Триокала. Исторический роман

Часть первая
В СИРАКУЗАХ

Глава первая
Предыстория

Сицилия, первая из римских провинций по времени их образования, досталась Риму после двух продолжительных и ожесточенных войн с Карфагеном.

Римляне считали ее важнейшим своим приобретением не только потому, что этот большой остров почти соприкасался с Италией, отделенный от нее лишь узким Сикульским проливом, но еще и потому, что из Сицилии в Рим регулярно поступало огромное количество дарового зерна, получаемого республикой в виде «десятины» – налога, установленного римлянами для всех сицилийских землевладельцев. Провинция была поистине житницей Рима⁴, из которой могли прокормиться все римские граждане, числившиеся в цензовых списках.

Странная и несправедливая судьба выпала этому острову, расположенному между Европой и Африкой, в самой середине Средиземного моря, притом сказочно плодородному, изобилующему превосходными гаванями, которые должны были испокон веков побуждать его жителей к занятию мореплаванием. Благодаря всему этому Сицилия, казалось бы, предназначена была стать владычицей всех окружавших ее стран. Но именно из-за этого своего выгодного положения Сицилия никогда не могла добиться независимого существования: слишком уж она была открыта со всех сторон для колонизации, а ее исконное население, жившее на острове со времен, ускользающих от исторического исследования, совершенно равнодушно относилось к морскому делу, предпочитая ему более спокойную жизнь земледельцев и скотоводов.

В эпоху Агамемнона и Одиссея греческие корабли, если верить Гомеру, иногда случайно заносились к пустынным сицилийским берегам, но греки, называвшие себя тогда ионянами и ахейцами, еще не решались обживать эту землю, о которой рассказывали всякие ужасы.

То, что самому Гомеру уже известен был этот остров, сомнений не вызывает. Он хорошо был наслышан о том, что моряки называют его Тринакрией за его треугольную форму и, возможно, догадывался, что под боевой раскраской и масками тамошних дикарей скрываются самые обыкновенные люди. Но Гомер был поэтом, и для него это была страна, населенная чудовищными циклопами и лестригонами. Кроме того, воображение рисовало ему, что там была особенно живописная местность и только там, на солнечных пастбищах, могли пастись быки лучезарного Гелиоса, куда и сам этот великий бог, совершив утомительное путешествие по небесному своду на своей чудесной колеснице, укрывался для отдыха. Поэтому Гомер называл Тринакрию еще островом Гелиоса, к которому в один прекрасный день пристал корабль Одиссея, возвращавшегося на родину после окончания Троянской войны. Там его голодные и неразумные спутники похитили и съели нескольких быков из священного гелиосова стада. За это их очень скоро постигла божественная кара. Уцелел один Одиссей, любимый богами-олимпийцами, которые помогли ему добраться до родной Итаки.

Вполне вероятно, что страшные рассказы аойдов и рапсодов (которые впоследствии использовал Гомер в своих поэмах) о сицилийских лестригонах и циклопах, о Сцилле и Харибде в немалой степени напугали весь эгейский мир, и по этой причине греческая колонизация Сицилии несколько запоздала, в то время как финикийцы, а затем их естественные преемники, карфагеняне, уже строили на ее западном берегу свои укрепления и города. Правда, финикийцы и карфагеняне, в подавляющем большинстве своем торговцы и моряки, а не земледельцы, очень медленно осваивали сицилийскую землю. Колонии их в древнейший период не были особенно прочными и устойчивыми. Это были скорее своего рода торжки с немногими постройками, предназначенными для хранения товаров, и наскоро сооруженными храмами Астарты и Ваала. Только по мере того, как Карфаген постепенно превращался в сильнейшую морскую державу, Сицилия стала приобретать для него все большее значение. Главным опорным пунктом карфагенян на западном побережье острова стал город Лилибей⁵. Из других городов, основанных финикийцами или карфагенянами, самыми известными были Гераклея и Солунт.

Но пришло время, и к сицилийским берегам устремились отважные греческие мореходы.

Новые переселенцы довольно быстро колонизировали прибрежные области на востоке острова. Первыми здесь высадились халкидоняне, основавшие возле мыса Скито город Наксос⁶, который вскоре достиг такого благосостояния, что и сам, в свою очередь, выслал колонистов в Леонтины и Катану. Почти одновременно с халкидонянами выходцы из Коринфа основали Сиракузы. Этот город впоследствии стал матерью таких поселений, как Акры, Касмены и Камарина. Через сорок шесть лет после основания Наксоса и Сиракуз дорийцы⁷ с острова Крит основали Гелу⁸, которая спустя сто восемь лет вывела колонистов в Агригент⁹, ставший потом одним из богатейших и красивейших городов Сицилии.

Из других греческих колоний на сицилийском побережье следует назвать основанную спартанцами Мессану¹⁰, расположенную на берегу Сикульского пролива, и Селинунт¹¹, построенный бесстрашными дорийскими переселенцами на юго-западе острова в опасной близости от карфагенских владений.

Постепенно греки стали проникать во внутренние области острова, подчиняя себе его коренное население – сикулов¹², которые, однако, оказывали завоевателям упорное сопротивление. Не исключено, что сикульские вожди заручились поддержкой карфагенян, которые с ревнивым неудовольствием наблюдали за успехами своих соперников, выказывавших явное стремление овладеть всей Сицилией.

Терпению карфагенян пришел конец, когда спартанец Эврилеон со своими наемниками захватил Гераклею. Этот древнейший город основали финикийцы, братья карфагенян по крови. Оставить подобную дерзость греков без внимания Карфаген не мог и стал готовиться к войне.

С этой поры нескончаемая борьба между карфагенянами и греками красной нитью проходит через всю историю Сицилии. К этому необходимо прибавить постоянные раздоры между греческими городами, редко ладившими между собой, а также не менее частые усобицы внутри самих городов, сопровождавшиеся переворотами: там правили то олигархи, то демократы, то тираны.

Есть сведения, что во время своего похода на Грецию Ксеркс¹³ предложил Карфагену завоевать всю Сицилию и тем самым уничтожить греческое могущество на Западе.

У карфагенян к этому времени все уже было готово к походу – не хватало лишь удобного повода. Но вскоре он был найден. Согласно Геродоту тиран Гимеры Терилл был уроженцем Агригента, изгнанный оттуда в свое время тираном Фероном. Терилл, как только он утвердил свою власть в Гимере, обратился за помощью к Карфагену, который отправил в Сицилию огромное войско. Выступившее против карфагенян объединенное войско сицилийских греков возглавили тиран Агригента Ферон и Гелон, тиран сиракузский. Противники сошлись близ Гимеры, предположительно, на равнине, простиравшейся напротив моря, где до наших дней сохранились развалины храма Победы, построенного в честь блестящей победы сицилийцев над карфагенянами. По преданию, это сражение произошло в один день с морской битвой балканских греков с персами при Саламине¹⁴. Карфагеняне потерпели полное поражение и после этого семьдесят лет не вмешивались в сицилийские дела. Даже во время антигреческого восстания сикулов во главе с Дукетием, который в течение двадцати лет оставался непобежденным, они не делали попыток вторжения на остров.

В то время усиление Сиракуз под властью Гелона и его преемника Гиерона (Старшего), сумевших на короткое время сплотить всех сицилийских греков и создать внушительную по тому времени державу, заставляло Карфаген быть предельно осторожным в деле осуществления своих захватнических планов в Сицилии.

Карфагеняне воспрянули духом после трагического похода афинян в Сицилию¹⁵, когда обнаружилась явная слабость сиракузян, ибо только помощь Спарты спасла их от поражения. Обстановка в Сицилии все больше благоприятствовала карфагенянам: там шла непрерывная борьба между греческими городами, Сиракузы были ослаблены напряженной войной с афинянами, а их военный флот находился далеко от сицилийских берегов, действуя в Эгейском море.

Момент для вторжения был выбран удачно. Карфагеняне, высадив на острове многочисленную армию, в течение трех лет овладели почти всеми греческими городами, за исключением Сиракуз, где к власти пришел талантливый и мужественный тиран Дионисий, который с большим трудом переломил ход военных действий в свою пользу.

Изнурительная борьба, длившаяся двадцать шесть лет, закончилась миром, по которому карфагеняне сохранили за собой лишь третью часть острова, к западу от реки Галик.

Дионисию удалось создать первоклассную державу. Казалось, он и его преемники с полным основанием могли претендовать на то, чтобы владычествовать не только в Сицилии, но и в Италии. В то время Рим, разоренный галлами, влачил жалкое существование, и ни один предсказатель будущего не брал его в расчет.

Но судьба распорядилась иначе. После смерти Дионисия Сиракузская держава распалась. Снова на острове начались распри между греческими городами, и вновь перешли в наступление карфагеняне. При Агафокле Сиракузы большим напряжением сил пытались вернуть утраченное могущество. Во время войны с карфагенянами Агафокл дважды высаживался со своими войсками в Африке, угрожая самому Карфагену. Бывший горшечник определенно грезил о создании мировой державы, подобной той, какую создал Александр Великий. Однако сколоченное путем завоеваний обширное государство развалилось со смертью его основателя и на этот раз навсегда.

После Агафокла Сиракузами недолго правили сначала Менон, потом Гикет. Они не оставили после себя ничего достойного упоминания.

Между тем для сицилийских греков, в том числе и для сиракузян, наступили черные времена, потому что в Сицилии вновь высадились карфагенские войска. Дело дошло до того, что карфагеняне осадили Сиракузы. Положение города было отчаянным, и сиракузяне призвали на помощь эпирского царя Пирра, который успел уже приобрести известность своими военными победами на Балканском полуострове, а также в Италии, где он в двух битвах нанес поражение римлянам. Пирр не замедлил появиться в Сицилии, и карфагенянам тотчас пришлось почувствовать, что за дело взялась сильная и умелая рука. Был даже момент, когда Карфаген предлагал Пирру мир, отказываясь от всяких притязаний на Сицилию, за исключением города Лилибея, в котором преобладало пунийское население. Знаменитый воитель не захотел идти ни на какие уступки, но вскоре, к великой радости карфагенян, он рассорился с сицилийцами и покинул остров, переправившись со своим войском в Италию, чтобы продолжить войну с римлянами.

К этому времени в Сиракузах выдвинулся Гиерон Младший¹⁶. Его род шел от Гелона. Молодость Гиерона прошла на военной службе. Он принимал участие в походах Пирра, воевал с карфагенянами. Его поддерживала аристократическая партия, и он пользовался авторитетом у солдат-наемников.

Когда в Сиракузах вспыхнуло восстание в пользу демократической партии, Гиерон с помощью наемников прекратил беспорядки и выказал при введении нового государственного управления много умеренности и благоразумия. Вначале его избрали первым стратегом Сиракуз, но уже через год после этого за свою блистательную победу над мамертинцами¹⁷ при реке Лонгане он был провозглашен царем.

В войне с мамертинцами Гиерон пытался опереться на карфагенян, заключив с ними союз, но римляне, вмешавшиеся в борьбу на стороне мамертинцев, сначала разбили Гиерона, потом нанесли поражение карфагенянам.

Между Карфагеном и Римом началась война, и с этого времени многие десятки лет два могущественных города, отделенные друг от друга большими пространствами моря и суши, вели ожесточенную борьбу за власть и богатство.

В самом начале этой Сицилийской войны, названной впоследствии Первой Пунической войной, римские легионы подступили к Сиракузам и начали осаду города. Гиерон вынужден был заключить с Римом мирный договор, но для него и всего Сиракузского царства этот договор оказался чрезвычайно выгодным. Римляне сохранили за Гиероном господство над восточной частью Сицилии, и в течение сорока лет подвластная ему страна пользовалась всеми благами мира. Союзу с Римом сиракузский царь оставался верен до конца своей долгой жизни.

Внук и преемник Гиерона, юный Гиероним, в разгар Второй Пунической войны разорвал отношения с Римом и вступил в союз с карфагенянами. Этот шаг молодого и неумного правителя стал роковым для Сиракузского царства: римляне после двух лет осады овладели Сиракузами и поступили с ними, как с завоеванным городом, лишив его каких-либо привилегий.

После того как Карфаген потерпел полное поражение, вся Сицилия была объявлена римской провинцией, а город Сиракузы стал резиденцией управлявших ею преторов.

Сами римляне считали, что завоевание ими Сицилии было огромным благом для этой страны. Действительно, под властью римлян здесь наступили, наконец, мир и порядок: прекратились нескончаемые кровавые усобицы между городами, борьба за власть и политические перевороты в самих городах, оживилась торговля. Но нужно сказать, что хотя это великое благо ощущалось многими, ценилось оно весьма и весьма немногими. Только смертельный страх перед могуществом Рима удерживал в сицилийцах готовое выплеснуться наружу возмущение. Этому способствовали постоянные злоупотребления властью римских наместников и произвол со стороны откупщиков, богатевших на незаконных поборах и творивших повсюду всякие несправедливости. Откупная система, введенная Римом в провинции, стала бичом для свободных жителей, тружеников полей. Все, что ни добывал неутомимый сицилийский пахарь, становилось добычей римских откупщиков и ростовщиков. Крестьяне разорялись, продавали свои земельные участки и устремлялись в города, где им приходилось жить случайными заработками и подачками богачей. Многие из них за неуплату налогов или из-за долгов продавались в рабство. Как писал Тит Ливий, где откуп, там и откупщики, а где откупщики, там право государства бессильно и жители лишены свободы. От когда-то гордых и свободолюбивых сицилийских греков не осталось и следа. За сто лет после окончания Второй Пунической войны ни один из городов Сицилии не осмелился поднять мятеж против римского владычества. В них господствовали олигархические группы крупных рабовладельцев, тесно связанных с Римом, – все остальные были бесправной чернью.

Но истинными страдальцами в завоеванной римлянами стране были, конечно, рабы, свозимые сюда со всего света. По мере того как мелкие крестьянские собственники вытеснялись крупными хозяйствами богатых сицилийцев и римлян, на полях острова во все большем количестве трудились рабы. Обращение с ними рабовладельцев всегда было вопиюще несправедливым и жестоким, поэтому ответ со стороны рабов не заставил себя долго ждать. Шестилетняя рабская война¹⁸, явившаяся последним выдающимся событием в истории Сицилии перед началом нашего повествования, охватила весь остров. Восставшие невольники, в большинстве своем сирийцы, попытались создать свое государство наподобие селевкидской монархии. Они провозгласили своим царем Эвноя¹⁹, родом из Апамеи (Сирия). С великим трудом подавили римляне это восстание, но было совершенно ясно, что огромный приток рабов в провинцию в конце концов приведет к новой войне, быть может, еще более ожесточенной.

Ко времени событий, о которых пойдет наш рассказ, военная мощь Рима несколько ослабла. Особенно это проявилось в испанских войнах, затем в Нумидийской войне и, наконец, в ужасных столкновениях римлян с кимврами и тевтонами, которые, по выражению Корнелия Тацита, отняли у римского народа пять консульских армий.

Римляне уже не вызывали былого трепета у покоренных ими народов. Нависшая над Италией угроза кимврского нашествия поколебала мужество и поубавила гордыни у потомков Квирина, еще недавно называвших себя «владыками мира». В их сердца закрались страх и неуверенность. Этого не могли не видеть и не чувствовать люди, задавленные беспросветным рабством и бесчеловечным угнетением. Все чаще выказывали они дерзкую отвагу в своем стремлении сбросить с себя ненавистные оковы. Восстание рабов под предводительством Минуция в самой Италии показало, что чаша терпения в любой момент готова выплеснуться через край – нашелся бы только вождь.

Глава вторая
Претор Сицилии. – Постановление сената

В начале мая 649 года по римскому летосчислению в Сицилии было спокойно.

Претор провинции Публий Лициний Нерва еще находился в Сиракузах, намереваясь в ближайшие дни начать традиционный circuitus totius Siciliae²⁰.

За четыре дня до майских нон (2 мая) Нерва принимал депутации от сицилийских общин в тронном зале «дворца Гиерона» – так по старинке сиракузяне называли это великолепное здание на острове Ортигия. Когда-то дворец служил местом обитания сиракузских царей, а затем, когда Сицилия была объявлена провинцией Рима, он стал жилищем римских наместников. Следует сказать, что надменные римские преторы всеми силами старались подчеркнуть свое царственное положение. Они принимали послов сицилийских городов и всякого рода просителей, восседая, как многие считали, на том самом кресле из полированного черного дерева, украшенного золотом и слоновой костью, которое стояло здесь во времена Гиерона II и Гиеронима, последних царей Сиракуз. На самом деле этот трон был уничтожен сиракузянами во время демократического переворота как символ тирании.

Стены тронного зала были увешаны картинами или украшены росписью. По обе стороны от входной двери стену украшала прекрасно выполненная роспись, изображавшая сцены времен войны Гиерона II с карфагенянами. Но больше всего обращали на себя внимание три большие картины в позолоченных рамах. На одной из них изображен был Идоменей, выступающий судьей в споре между Фетидой и Медеей; другая воспроизводила встречу Европы с Астерием, который, стоя на коленях, обнимал ноги девушки; на третьей картине живописец изобразил одну из спутниц Терпсихоры, изогнувшуюся в вихре бурного танца. Это были бесценные полотна знаменитых греческих художников времен Дионисия Старшего.

Самая поздняя из картин, висевшая у входа в зал, изображала трагическую сцену гибели Марка Клавдия Марцелла: его, уже смертельно раненного, горстка телохранителей защищала от наседавших со всех сторон карфагенян. Картина будила воспоминания об этом необычайном человеке. Римляне справедливо называли Марцелла «мечом Рима». За взятие Сиракуз Марцелл получил триумф и вошел в Рим с огромной добычей. Как полководец он показал себя достойным противником Ганнибала. В битвах с карфагенянами он не потерпел ни одного поражения и погиб случайно, попав в засаду во время осмотра местности вблизи своего укрепленного лагеря.

В тот день претор Лициний Нерва особо пристальное внимание обратил на ходатайство представителей города Мессаны об отсрочке уплаты десятины²¹. Мессанских послов претор принял в последнюю очередь и беседовал с ними долго и весьма благожелательно. К просьбе их он отнесся с пониманием и обещал оказать им свое содействие в переговорах с некоторыми городскими общинами, которые были освобождены от налогов. Нерва выразил надежду, что эти города, обладавшие особыми привилегиями, не откажут в помощи жителям Мессаны, попавшим в затруднительное положение.

Как только послы ушли, Нерва позвонил в колокольчик, вызвав слугу, постоянно дежурившего в соседней комнате, где размещалась охрана из солдат преторской когорты. Эта же комната служила приемной для всякого рода просителей.

– Гиацинт! – обратился Нерва к показавшемуся в дверях молодому человеку, одетому в короткую тунику. – Немедленно пошли за Аристархом! – приказал он.

– Слушаюсь, господин! – ответил слуга и, поклонившись, вышел.

Аристарх, вольноотпущенник Нервы, жил в одной из многочисленных комнат дворца вместе со своим сыном, уже взрослым молодым человеком. Он был хорошо образован и весьма сметлив. Как и многие другие высокопоставленные римляне, Лициний Нерва всегда держал при себе преданных и толковых слуг. При решении особо важных дел он постоянно пользовался их советами, причем Аристарх был у него на особом счету, так как отличался большим умом и ученостью.

Ожидая его появления, Нерва задремал в мягком царском кресле, склонив на грудь плешивую голову и сцепив пальцы рук на округлом брюшке.

Немного погодя в зал вошел полнотелый старик, неряшливо завернутый в серую тогу.

– Ты звал меня, господин? – негромко спросил он, близоруко вглядываясь в претора, который в это время уже начал похрапывать.

Нерва вздрогнул и, подняв голову, обратил в сторону своего отпущенника заспанное лицо.

– Одолел-таки меня коварный Гипнос, – произнес Нерва и зевнул во весь рот. – Не выспался! – продолжал он после короткой паузы. – Вчера мы допоздна засиделись у проагора²². Если бы ты знал, мой Аристарх, какие отбивные готовит его повар-каппадокиец!

– Чего не скажешь о поварах твоей когорты, – не преминул пожаловаться отпущенник. – Даже на девятый день²³ таких не позовут.

– Очень хорошо, что ты напомнил мне о них, – сказал Нерва. – Я обязательно сделаю выговор этим бездельникам… Ну, а теперь садись и слушай.

Вольноотпущенник прошел в центр зала и сел на скамью перед большим широким столом, стоявшим справа от кресла претора. Здесь обычно сидели писцы, заносившие на папирус преторские распоряжения.

Аристарх внешне был совершенно неприметным человеком. Небольшого роста, очень тучный, с большой головой и всегда брюзгливым выражением лица он походил на Сократа, портрет которого можно было увидеть в приемной комнате дворца, на стенах которой, как и в тронном зале, также висело множество картин. Возраст его приближался к шестидесяти годам, и он многое успел повидать на своем веку.

Родился и вырос он в Пергаме, в обеспеченной семье. Отец его занимал высокую должность заведующего знаменитой Пергамской библиотекой. До тридцати лет Аристарх прилежно занимался различными науками и особенно преуспел в изучении истории и философии. Но все благополучие рухнуло в одночасье со смертью последнего пергамского царя Аттала III²⁴, оставившего завещание, согласно которому его царство передавалось Риму. Побочный брат царя Аристоник²⁵ объявил завещание подложным и призвал население к восстанию. По всей территории Пергамского царства началось движение так называемых гелиополитов. Это были последователи запретного коммунистического учения философа и писателя Ямбула, возбуждавшего умы тогдашнего эллинистического мира рассказами о таинственном острове, где жители не знали ни рабства, ни угнетения и все вместе одинаково трудились для общего блага. Аристоник возглавил это движение. Его поддержали беднота и рабы, которые по указу нового царя были объявлены свободными. Римляне вторглись в пределы Пергамского царства, но вскоре поняли, что без помощи союзников им не справиться с восстанием. Они призвали к участию в войне вифинского, пафлагонского, каппадокийского и понтийского царей, которые двинули свои войска против Аристоника. Первым у пергамских берегов появился флот царя Каппадокии Ариарата V, но ожесточенное морское сражение закончилось победой гелиополитов, причем сам Ариарат был убит. Подоспевший вскоре понтийский царь Митридат высадил свое войско неподалеку от Пергама и повел решительное наступление на город. Пергамцы отчаянно защищались, но силы были неравны. Город был взят. Понтийский царь отдал его на разграбление своим солдатам. Началась вакханалия грабежей и убийств. Отец Аристарха был убит на ступенях здания библиотеки. Сам Аристарх каким-то чудом выбрался из города в числе немногочисленной группы гелиополитов и пришел вместе с ними в укрепленный город Левки, где сосредоточились основные силы восставших. Аристарх был свидетелем большого кровопролитного сражения между гелиополитами и римской армией консула Лициния Красса Муциана. Римляне были разбиты наголову. В плен попал сам Красс Муциан, убитый вскоре одним из охранявших его воинов, не выдержавшим оскорблений и насмешек плененного римского консула, который явно не захотел пережить выпавшего на его долю позора. Позднее Левки были захвачены консулом Марком Перперной. Все жители города в отместку за смерть Красса Муциана были частью перебиты, частью проданы в рабство, в том числе и Аристарх, хотя за него усердно хлопотали некоторые знатные пергамцы, воевавшие против восставших на стороне римлян.

Пятнадцать лет Аристарх был рабом Публия Лициния Нервы, который сдавал его внаем содержателю престижной римской школы. Там ученый пергамец преподавал греческую грамматику и риторику детям сенаторов. Аристарху удалось собрать необходимую сумму денег, чтобы выкупить на волю себя и своего сына. Получив свободу, он в течение нескольких лет зарабатывал на жизнь, продолжая давать уроки в школе, пока Нерва, будучи уже членом сената, не предложил ему служить у него в качестве письмоводителя и советника в делах особой важности.

Аристарх прекрасно разбирался в общественной жизни Рима. Он посоветовал патрону примкнуть к сторонникам Мария в год его первого консульства. Вольноотпущенник каким-то внутренним чутьем увидел в Марии человека с большим будущим. Нерва внял его советам и благодаря поддержке видных марианцев, с которыми он поддерживал самые дружеские отношения, очень скоро добился важного поста курульного эдила.

Занимая эту должность, Нерва не разбогател ни на один сестерций. Эдилитет порой требовал немалых вложений собственных денег самого магистрата, в обязанности которого входило благоустройство улиц, строительство общественных зданий и устройство зрелищ для народа. Заветной мечтой Нервы была городская претура, причем его больше привлекал не самый почет, с нею связанный, а возможность получить впоследствии управление какой-нибудь провинцией, где он мог бы по-настоящему разбогатеть, пользуясь своей неограниченной властью, как это обычно делали провинциальные римские наместники.

В год консульства Квинта Сервилия Цепиона и Гая Аттилия Серрана²⁶ стараниями своих друзей-марианцев Нерва победил на преторских выборах. Его городская претура завершилась удачной для него жеребьевкой провинций. Ему досталась Сицилия, богатая и наиболее спокойная из всех римских провинций. Это было пределом его мечтаний. Он отправился в Сицилию с заранее выработанным планом ее ограбления.

Первые пять месяцев своего наместничества Нерва действовал как заправский вымогатель. Претор Сицилии не упускал ни одного случая, сулившего мзду. Поэтому, когда прибывшие из Мессаны послы недвусмысленно намекнули ему, что не останутся в долгу, если он даст им отсрочку по уплате вышеупомянутого хлебного налога, Нерва с готовностью ухватился за возможность хорошенько поживиться на этом деле. И, как всегда в подобных случаях, он решил предварительно посоветоваться с верным Аристархом, через руки которого проходили все получаемые им взятки.

– У меня возникла мысль по поводу мессанцев, которые прибыли сегодня, чтобы уговорить меня дать им отсрочку по выплате десятины, – сказал Нерва, обращаясь к отпущеннику. – Что если я переложу неуплаченный налог Мессаны на города с особым статусом²⁷?

– Рискованно, – неуверенным тоном произнес Аристарх. – Всем известно, с какой болезненностью воспринимают в этих городах всякое ущемление их прав и свобод. Сразу же посыпятся жалобы в Рим и все такое…

– Меня это не особенно волнует. Я всегда смогу оправдать свои действия в отношении этих городов, ссылаясь на тяжелое положение государства. Будет хуже, если в Риме будут недовольны мною, не получив того количества зерна, на которое там рассчитывают. Мессанцы убедили меня, что в этом году они не в состоянии уплатить хлебный налог, учитывая недоимки двух последних лет.

– Что ж, тогда лучше всего начать с Центурип, – немного подумав, сказал Аристарх.

– Почему с Центурип?

– Мой сын недавно побывал там и кое-что накопал на тамошнего проагора, – пояснил отпущенник. – Можно будет его хорошенько прижать в случае чего.

– И чем же именно? – поинтересовался Нерва.

– Лет пятнадцать назад он получил огромное наследство, но то ли по забывчивости, то ли из жадности не выполнил одного из условий завещания – не поставил мраморных статуй в городских палестрах. Если напомнить об этом проагору, он будет сговорчивее.

Нерва с удовлетворением потер руки.

– Эти два или три месяца, которые я проведу в судебных округах, – сказал он, разнежено потягиваясь, – должны принести мне больше, чем я поистратил во время двух своих предвыборных кампаний. Тебе и твоему сыну прибавится хлопот, которые, разумеется, будут вознаграждены. Однако я решил несколько расширить круг своих доверенных лиц. Например, этот центурион, Марк Тициний… Как ты его находишь?

– Я не имел случая составить о нем правильного представления. Но, по-моему, он малый сообразительный.

– Я тоже так думаю. Для начала его нужно как следует приручить. Например, повысим его в звании, назначив младшим военным трибуном, помощником этого лентяя Криспина. Руфул²⁸, конечно, не то звание, которым можно будет особенно щеголять во время воинского набора в Риме, но Тициний, я думаю, будет доволен… Кстати, я уже вызвал его на сегодня, чтобы сообщить ему эту приятную новость.

Нерва взял со стола колокольчик и, позвонив им, вызвал слугу.

– Пришел ли центурион Тициний? – спросил он появившегося в дверях слугу.

– Он здесь, в приемной, – ответил слуга.

– Пусть войдет.

Слуга исчез за дверью, и вскоре на пороге появился центурион Марк Тициний, с которым читатели уже имели возможность немного познакомиться в первой книге нашего повествования, когда он во время пирушки в доме Гнея Волкация заручился обещанием откупщика Публия Клодия устроить его в преторскую когорту сицилийского наместника, дабы избежать участия в опасном походе против кимвров.

Клодий, используя свои дружеские отношения с Нервой, обещание свое выполнил. По его рекомендации Нерва назначил Тициния командиром третьей центурии своих преторианцев.

– Я пригласил тебя, Марк Тициний, – с важностью сказал претор, – чтобы объявить о твоем назначении помощником военного трибуна Тита Деция Криспина. В последнее время он плохо себя чувствует. Криспин просил меня освободить его от обязанности сопровождать меня в объезде провинции и оставить в Сиракузах. Вот я и подумал о тебе. Ты человек с крепким здоровьем, энергичный, к тому же отлично проявил себя на службе. Назначаю тебя младшим военным трибуном. Криспин пусть отвечает за сиракузский гарнизон, а ты будешь исполнять обязанности префекта претория.

Для центуриона слова претора были более чем приятной неожиданностью. Морщины на его грубом лице несколько разгладились. Новоиспеченный военный трибун не мог скрыть своей радости.