Czytaj książkę: «Карго поле», strona 2

– Эй,– зычно крикнул Радивой,– придержите собак, свои тута!

– А ну как это не ты, а морок* колдовской…

– Какой еще морок?! – вступил в перепалку монах: – я, слуга Господа нашего Исуса* Христа неотлучно с Радивоем был.

– Прости, отче, того не ведали. Куда тать побежал – приметили?

– Пустое дело за ним сейчас гнаться. Его тут другой тать поджидал, видать, сильный шаман. На лосе ездит. Поди, и туман, и сон он и напустил на нас. Вдвоем они на лосе и ускакали

– Коли так, то да, зряшное дело. Лось в лесу и без дороги пройдет.

И погоня повернула назад.

– Какого лешего корявого! – орал Хотен Блудович, размахивая кулаками перед носами своих дружинников и челядинцев: – Я вас, орясины безголовые, спрашиваю – кто телегу к тыну подкатил?!

– Так это…боярин, телега там и стояла, у тына. Радивой ее к амбару переволок и под нею почивать укладывался, а потом…– заговорил Никола-торк.

– А потом ты, потрох сучий, задрых у амбара, сторож хренов! Так!?

– Боярин, – вдруг совсем другим тоном, изменившись в лице, твердо произнес Никола: – я тебе не холоп и не челядинец, я вольный…

– Ну так и не зли меня, вольный! – вновь сорвался на крик боярин, но вдруг, приблизившись, прошипел: – вы хоть понимаете, что князь тут, что вы…

_ Да, я тут, – и князь шагнул с крыльца вместе с Ярополком и Радивоем, следом за ними – монахи с посохами.

– Княже…

– Подите прочь, – махнул князь на боярских кметей: – а вы – обернулся к Ярополку с Радивоем, – вон того челядинца по-тихому возьмите – и в грдницу.

Гридни пожали плечами и, как бы по своим делам, двинулись мимо челяди, но вдруг разом схватили рослого весина, заломив ему руки. Тот было хотел крикнуть, но незаметный удар под дых чуть не сложил его пополам. Грдни, подхватив весина, повели его в терем, следом тронулся князь с монахами, кивнул боярину – за мной!

– Ну вот, боярин, нашли мы подсыла. Поди, еще старый шаман его отправил служить тебе со всем тщанием. И присматривать за тобой. Телегу – да, Радивой от тына убрал, а к тыну поставил этот…как его…

– Аксин, – подсказал от дверей Никола.

– Ты пошто тут? – рыкнул боярин: – не звали тебя!

– Наперво, боярин, Лучка был моим побратимом, породниться хотели. У него в слободе на Лача-озере сестра вдовая живет. А теперь он убит. – это я видел, как Аксин телегу к тыну ставил, я и Радивою подсказал.

– Так, – кивнул Радивой.

– А третье – складываю я с себя крестное целование тебе, боярин. Ухожу ко князю, и князь меня в отроки в дружину берет.

Боярин открыл, было, рот…и закрыл, выдохнул.

– Ну что ж…ты вольный…князь коли берет…, – и с надеждой глянул на князя.

– Добро, – ответил Вячеслав, – беру отроком, коли так.

– Благодарю, княже, – в пояс поклонился Никола.

– Всем – сбор! В полдень до обеда выходим к реке. Никола!

– Княже?

– Собирай своё и сей же час иди на берег, упреди, чтобы и на нас обед сварили.

– Иду, княже.

– А ты, боярин, пойдем на малое время в покои, потолкуем, – князь мановением руки остановил гридней и монахов, – с глазу на глаз.

В покоях князь сел на лавку к столу, кивнул боярину на кувшин. Боярин не спеша налил в две чары квасу, пригубил свою.

– Да не дуйся ты, Хотен, али забыл, как отроками гуляли в Ростове да в Суздале? Али я когда и чем изобидел своего друга?

– Да, княже, ничем не изобидел, а только…

– Сам вижу, что Никола твой трех ратников стоит. Поди, и стрелец отменный, как все степные?

– И ножики кидает лучше всех, и сулицы мечет. А в седле как Китоврас*.

– Да выучишь себе, чай, не стар еще. А я тебе три семьи вольных смердов из Белоозера пришлю. Мужи крепкие, в ополчении проверены, умеют копья держать. Это почти десяток мужей да отроков. Надо заселять землю, разбавлять чудь русичами. Русичи – крепче и богаче, пусть чудь у нас жить учится. Не все им по лесам хорониться. Коваль есть у тебя в усадьбе?

– Откуда! Ты ж сам не дозволяешь мастеровым из града отселяться.

– Вот! А время пришло! Из этих трех родов один – кузнецы, другой – гончары. Нехай* ищут болотную руду да глину подходящую.

– Ну так…это ж совсем другое дело! – Хотен суетливо начал кланяться, благодарить…

– Да перестань ты! Слушай далее. Эти роды на усадьбе поселишь, а три семьи ратников отправишь на жилое в Хотеново. Отправляй молодых, чванливых, чтобы кочевряжились перед чудинами, но в меру. А сам почаще наезжай, и тем чудинам, кои верны паче других, вози подарки – горшки, ножи…но не задаривай излиха. Нехай верные богатеют, тогда и другие за ними потянутся.

– Добро, княже, все исполню, не сумневайся.

– Чудинов я ныне буду до Дышащего моря гнать, раз и навсегда отучу в набеги на русичей ходить. Но и ты спуску не давай, ежели что…за одного убитого русича виру бери со всего рода, дикую виру*. А душегуба все равно найди и казни. Не найдешь – казни второго в роду после старейшины. Не понимают слов – меч все скажет. Да излиха руду не лей, не вода чай. Мы не бить, а жить сюда пришли еще тогда, при варягах, при Синеусе. Вот был князь!

– Ну так, княже, и ты мудр не по годам – есть в кого, – улыбнулся как-то по-простому, по-дружески Хотен.

– Вот, Хотька, узнаю тебя прежнего, – улыбнулся и князь, – ну пошли, попрощаемся при всех, чтобы знали..

– Да, – вполголоса произнес Хотен, – чтобы знали…

Оба двинулись на выход молча, стараясь на дольше сохранить почти забытое с годами чувство отроческого, дружинного, просто человеческого, в котором не имели значения титулы.

И вновь журчит за бортом речная вода, вновь несет Свидь-река ладьи белозерской дружины. Но уже не столь безпечны кмети: – не снимают шлемы, а кормщики так и вовсе в кольчугах. Свободные от греби нет-нет, да и пробегут глазами по берегу – не качнется ли ветка, не мелькнет ли напуганный зверь, не вспорхнут ли птицы…Но тихо все. Умеют охотники народа весь быть в лесу частью леса, такой же, как волки или лоси. Знает князь: – провожают ладьи острые глаза с берегов, да и все знают, что скрипнет лук, натянет опытная рука тетиву – и полетит оперенная смерть в русича…да без толку. Крепки шлемы и брони княжьих кметей, щиты надежны. Такой доспех да щит выдержат выстрел из степного сильного лука, которому охотничьи однодеревки не чета. А если и есть у весинов составные русские луки – то не здесь. Берегут их, ибо дороги и редки.

К вечеру прошли место, назначенное князем под новое селище Хотеново, и вот в борт первой ладьи ударила волна, а впереди развернулась во весь окоем ширь озерная – Лача-озеро. Более глубокое и бурное, хоть и помене Воже. Тут ухо нать* востро держать, коварно озеро, да и порубежное оно. Вытекает в полночной стороне из него Онега-река, одна из великих северных рек Руси. Величаво и мощно несет она воды в само море Дышащее, или Студеное, а иногда и так зовут – Гандвик*.

–Гандвик – отец,

Морская пучина,

Возьмите мою

Тоску и кручину!

Жалился мореход, потерявший побратима, в старинной легенде, дошедшей до нас через века, ибо исполнена она была светлым и гордым трагизмом.

Река – эка невидаль! И пороги не впервые проходить. По течению легко плыть было бы. Да вот сидят на восходном берегу озера люди языка древнего и нездешнего. Вроде мирные, но мечи и топоры некоторые от пра-прадедов сохранили, благо не ржавеют, из бронзы. Называют они себя галатами*, как их раньше звали – неведомо. Нурманны их вальхами звали.

Пришли суровые и справедливые варяги Синеуса, поглядели – и признали галатов. Встречали они таких в земле франков, на острове Эрина*, в Каледонии*. С уважением поговорили, заключили союз как с равными, хоть и было этих галатов едва сотня мужей, а селище их, обнесенное высокой оградой, называемое Галатой, переименовали в Галатинку. С тех пор сидит в Галатинке княжеский даньщик*, вместе с галатскими мужами дань с веси берет, только нет им хода вверх по реке. Пришли на Онегу лет сто назад тому новгородские повольники с Кен – озера, переняли Онегу до устья и стали сами в озеро выходить. Тогдашний даньщик крепким мужем оказался, со своей малой дружиной и галатскими храбрами встретил их у мыса в озере. Слово за слово – схватились за мечи и луки. Не подвела галатов древняя храбрость, потеряли полтора десятка своих, но новгородцев так кровью умыли, что у тех еле сил хватило вниз по реке уйти.

Однако, через новолуние пришли новогородцы снова, на переговоры. Приняли их с честью, хоть и настороженно. Новгородские мужи кичливы оказались: – долго перечисляли, какие земли окрест их, а какие скоро будут их. Выходило, что либо дань им давать, либо искать новое место, а где искать-то? Разве в Няндомский кряж забираться, где уже и так изгои из чудских, весских и емьских родов за каждый ручей режутся. Нянда – каменистое место по-чудски. И правда, каменья там много, либо камни, либо озера. Старики-галаты приуныли, но тут показался на озере незнакомый парус, подбежала к берегу ладья, и спрыгнул с борта воин в непростых доспехах, лицом до того пригожий, что ни в сказке сказать, ни пером описать. А с ним полдесятка молодцов такого вида, что поглядишь на них – и сам себе могилу выроешь, сам себя в нее уложишь и сам себя закопаешь. Назвался боярином князя Белозерского Чурилой, послан-де он князем погост* ставить, а нынешнего даньщика со всем уважением на погост переселить, советы его слушать и по прежнему ряду дани-выходы с чуди, веси и остальных брать.

Тут старшой из новгородцев выступил вперед и заорал поносно: – дескать, слухом земля полнится, что Чурило-боярин до девок да женок вельми охоч, за то и выслан из…но закончить не успел. Молодецкой оплеухой отправил Чурило новгородца носом песочек на берегу пахать, Дружинники его живо остальных скрутили. Могла и кровь пролиться, но тут старики галатские Чуриле заявили, что переговоры у них. Тот стариков уважил, новгородцу сам встать помог, остальных отпустил и для начала бочонок меда хмельного выставил для примирения. Остаток дня пировали и так сдружились, что утром сразу все дела решили. Новгродцы не плавают в озере, а галаты и белозерцы по реке. С тем и разошлись.

И вот дружина белозерского князя, если пойдет на реку, то нарушит этот договор. Осердится новгородский доможирич*, что сидит в малом острожке в том месте, где Моша-река в Онегу впадает. Пошлет гонца на полночь, где в лесах по реке Емце еще живут непокорные люди народа емь*. Когда-то многочисленные, сильные воины-емчане на своих длинных лодках на все четыре стороны в походы хаживали, на морях – Студеном и Варяжском – воевали. Как и народ сумь, знали кузнечное дело и из болотной руды ножи, топоры да наконечники копий сами ладили. Коли придут к ним гонцы от доможирича, то могут емьские воины снова за копья взяться, тем более, что и кое-какие доспехи они у новгородцев награбили да накупили.

Однако, спокоен князь, уверен, что не станет никто ему мешать в войне с чудью, уверенно вышли белозерцы в Лача-озеро и, отойдя пару стрелищ* от берегов, кинули в воду якоря. Все, кроме дозорных, отдыхают: – кто прикорнул, вон в тавлеи сели играть, кто-то оружие точит, но большинство просто на солнышке греется.

Сколько-то времени прошло – свистнул дозорный в костяную дудку. С заката бежит ладейка малая, а с полночи – другая, вида незнакомого. Князь кликнул отрока, тот подал красное корзно, помог накинуть на плечи, разгладить складки. Князь картинно встал на носу своей ладьи.

Первой малая ладейка подошла, так же, как и князь, на носу стоял воин в недешевом доспехе, опираясь на меч.

– Здрав буди, князь белозерский! Даньщик твой Чурило Пленкович зело рад видеть тебя!

– И тебе поздорову, Чурило Пленкович.

– Все ли ладно в княжестве твоем, здоровы ли домочадцы, и как тебе Бог помогает, княже?

– Все слава Богу, боярин. Мир да покой ныне в княжестве, домочадцы здоровы, а как у тебя, все ли ладно?

– Да тоже нечего Бога гневить, добро все в это лето. Дани-выходы по осени на погост свезут, в срок доставим.

– Добро. Давай-ка, друже Чурило, переходи на мою ладью, пора и чашу за встречу опружить*. Пока одну, бо посыл от Галатинки скоро будет.

– Чашу – это дело, тут ведь хошь не хошь, а трезвенником станешь. Бортей тут нету, меды ставить некак. Я уж приноровился ихнюю, чудскую бражку из ягод попивать. Но ныне, слава Богу, данники зерно стали привозить. Дозволил бы ты, княже, какому-нибудь пивовару ко мне в погост поселиться, а? Пропаду ведь без пива-то, – и Чурило до того заразительно засмеялся, что и князь, и все, кто его слышал, тоже засмеялись.

Уселись на скамью, потеснив гребцов, отрок подал две серебряные чаши.

– Ого! Да никак вином меня князь потчует! Ай, любо! Здравия тебе, светлый князь!– возгласил Чурило и звякнул своей чашей о княжескую.

– Любо! – ответствовал князь. Разом выпили, закусили яблоками.

– О как! Неужто в Белоозере яблоки растут?

– Так давно, еще при Синеусе первые саженцы с юга привезли, из Смоленска. Али не помнишь?

– Так, княже, мы тогда молодыми были, вина-меды все больше мясом да рыбой закусывали. А овощ всякая так, как приправа…

– И то правда. А что это ты вдруг младые года вспоминать начал? Али мы с тобой старики? Тебе ведь и сорока летов нету, так?

– Через два лета будет. А тебе, княже, стало быть, через шесть летов.

– Так. Я ведь самый молодой в нашей ватаге был.

– Молодой, да ранний.

– Еще раз выхвалы мне не по делу услышу – вина боле не налью.

– Охти мне, неразумному. Прости, княже, одичал я тут маленько. Ведь не с кем умную говорю говорить, смысленных* мужей тут и нету, одни медведи.

– Ну тут как сказать! Коли со мной до Галатинки пойдешь, то зело удивлен будешь. Да и сейчас я тебя удивлю. У тебя ведь на погосте хозяйство доброе: – и кузня есть, и гончарня, и амбары полны, а вот церкви нет до сих пор. Каюсь, есть тут и моя вина, да есть люди поумнее нас. Сам суздальский князь Юрий озаботился, чтобы свет Христовой Веры и в наших палестинах воссиял. Со мной трое монахов идут, один – в пресвитерском* сане, ему велено у тебя на погосте остаться понуждать тебя храм возвести и к Святому Крещению некрещеных данников приводить.

– Так это что же, сам Юрий указал?

– Сам. Указал. Не надо ждать, когда прикажет, а не укажет. Моя опала и тебе боком выйдет, сам знаешь. Суздальцы в наши дела до тех пор не лезут, покуда мы их интересы тут блюдем. А оплошаем – мигом вместо нас тут наместники суздальские сядут.

Еле успели перемолвить о своем, как подошла ладья с полуночи, вида не совсем здешнего. На носу ладьи стоял седобородый и седовласый, но еще крепкий старик. Волосы и борода заплетены в косы, поверх обычной рубахи – клетчатая накидка. Справа, а не слева, как у русичей, висит меч довольно необычного вида, в руке – копье, ратовище которого покрыто затейливой резьбой. Вроде как не оружие, а символ власти. Рядом с ним стоял типичный русич, причем явно не местный. Одет как дружинник среднего достатка, но одежда не новая, если не сказать поношенная. Да и сам, несмотря на невеликие года, тоже какой-то поношенный, затертый. Но стоило взглянуть ему в лицо, встретить его цепкий, внимательный взгляд, отметить неизгладимую ничем и ни у кого печать интеллекта на лице, так начинало казаться, что затертость и поношенность – нарочитые, дабы легче было теряться в толпе.

Ладья притерлась с другого борта к княжеской, старик величаво перешагнул через борт, а русич замешкался нарочито и перешел на княжескую ладью почти на корме, подальше от князя, боярина и старейшины. Зато нос к носу столкнулся с монахом, мельком глянул на него и шагнул под благословление. Если б кто внимательно смотрел, то создалось бы впечатление, что монах и странный русич знакомы, но скрывают это.

– Здравия тебе, князь белозерский Вячеслав! – звучным голосом возгласил прибывший старец, – для нас – честь быть твоими людьми и служить тебе. Обильны ли твои угодия, крепок ли твой дом и город, здоровы ли твои родичи? Не обделяет ли Белый Бог Христос тебя своей милостью?

– Спаси Господь за приветливые речи, мудрый Ерш, вижу, что крепок ты на диво, годы не берут тебя, тверда твоя рука, держащая копье власти.

– Будь здрав и ты, боярин Чурило Пленкович, – вождь галатов Ерш повернулся к боярину, – вижу, что здрав и бодр. Не беспокоит ли рана, нанесенная новгородским мечом?

– Эк ты сказанул, Ерш Ершович, рана о прошлое лето получена, я уж и забыл о ней. Да и рана-то не шибко тяжкая. Но ты тогда добро поступил, что дозволил твоей дочери меня лечить. Сын мой Влас как увидал ее – так сразу и возжелал жениться, а до этого и думать не хотел.

– Эээ, так вы никак породнились?– весело спросил князь.

– Еще нет, – степенно ответствовал Ерш, – только … как это у вас… сговорились, помолвка. А свадьба по осени будет.

– Отделяю я Власа, княже, хочет своей усадьбой жить, вот тут, на восход место есть подходящее.

– Отсюда на восход, а от Галатинки – на полдень верст семь, на самом берегу озерном, – кивнул Ерш. Три семьи с дочерью под руку зятя уходят.

– Да у меня двое смердов пока без наделов, тож туда переселяются, – добавил боярин.

– Добро, – подытожил князь, – с нового селища три года подати не брать велю.

– Любо! Слава князю!

– А теперь пошли-ка, други…а, вот еще: – скажи-ка, Ерш Ершович, что за человек с тобой?

– Человека этого по зимнему пути привезли, аж целый большой десяток суздальских воинов. Десятник их мне грамоты передал, но я не разумею чтения, потому на словах пересказал, что шибко опалился на людина этого князь Юрий Суздальский. Человек этот, именем Даниил, был при князе служивым молодшим, да прогневил своего господина, пото и сослан с глаз долой да подале. Воины отдохнули седьмицу и ушли, а Даниил энтот остался. Мы ему невелик теремок срубили – серебром расплатился. Сам ничего не делает, если и ходит на охоту да по рыбу, так забавы для. Серебра пока в достатке дак. Воз с собой привез, а в возу – справа воинская вся, одёжа разная, да половина воза – книги да пергамен для письма. Часто сидит пишет у терема, по летнему времени стол да скамейку вынес. А что пишет – неведомо, никто из нас грамоты русичей не разумеет. Я спросил однажды. «А пишу, – говорит, – слова покаянные ко князю, господину моему, дабы отозвал меня из сих палестин в Суздаль али в Ростов ко двору своему.»

– То так, княже, – кивнул Чурила, – раза три он мне свои листы читать давал. Дюже жалостливо пишет, да много сулит пользы князю принесть, коли снимет князь опалу. Я его звал к себе на погост переселиться – не идет. Княжью волю не хочет нарушить.

– А ныне, как узнал, что ты, княже, с дружиной идешь, так сам напросился со мной. Передам, говорит, через князя свои грамотки, пущай в Суздаль перешлет, коли окажет такую милость.

– А с твоими родовичами о чем сей Даниил гутарит*?

– То-то и оно, что любит охотников, кои на промысел далеко хаживали, расспрашивать. Бывает, что после таких расспросов и дарит чем-нито, крючком рыболовным или наконечником стрелы. Видать, и этого запасец есть.

– Ярополк! Кликни монахов.

– Тут мы, княже.

– Просьба у меня, отцы, до вас. Пока я с боярином да старейшиной совет держу, вы человека опального Даниила расспросите по годному, да попридержите на ладье. Скажите, князь с ним говорить будет.

– Добро, княже, сполним.

– Князь, боярин и старейшина отошли на нос ладьи, под навес. Там на поставленном бочонке стояли три чары, кувшин и тарель с яблоками. Подняли чары, возгласили здравицу князю, выпили, похрустели яблочками.

– Ну слушайте, – начал князь, – иду я с дружиной в поход по всей реке до моря Дышащего. Все селища, кои не захотят повиниться за набег прошлым летом, буду наказывать – виру дикую брать. А коли кто дерзнет оружие поднять на мою дружину – тех буду бить до смерти. Знаю, что река – новгородская, но монахи из Ростова мне грамоту привезли от князя Юрия, чтобы именно так сделать. А об остальном я в свое время должен узнать. Когда – самому неведомо. Пото и стою тута, на якорях, да вино заморское с вами пью, други мои. Надо бы и на реку идти, да жду знака. Буду три дня стоять, если не дождусь ничего – сам пойду, а там как Господь даст.

– Княже, погост наш крепок, да дружина мала, всего десяток. Одначе, двоих моих кметей с тобой в поход исполчаю. Сам, не гневайся, не могу. У сына свадьба в голове, не уследит за хозяйством. Да и от суми да корелы с Андомского кряжа надоть опас иметь.

– То сумь, то корела, – подсказал Ерш, – да так то разница невелика. Княже, семь наших мужей на малой ладье с тобой в поход идут. У них кровные счеты к чудинам после летошнего набега. Так что за «языками» их не посылай.

– Добро, Чурило. Нехай твои вои на первую ладью идут. А ваших когда ждать?

– А наши у устья речного тебя встретят, княже. Ныне же дозволь мне на свою ладью идти и вертаться до дому.

– Ээ неет! Никто никуда сей день не уйдет. В устье Ковжи спокойно?

– Спокойно, княже, наши воины там седьмицу назад ходили и ничьих следов не нашли.

– Вот туда и пристанем, там и пировать будем ноне. Ярополк!

– Тута я, княже.

– Вели в устье Ковжи править, к берегу приставать, костры разводить. Пировать в честь дорогих гостей будем. Припасов не жалеть!

– Добро, княже.

– Да кликни Радивоя.

Ярополк громко проорал нужные приказы, дружинники, весело переговариваясь, разобрали весла, ладьи двинулись на восход, где в озеро впадала река Ковжа. Ловко перешагивая скамьи с кормы пробрался Радивой.

– Звал, княже?

– Звал. Пировать и ночевать тут будем, на Ковже. Как уговорено было – так и делай.

– Добро, княже.

До устья речного – рукой подать. Вот и высыпали кмети на бережок, толково, без суеты, поставили шатер княжеский, а недалече – еще один, заметно меньше. Кто-то уже дрова волок и костры разводил, другие с бреднем вдоль берега прошлись, свежатинки на уху добыли. Споро связали из кольев ивовыми прутьями козлы*, уложили на них щиты – вот и столы. А сидеть – бревна сухие из лесу принесли, всё не на земле. С ладьи Ерша-старейшины принесли лосиную полть, жарить на костре на вертеле. Двое Чуриловых воев принесли в бураке* обложенное от мух травами мясо медведя. Чудины медвежатину не едят, для них медведь – священный зверь-прародитель. А вот дружинники-русичи напоказ бывает едят, из медвежьей шкуры шубы да безрукавки теплые шьют, черепа медведей, коли найдут, топорами раскалывают. Дабы поняли глупые чудины – кто теперь хозяева, чей Бог сильнее.

Обильно получилось застолье – рыбное да мясное. Зато хлеба – в обрез, да и то сухари. Хозяйки заботливые, снаряжая мужей в поход, насушили. Ну и бочонок с княжеской ладьи – это уж как водится. Первые чарки гостям и князю, потом пошла братина* по кругу раз, другой, третий…кто-то уже и песню затянул, остальные – кто подхватил, а кто и носом заклевал. Тех, заклевавших, сразу стали в шалаши уводить, какая-то толкотня началась, незаметно и князь с гостями в шатер скрылся. За столом из щитов совсем мало дружинников осталось, да и те еле языками ворочали.

С недалекой лесной опушки все это было хорошо видно, тем более, если привычно глазам высматривать. Рослый пожилой воин в меховой безрукавке, кожаных наручах, с секирой в руке и второй – такой же рослый, но тонкий в кости, в меховом плаще из шкурок крота на голое тело, лежали и внимательно наблюдали. После того, как костры один за другим погасли, кроме одного в центре, и вечерняя заря вот-вот должна была превратиться в утреннюю, человек в меховом плаще сделал своему напарнику знак – уходим. Не треснул ни один сучок, не колыхнулась нигде трава, когда они отползали за деревья. Там поднялись на ноги.

– Что, почему мы должны уходить? Русь спит, почти все пьяны, самое время напоить их кровью наше оружие, – тихо, но внятно произнес воин с секирой.

– Неужели ты не видишь, что это ловушка? Разве не заметно было, как вроде пьяные русичи ползком выбирались из шалашей и окружили свой лагерь. Да, спят, но с оружием, в доспехах и по очереди. А их вожди, думаю, вовсе не спят. Ты зря погубил бы своих и так немногих воинов, вождь. Уводи их на восход, туда эта русь и галаты не пойдут. В этот раз не пойдут. Бегите на реку на восходе и по ней плывите в Онегу, предупредите других вождей – русь идет.

– А ты?

– А я вас лесом обгоню, но сперва нагоню на них страх.

Вождь кивнул, вскинул секиру на плечо и скользнул в лесные сумерки. То там, то тут как бы из ниоткуда появлялись воины в безрукавках, в доспехах из шкур лося, со щитами и копьями. Так же безшумно, как и вождь, они уходили вглубь леса.

Человек в меховом плаще терпеливо выждал некоторое время, затем вытащил из кустарника большой как щит бубен и деревянную колотушку в руку длиной. Начал тихонько постукивать в бубен, казалось, в ритм бьющегося сердца. Очень медленно бубен набирал громкость, и вдруг зарокотал так, что испуганно вспорхнули птицы. Несколько ударов в том же ритме – и вдруг пропуск удара, а вместо него из глотки человека вырвался оглушительный звук, нечеловеческой силы и громкости. От него, казалось, вздрогнули даже лес и озеро…но не русичи, сразу вскочившие на ноги и сбившиеся в строй. Звук, казалось, исходил отовсюду, но кто-то опытный, не иначе ведун, выстроил стену щитов так, что копья смотрели в ту сторону, где находился источник звука.

Человек не стал ничего ждать, не стал медлить, свистнул громко, и через несколько мгновений перед ним из зарослей вымахнул громадный лось с седлом на спине, подогнул ноги, опустившись на землю. Человек прыгнул на спину лося, уселся в седло и щелкнул языком. Лось плавно поднялся на ноги и вместе с наездником нырнул в чащу – как в воду канул.

Лагерь дружины князя Вячеслава, разбуженный так безжалостно и так неожиданно, впрочем, никакой панике не поддался и никакого страха не изведал, как будто ждал чего-то подобного. Постояв некоторое время в стене щитов, кмети тройками рассыпались по поляне и опушке. Вскоре с опушки донесся призывный возглас. Князь, боярин, старейшина, монахи и Радивой пошли на зов, Ярополк остался прикрывать их. На опушке стоял Никола-торк с луком и наложенной стрелой в руках. Кивком указал в сторону и вниз. Все подошедшие увидели примятую траву, как будто здесь лежали два-три человека. Ерш обернулся и махнул рукой. Тотчас из лагеря к нему бегом бросились двое его людей.

– Княже, это хорошие охотники, очень хорошие, – объяснил Ерш и кивнул своим, – ищите следы.

Охотники коротко кивнули и медленно тронулись вперед, жестом остановив князя с остальными.

– Могут быть ловушки, – кивнул на лес Радивой, обратившись к князю.

Охотники отошли на бросок копья и помахали – можно подойти. Подошедшим объяснили:

– Вот тут двое разделились. Один побежал дальше, а второй отошел в сторону. За кем пойдем?

– Радивой! За тем, кто побежал иди. Монахи – за отошедшим. Один из вас, – обратился к охотникам, – с Радивоем, второй с монахами. Идти сторожко, ни с кем не ратиться, что найдете – сразу назад. А мы – к ладьям.

Тем временем дружинники уже свернули шатры, разобрали и повесили на борта ладей щиты, расселись на скамьях для гребцов. Только стрельцы* с изготовленными к стрельбе луками и самострелами продолжали оглядываться по сторонам. Князь поднялся на борт, боярин и старейшина разошлись по своим ладьям. Солнце уде поднялось высоко, когда из леса показались монахи. Подошли к княжеской ладье, по веслу поднялись на борт.

– Ну, – требовательно вопросил князь, – что видели?

– Видели место, где беглец на лося сел, коли по следам судить. Верно, тот

и есть колдун рогатый, который полоняника выручил с Хотенова подворья. Лось на восход поскакал, да вышел на тропу лосиную. Там и потеряли мы след.

– Добро. А где…

Но тут из леса выскочил Радивой с провожатым охотником и бегом

кинулся к ладьям, вбежал по веслу на бот.

– Княже, к этому одному чудину еще человек десять подошли, все вместе пошли на восход, пошли ходко, налегке идут. Мы их не догнали, да и не старались. Вернулись упредить. До Чурилова погоста им неблизкий путь, да и пошли не в ту сторону, а вот по сему берегу озера могут к Галатинке выйти. Недалече тут. Побить не побьют, но на вред что-либо сотворят.

– Слыхал, Ершович? – громко окликнул князь старейшину, – а ну как правда в твои края подались? Тут верст десять всего, к вечеру дойдут, а то и раньше.

– Да и пусть, – махнул Ерш рукой, – там мужей три десятка, да сыновья мои, Ершовичи, встретят как полагается. Милостью вашего Бога у нас железного оружия довольно, а кольчуги – на каждом втором воине. Одначе, поспешу. Прощевай, княже. У устья Онеги ладья с нашими воинами к тебе пристанет.

– Да и мне, княже, пора, – молвил Чурило, – доброе у тебя вино, давно такого не пивал, да пора и мне.

– Друже, – ответил князь, – так прими в дар недопитый бочонок, не побрезгуй.

– Княже, что говоришь-то? Мы с тобой в прежние года из одной братины пили, в блюде пировали*, с чего вдруг побрезгую? То дар для меня любый. Спаси тебя и дружину Христос, удачи вам в походе, – и Чурило в пояс поклонился князю. Гребцы оттолкнулись от борта ладьи, боярин еще какое-то время соял с поднятой рукой, а потом опустился на скамью и перенял правило у кормщика. Кельтская ладья отошла еще раньше.

–Охти мне, – опечалился князь, – ничем Ершовича не одарил. Как бы обиду старый не затаил.

– Ништо, княже, – обратился к нему монах, – я ему в дар от ростовского епископа крест-энколпион передал. Серебряный, на серебряной цепи.

– Слава Тебе, Господи! – истово перекрестился князь, – спаси тя Христос, отче. Други, отходим! Идем вдоль восходного берега, но не близко, на три стрелища. Да навались, навались! Мало ли что, а вдруг галатам подмога нужна.

Ладьи тронулись, набирая скорость, на мачтах поднялись паруса, гребцы осушили весла, только одна пара осталась в готовности.

– Радивой, – позвал князь, – сказывай, чего я не знаю или забыл.

– Да все ладно, княже, монах с Чурилой уплыл, чтобы паству окормлять на погосте. Вои Чуриловы на передней ладье. А человек Даниил – вон на

корме под присмотром, вроде бы и не мается, веселый, кметей веселит.

– О как! Давай кличь его сюда, да догляди, чтобы лишних ушей рядом не было, я с ним говорить буду.

– Добро, но ты, княже, пасись. У него сума невеликая, не отдал и заглянуть не дал. Не вашего, говорит, ума дело.

– Кличь уж.

А в это время на корме ладьи Даниил продолжал очередную байку:

– Ну вот, значит, а хмельной новгородец и закручинился. Я, говорит, на чудь ходил, но никто меня воином не зовет. Домину себе поставил – не хуже иного терема. А никто меня плотником не зовет. А стоило по пьяному делу один раз на свинью упасть да за окорока ее ухватить, как все меня….

Кем назвали пьянчужку, дружинники сразу догадались, хохот грохнул такой, что чайки с криком шарахнулись от ладьи в стороны. Даже подходивший Радивой ухмыльнулся.

– Складно брешешь. Потешил – и хватит, князь кличет.

– Сей миг, – подхватился Даниил и, придерживая на боку сумку, двинулся за Радивоем.