Вой разлетелся по берегу вновь. Чудище, путем стремительной смены гротескных форм, предстало пред героем. Пусть в лесной пещере было темно, он отлично запомнил эту форму и этот взгляд. Зверь, однако, подрос не до прежнего размера, и всё равно масса чудища вкупе с могучими мускулами, которыми обвивалось это совершенное тело, заставляла испытывать трепет.
Завершив метаморфозу, зверь повернулся, обнажив клыки – белые как мел и острые как мечи, а над его станом – более даже волчьим, нежели лисьим – царственно взвились два хвоста с белыми кончиками. Она ступила шаг, и четырехпалая лапа оставила отпечаток в мягком речном песке.
Рэя в равной степени охватили волнение и восхищение. В крепких сумерках лишь свет палящего костра играл контрастными тенями на ее шкуре. Чудовище приблизилось вплотную, горячее дыхание пробежало по коже. Его хрупкая жизнь, над которой склонилось чудище, могла быть оборвана в любой миг. И всё же теперь, кроме мешанины чувств, забил ключом другой источник внутри его сердца. Он поднял руку, коснулся оскаленной морды, обнаженного клыка, и в эту секунду мир исчез, обратившись тьмой.
***
Не здесь, а где-то в далеком далеке. В северной ночи, которая луна за луной тянется в высокогорных плато северной земли. В глубочайшем в холоде и отчаянном одиночестве. В овале лунного света, на ярко-белом снегу лежит, поджав коленки к подбородку, девочка с длинными, белыми, как снег, волосами. Короткие упитанные ножки. Поджатые к груди кулачки. Столь хрупкая, не кровожадный зверь, а лишь ребенок – беззащитный, потерявшийся.
Он подступил к ней, припав коленями на снег, провел теплой ладонью по блестящим волосам на виске. Внезапный порыв вьюги заставил зажмуриться! Колючий снег застлал глаза.
И он вновь очутился на берегу летней реки. Звериные красновато-карие глаза всё еще были напротив. Он улыбнулся, не замечая боли, которой горит ладонь, зажатая меж клыков.
– Знаешь, – сказал он, склоняясь вперед так, что лоб его коснулся острого, мокрого носа, – а ты очень красивая.
Лисица пару секунд наблюдала за героем, но вскоре фыркнула, выпустив руку, и совершила один сильный прыжок, что унес ее далеко в заросли, где за ловкой тенью невозможно было уследить.
Он опустил взгляд на ладонь, по которой стекал тонкий, красный ручеек.
«Приятно познакомиться… Сольвейг».
***
Более часа Рэй оставался в одиночестве. «Сегодня звезд видно не будет», – подумал он, глядя в черное, затянутое тучами небо. Он еще раз всмотрелся в аккуратный четырехпалый отпечаток на песке. Шорох кустарников выдал возвращение спутницы. Она, опять в человеческом обличии, появилась на берегу с охапкой хвороста. Дождавшись, когда она закончит с костром, герой спросил:
– Обязательно было кусаться?
– Нечего руки совать.
– Это вместо «извини»?
– Вместо «спасибо за ужин»! Как у тебя с головой?! – она обернулась, и, кажется, на глазах ее что-то сверкнуло. – Чтоб ты знал, в звериной форме я иначе воспринимаю мир. Вкус крови во рту…
– Я понял. Прости. Больше так не буду.
– И не трогай нос! У лис прикосновение к носу означает… другое.
Ночные сверчки стрекотали, но негромко – предчувствовали грозу. Над рекой протяжно ухала неясыть.
– Теперь тебе понятно? Твои глупые действия… – заговорила она, присев подле костра, так что Рэй видел лишь ее спину. – Я дух, который живет, питаясь энергией земли. Жил, точнее, но ты использовал это страшное, древнее колдовство. Сначала мою душу словно пронзило тысячей игл. А потом и земля, само дыхание которой шло сквозь мое естество, вдруг замерла, обернувшись мертвым железом. Мир угас, и во тьме я осталась. В таких ритуалах обычно используется и третья часть, но ты так и не исполнил ее – не изгнал меня и не дал сил на то, чтобы я могла добраться до другого источника. Жестокий, – шепнула она, и сердце героя затеснило. – Как сделал ты, поступают только со злейшими духами, что душат ночами младенцев, заводят путников в болота, устраивают поджоги. Когда люди не хотят, чтобы дух жил даже после того, как покинет их край. Разве я заслужила такое?
Рэй хотел было объясниться, ведь всё это и правда случайность! Но не нашел подходящих слов, да и пустые оправдания ничего не стоили.
– Что мне оставалось после двух заклинаний? Весь мой мир, живой секунду назад, попросту погас, и я не видела ничего, кроме тьмы. И вдруг лишь твоя жизненная энергия, твоя душа, блеклая, точно свечка на горизонте черного океана, замерцала вдалеке. Мое тело было изранено охотниками, а дух – тобой. Не имея доступа к силе этих краев, я не смогла бы пережить даже ночь. Мне оставалось лишь умереть… или поселиться в твоем сердце.
Рэй подошел и присел рядом, коснувшись ее плеча своим.
– Получилось, я и правда пленил тебя.
– И кому из нас следует извиняться?
– Откуда мне было знать? Ты нападала на животных в поместье, а мы и так голодали. Ты нападала на людей.
– Но я ни одного не убила! Ранила лишь тех, что угрожали мне оружием. Это, по-твоему, неправильно?
– С твоими способностями могла бы и сама охотиться, не влезая на территорию людей. Разве обязательно было воровать?
– «Воровать»? – отклонилась она. – Моя душа отличается от твоей, но физическое тело точно также требует пищи.
– Это не оправдание. Ты не имела права убивать чужих животных.
– Это только твоя мораль. По-моему, справедливее убить животное, не знавшее свободы и выращенное на еду, чем оборвать жизнь вольного зверя да в его же доме. Кроме того, разве не вы сами виноваты, что не могли обеспечить себя достаточным количеством пищи?
Рэй молчал.
– И вообще, мне нет дела до ваших законов.
– Это неверно. Ты вступила в отношения с людьми, значит, тебя законы тоже коснулись. Съеденные животные тебе не принадлежали. За это люди и были злы.
– А, поняла. Ты поборник морали. Да такой, что даже свой незаслуженный приговор находил справедливым. Борец за законность, тут ты правильной дорогой идешь! Абсолютная справедливость была по душе и Великим Героям.
Она отвернулась, с обидой швырнув тяжелую ветку в костер, отчего обугленный конус обвалился, сделав лужок тусклее.
– Но жизнь показывает, что герои, да впрочем и обычные люди, правильно ведут себя лишь до того момента, пока не обретут силу. Лишь до момента, пока не поймут, что мораль только сковывает, уже не давая ничего взамен. Вы рьяно защищаете свои законы, но только пока сами нуждаетесь в них. Говорите, что воровать нехорошо, но только для того, чтобы у вас самих ничего не отняли силой. Что убивать – страшный грех, но лишь для того, чтобы сберечь собственные жизни! Однако стоит обрести чуть больше силы или власти, как угроза отпадает, и защита, которую давала мораль, больше не нужна. Неприкосновенность чужих благ забывается сама собой. Вдруг становится ясно, что сильный-то вправе отнять у слабого.
– У тебя, похоже, большой опыт в общении с героями. Но мыслишь ты в слишком узких категориях.
Та пожала плечами.
– А в человека ты тоже стала превращаться благодаря мне? – решил сменить тему Рэй.
Лисица неприятно усмехнулась:
– Не льсти себе. Даже говорить не хочу о твоих способностях заклинателя. Мы… я – лу́ми-ва́ки – люди снега или белые люди. В давние времена в нашем роду было много племен, но века шли, и мы, народ луми-кетту́ – снежные лисы – остались едва не последними носителями двух форм: звериной и человеческой. Это и есть особенность наших душ.
– Снежных лис? Так ты ведь рыжая, – усмехнулся Рэй, но собеседница только больше помрачнела.
– Я говорила, что ушла из дома, – проглотив комок, продолжила она. – Там, среди морозных степей и горных равнин, у меня был красивый мех, чистый, подобно свежевыпавшему снегу. Но чем дальше я уходила от родных мест, тем темнее становился окрас. Уже много лет он полностью рыжий. Отвратительный цвет. Даже местная холодная зима не в силах его очистить.
– А я нахожу такой цвет красивым.
– Тебе это всё кажется смешным?! – она резко повернулась, и тусклые искорки блеснули на ее глазах. – Почему же не выстрелил?! Там, в пещере! Когда я оказалась в норе, второй круг колдовства уже был замкнут. Я не могла ничего с тобой сделать, не могла убить единственный свет, который вижу! Я была готова всё прекратить. Нужно было пустить тетиву.
– Просто мне стало ясно, что я не желаю тебе смерти.
– Благими намерениями… – хмыкнула она. – Пред лицом смерти я испугалась, выбрав твое сердце. А ведь могла наконец-то всё это завершить, – сказала она с нестерпимой, похоже, очень давнишней горечью.
Она спрятала лицо в капюшоне своей накидки и сказала еще тише:
– Знаешь… я тебя ненавижу.
Герой выдохнул, обдумывая рассказ, отправил взгляд на поверхность реки, над которой скользили редкие зеленые светлячки.
– А жизнь всё-таки лучше! – не к месту бодро сказал он, так что девушка даже подняла удивленный взгляд. – Я считаю, что ты правильно выбрала. Да и держать тебя на цепи я не имею никакого желания – можешь быть свободна. Просто скажи, что нужно сделать, чтобы тебя освободить?
Она опять сникла, потупив взгляд.
– Нужно произнести слова? Еще один наговор? Готов хоть живьем вырезать этот символ с груди.
Скрывая лицо в робе, та покачала головой и объяснила, что вовсе не знает, как развеять однажды установленную метку Святобора и, что не менее важно, сама не понимает, с чего та первым делом взялась у Рэя на груди.
– Может, оно так всегда происходит, а может, тут особый случай. Думаешь, я каждый день перемещаюсь в человеческие сердца? Да и не в одной связке наших душ тут дело. В твоем сердце настолько мало жизненной энергии, что я, вероятно, просто умру, если меня от него сейчас оторвать. Теперь видишь? Ты мой. Моя тюрьма.
– Сольвейг… – обратился он сочувствующе, но девчонка вдруг вскочила и рывком схватила его за грудки!
Она стояла спиной к костру, так что он не мог разглядеть ее лица.
– Откуда знаешь это имя?!
В ответ он ее взял ее за руки и высвободился из хватки, однако оставив на себе просто испепеляющий взгляд.
– Узнал, когда прикоснулся к тебе. Только что, в форме лисы.
– Не могло такого быть! – внезапно выкрикнула она.
– Но тебя ведь так зовут.
– Нет! Нет, нет, нет! – прокричала она, прижимая ладони к вискам. Задумалась и снова отвернулась к огню, закусив ноготь. – Но почему же опять… Это имя, ты не можешь его знать.
– Да что с тобой? Что такого в имени?
– Не можешь! Ты не можешь, ведь его… дал мне Горицвет.
Рэй, окончательно потерявшись, осел на бревно.
– Великий Герой? Они ж пятьсот лет назад жили. А тебе тогда сколько?
– Не пятьсот, – недовольно бросила лисица, – а всего триста пятьдесят лет назад. Вы, люди, вообще не в ладах с восприятием времени, а тебе уже было сказано, я не человек. Мы не стареем, как вы, и иначе живем сквозь время. Но только почему же?! Почему это всё опять происходит? – она присела подле костра, пряча глаза. – За что?..
– Сольвейг. Знаешь, в моем мире есть похожее имя. Если переводить нестрого, оно может читаться как «ледяная дева». Для снежной лисы, кажется, в самый раз. Может, оттого Горицвет и назвал тебя так?
Она вдруг посмотрела как-то по-особенному – влажные глаза были печальны и красивы.
– Не нравится такое имя? – спросил Рэй.
– Мне всё равно, – отвернулась. – У народа луми-кетту нет имен, и это тоже не мое. Зови как хочешь, если нужно. Просто я не могу поверить, что ты знаешь его. Такое старое имя. Так давно никто не звал меня им.
– Ну что ж! – Рэй поднялся с бревна, прочистил горло и набрал полные легкие, готовясь к спонтанной речи. Провозгласил, надеясь, что верно запомнил название ее народности: – Достопочтенная луми-ваки, рода луми-кетту! Мы знакомы лишь день, но я с уверенностью могу сказать, что ты самая несносная из известных мне женщин. Да и лис. Но сейчас я, пред рекой по левую сторону и камышом по правую, приношу тебе обещание в том, что избавлю тебя от уз, что связали наши сердца! Чего бы мне то ни стоило.
Сольвейг сначала удивилась, но вскоре тень улыбки тронула ее губы. Покачав головой, она смахнула капельку из-под глаза.
– Думаешь, я из-за того плачу? Что привязала свою душу к бездарному герою?
Рэй остался в растерянности – он-то полагал, что как раз из-за этого.
– Какой же ты чурбан. И вообще! – уже знакомым высокомерным тоном изрекла она. – Это очень глупо – клясться перед природой в том, чего совершенно не понимаешь. Как исполнишь обещанное? Метка Святобора – мощнейший связующий символ.
– Вещи Великих Героев, – ответил Рэй. – Если хоть часть того, что я слышал о них, правда, то какая-нибудь сможет развеять метку и дать тебе силы, чтобы найти новое место обитания.
Девушка с сомнением покачала головой, в общем-то не сильно веря в такую возможность, а всё же приподнятые краешки губ выдавали заинтересованность в объявленной авантюре. Рэй протянул мизинец, но, заметив непонимание на лице северного духа, взял ту за руку и сцепил их мизинцы на фоне костра.
– Так мы даем важные обещания.
– Ого, геройское обещание? Таких я еще не получала. Эх, не знаешь ты во что ввязываешься.
– А мне, похоже, не впервой, – ответил Рэй, и договор с духом северных степей был заключен.
***
Настойчивое летнее солнце застилало закрытые глаза черно-желтым сиянием, пока герой, вопреки привычке, неторопливо медленно пробуждался. Голова полнилась приятной сонной тяжестью. Он огляделся, поймав взглядом стройный силуэт Сольвейг: закинув ногу на ногу, она любовалась рекой, свежий утренний ветер касался ее волос.
– Не помню, чтобы герои так помногу спали, – сказала она реке.
Рэю сейчас было так хорошо, что не ответил. Складки рюкзака, на котором он спал, красными полосами отпечатались на щеке – признак хорошего сна.
– Держи, – она протянула ветку с нанизанными кусками жареного мяса. – Что вылупился? Это заяц. Поймала сегодня утром, пока ты изволил отсыпаться. Да не думай лишнего! Уже говорила, мой дух теперь живет целиком за счет твоей жизненной энергии. Если ты плохо себя чувствуешь, это отразится на мне, так что отныне изволь кормить два рта.
– Ты была просто огромной, когда я встретил тебя в пещере.
– Такова моя естественная форма, но тогда я жила на своей земле. Мне едва достало сил унести тебя из лагеря, а вчера ты вновь заставил меня обернуться, и я истратила на то последние силы. Полагаю, коль я ныне обернусь лисой, то и вовсе стану похожа на дворовую шавку.
– Сто лет не ел зайчатину. Спасибо, Сольвейг.
– Вижу, ты всё-таки решил использовать это имя, – впервые с начала разговора изволила обернуться она. – Знаешь, для меня сто лет вполне реальное время. Коль собираешься стать напарником премудрой снежной лисы, тебе следует быть более аккуратным в выражениях. Едва ли ты мог бы прожить озвученные сто лет.
Рэй пропустил замечание мимо ушей, плотные волокна мяса на зубах казались невероятны.
– Не могу выразить, как я благодарен, – прожевывая, ответил он.
Девчонка горделиво приосанилась:
– Знаешь, я ведь милостивый дух. Можешь смиренно благоговеть, лишь ощутив удивительный вкус этой еды.
– Не могу, – повторил Рэй.
Сольвейг непонимающе уставилась на героя.
– Ведь на вкус просто отвратительно, – улыбнулся он, всё же с огромным удовольствием отрывая следующий кусок.
Обиженная лиса вспыхнула, поднялась, одарила героя коротким ненавидящим взглядом и зашагала прочь. Рэй, подхватив рюкзак, поспешил следом.
– Ну правда, как можно настолько испоганить зайчатину?
– Сгинь!
– Сверху подгорела до углей, а внутри ну совершенно сырая. Ты не только плавать, но и готовить не умеешь, премудрая лиса.
– Ух, бесишь, – шикнула она. – Отныне не жди моей доброты и ищи еду сам. Оголодаешь – туда и дорога!
Рэй шел следом, сражаясь с почившим на ветке зайцем. Вместе они двигались сквозь молодой лесок.
– Что такое падуб? Коль меня нарекли этим словом.
Девушка осмотрелась и мотнула головой на высокий кустарник, который отличали интересные листья со множественными заостренными под лезвие кончиками.
– Падуб, – констатировала она, проходя мимо деревца, на ветвях которого завязывались мелкие белые цветочки.
Листья у падуба были жирными, матовыми и каждый по форме выглядел как опасное холодное оружие.
– В деревнях его еще называют остролист. К осени на нём вырастут красные ягоды-костянки, а листья обретут белую кромку. Непростое дерево. К нему обращаются за помощью охотники, странники, порой даже ведуны. Но падуб избирателен и вовсе не каждому открывает свои тайны.
Рэй не совсем понял, почему Сольвейг вдруг заговорила о дереве, как о чём-то одушевленном, однако не успел додумать эту мысль.
– Каков твой план? – строго спросила она.
Рэй остановился:
– Ты о чём?
– Короткая же у тебя память, – Сольвейг тоже остановилась, скрестила руки поверх хламиды. – Твое обещание. Как собираешься сыскать предмет Великих Героев, которым разорвешь нашу связь?
– Сначала я найду героев этого века. Ярослав и Настя сейчас должны быть в Умире. Уверен, они посоветуют что-нибудь, если я смогу до них добраться.
– Помнится, этот Ярослав взял тебя на охоту в качестве приманки на лютого зверя.
– Не значит, что он плохой человек, – возразил Рэй. – Ну, в каком-то смысле значит. Но ты поможешь мне туда добраться?
– Будто у меня есть выбор. Но Умира далеко, а тебе нельзя показываться на людях – эти кровавые обноски сразу выдают беглеца.
Рэй предположил, что он сможет добыть приличную одежду в деревне Стягота, что и лежит на пути. Сольвейг предупредила:
– Стягота – первое место, куда пытаются бежать лиходеи из Бересты. Вашего брата там знают и не жалуют.
– Что-нибудь придумаю, – ответил он, на ходу ощупывая глубокие внутренности рюкзака. – Ты сказала, что наши души теперь связаны. Что будет, если мы физически окажемся далеко друг от друга?
– С тобой ничего. У тебя человеческое сердце, которому отведен свой век. Но мое работает иначе. Лишившись источника, коим является твоя душа, я очень скоро ослабну, а истратив остатки сил, просто усну. А может, вовсе исчезну. Человеческие души отправляются в Навь, через Калинов мост. Душа луми-кетту только наполовину людская. Понятия не имею, какие у Велеса заведены правила относительно моего племени.
– Ты северная лиса. Что, если вернуть тебя на север?
– Это место, где я родилась. Метку это не развеет, но и энергия твоей души мне не потребуется. Но это непомерно далеко и… – она вдруг обернулась: – Чего ты в нём роешься?
Тот шагал, по плечо провалившись в волшебный рюкзак. Наконец остановился, присел и запустил руку еще глубже. Выволок пригоршню мусора. Улов в вековой суме вышел небогатый: одубевший обрезок кожи, иссохший гриб и два круглых предмета. Первым оказалась желтая костяная пуговица с тремя дырочками, вторым – почерневшая монета.
Глаза Сольвейг на миг расширились, когда она увидела содержимое ладони.
– Это много? – спросил герой, отряхивая монету и собираясь выбросить остальное.
Она будто бы даже несмело взглянула на ладонь, страшась спугнуть это видение, затем украдкой спросила:
– А м-можно мне взять?
Тот повел плечом и протянул монету, но девушка присела рядом и, взяв его за руку, приняла пуговицу из другой ладони. Она с теплотой рассмотрела предмет, удерживая пальчиками обеих рук, будто не до конца веря в его существование.
– Это что-то особенное?
Она качнула головой, так что ее густые пряди легко коснулись щек.
– Самая обычная пуговка, – ответила она, улыбаясь предмету. После чего с любовью примерила, как та смотрелась бы на воротнике ее хламиды. – Просто думала, что давно потеряла, а она вон где пряталась. Может, он ее хранил?..
– Он? Так и думал, что это рюкзак самого Горицвета. Что насчет монеты?
– Монеты? А, да, – она мелком взглянула на гнутый кругляш, – это только выглядит как алтын. Но это не серебро, а старая железная полушка. Удивительно, что ты ее нашел. Сейчас такие не в ходу, оно и понятно, монетка три сотни лет в заплечнике провалялась. Даже не знаю, кто это такой важный на ней изображен. Но она всё равно должна иметь свою скромную цену в металле.
– Царь какой-то, наверное. А кто, вообще, правит этими семью краями?
– Царей тут никогда не было. Вроде бы княжит сейчас Василий Дмитриевич, сын Дмитрия Ивановича.
– Стало быть, монархия. Интересно, какой формы, – задумался Рэй.
– Формы? – спросила она, не без труда отвлекшись от занявшей ее пуговицы.
Беглец улыбнулся, покачав головой:
– Поспешим, нам далеко идти.
***
Юное лето: разноцвет месяц
Наступило третье утро.
К обеду они наконец подошли к своей цели. Скотоводческая деревня Стягота лежала в низине, окруженной перелесками. В окрестностях даже появилась битая дорога.
– Это Стягота? Не верится, что добрались. И даже ни одного патруля не встретили, – изнемогая от усталости, сказал Рэй.
– Рано радуешься. Нам по-прежнему надо что-то придумать с твоей одеждой. Зайдешь в деревню в таком виде, тебя тут и схватят да усадят в первую же ладью до Бересты. Второй раз за тобой не полезу.
– Буду осторожен, – кивнул он. – Знаешь, я ведь и не поблагодарил тебя за то, что вытащила меня из этого жуткого места, – он шагал чуть впереди, прикрывая ладонью глаза от сильного солнца.
Лисица же вдруг отвернулась, гордо приподняв подбородок, и зашагала быстрее.
– Да еще в такой момент. Вероятно, уже и помер, если б не ты.
– То-то и оно! – надувшись, высказала Сольвейг. – Три дня с тобой идем, мог бы давно слова подобрать.
– Злишься, что раньше «спасибо» не сказал?
Девушка опять хмыкнула и отвернула голову еще дальше.
– Ну виноват. А что, надо было сразу за оградой лагеря тебе в ноги пасть? Я даже о твоем существовании не знал. Тут, вообще, я жертва, через такое пройти! К тому же на момент побоища в Бересте, мы с тобой уже были связаны меткой у меня на груди. Могла бы нормально меня вытащить, до сих пор плечо ноет от твоих зубов, – возмутился он, хотя и понимал, что малодушничает. Эх, надо учиться вести себя достойнее, как подобает герою.
Девушка опустила голову, молча сложив руки на животе.
Они шли какое-то время, но тут Сольвейг задала вопрос:
– Почему друзья-герои не оказали тебе помощи? Эти Настя и Ярослав.
– Ну, думаю…
– А можешь не думать! У тебя это плохо получается. Ты жертва, значит? Думаешь, им-то легко было тебя оставить?
– Что ты на меня опять взъелась? С чего было им рисковать или выплачивать мой огромный штраф? Мы и не друзья даже, едва друг друга знали.
– И всё равно! Как не понимаешь, что с тобой у них куда больше общего, чем с кем-либо еще в этом мире.
Теперь Рэй опустил взгляд. Как ему было радостно увидеть других героев, так и они наверняка были рады встретить нового друга.
– Думаешь, легко было им оставить собрата на потеху судьбе? Но они-то совершенно ничего не могли поделать. А вот ты, видно, даже не понял, как мудро поступила снежная лиса. Внемли же! Кабы недалекий узник Рэй «сбежал», его б преследовали до Калинова моста!
– А если бы стало известно, что ему помогли герои, это бы в очередной раз подпортило их репутацию, – продолжил Рэй.
– То-то же! А так, видишь? Унылый и безыменный узник почил на клыках лютого зверя, что водился подле поместья. Любого спроси – скажет, что судьбе бедолаги можно лишь посочувствовать.
– Ты права. Личности героев остались вне подозрений, а мертвеца не станут разыскивать, – Рэй вновь поглядел на плечо с тёмными отметинами от зубов, но теперь иначе.
Путники шагали сквозь малонаселенные окраины. Дома здесь стояли далеко друг от друга и почему-то многие смотрелись оставленными: упавшие заборы, заросшие сорняком ограды, прохудившиеся крыши.
– Хм, в одном из этих наверняка сыщутся какие-нибудь обноски, – предложила Сольвейг. – Сойдешь за бродягу, а не беглого лиходея.
– Полагаю, кроме как домушничать, вариантов не остается.
Рэй воровато оглядел пустую улицу: даже вдалеке, у основного массива деревни, никого не было видно. Но герой всё не решался. Рыжая заметила душевные терзания на лице спутника и неохотно сказала:
– Ты постой здесь, я сама погляжу.
– Нет. Я должен сам, – ответил он, рассудив, что перекладывание вины не отменит факта преступления, да еще станет самообманом.
Герой выбрал обветшалое жилище с заколоченными окнами: кособокая бревенчатая изба пустовала по виду уже не первый год. По пояс войдя в океан свежей зеленой овсянки, он обошел дом с обратной стороны, чтобы никто со стороны деревни не мог его заметить, и принялся взбираться по стене к окну.
– А ты рецидивист! – не удержавшись, хихикнула Сольвейг.
– Это брошенный дом.
– Но заколочена изба как раз на то, чтобы в нее не забирался кто попало. Эх, только ведь из неволи сбежал и тут же взялся за лихое! – придерживая голову ладонью, дивилась Сольвейг. – Где же твоя беззаветная вера в законность и высокую мораль?
– Она никуда не делась. Уверяю, я весьма огорчен тем, что совершаю сей поступок. Но без одежд мне не обойтись.
Сольвейг фыркнула:
– Не обойтись, так давай поглядим вон ту избу, она тоже брошена, но выглядит куда целее и богаче. Авось еще и что ценное сыщем. Не понимаю, к чему из себя ханжу строить? Нет свидетелей – нет преступления.
– Тут ты неправа, – вскарабкавшись до высокого непрозрачного окна светлицы и уцепившись за доску, ответил Рэй. – Один свидетель есть всегда, Сольвейг, это ты сам. Законопослушное, а главное честное поведение – не самоцель и не ханжество. Совершая мелкие проступки, срезая углы, исхитряясь ради мелкой выгоды, мы размениваем душу. От таких обменов притупляется чувство плохого и хорошего. Ты перестаешь замечать в себе этот сор, а он тем временем накапливается, тяжелеет и тянет тебя ниже и ниже. Оглянуться не успеешь, как совершение тяжкого преступления сначала покажется допустимым, а потом даже справедливым.
Рэй потянул доску, стараясь открыть проход в уже выбитое когда-то окно.
– Потому-то я, кех, не собираюсь ничего красть! У нас есть монета, оставлю ее в обмен на одежду, так что это уже будет… не совсем кража.
– В обмен кому? С домовым торговать собрался? Да и он уж, поди, ушел. Кстати, эти доски выглядят уж очень…
Не успела она окончить, как истлевшая древесина рассыпалась под пальцами, и герой гулким хлопком низвергнулся в траву под окном. Рыжеволосая с удовлетворением склонилась над ним:
– Что, великодушный расхититель, не удался взлом?
Рэй с горечью отмахнулся, стряхивая с себя сор и глядя на непреступное окно.
– О-хо, – пропела девчонка, – какой печальный взгляд, знать, вот где мы дошли до хандры. Что ж с тобой поделать?
Она подошла к избе, потянулась, а затем подскочила, толкнувшись одной ногой об угол стены, другой – об оконную раму, и зацепилась за перекладину стрехи. Перехватившись, скользнула под стреху, где из-за просевшей крыши сместились стропила.
Несколько минут слышалось, как лисица хозяйничает в доме.
Ловкачка выбралась из-под крыши тем же путем и протянула ворох рваных одежд.
– Выбирай.
– И правда вылитые домушники.
– Успокойся, там много лет никто не жил. Ты посмотри, хлам, а не одежда.
Рэй покачал головой, прошел к плотно заколоченным дверям с другой стороны дома и сунул монету под порог.
– Серьезно? – не веря в такую глупость, выдохнула Сольвейг. – Единственные деньги решил оставить?
– Я же сказал, мы не будем красть. Честность, достоинство и преданность ремеслу. Геройский путь! Привыкай.
Девушка с безразличием закинула руки за голову.
– Предо мною-то можешь не интересничать, мне некуда податься. Хоть и начнешь творить разбой на дорогах, останется лишь последовать.
– Впечатляющая преданность, – саркастично ответил он, избавляясь от грязной арестантской одежды.
Тёмно-бежевые льняные штаны с дырками на обоих коленях и веревкой на поясе, косоворотка того же цвета – одёжи достались потрепанные, но чистые и впору. Дряхлые лапти с завязками легли на серые онучи15. Такая обувь, хоть и непривычная, оказалась безмерно удобнее войлочных туфель, какие носили в Бересте, а уж надеть сухие башмаки на босые ноги, иссаженные днями пути, оказалось настоящим блаженством.
– Что скажешь? – спросил Рэй, оценивая на себе холопский наряд.
Сольвейг, закатив глаза, пошла к дороге.
***
Миновав умирающие окраины, герои вошли в залитую солнцем деревню. Массив Стяготы составляли маленькие одноэтажные избы. Благодаря сухой погоде, что стояла последние пару дней, грязь на дороге затвердела высокими гребнями. Что тут творилось в дождь – страшно представить. На зеленых угорах вокруг пестрили многочисленные стада черно-белых коров. Ветер нес по округе разноголосое щебетание.
Двое дошли до центра поселения. Душистый дымок с полынью и вереском пролетел мимо. Площадь занимало языческое капище. Двенадцать прямоугольных плит, утопленных в грунт, составляли на земле круглый циферблат – символ цикличности. На шестой по счету плите, которая, следует думать, овеществляла нынешний разноцвет месяц, были разложены горшки с цветами, краюшки хлеба, семечки и прочие подношения.
В центре возвышался светло-серый обелиск высотой в две сажени16, с любовью разукрашенный ленточками, цветами, нарисованными коровами, лосями и другими рогатыми животными. В нижней части вырублено горнило, в котором тлеют бревна, укрытые благовонными травами. Чуть в стороне от капища стояла в человеческий рост табличка из песчаника с выбитыми рунами. Место веяло историей и мистицизмом.
Так Рэй залюбовался, что не заметил, как рядом очутился мужичок в серой тунике с отрезанными рукавами и соломенной панаме.
– Добре, – скрипнул тот и, потерев мозолистые ладони, спросил: – Пошто до Велеса?
– Просто смотрю. Красиво.
– Кех, смотри, без смотрелок останешься. Велес пустой головы не любит. Откуда горазд-то, не со Стяготы же?
– Я издалека приехал. Хожу по свету, гляжу, как люди в разных краях живут. А это всё в честь кого построено?
– Ясному Велесу во славу, – с улыбкой ответил мужик и поклонился обелиску.
– Это ваш бог?
– Ну, кому, може, и бог. Алтарь отца нашего, покровителя старушки Стяготы, – мужик с благоговейным прищуром воззрился на рогатую вершину. – Бог-то, он у этих, крестопоклонников, будь они неладны, чудо ихнее, без тела и без имени. Ходят, сказывают о своем боге невидимом, а он нам тут и сто лет не всрался! Давеча, вон, аж до хаты ко мне пришли, болтуны. Битый час голову морочили, пока дубиной не погнал. До того звонко одного огрел! И что ж этот чудотворец не заступился? А вот Велес, – он опять возвел вдохновенный взор на вершину обелиска.
– А скрижаль о чём? Она выглядит младше, чем основное капище.
– А-а, – досадливо махнул мужик, – то сказ буди. Про Велимира еще. Всё руки не доходят убрать – тяжеленная. Да и жалко многим.
У Рэя екнуло сердце.
– Велимир? Это сказ про Великого Героя?
– Былина тут записана. М-м, ты читать умеешь?
Рэй виновато покачал головой, но тем, похоже, вызвал уважение селянина.
– Фех, ерундистика эти глаголы! Только глаза портить. Чего такого можно прочитать, чего сказать нельзя, а?