– Собственно говоря, с чего это вы вдруг влюбились в рысаков, собственно говоря? Я все жду, чтобы вы – о староверах, а вы все о бегах… Черт с ними, собственно говоря!
«Снобизм» почти всегда связан с мистификацией. В высшей степени склонен был к ней и Шубинской. Бывало, приедет и начинает кого-нибудь хвалить или чем-нибудь восторгаться. Расписывает всеми красками и узорами, а сам, с двусмысленной улыбкой, посматривает, верите вы ему или нет. И если замечает, что убедил, то вдруг рассмеется и – совсем другим тоном:
– Ну, а если говорить чистую правду, то, извините, другого такого сукина сына, как этот хваленый господин N.N., нет в Москве, не бывало, да и едва ли скоро будет…
Или, наоборот, выложит вам все клеветы и сплетни, которые ходят о каком-нибудь Иксе, с таким лицом и таким тоном, словно сам им твердо верит – а потом:
– И все это о нем – подлейшее вранье нашей гнуснейшей Москвишки. Отличный человек. Травят его потому, что непоклонная голова, к великому князю не подлизывается, взяток не берет, на бабенок не льстится… – И т. д.
Он терпеть не мог Южина – и как человека, и как актера.
– Согласитесь, однако, – говорю ему, – что в «Дельцах» М. Чайковского Александр Иванович превосходен и гораздо выразительнее петербургского Варламова?
Пожимает плечами и пищит на высочайших фальцетных нотах своего странного тенора:
– Да что же тут удивительного, если кинтошка хорошо играет кинтошку?!
А то вдруг нападет на него дух такого добродетельного пуризма, что хоть прямо посылай для него за лестницей в рай. Ставили тогда «Сон в летнюю ночь». Титанию играла Г. В. Панова. Один легкомысленный юноша, разглядывая ее фотографию в роли, заметил:
– Какие прелестные ноги!..
Шубинской вдруг окрысился на него, словно бедняга сказал невесть какое неприличие, начал распространяться о циническом отношении молодежи к искусству; о безнравственном подходе к святыне театра и т. д. Откуда это бралось? Я слушал и только рот разевал, потому что сам-то Николай Петрович иногда в своих суждениях об актрисах отмачивал такие фразочки и словечки, что уши вяли… Из-за его действительно очень цинического отзыва о Лешковскои мы однажды едва-едва в самом деле не поссорились.
В подобных капризных переливах сказывалось и впрямь большое «презрение к людям». Как-то раз после сеанса злоязычия я, прощаясь, сказал Шубинскому совершенно откровенно:
– Беда с вами, Николай Петрович. Расставаясь, всегда невольно думаю: ну, других отделал, – что-то, когда за мною дверь затворится, он обо мне скажет?
Он рассмеялся и – тонким голосом:
– А вы, затворяя за собою дверь, возьмите да сами обо мне что-нибудь скажите… на квит.
По «презрению к людям» он брался за судебные дела без всякой разборчивости, а о клиентах своих отзывался аттестациями, более чем нецеремонными. Однажды, уже много позже, в петербургский мой период, когда я сильно запутался денежно в неудачном театральном предприятии, – хоть объявляйся несостоятельным, – приехал я в Москву искать денег. Шубинской очень помог мне рекомендацией к одному из своих знакомых дисконтеров, определив его с откровенностью:
– Этот мерзавец не посмеет вам отказать: я его прошлый месяц от Сибири отстоял!
Ну, и тем же действительно был этот «мерзавец»! Отказать-то он не отказал: вдобавок к эффекту рекомендательной карточки Шубине кого оказался читателем и поклонником Old Gentleman'a из «Нового времени», но проценты содрал такие, что, когда я сообщил их Шубинскому, он уставился на меня лиловыми глазами:
– И вы согласились?
– Да – что же делать?.. Необходимо… Да…