовало собирать комбинации разной ценности; величина значений особой роли не играла. Более детальных правил Рэй разобрать не успел.

Прочие игроки не дотянули до результата усатого, и пришел черед Сольвейг. Та взяла кривоватые кости одной рукой, предварительно ощупав и взвесив каждую, затем крутанула их в стакане. Взгляды игроков и еще пары зевак сошлись на столе. Получилось пять двоек в ряд.

Мужики рассмеялись, кто-то похлопал насупившегося Гомзу по плечу. Тот покачал усами и толкнул скромный банк в виде четырех тусклых монеток в сторону победительницы.

Рэй выдохнул: «Невероятно. Теперь просто уходи!» – сказал он про себя, однако усатый сгреб со стола кости и совершил следующий бросок. Никто и не думал заканчивать, а игра наконец-то пошла с интересом.

***

Состязание тянулось уже более часа. Хозяин корчмы щедро подносил игрокам пиво, зная, что это лучшее время для продаж. Рыжая играла с переменным успехом, однако под ее рукой всё же скопилась ладошка монет. За столом уже сменились двое игроков, однако Гомза – крепкий усатый муж в синей рубахе-покоснице – не уступил своего места после очередного проигрыша. Всё пристальнее он гляделся наглую девку, каждая победа которой и раздражала, и заводила его.

1, 2, 2, 3, 3, 6 – выбросила Сольвейг – то есть две пары.

1, 2, 2, 5, 5, 3 – у Гомзы тоже две пары.

За столом вновь прошло возбуждение и улюлюканье. Сольвейг потянулась за горстью монет, однако Гомза крепко обхватил ее руку.

– По величине пары, – хрипло проговорил он.

Остальные селяне переглянулись, кто-то неловко почесал бороду, кто-то потупил взгляд.

– Нет такого правила! – дерзко возразила девица. – Пара уже сыграла, значит считать нужно по величине оставшегося битка, – пояснила она, указывая, что шестая ее кость была выше.

Безразмерный кулачище сжимал тонкую руку, от чего девушка даже привстала, а ссора привлекла внимание и других мирян.

– По величине пары, – упрямо выцедил Гомза.

– А давеча-т всё по битку играли, – прозвучал кто-то в толпе, но замолк в ту же секунду, как столкнулся со свирепыми глазами усатого.

Рэй поднялся с лавки, но Сольвейг вдруг согласилась:

– По величине пары, – и толкнула весь выигрыш скотоводу.

На том конфликт можно было и забыть, но лисица на следующем же круге выкинула две высокие пары с малым битком против обратной комбинации.

Сверкнув белыми зубками, она с невинным лицом уточнила, точно ли они играют по правилу о величине пары, а не битка. И если б Рэй не был уверен в обратном, решил бы, что та нарочно провоцирует главного оппонента. Гомза сидел насупившись, сжимал огромные кулаки и шевелил напряженными усами.

– Славно Гомзу обкручивает! – то и дело посмеивался кто-то из зрителей, и такие насмешки, среди прочего, маленькими каплями наполняли и без того невеликую чашу терпения усатого.

Кости без устали показывали различные сочетания точек, заставляя одних игроков разражаться емкой бранью, а других – тоже бранью, но разухабисто-веселой! Рыжеволосая смеялась над мужицкими шутками, что-то отвечала и время от времени строила глазки, собрав подле себя группу болельщиков, которые с лихим возгласом поднимали кружки на всякий раз, как та уделывала не любимого многими здоровяка. Запах кухни, пива и чеснока витал по зале так густо, что залетавшие комары валились замертво.

***

По улице уже бродила вечерняя мгла, звезды на небе загорались одна за другой. Молодой, аккуратно собранный господин, наслаждаясь чудесной летней ночью, неторопливо шел по дороге в «Яблочную». Сам он проживал у другого корчмаря, который содержал куда более чинный постоялый двор, но «Яблочная» была до известной степени примечательна в здешних краях своим травяным пивом с нотками эстрагона и солодки. И вот этот господин решил, что сегодня он в настроении именно для такого напитка. Он как раз закончил чтение книги об истории князей Храбродарских, и идея прогуляться на ночь глядя пришлась по душе. Вдобавок холопы насудачили, что в «Яблочной» местный увалень Гомза уж третий час играет с какой-то молодухой, которая метает кости с ним на равных. Кости не интересовали молодого господина, дуболом Гомза – тем паче, а вот на ловкую сударыню очень даже стоило поглядеть. Однако уже издали стало понятно: низенькая хата корчмы сегодня полна народом, а столпотворений господин страсть как не любил.

Он вошел в душную, смердящую чесноком и едким потом хату. Покривил носом, оглядывая голытьбу, поискал глазами корчмаря – не нашел. Поглядел на тарелки с тюрей на столах – скривился еще больше и уж решил: «А и черт с этим пивом». Но тут из толпы колокольчиком прозвучал смех. Приятный голосок что-то весело сказал, и холопы взорвались рокочущим хохотом!

Издали виднелись здоровенные плечи в голубой рубахе – местный облом Гомза. Молодой сударь пригляделся еще да тут замер – увидел ее. Сударыня с роскошной карамельно-рыжей шевелюрой сидела, вальяжно закинув ногу на ногу. Босая, что примечательно. Да и одета была как нищенка, но что-то в ее образе выдавало куда более интересное происхождение. «Монашка? – сначала подумал господин, уже и позабыв о давящем запахе чеснока. – Хм, точно не монашка», – с хитрой улыбкой на губах заключил он, заметив довольно широкий воротник, чрез который виднелась ключица и длинная, тонкая шея. Облик сударыни сам собой не бросался в глаза, но слоило задержать взгляд, как отвести его становилось, ох, как непросто.

***

Кулак с треском рухнул на стол! Это Гомза, после двух побед поставив весь полученный выигрыш, а это, на минуточку, восемь копеек, на которые небогатой Стяготе, почитай, две седмицы можно жить не работая, враз проигрался.

– У меня пять в ряд против твоих двух пар, – зафиксировала Сольвейг, хотя в том и не было необходимости: все, включая усатого, видели стройную комбинацию на столе.

Гомза оперся на локти, нервно сложил кулачищи на блестящем от пота лбу. Он уже проиграл много больше, чем мог себе позволить. Он откинулся спиной на бревенчатую стену, закрыв глаза и глубоко вдохнув.

– По четвераста, – шмыгнув носом, озвучил он неразумно высокую для этого заведения ставку, равную двадцати пяти копейкам! И Гомза знал, что таких денег, даже с учетом последнего выигрыша, у соперницы нет.

Сам воздух замер под напряженными взглядами зрителей, что сошлись на рыжеволосой. В этот раз никто не посмел подначивать ее к принятию этого баснословного кона. Рыжая глубоко вдохнула, перекатывая кубики на ладони. Она на секунду столкнулась с глазами Рэя, который стоял в толпе: он гневно качнул головой, велев отказаться и уматывать сей же час! Сольвейг вернула невозмутимый взгляд на Гомзу, ответила уверенным «играем», выложив все свои монеты на край стола. Денег, однако, недоставало чтобы уравнять ставку, потому она вынула костяную пуговицу и символично уложила ее поверх горстки монет; Рэй заметил, как дрогнули ее пальцы в этот момент.

Скотовод осмотрел странный предмет – и просиял, как понял, что пуговица положена поскольку монет и правда больше нет. Наконец-то сыграет главная ставка, которой он поджидал целый вечер! Гомза маслено улыбнулся, обводя глазами скрытую в хламиде фигуру, и швырнул пуговку обратно в банк. Селяне поддержали риск поднятыми кружками – им-то что, не их честь на кону.

Усатый сгорбился над столом, готовясь к действу. В воцарившейся тишине корчмарь поднес ему следующую меру пива, однако Гомза отбил его руку, расплескав половину, да велел убираться!

Скотовод впился взглядом в Сольвейг, подобрал кости, с силой зашвырнул в стакан, начав потряхивать. Костяшки без остановки хрустели внутри, гипнотизируя зрителей. Он тряс кубышкой сначала на уровне груди, затем поднял к лицу, то показывая, то скрывая свои глаза от соперницы, потом вознес над головой, обернул много-много раз, будто сматывал целый клубок пряжи, и внезапным скорым движением врезал кубышкой о стол!

Первой легла 1, а рядом с ней вряд, словно солдаты по приказу, высыпались: 4, 4, 4, 4, 4. Это пять в ряд! Зрители взволновались: выше могли быть только шесть по порядку или шесть в ряд. Гомза поставил кубышку на стол. Показная небрежность в движениях выдавала, что он очень доволен результатом.

Сольвейг встряхнула кубики в стакане и, не особо выделываясь, сделала бросок – получилось всего-то две пары. Не дрогнувшее лицо Гомзы отражало выдержку – он не смел радоваться раньше времени и ждал второй попытки.

Рыжая осмотрела кости. Решив не оставлять в руке ни одной, она собрала все поодиночке, и, глядя скотоводу в ответ, встряхнула кубышку. Собралась уже метнуть кубики на стол, да в последний миг взгляд ее упал на желтую пуговицу, что лежала поверх монет. Движение вышло неуверенным – кубики веером выплеснулись из стакана, заплясали по столу, и одна костяшка, набравшая бо́льшую скорость, ударилась об угол, затем о лавку и улетела аж на середину залы.

Народ подобрал ноги, избегая хаотичных движений костяшки. По зале зашуршали взволнованные разговоры, а на столе рядком лежали кубики со значениями: 2, 2, 3, 4, 5 и пятый, который всё еще озорно вращался на полу, решал.

Главная костяшка утомленно опрокинулась на грань – корчму оглушила волна возбуждения! Рэй раздвинул зевак: единственная жирная точка глядела на зрителей, точно глаз! У Сольвейг пять по порядку, а это равный результат.

Лавка под Гомзой скрипнула, отлетела назад, точно на пружине! Усач вознесся над столом всем своим ростом.

– А-а! – зарычал. – Перекидывай!

– Тут ничья, – непреклонно возразила Сольвейг.

– У-ух, шнора! Нарочно на пол сбросила! – узорчатая венка на его виске злобно пульсировала.

– Значение-то от этого не меняется.

– Да ничья, бросайте оба заново, чего уж, – примирительно предложил кто-то возле стола, но тут же отлетел вдаль, получив легкий толчок от Гомзы.

– Ёнда! Помеха была, перекидывай! – грозил Гомза, раздувая плечи, а широкий лоб его блистал в свете многочисленных лучин и коптящих салом фитилей.

Сольвейг непреклонно покачала головой, настаивая на ничьей.

– Ух, жухляндра! – рыкнул он, голосом легко пересиливая шум корчмы, венка на виске расцвела розочкой, усы вспучились иголками. Он сжал массивные кулаки, которые весь этот неудачный вечер так и чесались кому-нибудь наподдать. Обозвал Сольвейг рыжей сивухой, что, вообще-то, оксюморон, треснул по столу и одним взмахом оттолкнул его в сторону, так что несколько кругляшей звонко заскакали по полу. Гомза схватил ее за хламиду, сорвав с лавки. Та попыталась вырваться, но скотовод уже поволок ее к выходу из корчмы, приговаривая:

– Всё мне выплатишь, жучка! Я те покажу, каково Гомзу обкручивать!

Кто-то попытался удержать силача, но тот, словно бык, смёл с пути всех. Рэй не стерпел, в два шага подлетел к двоим, повинуясь раскалившемуся адреналином сердцу, рванул Гомзу за плечо и, сам того от себя не ожидая, с хорошего размаху заехал точно по усам!

Удар был очень сильным. Пожалуй, такой даже сразу не повторишь. Но повторять и не пришлось, а последующие события смазались в памяти. На деле было как-то так: сначала геройский кулак уперся в онемевший от алкоголя череп вола, а через миг один крестьянский кулачище вознес героя, почему-то ставшего невесомым, под потолок, а другой так влепился в лицо, что корчма завертелась дикой каруселью – герой, пролетев через залу, врезался в кого-то аж у входных дверей, свалив человека с ног!

Вмиг возле игрального стола понеслась драка, которой некоторые уж битый час дожидались! Кто-то еще пытался остановить громилу, который раздавал тумаки всем подряд, молодые парни пустились отстаивать честь рыжей сударыни, а кто-то под настроение бросился в потасовку, не особо выбирая сторону. Кулачные забавы тут любили даже больше игр.

Мебель затрещала, здесь и там брякнули глухие удары, а дубовая лавка, вознесенная Гомзой, пролетела через обеденную, подчистую разнеся стол другой компании, которая сразу влилась в побоище. Дрались сурово: до выбитых зубов и сломанных костей, но, что примечательно, без настоящей злобы, а наоборот – весело да под задорный разбойничий свист! Кто упал, того более не трогали, лишних увечий не наносили – получил уже человек всё, за чем пришел; на Сольвейг, девушку, тоже никто не замахнулся, хоть она и оказалась в эпицентре.

Крики, отборная ругань, кровь, стук и бряк бесновались в корчме, пока наконец не громыхнуло:

– Мол-чать! – и тяжелая булава сотрясла стену так, что изба всколыхнулась.

Струйки песка опять свесились с потолка. Корчмарь дышал со злостью вырвал пудовую палицу из стены, оставив на бревне зияющую вмятину, закинул палицу на плечо и угрожающе приблизился к столу. Задиры замерли как вкопанные.

– Песьи отребья! Опять бардак у меня завели?! – заорал он, потряхивая оружием, да так борзо и убедительно, что никто не осмелился возразить.

Позади Рэя, который только-только возвращался в реальность, прозвучал шутливый бархатистый голос:

– Вот ведь это я не вовремя зашел. Ты как, лапоть, живой? – добродушно спросил тот, кого Рэй снес своим полетом.

Этот молодой сударь поднялся на ноги и манерно оправил дорогие одежды, которым, кстати говоря, было явно не место в такой корчме.

– Ну, судари родные, вижу, веселимся? – беззастенчиво окликнул он присутствующих.

– Дурьё лапотье! – рыкнул корчмарь, объясняя господину. – Опять из-за костей бардак у меня завели. Ух, спорынья на колосе! – всё потрясал он булавой, грозя бедокурам.

Рэй издал удивленный вздох, фокусируя размытое ударом зрение и вытаскивая из глубины сознания странно знакомое лицо этого прилично одетого человека. Легкие, почти женские черты лица, тонкая полоска губ, острые скулы и длинные до плеч, каштановые волосы в каре. Этот улыбнулся как-то мимоходом, но быстро вернул взгляд красивых, зеленоватых глаз на героя.

– Ого, это же… – обдумав секунду, удивленно спросил он, – это ты, да?!

– Амадей! – вернув дыхание, произнес Рэй.

Перед ним стоял сударь среднего роста в изящном коричневом кафтане длиной до колен и с несуразно длинными рукавами с прорезями, чрез которые были продеты руки. Лоб опоясывал черный ободок с народным золотым узором. Амадей! Тот самый герой, в довесок к которому, со слов Светлобая, принесло в Правую Башню Рэя. Герой, которого отправили буквально за час до того, как Рэй начал свое короткое и бесславное приключение.

– Ну и? – разведя руки, Амадей по-хозяйски обратился сразу ко всей толпе, затем подошел к спорному столу и прищелкнул пальцами: – Кости! Ах, сколько же костей переломало в ходе этой игры, – скаламбурил он, но шутка почему-то не вызвала смеха. – Эх, лапотники.

Сольвейг, тут же приметив путь отступления, подбежала к господину и выложила всё, что произошло, да без стеснения давя на жалость. Амадей, кажется, даже не слушал, попросту уцепившись взглядом в ее притягательные, карие глаза.

– Ах, милая… да, я тебя понял. – Эй, Гомза! – обратился он к усатому, – умей проигрывать. Ладно голытьбу поколачиваешь за всякий грош, но красавице-то мог бы уступить!

Гомза дернул плечом, стряхнув с себя тех, кто еще пытался его удержать, и, раздувая ноздри, вперился взглядом в явившегося молодца. Несмотря на очевидную разницу в силе, что-то потаенное сдерживало норов скотовода.

– Ладно, давайте так. Сколько у вас тут было? – Амадей вынул бархатный кошелек. – По четвераста?! Да уж, барыши. А всё говорят, что холоп у нас впроголодь живет! На, держи, значит, алтынчик, который ты поставил, еще алтынчик, который не выиграл, и соглашайся на ничью.

Гомза опустил тупой, будто близорукий, взгляд на два блестящих кругляша, оказавшиеся на безразмерной ладони – отказываться от таких денег, ох, как не хотелось.

– А мы-то… мы не на купило играли! – сказал он, сдавив, однако, монеты в кулаке и сунув в карман. Затем перевел взгляд на рыжую, что пряталась за плечом господина. – Не на купило, да! Шо зенками сверкаешь? Проиграла!

– До чего низкие нравы, – развел руками шатен. Он обернулся через плечо, столкнувшись с чуть ни плачущим взглядом рыжеволосой чаровницы.

«Ох и актриса», – заметил этот взгляд и Рэй. А очарованный шатен тем временем сделал так: вгляделся в глаза усатому и негромко повторил:

– Я сказал, тут ничья. Теперь уходи.

И случилось невероятное. Для Рэя «теперь уходи» прозвучало глупо, даже по-детски, а вот Гомза весь замер, зажмурился, сильно-сильно поморгал, пошатнулся, чего, кажется, никто не заметил. Затем, будто очнувшись, треснул кулаком по столу, пугано огляделся на других гостей, треснул по столу еще раз, сплюнул Сольвейг под ноги и, растолкав пару человек, выбежал из корчмы.

– Охальник, – поцокал Амадей, потирая будто бы уставшие глаза. – Но! – с лучистой улыбкой обернулся он к Сольвейг. – Всё-таки неожиданные встречи, они самые приятные.

Он откинул полы расстегнутого купеческого кафтана, отставил ногу назад и, склонившись, взял Сольвейг за руку, поцеловав самые кончики пальцев. Поведение господина начисто выбивалось из принятых в этой корчме обычаев, однако даже легкие оскорбления, которыми он одарил присутствующих, не позволили кому-либо выразить недовольство.

– Эх, а ведь я только за травяным пивом хотел зайти. Видимо, не сегодня. Идем, милая! – зачем-то всё еще держа за руку, он повел девушку из корчмы. – О, забыл, как тебя, Рэй? Ты тоже, пойдем скорее! В этой славной деревушке есть более достойный двор, я вас провожу.

Прежде чем уйти, Рэй сбегал до стола, сгреб оставшиеся на нём монеты, которые теперь считались непроигранными, и лишь потом поспешил за парой. Селяне проводили троицу неприветливыми взглядами.

***

Скула, на которую пришелся удар скотовода, запоздало заныла тупой болью. С выходом на тихую, тёмную улицу, стало понятно, что и в голове неслабо шумит. Луна была нарастающей и живописной. Трое прошли по улицам селения и оказались возле большого подворья, на котором за резной калиткой располагались конюшни, хозяйские постройки и просторный двухэтажный терем с кружевными окнами.