Триокала. Исторический роман

– С прибытием, Квинт Варий!..

– Какие вести с дороги?..

– Давно тебя не было видно…

– Был ли ты в Новой Фабратерии?..

– Виделся ли с моими сестрами?..

– Как там мой сынишка? Наверное, теперь уж его не узнать…

– Встречался ли с кем-нибудь из наших в Аускуле или в Корфинии? Что тебе там сказали?..

– А что в Риме? Неужели там до сих пор никто не осмелился замолвить за нас слово?..

На некоторые вопросы Варий отвечал короткими фразами:

– Нет, в Новой Фабратерии я не был… Встречался со многими и в Аускуле, и в Корфинии, но ничего хорошего там не услышал… Скажу еще об этом… О чем ты спрашиваешь? В Риме говорят только о кимврах и галлах…

Весть о прибытии Вария быстро разнеслась по всему поселку. Со всех сторон на площадь сходились люди.

Одним из первых прибежал отец Эгнация, которому сообщили, что сын его пришел вместе с Варием.

– Сын! Мой сын! – задыхаясь от бега, повторял старик, из глаз которого катились слезы.

– Здравствуй, отец! – сказал Эгнаций, обнимая его.

Толпа росла на глазах.

Когда все обитатели поселка собрались на площади, Варий взобрался на шаткий деревянный помост, служивший ораторской трибуной во время общих сходок.

– Соотечественники! – обратился он к притихшей толпе. – Я должен был вернуться к вам раньше, но, если честно признаться, на душе у меня было так тяжко, что мне просто не хотелось возвращаться, потому что я вез для вас одни дурные вести. Во время своего путешествия по Италии я посетил многие общины в Лукании, побывал в Венузии, а также в некоторых городах самнитов и марсов, где мне приходилось встречаться с теми, кто раньше особенно воинственно был настроен по отношению к римлянам. Обо всех этих людях я и раньше вам много рассказывал. К сожалению, они значительно поостыли с той поры, как Фрегеллы и Аускул первыми подняли знамя борьбы за италийскую свободу. Везде, где я побывал, мне говорили приблизительно одно и то же: пока кимвры угрожают Италии, ее жители должны сплотиться вокруг Рима, чтобы отразить нашествие варваров. О том же я слышал и в самом Аускуле. От прежних тайных сообществ не осталось и следа. Все это означает, что мы навсегда должны оставить надежду когда-нибудь вернуться в Италию. Это означает, что мы должны навсегда отказаться от мести за свои уничтоженные храмы и могилы наших предков, которые римляне сровняли с землей, за наших жен, лишенных своих мужей, и наших детей, оставшихся без своих отцов. Но я считаю необходимым сказать вам, что по мне лучше уж мужественно умереть, пока руки еще способны держать оружие, чем влачить свое существование в рабской нужде и отчаянии. Двадцать лет я жаждал мести, двадцать лет я мечтал о том времени, когда в одних рядах со всеми италиками, с вами, храбрые фрегеллийцы, я буду биться против этого надменного и греховного народа. И вот теперь мне говорят: «Смирись, оставь дело, которому ты посвятил всю свою жизнь, вырви из своего сердца священный гнев за поруганное отечество». Клянусь всеми великими богами, это выше моих сил! Я никогда не откажусь от мести этим кровожадным волкам! На обратном пути в Сицилию я примкнул к доблестному римскому всаднику Титу Минуцию, о котором вы, наверное, уже слышали. Он собрал несколько тысяч рабов, и они разогнали прибывшее из Рима войско под началом претора Луция Лукулла. Эти отверженные разбили свои оковы и доказали на деле, что могут сражаться и побеждать. К сожалению, предательство погубило восстание. Сам я каким-то чудом вырвался живым из битвы. Видно, сама Фортуна сберегла меня, пожелав, чтобы я вернулся в Сицилию. Несколько дней назад на священном участке божественных братьев Паликов собрались рабы со всех концов Сицилии. Они связали друг друга нерушимыми клятвами начать войну за свободу. Я тоже дал клятву, и нет таких сил, которые заставили бы меня от нее отступиться. Сегодня вы должны решить, пойдете вы со мной навстречу опасностям или останетесь здесь, обреченные доживать свой век жалкими изгнанниками. Решайтесь, соотечественники! Время не ждет. Этой же ночью я подниму знамя священной войны за справедливость. В считанные дни мы соберем вокруг себя многие сотни и тысячи бойцов. Не пройдет и месяца, как вся Сицилия окажется в наших руках. Решайтесь, фрегеллийцы! У нас никогда не будет другой возможности отомстить ненавистному Риму! Возглавив эту войну, мы заставим Италию вспомнить о нас, забытых всеми.

Маний Эгнаций и Эвгеней, внимательно следившие за настроением толпы во время страстного выступления Вария, убедились, что речь его явно не понравилась большинству.

Не успел Варий сойти с трибуны, как на нее с юношеской резвостью взбежал седоволосый старик.

– Лучше бы я оглох, прежде чем услышать все это от тебя, Квинт Варий, чье имя я всегда произносил с уважением, – заговорил он негодующим тоном. – Разве для того мы послали тебя к нашим друзьям в Италию, чтобы ты вернулся оттуда с призывом развязать здесь нечестивую рабскую войну. Я признаю, что раб несчастен, но все-таки он раб, он варвар и никогда не будет равен свободному. Когда-то мы подняли оружие против римлян, и никто из нас даже не помыслил о том, чтобы прибегнуть к помощи рабов, призывая их изменить своим законным господам и обещая им за это свободу. Это значило бы предать дело свободных людей, ибо само слово «свобода» теряет для них всякий смысл, когда подлые рабы приобретают равные права с порядочными людьми. Ты решил осквернить свое имя точно так же, как это сделал Минуций, римский всадник, навеки опозоривший свой род, став во главе взбунтовавшихся рабов. Разве к тому мы стремились и стремимся? Мы добиваемся равных прав с римлянами и не более того! Какое нам дело до рабов и варваров? Опомнись, Варий! Ты обезумел! Или ты забыл о том, кто ты? Не помнишь, что ты свободнорожденный сын Италии? Что прадед твой погиб славной смертью, защищая в неравном бою консула Марка Клавдия Марцелла?..

В этом месте своей бурной речи старик поперхнулся и закашлялся, а Варий, возвысив голос, крикнул:

– Нет, я ничего не забыл! Не я, а ты, старик, когда-то бывший гражданином славного города, срытого до основания безжалостными врагами, это ты, наверное, выжил из ума и возомнил себя свободным, до сих пор не осознав, что римляне давным-давно уравняли наше положение с положением рабов и что у нас нет больше никакой надежды когда-нибудь изменить его в будущем!

Толпа зашумела. Из нее один за другим вышли десять или двенадцать человек, и первым среди них был Герий Каннуний. Они присоединились к Варию, который напоследок обратился к соотечественникам со словами, полными горечи и презрения:

– Что ж, прощайте! Я и вот эти храбрые и достойные люди сделали свой выбор, а вы сделали свой. Живите изгнанниками. Влачите до конца дней эту жалкую жизнь. Больше мне нечего вам сказать.

Варий не намерен был больше задерживаться в колонии своих земляков, обманувших его ожидания. Только двенадцать из них, смертельно ненавидевших римлян, решили последовать за ним. Они вооружились мечами и копьями, которые в свое время приобрели и с которыми не расставались все годы своего изгнания в надежде, что это оружие им еще понадобится.

За три часа до заката солнца маленький отряд из четырнадцати человек во главе с Варием двинулся из поселка по дороге, ведущей в сторону Галикий.

Глава третья
Застрельщики

День близился к вечеру. Варий и четырнадцать его товарищей, твердо решивших с оружием в руках выступить навстречу великим опасностям, шагали быстро, торопясь засветло добраться до галикийского имения, принадлежавшего двум братьям, Гикетию и Диоклиду, которые унаследовали его от отца и стали владеть им сообща, не подвергая его разделу, как нередко поступали другие наследники. Имение двух братьев находилось в восьми милях от поселка фрегеллийцев и в пяти милях от Галикий.

Встречные путники с изумлением и страхом уступали дорогу вооруженным людям, лица которых были суровы и зловещи.

Уже совсем стемнело, когда Эвгеней, взявший на себя роль проводника, довел товарищей до небольшой рабской деревни, в которой, по его словам, проживало около четырехсот рабов. Имение это было не самым большим в области Галикий. По соседству с ним располагалась более обширная латифундия римского всадника Гая Лацерия. В ней работали свыше восьмисот рабов.

В этих местах владельцы земельных угодий не знали жалости к своим рабам. Причиной этому был возросший спрос на пшеничную муку. В крупных городах западной Сицилии, особенно в Лилибее и Панорме, арендаторы пекарен стали пользоваться при выпечке хлеба дрожжевым тестом, дававшим солидный припек. Пекарное дело стало особо прибыльным. Владельцы и арендаторы пекарен заключали сделки с окрестными землевладельцами о больших поставках муки. В свою очередь, это давало толчок к спешному строительству большого количества мельниц во всех крупных поместьях. Разумеется, мельничные жернова приходилось вращать рабам. Использовать в качестве тягловой силы мулов, быков или лошадей было невыгодно. Здесь даже пахали на людях, потому что стоимость сельского раба была ниже стоимости самого дешевого мула или лошака. Никого из богатых землевладельцев не мучила совесть из-за того, что даже с вьючными животными они обращаются бережливее, чем со своими невольниками. Страсть к стяжательству побеждала милосердие. Мельницы и крупорушки требовали множества рабочих рук. Жернова в них должны были двигаться и днем, и ночью. Заставить рабов выполнять такую работу можно было, лишь заковав их в цепи и подгоняя ударами бичей. Железные оковы и надежная охрана, которую поручали наемникам из числа свободных, исключали всякую надежду на побег. Кормили этих несчастных так плохо, что все они испытывали постоянный голод. Во время работы на шею им надевали специальные деревянные ошейники в виде колеса, чтобы они никоим образом не могли дотянуть до рта горсть муки или крупы.

Обо всем этом Варий очень хорошо знал. Он в первую очередь рассчитывал именно на этих доведенных до крайности кандальников.

Эвгеней провел отряд по узким и кривым улочкам рабской деревни к двум приземистым каменным строениям. Это были мельница и крупорушка. Оттуда доносились скрип и стук вращающихся жерновов, грубые голоса надсмотрщиков и щелканье бичей.

Рядом с мельницей под открытым небом расположились закованные в цепи рабы из отдыхающей смены. Они спали прямо на голой земле, тесно прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Их можно было разглядеть при свете костра, возле которого сидели два вооруженных надсмотрщика.

Услышав звук шагов, один из них приподнялся и крикнул:

– Эй! Кто там ходит?

Фрегеллийцы быстро окружили надсмотрщиков. Маний Эгнаций и Гай Анизий вырвали у них из рук копья и отобрали кинжалы.

– Узнаете меня? – подойдя к ним, спросил Эвгеней.

– Клянусь Кастором и Полидевком! Эвгеней! – изумленно проговорил один из них.

– А теперь слушайте меня! – выступив из темноты, сказал Варий обоим надсмотрщикам. – Сейчас вы разыщете факелы, молотки и зубила, после чего, не мешкая, освободите от оков этих несчастных. Итак, в добрый час! Выполняйте! – сурово приказал он.

– А ну, пошли! – грубо прикрикнул Герий Каннуний на надсмотрщиков, которые продолжали стоять в оцепенении от неожиданности и страха. – Живее, разрази вас молнии Юпитера!

В это время стали пробуждаться кандальники. Раздались звон цепей, тяжкие вздохи и удивленные возгласы.

– Эвгеней! Братишка! – воскликнул кто-то из кандальников.

Эвгеней обернулся и узнал брата, протягивавшего к нему скованные цепями руки.

– Дамон!

Братья обнялись.

– Как видишь, я сдержал свое слово, брат, – взволнованно сказал Эвгеней. – Мы пришли сюда, чтобы освободить вас и призвать к восстанию. Это лучше, чем простой разбой, не правда ли?

– Эти люди, что пришли с тобой… Кто они?

– Это мои друзья, решившие воевать с римлянами. Все мы надеемся, что и вы присоединитесь к нам.

– Воевать с римлянами? Что ж, это по мне.

– А остальные?.. Сколько вас здесь? – спросил Эвгеней, оглядывая толпу кандальников.

– Восемнадцать человек, – ответил Дамон. – Столько же на мельнице и столько же в крупорушке. Работаем на износ, попеременно сменяя друг друга.

– Потерпите! Сейчас разобьем ваши оковы.

На шум сбежались рабы из деревни. Поначалу никто из них ничего не мог понять. Многие думали, что напали разбойники, и прихватили с собой рогатины и фурки⁶⁶. Но, сообразив в чем дело, все они в страхе вернулись в деревню. Ни один из них не осмелился примкнуть к мятежу.

По-иному вели себя кандальники. Освобождаясь от цепей, они тут же хватали в руки все, что могло служить оружием. В темноте раздавались их возбужденные и озлобленные голоса. Не прошло и часа, как все работники мельницы и крупорушки разбили свои оковы и первую ярость свою выместили на надсмотрщиках. Жестоко избитые, они были загнаны в крупорушку. Дверь ее рабы подперли кольями и поначалу хотели сжечь надсмотрщиков живьем, но до этого не дошло. Фрегеллийцы торопили их с выступлением в поход к соседнему поместью

Дамон, брат Эвгенея, едва тот с помощью молотка и зубила сбил с него оковы, пришел в исступление: он жаждал мести и призывал товарищей по несчастью к расправе над господами, которые находились в усадебном доме вместе со своими женами.

Его призывы распалили невольников. Они подняли дикий крик и, собравшись в толпу, двинулись к усадьбе, размахивая зажженными поленьями.

– Не так я представлял себе начало, – раздраженно говорил Варий Гаю Анизию, глядя на мелькающие огни факелов возле крупорушки. – Куда они бегут? Я же приказал всем собраться у мельницы. Куда они бегут? Нужно растолковать этим безумцам, что нельзя терять времени по пустякам…

– Они хотят разделаться со своими господами, – хладнокровно отозвался Анизий. – Я думаю, не надо им мешать. Если они убьют их, это еще больше сплотит рабов, после чего уже никто из них не будет искать дороги назад, – рассудительным тоном добавил он.

Но Эгнаций, Каннуний и еще несколько фрегеллийцев попытались остановить и утихрмирить буйную толпу, которая подчинилась им с сильным ропотом.

Маний Эгнаций, потрясая в воздухе своим громадным кулаком, кричал:

– Для чего вас освободили? Захотелось анархии? Лучше забирайтесь обратно в ваши норы, если не хотите никому подчиняться! Дожидайтесь там, пока вам вместо сбитых оков наденут новые!

Варий, став рядом с Эгнацием, поднял руку, призывая к молчанию, и наступила полная тишина.

Он начал свою речь, стараясь четко выговаривать греческие слова, потому что толпа, состоявшая в большинстве своем из греков и сирийцев, плохо воспринимала латынь:

– Мое имя Квинт Варий. Вы меня не знаете, и я мог бы долго рассказывать вам о себе. Но у нас нет времени на пустые разговоры. Не забывайте, что вы самые бесправные и ничтожные из всех людей во всем этом несправедливом мире. Поэтому каждый из вас должен понять, что без организованности и повиновения восстание обречено на гибель. Сейчас дорого каждое мгновенье. Если упустим время, придут солдаты из города и начнут вас резать, как баранов. Этим все и кончится. Теперь я спрашиваю вас, готовы ли вы подчиниться мне и идти туда, куда я вас поведу? Если нет, я ухожу. В другом месте я буду искать соратников в войне против римлян. Я спрашиваю вас, хотите ли вы сражаться под моим началом? Признаете ли вы меня своим предводителем?

Из толпы выступил Дамон, бешено сверкая глазами. В руке он держал копье, отобранное у надсмотрщика.

– Мое имя Дамон, родом я из Сирии, и я отвечу за всех! – стал выкрикивать он. – Хотя мы не знаем, кто ты, но ты и твои друзья освободили нас от цепей, и мы признаем твою власть. После того, что нам пришлось здесь пережить, мы все готовы идти даже за самим Танатом, лишь бы он повел нас против наших врагов. Но и ты, предводитель, дай нам насладиться этим первым глотком свободы, дай нам утолить нашу месть…

Толпа поддержала Дамона пронзительными воплями:

– Месть!.. Месть!..

Варий снова поднял руку и, когда утих шум, сказал:

– Хорошо. Я даю вам на вашу месть не более получаса.

Толпа с торжествующим воем ринулась к господской усадьбе.

– Куда ты? – крикнул Эгнаций Эвгенею, побежавшему следом за разъяренными невольниками.

– Они обезумели! Эти дикари разорвут ее на части! Я не могу этого допустить! – отозвался на бегу молодой сириец.

– Эх, горячая голова, – с озабоченным видом сказал Эгнаций.

– А что такое? – с недоумением спросил Варий.

– Там женщина… молодая жена одного из господ. Эта красотка вскружила Эвгенею голову, когда он работал в этом имении, и вела себя с ним очень нескромно за спиной мужа… Короче говоря, все закончилось тем, что кто-то донес господину об измене жены, а наш друг почел за благо спасаться бегством от расправы…

Тем временем Эвгеней догнал брата и, прерывисто дыша, крикнул ему:

– Дамон!.. Только не трогайте женщин!

– Что я могу поделать? Разве ты не видишь, что происходит? А у меня одно желание… добраться до бычьей шеи своего доброго господина!..

И Дамон, махнув рукой, побежал к воротам усадьбы. Рабы уже с криками разбивали их ударами тяжелого бревна, используя его наподобие тарана.

Очень скоро ворота рухнули. Орущая толпа ввалилась во двор и устремилась к парадной двери господского дома.

Эвгеней одним из первых ворвался в дом и сразу побежал на его женскую половину – в гинекей. Там он застал перепуганных служанок.

– Где госпожа?.. Говорите!.. Я хочу ее спасти! – с трудом переводя дух, обратился он к ним.

Одна из служанок бросилась к нему:

– Эвгеней! Спаси ее… спаси их! Они спрятались в сеннике возле конюшен…

Эвгеней ринулся к выходу. На мужской половине дома ревели кровожадные голоса, слышались глухие удары и душераздирающие крики: там рабы расправлялись со своими господами. В это же самое время со двора донесся пронзительный женский визг…

Эвгеней выскочил из дома и со всех ног помчался к сеннику, расположенному в дальнем углу двора, рядом с конюшнями.

Он увидел, как с хохотом и улюлюканьем рабы выволокли из сенника во двор полнотелую жену Гикетия.

Следом из сенника выбежала молодая женщина в длинном хитоне, с распущенными волосами и обезумевшим от ужаса лицом.

Это была Иона, жена Диоклида. Она успела пробежать лишь несколько шагов по двору, издавая громкие вопли, но гнавшиеся за ней рабы схватили ее и повалили на землю.

В этот момент к ним подскочил Эвгеней и вырвал женщину из рук насильников.

– Стойте! – закричал он. – Она ничем не провинилась перед вами! Я вам ее не отдам…

– А! Вот он, пылкий любовник!.. Стосковался по госпоже с тех пор, как пустился в бега! – раздались в ответ злобные крики.

– Пока мы в цепях ворочали жернова, он втайне от мужа ублажал эту похотливую бабенку! – выступив вперед, заорал один из рабов, в котором Эвгеней узнал фригийца Синнадона.

– Купался в роскоши!.. Смеялся над нашими страданиями!.. – вопила обезумевшая толпа.

– Нет, господин прелюбодей, теперь наша очередь! – продолжал кричать фригиец. – Сегодня она уже стала вдовушкой и тебя одного ей будет маловато. А мы уж все вместе постараемся утолить ненасытный любовный голод нашей добрейшей госпожи!..

Эвгеней поспешно выдернул из ножен меч и, подняв его над головой, воскликнул:

– Только через мой труп! Тому, кто посмеет к ней прикоснуться, я снесу голову!..

Толпа надвинулась на него с грозными криками:

– Убери свой меч, молокосос!.. Оставь ее!.. Не серди нас, если жизнь дорога…

Как раз в этот момент появился запыхавшийся Маний Эгнаций, который, предчувствуя, что друг его может попасть в беду из-за женщины, которую намеревался спасти, примчался во двор усадьбы.

Растолкав толпу своими могучими руками, он встал рядом с Эвгенеем.

– А ну, прочь с дороги! – крикнул он громоподобным голосом. – Клянусь богами преисподней, я разорву на части всякого, кто хоть пальцем тронет моего друга!

Громадный ростом и сильный, как лев, он вырвал из рук одного из рабов рогатину.

– Назад, я сказал! Молчать! Всем заткнуть глотки! Ах вы, подлый сброд! Где ваша совесть? Кто вас вытащил из вашей вонючей дыры, презренные крысы? Разве не этот храбрый юноша, который пришел сюда ради вас и которого вы все вместе не стоите?

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы со стороны господского дома вдруг не нахлынула другая толпа во главе с Дамоном, который с торжеством потрясал своим копьем, на острие которого торчала окровавленная голова. Это была голова Диоклида, одного из двух господ имения.

– Мой брат в опасности! – кричал он, безумно вращая глазами. – Где мой брат? Кто смеет ему угрожать?

Эвгеней, удерживая в руках бесчувственное тело Ионы, которая при виде мертвой головы своего мужа тут же потеряла сознание, откликнулся на голос брата:

– Я здесь, Дамон! Дай мне возможность увести ее отсюда!

Дамон, высоко подняв копье с насаженной на него головой злополучного Диоклида, закричал, обращаясь к толпе:

– Месть свершилась! Вот он, ваш обидчик, ваш тиран, издевавшийся и глумившийся над вами! Можете взглянуть! Успокоился навек! Ничего ему теперь не нужно – ни денег, ни роскоши, ни удовольствий, ради которых мы все должны были изнемогать в работе под плетями надсмотрщиков… А теперь все за мной! Идем к тому, кто пришел освободить нас! Идем к нашему предводителю!

– Идем! – крикнул Синнадон. – Но прежде запалим со всех сторон это проклятое гнездо разврата!

– Да, да! Все сожжем!.. Огня!.. Огня! – в диком восторге завопила толпа и бросилась к господскому дому.

Пока рабы, охваченные жаждой разрушения, громили и поджигали усадьбу, Эвгеней вынес молодую женщину со двора через заднюю калитку, выходившую к дороге, которая соединяла Галикии с Энтеллой.

Он уложил Иону на траву под деревом и, как мог, приводил ее в чувство.

Наконец она открыла глаза.

– Эвгеней! – прошептала она. – Почему ты здесь? О, боги!.. Ты пришел отомстить… и привел убийц. Они убили его… О, бедный мой муж!..

Она заплакала.

– У меня не было желания мстить, – мрачно сказал Эвгеней. – Это восстание. Скоро вся Сицилия будет охвачена мятежами… Вставай, Иона, пойдем! Я провожу тебя до ворот города…

Диодор так писал о начавшемся восстании: «Первыми освободили себя 30 рабов, принадлежавших двум богатым братьям в области Галикий. Во главе их стоял Варий…».

Около полуночи фрегеллиец, собрав освобожденных кандальников, без промедления повел их к соседней вилле, оставив догорать подожженную со всех сторон усадьбу братьев-галикийцев.

Из четырехсот рабов имения Гикетия и Диоклида, кроме кандальников, работавших на мельнице и в крупорушке, ни один не решился примкнуть к бунтовщикам. Все они разбежались и попрятались в страхе. Но в отличие от Минуция, который приказывал убивать рабов, отказывавшихся присоединиться к нему, Варий никого не стал принуждать. Ему нужны были только добровольцы, готовые идти с ним до конца.

Спустя час отряд Вария прибыл на место. Это была вилла римского всадника Гая Лацерия, владельца нескольких обширных полей в галикийской округе. На трех его мельницах работало не менее сотни рабов, прикованных к мельничным жерновам.

Восемдесят из них без колебаний согласились примкнуть к мятежу. Остальные были до такой крайности измождены, что с трудом передвигались. Восставшие сами уговорили их остаться в имении.

Варий был доволен.

– Перед этими можно не тратить слов! – сказал друзьям Варий. – Обойдемся без длинных речей и пламенных призывов!

Теперь под его началом было две центурии. Восставшие были разбиты на десятки, во главе которых Варий назначил командирами, или деканами, Мания Эгнация, Герия Каннуния, Гая Анизия и девятерых фрегеллийцев. Рано утром, когда восставшие собирались покинуть усадьбу, к ним присоединились еще пятнадцать рабов, все рослые и сильные, с фурками, косами и рогатинами в руках. Настроены они были весьма решительно.

Хотя в эту ночь никто из повстанцев не сомкнул глаз, Варий, спеша увеличить численность отряда, повел его в долину реки Мазары. Из поместья Лацерия он приказал взять с собой только десять мешков пшеничной крупы и несколько корзин с солониной, чтобы идти налегке. Провизию погрузили на три повозки, запряженные мулами. Фрегеллиец не сомневался, что в ближайших поместьях он пополнит съестные припасы.

Эвгенея Варий послал к Сальвию на Каприонскую гору, где тот скрывался с несколькими десятками беглых рабов из имения Серапиона. Молодой сириец должен был передать латинянину, что восстание в области Галикий началось успешно и что пора всем гераклейским рабам, вовлеченным в заговор, браться за оружие.

– В усадьбе Серапеона разыщешь кузнеца Эргамена. Тот даст тебе проводника, который знает, где укрылись беглецы. Скажешь Сальвию, что самое большее через пять дней я подойду к Гераклее с достаточно большим отрядом, – напутствовал он молодого сирийца.

Маний Эгнаций отдал другу коня, добытого им на вилле Лацерия.

– Пусть охраняют тебя все великие боги! Скорее возвращайся. Без тебя я буду скучать, – с грубоватой нежностью сказал он Эвгенею на прощание.

В полдень отряд Вария занял большое имение римского патриция Луция Огульния Петилины. Это поместье находилось на полпути между Галикиями и Мазарой. Там повстанцы освободили сто пятьдесят кандальников и нашли с десяток лошадей. Варий посадил на коней самых ловких юношей, разделив всадников на два отряда. Он тут же послал один из них на разведку к Мазаре, другой – к Галикиям.

Варий ожидал, что власти этих двух больших городов не замедлят послать против восставших отряды наемников и ополченцев. Если бы это произошло, он намеревался действовать точно так же, как в свое время поступил Минуций, поодиночке разгромивший отряды из Свессул, Ацерр и Капуи.

Однако в Мазаре и Галикиях перетрусившие проагоры ничего не стали предпринимать против мятежных рабов. Первые слухи о них были необычайно раздуты: количество восставших исчислялось многими сотнями и даже тысячами, а гарнизоны этих двух городов насчитывали в общей сложности не более четырехсот греческих наемников, предназначенных только для несения службы по охране общественного порядка внутри самих городов.

Между тем отряд Вария продолжал расти. За три дня, проведенных восставшими на вилле Петилины, к ним присоединились еще восемьдесят пять человек. Это были в основном беглые рабы, скрывавшиеся в окрестных горах.

Вспомнив, как в лагере Минуция галлы и испанцы сплетали щиты из виноградных лоз, Варий расположил своих бойцов на берегу реки и приказал им заняться плетением щитов из ивовых веток. Однако с оружием дело обстояло плохо. Только двести повстанцев имели охотничьи копья и рогатины. Мечи были только у Вария, Эгнация, Эвгенея и у двенадцати фрегеллийцев. Остальные вооружены были обожженными на огне кольями или дубинами.

Варий обрадовался, когда в имении Петилины была обнаружена небольшая кузница. Он тут же приказал собирать железо, чтобы изготавливать из них наконечники для рогатин и дротиков. В ход пошли даже железные прутья решеток, которые повстанцы выламывали из окон эргастулов и крупорушек.

На следующий день (пятый день восстания) Варий произвел смотр своим воинам, которые все до одного имели щиты, сплетенные из ивовых прутьев и обтянутые бычьими шкурами, найденными в большом количестве на одном из складов усадьбы.

– Теперь вы можете дать отпор даже хорошо вооруженному врагу, – с довольным видом говорил Варий, обходя строй своих бойцов. – Но не забывайте, что пока вы будете иметь дело с плохо обученными и малочисленными наемниками. Придет время, и в Сицилию явятся римляне. Это более серьезный противник, но и римляне не устоят перед вами, если вы будете хорошо вооружены. Думайте об этом всегда, собирайте медь и железо, проявляйте смекалку в изготовлении копий, дротиков и даже мечей. Когда Рим пришлет сюда свои легионы, у нас должна быть хорошо вооруженная армия.

Сказав это, он объявил всем о начале похода в область Гераклеи, где к восставшим должны присоединиться сотни рабов во главе с храбрыми и надежными предводителями.

В тот же день Варий повел свой отряд вниз по течению реки. Через шесть часов повстанцы вышли к морю в пяти милях от Мазары. Здесь фрегеллиец, облюбовав один из холмов, приказал строить на нем лагерь.

Он все еще надеялся, что власти Мазары пошлют против восставших своих солдат. Ему нужна была хотя бы небольшая победоносная стычка с врагом. Это подняло бы дух его бойцов, и, кроме того, повстанцы завладели бы настоящим оружием и доспехами. Но Варий только напрасно потерял два дня, ожидая появления противника.

За это время отряд восставших вырос до четырехсот восьмидесяти человек. К нему поодиночке и группами присоединялись прятавшиеся в горах беглые рабы, народ крепкий и отважный. Все они в течение долгого времени разбойничали в этих местах, некоторые из них имели мечи и кинжалы.

– Случай или бог нам помогает, но пока все идет прекрасно! – торжествовал Варий.

Ранним утром десятого дня восстания он поднял людей и повел их берегом моря к Селинунту. Он еще не знал, что римский претор три дня назад прибыл с кораблями в Агригент и, узнав о начале мятежа близ Галикий, спешно выступил в поход по дороге в Гераклею, присоединив к своей когорте две трети греческих наемников из гарнизона города и более сотни римских граждан, которые по возрасту были пригодны к военной службе и которых Нерва, не принимая никаких возражений, привел к присяге.