Ведущий предложил всем дружно досчитать до десяти. Предложение встретили с энтузиазмом, некоторые устроили соревнование на громкость, кто кого перекричит.
Наконец посыпались залпы. Красные, зеленые, оранжевые искры распустили свои быстротечно увядающие бутоны. Каждый новый залп встречался аплодисментами и радостными восклицаниями. Нашлись и те, кто кричал: «Ура! С победой!» – как на День Победы девятого мая. Или в шутку, или по привычке, невольно.
Но среди этого шума и отливающего всеми цветами радуги ночного неба, произошло одно маленькое, но очень значительное для Петра Семёновича событие. Сережа стоял в кругу своих друзей и родни, принимал поздравления. Уже совсем растроганный, слегка захмелевший, он обнимал гостей и повторял, вероятно, забывшись:
– Видали, какой салют! То-то же! Мы, Синько, по жизни победители! Пускай все знают!
Неподалёку от этого места, на маленькой деревянной скамеечке, поджав ноги и прикрыв ладонью острое волевое лицо, плакал Пётр Семёнович. Не то от счастья за сына, не то от обиды на самого себя. Но как не старался Пётр Семёнович немного отвлечься и проникнуться окружающим его весельем, он всё крепче понимал простую и горькую правду – главный забег всей своей стремительной и неуёмной жизни он незаметно проиграл.
Мой дед
Мой родной дед по маминой линии – Александр Васильевич Горбов, широкой души был человек. Добрый, справедливый, порой суровый и строгий, но только по делу, если, как говорится, требовали обстоятельства. Я и мои двоюродные братья, и сестры, деда любили, но немного побаивались. Но куда без этого? Шалить мы были мастера! Попробуй с нами справиться, когда вся ватага приезжала летом на каникулы.
Судьба у деда была непростая. Чего только не выпадет на долю простого труженика – русского мужика. Родился он неподалеку от нашей деревни Овинцы – в Аристове. Детство крестьянское прошло в работе и в хозяйственных заботах. С утра и до поздней ночи то в поле на сенокосе, то на грядках в колхозе, да и дома не до отдыха – то тут подлатать, то здесь приколотить, в общем, скучать не приходилось. С раннего детства дед полюбил рыбалку. Тем более, что владимирские края богаты речками и каналами, где водится много рыбы – караси, щуки, лещи. Его потом даже прозвали моряком, воду любил.
После армии дед Саша женился, построил свой дом в Овинцах, родились три дочери. Средняя дочь – моя мама. Много трудились, но жили весело, дружно. По праздникам в доме собирались гости, обсуждали хозяйство, огороды, плясали под удалую русскую гармонь, пели частушки. Дед был гостеприимным, любил шумные компании, шутки, веселье. Дом был всегда открыт для гостей. Но внезапно дед овдовел. Болезнь жены была неожиданной и скоропостижной. Страшный диагноз – рак.
Через некоторое время дед снова женился, но брак оказался не очень счастливым. Да только делать было нечего, в деревне мужику без жены трудно одному, да еще с тремя детьми на руках. Вот с тех пор он и стал попивать, да буянить иногда. Видно, давил в себе всю боль, скрывал в глубине души тоску и муку, но наступал предел, и дед срывался. Сначала это было изредка, потом чаще, но при всём при этом тащил большое хозяйство честно, трудолюбиво, без жалости к себе и без жалоб. Да еще и другим помогал, кому советом, кому совместным трудом. К деду часто обращались, а он никому не отказывал в помощи.
Но при нас, при внуках, дед редко позволял себе шалить, мы были его отрадой. Он об этом никогда не говорил, но мы все чувствовали, что он рад тому, что его дом полон детских криков и смеха. Уважали мы его очень и всегда, раскрыв рты, слушали, когда он начинал рассказывать о своих приключениях в армии во время службы, или про стародавние времена, когда еще на лошадях из глуши до станции ездили. Это были очень уютные деревенские вечера, которые так часто всплывают в моей памяти среди безжалостной городской суеты.
На всю жизнь запомнился один случай, когда я ненароком потоптал дедушкин табак, обрывая с куста малину. Прошло уже много лет, но я так ясно вижу этот день, как будто это произошло совсем недавно.
Дедушка очень любил выращивать табак, ухаживать за ним. Сам процесс курения был для деда чем-то вроде чайной церемонии в лучших японских традициях. Он бережно его растил, высушивал, засыпал в небольшую железную коробочку, наподобие портсигара, тщательно закручивал в самодельную папиросу, и, не спеша, с каким-то лёгким отрешением от мира, покуривал, выдувая густые клубы пахучего дыма.
Но для меня тогда листья табака ничем не отличались от сорняковой травы, растущей возле грядок.
Обычно, бабушка обрывала для нас ягоды сама, и приносила в большой железной миске, разрисованной красными цветками. Но тут я заметил несколько спелых и сочных ягод малины, прямо с краю, ближе к дорожке, нужно было лишь пройти вдоль грядки с огурцами.
Июльский вечер в русской деревне. Закончены работы в полях, в огородах, самое время для ужина и чаепития на природе. Мы всей семьей сидим в открытой беседке, недалеко от колодца, в тени раскидистых яблонь, пьем чай. Собралось много родни, мои тёти, братья, ко мне из Москвы приехала мама. На столе несколько ваз с конфетами и печеньем. Нет ничего прекрасней, чем посиделки на природе, на фоне медленно клонящегося ко сну июльского дня.
Вдруг дед оживился, будто что-то вспомнил, и спросил:
– А кто сегодня у малинника лазил, табак весь затоптал?
Я почувствовал, как загорелись мои щеки, а к горлу подступил ком.
– Главное, по всей посадке маршем, туды-сюды, будто нарочно! – продолжал дед.
– Я не обрывала сегодня там, – отвечала бабушка, – может животина какая пробежала. Иль ребятишки озоровали.
Я очень испугался и начал медленно сползать со стула под стол, и едва сдерживался, чтобы не расплакаться. Я был готов признаться, но при всех мне было боязно, и очень стеснительно, тем более, что потом бы я не избежал насмешек моих старших двоюродных братьев, которые были в этом деле мастера.
На помощь неожиданно пришел сам дедушка:
– Видать, малина-то, поспела. Ты бы, мать, нарвала бы завтра ребятишкам-то, пущай полакомятся!
Дед посмотрел на меня, украдкой, исподлобья, и улыбнулся, а затем начал забивать табачок в папиросу.
Опять подкатили слёзы. Но теперь мне было так легко и радостно на душе, что мне хотелось подбежать и обнять деда, но я понимал, что это будет лишним и, для всей родни, чем-то странным с моей стороны, да и дед не особо любил проявления таких нежностей. Чаепитие продолжалось.
***
Когда я закончил пятый класс, мама снова повезла меня на ка