Жить запрещено

ГЛАВА 2

Благодатная провинция, к которой, несомненно, относи- лась и деревня Вяжички, как и сами жители дальних и ближ- них районов громадной страны Советов к концу тридцать девятого года вряд ли подозревали о тех событиях, о кото- рых мы вам рассказали. Газеты врали, извращали, запутыва- ли читателя, а чаще пугали. Год был на исходе: в колхозе об- разованном ещё десять лет назад в деревне Вяжички выда- вали натуроплату на каждый отработанный трудодень. Жизнь медленно входила в свою колею: многим в то время, казалось, что пройдёт ещё десяток лет и все забудут о голоде и о той нищете, которая выпирала со всех дыр. Если бы мы

смогли хотя бы мысленно посмотреть на деревню дорево- люционную, а после сравнить то, во что она превратилась, контраст явно не соответствовал бы понятиям: покосившиеся заборы с оборванными калитками и воротами, крыши дере- вянных домов с проплешинами; кругом запустение и, поду- мать можно, что бесхозяйственность. Но это вовсе не так. Тот, кто должен был следить за всем этим: прибивать, по- правлять, благоустраивать и новое подстраивать лежал в это время в земле, где-то дотлевали его останки на великом пространстве: Мазурских болот и в предгорьях Карпат, по всей южной Украине, Дону, Кубани и в Крыму. Перечислить все те места не представляется возможным по причине их множественности. Саму деревню Вяжички эта беда также не обошла стороной, потому как самых способных, самых здо- ровых и мастеровых, наконец, самых умных – все они лежа- ли там, где-то в неведомых краях.

В доме Чигарёвых среди её обитателей: Екатерины Дмитриевны и двух её дочерей Леночки и Наташеньки уста- новилось неприятное для всех молчание. Который день с небольшими перерывами мать возвращалась всё время к одной и той же теме: дальнейшей судьбы своих уже взрос- лых дочерей. Она настаивала на том, чтобы дочери уехали вслед за своими сёстрами и братом в Москву, но те, заняв неприступную позицию, стояли на своём. У Лены на то были свои причины, а младшая, может быть, по своей подростко- вой глупости следовала в рассуждениях за сестрой.

Хозяйка дома сейчас возилась у печи. Орудуя рогачом, вынимала из жерла печи свежеиспеченные буханки хлеба: расставляла их рядком на деревянной длинной лавке, сле- дом накрывая сверху полотенцами. Наконец, она управи- лась, прислонила рогач в стенке печки, уселась на краешек лавки, вытерев, краем платка пот со лба, посмотрела в сто- рону сидящей у окна Лены, сказала:

– Лена, доченька моя, вот ты постоянно злишься на ме- ня, думаешь, что я тебе зла желаю. Сама посуди, разве мо- жет родная мать желать своему кровному ребёнку зла?.. Я тебя ещё год назад отправляла к сёстрам, а ты так и не по- ехала. Как ты не можешь понять, что он тебе вовсе не пара; и я могу тебе не задумываясь назвать несколько причин это- му. И не подумай, как тебе по всей вероятности сказали, что я против этого лишь потому, что он происхождением своим не из тех, каким мне хотелось бы. Всё это чушь собачья, в особенности в настоящее время, когда мы стали давно уже как все вокруг нас обычными крестьянами, когда о всяком твоём дворянстве в прошлом лучше помалкивать. Причина совсем иная: во-первых он на год моложе тебя, и насколько я знаю по жизненному опыту и других подобных случаев – такие браки счастливыми не бывают. Муж должен быть хо- тя бы лет на десять старше жены, так всегда было, по край- ней мере, в нашей среде. Я знаю много случаев, когда муж был и на больше лет старше и жили они, дай Бог каждому так жить, но в то же время я не знаю ни одного положи- тельного примера подобного тому, который ты намерена совершить. Каждой матери хочется, чтобы её дитё счастли- вым было, так почему ты думаешь, что я враг тебе?.. Ну, вот – ты снова плакать начала…

Лена не отвечая на слова матери, смотрела всё это вре- мя в окно, скорее всего не видя там ничего, но после по- следних слов произнесённых матерью, убедившие её в том, что та продолжает стоять на своём, дала волю слезам, кото- рыми заканчивались каждый раз подобные пререкания. Ещё с весны Лена стала встречаться с Павлом Судариковым: по- началу всё выглядело словно временная шутка, которая уже к осени переросла в более серьёзные обоюдные чувства. Сейчас она, вытерев слёзы тыльной стороной ладони, пре- кратила плакать, повернулась лицом к матери и сказала:

– Хватит об этом мама, не пилите вы меня ежедневно, я вас ни в чём не виню, но и с собой не могу ничего поделать. Не настаиваю я больше на скорой свадьбе, ему всё равно весной в армию; вот вернётся, если дождусь его, тогда и видно будет. Может он после службы и не вернётся сюда в деревню, как другие парни, отслужив в армии в городах прижились. А то, о чём вы, мама, говорите, я вовсе с этим не согласна. Сейчас другие времена и заметьте – женятся на тех, которых сами выбирают, а не так как – у вас там было: на шестнадцатилетней девушке старики женились, после гор- шок всю жизнь за ним выноси и жди когда он, наконец-то помрёт.

– Лена! Ну, разве можно такое говорить, грех ведь!

– Нет!.. грех насильно замуж выдавать, а потом на людях говорить: – Ой! какая наша доченька счастливая, как ей по- везло с Иваном Ивановичем, всего много и вдоволь. А то, что доченька каждый день – ночь напролёт в подушку плачет – это тоже счастье?! Вы меня, мама не переубедите, потому лучше нам не сориться зря.

– Хорошо, будь, по-твоему, об одном лишь прошу тебя, оставайся целомудренной, не шути с этим, ибо потом уже не исправишь…

– Мама, я уже не школьница, чтобы говорить мне об этом, хотя, по правде сказать, не за горами, когда и в старых девах очутюсь. Если вы говорите, что раньше у вас там в ше- стнадцать замуж выдавали, то я, выходит, три года как про- срочила, надо было ещё в школе об этом крепко подумать.

– Вот, эти шуточки твои – совсем не к месту. Отец твой – старше меня на десять лет, но я этого никогда не замечала, тем более не сожалела о том, что вышла за него замуж.

– Мама, да насколько я помню, отец-то и дома не живёт, всё где-то по службам шляется, а ты всё одна, да одна, хо- чешь, чтобы и у меня так было?

– Нехорошо старших перебивать, к тому же я мать твоя. А что насчёт отца, так он в этом не виноват, что времена смутные настали. Жили бы как прежде в Москве, этого бы не было.

– Он же не раз тебе предлагал в Москву снова вернуться, почему не согласилась?

– Потому, Лена, что я до сих пор не верю в душе, что это всё навсегда. Там может в любой день всё снова начаться; всё власть никак не поделят, а я этого боюсь. Хватит с меня тех страхов, что я пережила за две их революции, как они это называют. А по мне – это мало чем отличается от Пугачёв- щины. Только тогда, всё то было далеко от Москвы. Прошло полтора столетия и до Москвы добралось. Жаль, что нет сре- ди нас сейчас Параньи царство небесное этой добрейшей женщине, была бы она живая, даром, что из крестьян, а ума была благородного, она бы тебе то же самое сказала.

Екатерина Дмитриевна умолкнув, поднялась с лавки, и принялась наводить порядок возле печи. Лена повернулась снова лицом к окну и тут вдруг заулыбалась и с весёлой нот- кой в голосе, выкрикнула:

– Мам, а, Мам, посмотри в окно – кто к нам прибыл! Мы ему тут все косточки промываем, а он лёгок на помине в гос- ти надумал. Мам, да иди же погляди в окно, кто к нам пожа- ловал! Пропащий наш отец своей персоной приехал. Вон гляди – бежит к порогу спотыкается, даже на ходу прихора- шивается, видно, мам, тебе понравиться хочет. Спешит как на свидание. А ты меня всё ругаешь, о себе бы лучше вспом- нила.

Екатерина Дмитриевна подбежав к окну, наклонив голо- ву в проём посмотрела во двор, но муж тем временем уже скрылся из поля обзора, а вскоре в сенях послышались его шаги. Войдя в комнату, снял шапку, стряхнул с неё на пол снег, улыбаясь приветливо сказал:

– Как хорошо после стольких дней разлуки с вами – сно- ва явиться домой: здравствуйте мои милые добрые хозяюш- ки! Не ждали?.. а я припёрся!

Наталья, подбежав к отцу, повисла у него на шее; Егор Владимирович погладил её по спине, потрепал за пышные волосы, отстранив от себя, принялся снимать с себя одежду. Раздеваясь и вешая одежду на вешалку, прибитую к стене, всё время поглядывал то на жену, то на Лену. Лицо Екатери- ны выглядело бледным, видимо ещё не придя в норму после разговора с дочерью, к тому же и само поведение – в её молчании, явном недовольстве во взгляде говорило мужу, что в доме не совсем всё в порядке. Присмотревшись внима- тельней к Лене, понял, что лицо у той заплаканное; немного помолчав, тая надежду, что жена всё сама объяснит, так и не дождавшись, теряя терпение спросил:

– Да что у вас здесь случилось, откуда вся эта хмурость на ваших лицах, а у Лены глаза все заплаканы? Поссорились никак? Катенька, чего молчишь? Вот никогда не думал, что так встретите меня. А ну рассказывайте отцу всё без утайки и как можно быстрей, а то я голодный как волк. Вот Наталья у нас самая говорливая ей и рассказывать – она это хорошо умеет, с её рассказов хоть повести пиши под диктовку.

– Ничего я не знаю, – ответила дочь недовольно, будто подводя под этим черту, – то всё меня не касается. Кого ка- сается, тот пускай и рассказывает.

После этих слов она резко повернулась и с гордо подня- той головой прошагала демонстративно в соседнюю комнату.

– Так… понятно, – сказал с огорчением Егор Владимиро- вич, – как я предполагаю, снова о делах сердечных спор идёт, и к единому мнению прийти так и не можем. И до чего же договорились, хотел бы я знать?

– Замуж выходить надумала твоя дочь и неизвестно за кого… – начала было рассказывать Екатерина Дмитриевна,

но муж, не дав договорить, уже и так понял, о чём она хочет сказать, примиряюще сказал:

– Почему ты так решила, что неизвестно? Вполне даже всем давно известно, как свет божий; парень он, лично по моим суждениям вполне порядочный и руки нашей дочери вполне достоин. Не граф, не князь, правда, но по сегодняш- ним временам это даже в пользу – жизнь спокойней будет. Отца его я прекрасно помню, каким тот был: вполне достоин тому моменту самой истории страны, ибо тогда всем хоте- лось лучшей жизни. Так в чём вопрос?

– Молод он слишком для нашей дочери; пусть хотя бы вначале в армии отслужит, – резким голосом ответила жена.

– Катя, разве ты не знаешь, что молодость – это не не- достаток, а даже я бы сказал большая привилегия. Старость – вот это и впрямь большой порок у человека. Старость хо- чешь, не хочешь – наживаешь, а молодость с каждым про- житым днём теряешь. Глупенькие вы всё-таки женщины. Из- за пустяка скандалы устраиваете: ссоритесь, плачете, сами себе жизнь укорачиваете. Так – погоревали, и хватит. Всё за- были! Я носом чувствую, что у вас тут такой дух печёного хлеба стоит; ещё, когда шёл по улице – ко двору подходил, услышал; чуть было своей слюной не подавился. Готовьте на стол. По-человечески я ел последний раз… – я уже и забыл, наверное, когда домой приезжал.

Спустя время, семья сидела за столом. Мать и дочери внимательно слушали Егора Владимировича, который в это время ел с аппетитом и рассказывал новости из Смоленска, ибо начиная с этого года, Барятинский район зачем-то от- торгли от Калуги и присоединили к Смоленской области, а в сорок четвёртом вернут всё на своё место. Егор Владимиро- вич прибыл сейчас из Смоленска.

– Представь, Катя, неделю назад прошмыгнул это я мимо вас, лишь в окошко поезда поглядел на деревню – ночью кста-

ти. Темень – ни зги ничего не видно – думаю – где они там в этом мраке? А вы, наверное, спите сладко и ни слухом, ни ду- хом не ведаете, что вашего отца мимо нелёгкая понесла среди ночи. Теперь вот обратно в Калугу. Пару дней дома побуду, и снова мотайся, как маятник. Одно дело указом передать управление части местности в другой город и совсем другое, как потом работать. Бегай за каждой бумажкой туда-сюда.

– Егор, – прервала его жена, – что слышно о той финской компании, как её в газетах называют – это не начало боль- шой войны? В деревне всякое говорят: финны, немцы – из газет так совсем ничего не понять.

– Катя, мой тебе совет – в подобных разговорах лучше не участвовать. А то кто-то, что-то сам скажет, а тебя в этих словах и обвинит. У меня ничего не выпытывай, всё равно ничего не скажу, потому что и сам ничего не знаю. Знаю я вас женщин – язык за зубами вам трудно удаётся держать. Есть раненые, а как бы ты хотела? Там, где стреляют – всегда есть убитые и раненые. На охоту идут – на зайца, к примеру, казалось со- всем мирное мероприятие, а с охоты раненого товарища на себе притаскивают, а бывает и на тот свет случайно отправят. Так то же всего-навсего охота, а тут военный конфликт.

– Вот потому я и против этого союза, – сказала жена, – ещё неизвестно, сколько это протянется, а ему вот весной в армию. Боюсь я, чтобы не получилось как у его матери Ари- ны. Сколько она с Тимофеем прожила? – по пальцам дни пе- ресчитать можно…

– Ты снова за своё! Лена, почему молчишь? Скажи хотя бы слово, выскажи свой взгляд – на то, о чём мать говорит. Должен же я знать мнения обоих сторон.

– Я сказала маме, что никакого замужества сейчас не бу- дет, а она всё никак не успокоится. Отслужит в армии, там видно будет. Три года не три месяца. За это время всё может поменяться, да так, что вопрос сам по себе отпадёт.

– Ну, вот и прекрасно будем считать вопрос решенным, – сказал удовлетворительно отец, – Павел, не знаю как вам, а мне он по душе. Смотрю на него иной раз и Тимофея вспо- минаю, будто его самого вижу.

Вечером, когда за окном на деревню спустились сумер- ки, Лена принялась одеваться и прихорашиваться перед зер- калом, мать, поглядев в её сторону, сказала недовольно:

– Тебе хоть кол на голове теши: целый день толкли воду в ступе; говорили, говорили – чуть темнеть стало – уже бе- жишь к нему.

– Я что в монахини пострижена, что за порог не могу выйти?! Или мне возле вас сидеть и смотреть на вас, как по- лоумной?! – С этими словами Лена уже одетая хлопнула дверью и удалилась.

То упорство и настырность в отстаивании своей любви к Павлу, вероятно на тот период посетило её сущность, унасле- довав от тех далёких предков по материнской линии, ибо в будущем эта черта в её характере вначале притупится, а по- том совсем исчезнет. Этому всему есть объяснение в смене характера: те испытания невзгодами, которые выпадут на её долю, в дополнение к этому другая личность в лице Павла, которая будет довлеть над ней, в будущем сделают её крот- кой и покладистой. Притом, если ты любишь его всем серд- цем и душой, а попутно обременена малолетней детворой: от всего этого женщина начинает подчиняться мужу во всём, на- чиная с самых незначительных мелочей, даже если они не- справедливы по отношению к ней. В отличие от дочери, Ека- терина Дмитриевна глубоко в душе на то время испытывала иные чувства, которые не решалась говорить Лене. Кроме за- явленного аргумента – несоответствия в возрасте, она жен- ским материнским чутьём словно предугадывала ту тяжкую долю, которая ожидает её дочь. Не раз, думая о судьбе Тимо- фея и как бы на его примере опасаясь, что сын может повто-

рить его судьбу, в душе у неё постоянно возникал протест иной раз вопреки здравому рассуждению. По своему складу характера Екатерина Дмитриевна больше была склонна к практичности, реальности, расчёту, всему тому, что унаследо- вала от Гончаровых. А вот дочь Лена пошла, видимо больше в отца. Материнская целеустремлённость и упорство уступит место стойкому терпению, самопожертвованию, покладисто- сти ради других, кто бы им не был. Подарить, отдать послед- нее, сделать всё за других, если это даже тебе не под силу. Эта, казалось бы, вполне положительная черта характера у неё передастся по наследству её детям, правда не всем. Черта хорошая – для окружающих, но не для самого держателя столь благородного отношения к другим, ибо это делает его несчастным, он чувствует и знает это, но поступить по-другому не в состоянии. Мы не станем забегать далеко вперёд, потому как за окном дома Чигарёвых стояли ещё последние дни три- дцать девятого года. До большой войны оставалось чуть меньше чем полтора года.

Кто знает, не показав на деле и не проявив свою неспо- собность в финской войне, уроки которой были расценены, как слабость в ведении совремённой войны, нацистская Гер- мания убедившись в том опыте, обрела уверенность в быст- рой своей победе. Не будь этого, то может быть Гитлер и не решился бы напасть на нашу страну в том роковом сорок пер- вом. Финнов надо было бить быстро, сильно и умело – да не- кому было, репрессии основательно подчистили командный состав в Армии. Весной, в мае сорокового года Павла призва- ли в ряды Красной армии. Лена, повиснув на шее у своего су- женного: рыдала, голосила, словно предчувствуя недоброе будущее – как по покойнику. Павел с трудом оторвал её руки от себя, потому как команда давно была, – стать в строй. С жалостью посмотрел уже со стороны, стоя в строю на Лену и у него у самого навернулись на глаза слёзы. Провожали ново-

бранцев в Барятинске прямо на вокзале. Призывники погру- зились в теплушки, плотно сбившись у распахнутых настежь широких дверей, продолжали прощаться с родными и друзь- ями. Паровоз в голове состава всё трезвонил свистками, пе- риодами издавая протяжные гудки, пытаясь отогнать прово- жающих от вагонов, которые будто мухи липли к дверям теп- лушек, наконец, тихим ходом, как несут обычно покойника на кладбище, состав вначале уполз за пределы станции, а вскоре скрылся вдали за стеной темнеющего леса. Непривычная форма никогда ранее не наблюдавшаяся при отправлении составов с новобранцами, будто предсказывала их дальней- шую судьбу. Спустя пять лет, уже после окончания войны жи- тели деревни испытывая в душе невозместимую горькую ут- рату, часто станут вспоминать тот злополучный состав поезда, который увёз их сыновей навсегда. Из всех новобранцев, ко- торых, вот всего минуту назад увёз поезд на благородный ратный труд по защите Отечества, через год почти все уйдут в вечность. Призыв двадцать первого года рождения первым примет на себя всю мощь немецкого Вермахта в живых из этого призыва останутся единицы.

По истечению небольшого промежутка времени в семье Судариковых заметно стали испытывать, что кого-то в доме не хватает – словно осиротели. Иван Васильевич домой приез- жал редко, пропадая в Барятинске по делам, теперь уже мел- кого служащего. Так или иначе, Павел на тот момент в семье был опорой, а с его уходом в армию Арина Осиповна осталась с четырьмя детьми одна. Шестнадцатилетний Анисим уже второй год работал в колхозе, а десятилетний Коля и восьми- летняя Мария прибегая со школы, помогали управляться по хозяйству, часто споря между собой – кому что делать, потому что Марии больше нравилось пасти гусей по берегу речки, а Коля туда стремился, чтобы поудить рыбу. Самого меленького Васю мать таскала на руках по двору, а тот заходился криком.

В семье Чигарёвых первые дни после проводов в армию новобранцев все члены семьи ходили, каждый думая о сво- ём. Стороннему наблюдателю могло показаться, что в семье случилось совсем недавно какое-то горе и как минимум ко- го-то схоронили. Лена ходила как неприкаянная: грустная, молчаливая, задумчивая. Усевшись у окна на своё любимое место, положив голову на кулачок свой, могла долгое время созерцать, глядя во двор, где гоготали гуси, а Екатерина Дмитриевна тем временем поглядывала на дочь, в душе жа- лея её, но затрагивать опасалась, ибо знала, скажи хоть сло- во и всё закончится обильными слезами. По своему жизнен- ному опыту она знала, что рано или поздно всё придёт в норму и сейчас требуется лишь терпение. Каждое утро Лена направлялась на работу в колхоз: с того памятного дня мар- шрут ходьбы она поменяла, ходила теперь делая петлю и лишнюю сотню метров мимо двора Судариковых, словно надеясь в один прекрасный день увидеть в том дворе своего возлюбленного Павлика. Поравнявшись с двором, голову старалась не поворачивать – боясь, как бы кто не увидел, но при этом косила глазами на сам двор. Прошла, минула двор

– и на душе, казалось ей, становилось легче; будто и впрямь, на мгновение с ним повстречалась. Теперь двор, где ранее жил её Павлик, представлялся ей как местом святым для па- ломничества. В иной день, отчаявшись в своих самой себе навязанных мистических мыслях, начинала злиться на себя и давала зарок, что больше по той улице ходить не станет. Проходил день, и ноги сами туда устремлялись. Однажды в один из таких вояжей, Арина Осиповна, разглядев Лену ещё издали, идущей по улице сама подошла к калитке, и когда та поравнялась с ней и поздоровалась, она подозвала её к себе.

– Леночка, – обратилась к ней ласково Арина Осиповна, – я часто вижу, что ты стала ходить мимо нашего двора, но ни разу почему-то не зашла к нам. Стесняешься?.. Так мы люди

простые, не гордые, не стоит нас стесняться. Вижу, милая, и знаю, почему мимо ходишь – чувствую нелегко тебе, мне тоже не легче. Одного выпроводила, не успеешь оглянуться как второй на подходе.

– Тётя Арина, да не стесняюсь я вовсе, некогда просто. Вот и сейчас спешу в колхоз на работу, даже с вами не могу долго поговорить. Вы же читали в газетах, что за опоздания и прогулы теперь в тюрьму сажать станут. У нас в колхозе к счастью пока до этого не дошло, но чем чёрт не шутит. А то получится – жених мой в армии, а невесту его в лагерь на ис- правление отправят.

– Ждать Павлика будешь? – спросила Арина Осиповна уже совсем другим голосом, при этом пристально вглядыва- ясь в лицо Лены.

– Тётя Арина, конечно, буду и уже жду с первой минуты, как только простилась с ним – жду. Я терпеливая, упорная: раз сказала, значит, дождусь – хоть даже буду знать, что пе- редумает сюда возвращаться.

– Да куда же ему возвращаться, как не домой?

– Мало ли что, много деревенских, которые после служ- бы уезжают в города и даже нос свой сюда не показывают.

– Ну, тогда если ты только не против, я стану называть тебя дочерью.

– Я не против, как считаете нужным, так и называйте.

Побежала я…

– Заходи хотя бы на минутку…

– Зайду… обязательно зайду… – прокричала она, огля- дываясь и ускоряя шаг.

На дворе стоял июнь – последний мирный июнь в бли- жайшие четыре года. До большой и страшной войны оста- вался ровно год.

* * *

Павлу Сударикову пришлось пройти два раза через пунк- ты формирования команд для отправки в воинские части. Вначале был он зачислен согласно гражданской своей спе- циальности тракториста в танковые войска, но, по какой-то неизвестной причине четверых новобранцев, среди которых оказался и Павел выдернули из строя и отправили в другую команду. На следующий день погрузились в теплушки, в ко- торых в то время перевозили личный состав воинских частей, а новобранцев перевозить – сам Бог велел, и отправили по назначению в воинскую часть, где предстояло в дальнейшем нести воинскую службу: «Куда везут?..» – спрашивали друг у друга. Об этом никто не знал, ибо это являлось почему-то большой военной тайной для всех. Это мероприятие по от- правке новобранцев во все времена – в стране строящегося коммунизма – всегда было похоже на то, когда хозяин заво- зит из дому шкодливого кота – подальше и дорогу тщательно путает, чтобы кот домой не вернулся. Эта чрезмерная сверх- секретность и «тайна» в сорок первом году обернётся для Красной армии большой бедой. Командиры подразделений: рот, батальонов, а иногда и полков не имея на руках под- робных географических карт своей местности, часто будут плутать, тем самым подставляя свои подразделения под удар, а в других случаях попадая в окружение. Немцы, в от- личие от нашей сверхсекретности на руках будут иметь гео- графические карты, на которых будет указан даже отдельно стоящий где-то сарай. В первые месяцы войны для наших командиров самым дефицитным товаром, исключая бое- припасы были немецкие трофейные географические карты своей родной страны. По прикидкам тех, кто неплохо когда- то учился в школе, а среди новобранцев нашлись и такие ре- бята – определили, что везут всё-таки на юго-запад к поль-

ской границе: «Значит, – сказал кто-то, – скоро будем учиться сразу двум языкам: на-украинской – мови и на-польской – панове; пшекать потихонечку начнём…» – подшучивали над собой новобранцы. О том, что вскоре придётся учить и тре- тий – немецкий язык пока что в голову никому не приходило. Ребята, конечно не могли знать на тот момент, что там, куда их везут, не помешало бы знать и ещё пару языков – молдав- ский и румынский. От поляков получилось хоть и недалеко, но немного в сторону, а если по правде, то ждали их земли древней Галиции, как и сами галичане. Может и не все ко- нечно, но румыны, глазевшие в нашу сторону через границу часто облизываясь, с нетерпение ждали, когда же наступит тот день, когда Галиция вновь войдёт в их состав. Служить им предстояло в 12-й армии КОВО (Киевского особого воен- ного округа) район прикрытия №-4 протяжённостью в 500 километров, если мысленно обозреть тот участок, то можно считать линию прикрытия границы от села Лютовиска Львов- ской области вплоть до города Липканы. Вот в тех заповед- ных горных краях покрытых хвойным лесом Карпат и пред- стояло нести службу прикрытия государственной границы. С тылу горы Карпатские – впереди граница с Румынией. Гра- ницу, с ранее существовавшей, с выстроенными укрепле- ниями ещё царской властью передвинули на запад всего год назад. Двенадцатая армия располагалась на участке, на тех самых пятьсот километров протяжённости, где сходятся гра- ницы Украины, Молдавии и Румынии. Все четверо, одним из которых был Павел, за это время успели хорошо сдружиться, что и обрадовало их всех, когда в строю зачитали, что они определены по воинской специальности как трактористы в 473-й гаубичный артиллерийский полк, 17-го стрелкового корпуса, под командованием генерал-майора Галанина.

«Тракторист, так тракторист… к тому же гаубицу прицепят, – сказали ребята, – дело привычное: что телегу или плуг в кол-

хозе за трактором таскать, что гаубицу, которая за всю служ- бу, может ни разу и не стрельнуть…» – на том и успокоились. Гаубичный полк дислоцировался в районе города Каменец- Подольский; до города было хотя и недалеко, но в увольне- ниях бывать там приходилось за редким случаем. Всем чет- верым хотелось в одном подразделении служить – не полу- чилось. Разбросали по разным дивизионам, но всё равно ра- довались, что хотя бы в одном полку служить остались. Впервые увидев то, что им предстоит, как они сказали: «За трактором таскать…» – вначале оробели – орудие уж слиш- ком грозным им показалось: «Такая махина, весом под два- дцать тонн, если бабахнет, – сказал Колька Ситников при- званный из Барятинска и второй номер с Павлом на тракто- ре, – то, пожалуй, и от трактора одни гайки останутся и те разлетятся в разные стороны». Но самое большое их удивле- ние было впереди. В стороне от позиций буквально в два- дцати метрах – в земле, на блиндаж какой-то больше похоже

– под маскировочными сетками возле каждого расчёта рас- положен был склад боеприпасов. На одном из занятий оче- редь и до него дошла. Молодой командир батареи, выстро- ив боевые расчёты в шеренгу, долго читал им инструкции. Красноармейцы стояли по стойке – вольно и слушали в пол уха, больше думая о своём, но когда командир заставил от- крыть один из ящиков со снарядами, и то, что предстало их глазам – наглядно ввело всех новобранцев в замешательст- во. Все дружно, выпустив воздух из лёгких, выдохнули:

«Вот это да!.. Такое… – если шарахнет… то и костей не соберёшь! И как же такую чушку, толщиной в ведро – этот снаряд туда в ствол запихивать? – спросил один из них, а ря- дом стоящий с ним товарищ ответил, – вот тебя первым это и заставят делать, тогда и поймёшь, что и куда запихивают».

Пугаться было чего – ибо лежащий в ящике снаряд к гау- бице 203-мм, образца 1931 (Б-4) и весом в сто килограммов,

представлял большую опасность, как после выстрела – там, где он упадёт. Так же когда снаряд находился в ящике в слу- чае небрежного отношения к нему. С этого момента все ново- бранцы навострили уши и стали внимательно слушать коман- дира орудия, стараясь запомнить всё, о чём тот рассказывает. Командир умышленно не показывал им снаряд в самом нача- ле занятий, теперь рассказывая, и глядя на лица красноар- мейцев молодого пополнения видел тот страх в их глазах, по- селившийся у каждого в душе, это его веселило, отчего улыб- ка произвольно не сходила с его лица. Так начались ежеднев- ные, исключая воскресенье занятия по боевой подготовке боевых расчётов. С утра тащили орудие на близлежащий по- лигон: там его зарывали, маскировали, разворачивали, заря- жали болванкой по весу снаряда, производили выстрел, кото- рый щелчком заканчивался, а далее по команде всякие мани- пуляции с ним: из казённика ещё вытащить же надо и ту бол- ванку. Потом вдруг меняли позицию, что являлось худшим из всего того, что было до этого, порой казалось – ну всё на этом! не тут-то было – опять всё сначала и так каждый день. К вече- ру в казарму красноармейцы вползали чуть ли не на четве- реньках. Как-то жалуясь своему другу и напарнику по трактору Кольке Ситникову, Павел сказал: «Мне эта пушка, мать её так

– снится каждую ночь. К тому же – во сне у меня этот трактор всё время то глохнет, то не заводится, так и мучаюсь всю ночь

– до самого утра завожу двигатель пускачом, а верёвка, как назло на шкив не накручивается…». На что остроумный Колька ответил другу: «Значит, ты Павел ещё не сильно устаёшь, раз тебе ещё и сны снятся; мне ничего не снится – только голова до подушки, я уже, считай мёртвый».

Воскресенье для красноармейцев являлось манной не- бесной ниспосланной самим Богом: водили строем в клуб, где показывали кино, которое вряд ли кто и смотрел – все полтора, а если дополнительный к фильму киножурнал «Новости дня»

длинный, то получалось, все два часа на каждый глаз можно было сладко поспать. По вечерам – в воскресенье давали пару часов на то, чтобы письма домой смогли написать; этот проме- жуток для большинства также являлся поводом для сна – письма потом как-нибудь, там, дома и без них обойдутся. Вот если бы после ужина ещё не гнали в художественную самодея- тельность в солдатский клуб, где в общем хоре надо было петь патриотические песни, от которых во рту сохло и глаза слипа- лись, то воскресенье можно бы было считать днём святым. Четверг тоже являлся днём, который в святцы вписать надо бы было – день политзанятий. Младший политрук читал и расска- зывал что-то о партиях эсеров и большевиков, зачем-то при- плетая всяких к ним буржуев и капиталистов и ему – политруку, даже в голову не могло прийти, что оказывается все красноар- мейцы, спят с открытыми глазами – этому умению требовалось ещё научиться, а вот у них – это легко получалось. В распорядке дня присутствовала ещё одна напасть, от которой избавиться был лишь один способ – костыли под мышками заиметь. Напа- стью этой являлась строевая подготовка: зарывал ты до обеда пушку, которую красноармейцы меж собой «Мортирой» назы- вали, или раскапывал её, что бы ты с ней ни делал, это никого не волновало, а два часа – будь добр отмаршируй на плацу. В иные дни, особенно напряжённые по боевой подготовке строевые занятия напоминали шарканье старческих ног. И ни- какая команда: «Выше ногу!» – ровным счётом положения не меняла. Никто из них не мог в то время знать, что пройдёт пол- года и те, кто останутся в живых будут с ностальгией и сожале- нием вспоминать то счастливое время, казавшееся им тогда тяжким бременем.