О китайцах, бурах, Льве Толстом и прочих недоумениях

А вот откуда: Европа вмешалась. И вмешалась не оружием, что, по крайней мере, могло навести страх, но дипломатическими угрозами, подобными тем, каких ждали теперь от Соединённых Штатов по адресу Англии и за несогласие на убеждение к которым северо-американского правительства попал у некоторых чуть не во враги рода человеческого Лев Николаевич Толстой. Чего хотят от него? Чтобы он поставил себя в такое же глупое положение, как в 1863 году Эмиль де-Жирарден? Последний, с истинно галльским легкомыслием, что называется, «понюхав» сверху польский вопрос, разрешил его смаху, чуть не в пять минут времени, и затем напечатал в своём журнале «La Presse» весьма курьёзное открытое письмо к императору Александру II, требуя автономии Польши, с вознаграждением за неё… платоническою благодарностью со стороны поляков! Письмо то Эмиль де-Жирарден напечатал, а несколько месяцев спустя, по ходу событий сам очень хорошо понял, что сунулся в воду, не спросясь броду; что водить пальцем по карте, намечая границы, не значит решать судьбы народов; а также – что из благодарности шубы не сошьёшь, а историю сентиментальными фразами не зачёркивают. Больше того: Эмилю де-Жирардену пришлось в том же году заступиться за права русского народа против чрезмерных притязаний польских патриотов и даже намекнуть, что, может быть, самое желательное для Европы разрешение польского вопроса – объединение обоих народов путём обще-имперской конституции, «поглощение свободной Польши свободной Россией».

Л. Н. Толстой глубоко прав в своей телеграмме, что вмешательство Соединённых Штатов в англо-бурское столкновение мыслимо только в форме войны. Мне скажут: нет, достаточно угрозы войною. Вот именно в России-то, стране, исторически неподатливой на угрозы, и не следовало бы говорить подобных наивностей. Заступаться угрозою, значит, ухудшать положение тех, за кого заступаешься. Никто не нанёс польскому делу в 1863 г. вреда больше, чем Наполеон III. Поляки думали о нём, что он пойдёт за них воевать с Россией, но, вместо французских легионов, летели в русские пределы лишь дерзкие депеши Дрюин де-Люиса. Они оскорбляли двор, внушали правительству мысль о необходимости поддержать свой престиж, отразив дерзость твёрдостью, а в обществе вызвали взрыв патриотического негодования. Польское дело, готовое разрешиться естественным путём льгот полякам, на которые согласны были даже люди катковской окраски, погибло в тот день, когда лорд Непир, граф Тун и герцог Монтебелло продиктовали Горчакову шесть пунктов, коим должна была подчиниться Россия в польском вопросе по требованию Англии, Австрии, Франции. Русское правительство очень твёрдо заявило в ответ, что польский вопрос – его внутреннее дело, не допускающее вмешательства других держав, конференций etc. А из русского общества, до тех пор относившегося к мятежу гораздо спокойнее, чем английское общество принимает теперь к сердцу африканскую войну, посыпались на имя государя императора ободрительные всеподданнейшие адресы, и общий смысл их был: Царь! не дозволяй иноземцам повелевать России в её домашнем споре! «Вы не потерпите, государь, никакого покушения на нераздельность Ваших владений. Вы не уступите ничего из достояния русской державы, Богом ей данного и купленного ценою русской крови», – гласит адрес от Московской городской думы: первый, к слову сказать, акт её деятельности. Обострение борьбы – вот единственный результат вмешательств угрозами. Кто не хочет ударить, тот не должен и замахиваться. А иначе, в результате, самому будет стыдно, а защищаемому – вдвое больнее.