Просчет невидимки

– И где же сам шпион, по мнению капитана Мороза?

– Не на заводе. И он говорит, что нужно изучать связи Викулова, хотя связей у него никаких в Горьком нет, потому что он с дочерью приехал сюда с Урала всего полгода назад. Я проверял перекрестно его досье на Урале. Нет, не может Викулов быть ни вредителем, ни пособником врага.

– И даже не потому, что ты влюблен в его дочь? – напомнил Шелестов.

– Алина, между прочим, серьезнее других относится к соблюдению секретности и порядку в документообороте, – тихо заметил Филонов, а потом уже громче и с вызовом заявил: – Да, я люблю ее, и она меня любит. Но это никак…

– Ты не кипятись, Павел, – остановил Шелестов оперативника. – Люби кого хочешь, если твое сердце так хочет. Ты, главное, о деле думай постоянно, о работе своей. Ты чекист, а это долг превыше всех остальных. Не должно тебя ничто останавливать, если придется схватить врага или пособника врага за руку. Главное, чтобы у тебя любовь к Родине была сильнее, была на первом месте и ничто бы ей не мешало.

– Вы мне не верите?

– Не верил бы, сейчас не разговаривал бы, а просто отстранил бы от работы, – спокойно заметил Шелестов. – И майор Карев тебе верит. Он рекомендовал с тобой говорить открыто. С капитаном Морозом открытого разговора не будет. Как оперативный работник, он нам сейчас помочь не может. Квалификация у него довольно низкая и низкая обучаемость. Тужится он, старается, но толку от этого мало. Еще и тебя с твоими идеями тормозит. Ну и хватит об этом. Мороза пока трогать не будем, иначе враг заметит перестановки и о многом догадается. А нам сейчас надо, чтобы враг успокоился, не сомневался и не опасался. Итак, давай еще раз, какие факты могут говорить о том, что инженер Викулов вредитель или предатель? Думай!

– Хорошо, – согласился Филонов и задумался. – Если Викулов был заинтересован в том, чтобы сорвать работы по двигателю с новыми усовершенствованиями и деталями, то он мог что-то нарушить в работе двигателя только в последний момент перед самым его запуском на испытательном стенде. Раньше постороннее вмешательство могли заметить конструкторы и инженеры-сборщики.

– Хорошо, дальше!

– Почему произошел взрыв так рано, что он не успел уйти за защитные экраны? – Лейтенант снова задумался на какое-то время. – Тоже можно объяснить. Не успел учесть возможных последствий с необходимой точностью. Он же инженер-энергетик, а не двигателист, не механик по двигателям внутреннего сгорания.

– Логично. Но ты забыл про ответ на самый главный, первый вопрос. Зачем ему это было нужно, даже если он враг? Что дает эта диверсия?

– Я слышал, как отзывались об этой трагедии конструкторы. Ведь повторить конструкцию они могут без труда, но теперь им не повторять нужно, не собирать новый двигатель с данными изменениями и дополнениями. Им теперь надо разобраться в причинах аварии. Если произошел взрыв и не ясны его причины, то такой двигатель пускать в производство нельзя. Это же очевидно. Значит, будут разбираться, изучать остатки двигателя после взрыва. А все это затормозит планы по вводу новых систем, затормозит выполнение задания Государственного комитета обороны. Уничтожение опытного образца всегда приводит к незапланированным потерям времени и сил. Что авария с двигателем на стенде, что с опытным образцом самолета во время первых вылетов.

– Убедил, давай дальше, – кивнул Шелестов. – Про подозрения насчет Алины Викуловой я тебя не спрашиваю. Тут личные отношения. По всем нашим правилам, ты не имеешь права ее обсуждать и оценивать. Теперь скажи, кто еще мог приложить руку к аварии и кто может копировать чертежи и передавать их немецкому шпиону?

– Копировать с помощью техники из лаборатории копирования, где Алина работает, не может никто, кроме лаборантов.

– Это я знаю. От этих запахов не избавиться. И эти запахи вызовут здоровое любопытство у каждого начальника, если подчиненный не должен был заниматься копированием. Но дело в том, что чертежи узлов и новых инженерных решений скопированы другим способом. С помощью фотоаппарата специального устройства именно для микросъемки. У нас с тобой, Павел, должен сформироваться иной круг людей, которые имеют возможность копировать чертежи. Давай думать…

Коган вошел в пивную и осмотрелся. Типичная забегаловка на окраине, прокуренная и не очень чистая. И въевшийся в стены запах пива, соленой рыбы и дешевого табака. И это несмотря на то что стены почти всюду обложены стеклянной плиткой, которая моется различными средствами и не дает возможности развиваться всякой антисанитарии. Должна мыться. Как и полы. Вон те, с рваным линолеумом, по которому сейчас уборщица, одетая в черный халат, возит грязной половой тряпкой на швабре. Гулко отдаются под низкими сводами голоса подвыпивших, возбужденных алкоголем мужчин, хриплый неестественный смех.

Контингент тоже довольно однообразен. Собственно, посетителей этой забегаловки можно разделить на три категории. Первая – это обычные выпивохи, любители пива, которых хлебом не корми – дай сбежать из дома и нырнуть в такой вот подвальчик. И не волнует их ничто и никто. Только пиво и бестолковый треп ни о чем с такими же отупевшими типами. Другая категория – это законченные алкаши, потерявшие человеческий облик. Они ходят сюда в надежде встретить кого-то из знакомых, кто сжалится и нальет немного «беленькой» или хоть позволит допить пиво из его кружки. Ну, и третья категория – это люди деловые, для них важно затеряться в толпе, чтобы обсудить свои сомнительные делишки. Те, кто приторговывает краденым, дельцы черного рынка, торгующие в принципе тем же краденым, но только украденным у государства. Со складов, из столовых, детских учреждений, госпиталей. Среди них частенько попадаются и блатные, которые назначают тут встречи своим и чужим. Они обсуждают и планируют свои темные делишки.

Коган безошибочно определил в трех мужчинах, стоявших за высоким столиком у стены, уголовников. В этих заведениях не сидели за столами, здесь стояли, облокотившись на высокий стол, и пили пиво. Даже от двери он разглядел наколки на пальцах, не говоря уже о мимике и жестикуляции, выдающих в мужчинах блатных. Это не высшая каста уголовного мира, это послушные исполнители, это самостоятельные урки, которые промышляют на свой страх и риск. И Коган, прихватив с прилавка две кружки пива, двинулся к намеченному столику. Подойдя, он со стуком поставил свои кружки на свободное место.

– По здоровечку, – буркнул он, не глядя на уголовников, и принялся доставать из бокового кармана короткого драпового пальто газетный сверток, в котором приготовил воблу. – Не помешал?

Коган не смотрел на этих людей. Он их рассмотрел, пока стоял у входа, пока шел с кружками через весь зал между тесно составленными высокими столиками. Сейчас он, не глядя на них и старательно очищая от кожи воблу, просто чувствовал их. Этот справа нерешительный. Он удивленно таращился на своих дружков, не зная, что делать и как себя вести. Черт его знает, этого лупоглазого носатого мужика. Мало ли кто он такой. То ли послать его сложным сочетанием слов на воровском жаргоне, то ли сразу пендаля дать под зад, чтобы летел к выходу. А может, и просто прижать к печени финку и спросить с него? И потому, что этот тип лет тридцати был такой нерешительный, Коган и оставил его по свою правую руку. Как самого неопасного.

Второй, лет на пять постарше, с опухшей и старательно напудренной скулой, вчера, видимо, перебрал и с кем-то хорошо подрался. И кулаки сбиты, и скула. И баб любит. Этот неозлобленный, этот просто ждет команды того, у кого вес в криминальном мире побольше. А тот как раз стоит по другую сторону стола. Напротив. И сверлит незнакомца недоброжелательным взглядом. Нехороший у него глаз. И шрам на щеке, который он старательно прикрывает краем шарфа, нехороший. Но и этот не станет кидаться на незнакомого, пока не уяснит себе его масти, не оценит его положения в воровской иерархии. И этому третьему очень не нравилось, как наглый незнакомец себя ведет. Идиотом надо быть, чтобы не понять, что ты встал за столик с блатными. А он холоден, угрюм, даже как-то лениво себя ведет. Воблу щиплет, в рот полоски кладет. Пережевывает. И Коган решил как раз соленую рыбу и использовать, раз она попалась на глаза уголовнику и он на ней внимание заострил. Подвинув газету на середину стола, Коган поднял кружку и, буркнув «угощайтесь», сделал несколько глотков пива.

– Че хотел, дядя? – хрипло спросил мужчина со шрамом. – Ты «хозяйский», что ли?

– Интерес у меня есть. Вижу, что не «банзуха»^[2], вот и подошел, – снова проворчал Коган, не поднимая глаз.

Голос его звучал уверенно и лениво, как будто он тут был хозяином положения. Эти интонации и его поведение явно бесили блатных, но и заставляли их опасаться незнакомца. Впрочем, не факт, что все закончится прилично. Такое развитие событий Борис тоже учитывал. Все-таки следователь особого отдела НКВД – это не следователь уголовного розыска. Специфика другая, знания и опыт соответствующие. Но Когану сейчас и не надо было «лепить горбатого». Главное, чтобы его боялись, тогда эти трое не станут совершать поспешных и необдуманных поступков. Посоветоваться они захотят с теми, кто тут принимает решения. В их кругу, конечно. И Коган, снова пережевывая соленые полоски рыбы, заговорил:

– Корешка своего ищу я. Сюда поехал и пропал. Может, слышал кто про Калину?

– Слышь, ты… – начал было тот, что стоял слева, уловив красноречивый взгляд человека со шрамом, но Коган тут же его перебил таким ледяным тоном, что у всех троих внутри кишки свернулись, словно от ощущения, что холодная сталь финки вот-вот войдет в брюхо.

– Ты рога не заголяй, братишка! У меня интерес большой в вашем городке. Второй пропадет – ответ держать придется. Серьезный базар будет.

– Ты откуда такой взялся? – уже более миролюбиво и на вполне гражданском языке заговорил человек со шрамом.

– Отвечу, – буркнул Коган и, пожевав кусочек рыбки, добавил: – Когда спросят. Хату Калина снять должен был, приземлиться хотели. Всем миром. Пропал Калина, родственники волнуются. Вы угощайтесь, угощайтесь. Рыбка с речки, речка далече, про рыбака уж и забыли все. Если кто вспомнит или узнает что про Калину, внакладе не останется. Хороший человек отблагодарит. Я тут на рынке каждое утро бываю. Городок у вас хороший, интересный. – Допив пиво из кружки, Коган вытер рот ладонью и не спеша двинулся к выходу.

«Все правильно, – думал он. – Уважение вызывает не тот, кто “блатную музыку” лучше знает. И этот со шрамом тоже так считает. А он у них в авторитете. Ничего, завтра они посмотрят на меня со стороны, убедятся, что не наврал. Посмотрят, не трутся ли поблизости опера из уголовки. Ну, а послезавтра подойдут. Только не на рынке, а попозже. Выследят меня и подойдут. И будет со мной разговаривать уже другой человек, который, может, и знает про Калину».

Калиной был тот самый уголовник, который умер в больнице от ножевого ранения. Он успел шепнуть, что его послали узнать, что хочет тот человек, который ищет банду беспредельщиков. За самим Калиной никого не было, он просто хотел сколотить такую банду, раз дело выгодное. Но кто-то не поверил и пырнул финкой в живот Калину прямо на улице. И когда майор Карев сложил в голове факты, он понял, что чужими руками группу на все готовых людей пытается подобрать вражеский шпион. И этот враг очень хорошо, как выяснилось, знает Советский Союз, раз умудрился даже проникнуть в уголовную среду. Он только предположил, а вот Платов собрал воедино все, что мог собрать из разных источников, и понял, что Карев прав. Ладно, запускаем в дело «банду Седого».

Коган остановился возле витрины магазина. Рассматривать тут было нечего. Война, одним словом. С продуктами плохо. Хлеб да крупа. Вон консервы. Не тот ассортимент, но хоть что-то есть. Коган, глянув в отражение в стекле, убедился, что за ним увязался самый молодой из этой троицы. Хорошо. «Заинтересовал я их, – усмехнулся Коган. – Он осмотрел себя, глядя в стекло. Надо кликуху мне подходящую придумать. Филин! А что, очень даже похож. Тем более по ночам люблю мышей давить». Хмыкнув, Коган двинулся дальше по улице, прикидывая, в каком месте удобнее избавиться от хвоста.

Глава 3

Собраться вот так всем вместе надо было еще в первый день, когда группа только прибыла в Горький. Но ситуация сложилась таким образом, что Шелестову пришлось искать и ждать Филонова. Не получив информации от лейтенанта из первых рук, не получив понимания, где на заводе или прямо в конструкторском бюро засел враг, что-то предпринимать было нельзя. А тут еще и Сосновский ошарашил всех тем, что за Филоновым был хвост. Теперь каждый последующий шаг придется делать с такой опаской, что у Шелестова по спине пробежал холодок. Если враг следит за оперативником НКВД на заводе, тогда группа могла засветиться так сильно, что ее работа пропадет даром. Кто, почему следил?

Сосновский коротко рассказал о том, как ему пришлось убить двух наблюдателей, которые шли вчера за Шелестовым и Филоновым. Обнаружились они уже после того, как Максим встретился с лейтенантом.

Шелестов сидел, барабаня пальцами по столу, угрюмый, невыспавшийся Карев откинулся спиной на стену и закрыл глаза. Коган и Буторин переглядывались с недовольным видом.

– Самое неприятное в том, что мы не знаем, за кем они шли, – недовольно произнес Буторин.

– Самое неприятное в том, что их уже не спросишь, – возразил Коган и покачал головой. – Эх, Миша, Миша! Как же ты так напортачил?

– За мной они идти не могли. Не было за мной хвоста, – уверенно сказал Шелестов. – Я уверен, что хвост был именно за Павлом. И сейчас нам не сокрушаться надо, а думать, что делать дальше. Понять, что произошло и в каком мы положении.

– Я даже не знаю, что сказать, – убитым голосом произнес лейтенант. – Я проверялся, как учили, не было за мной хвоста. И откуда они взялись, я понять не могу. Может, все-таки не за мной, может, совпадение, и они просто шли, по пути им было?

– Послушайте, я тоже не призываю сокрушаться, – заговорил Сосновский, раздраженно покусывая губу и бросая недовольные взгляды на Когана. – Меня тут пытаются отчитывать, как мальчишку, а я, между прочим, в разведке не первый день. Они шли за Максимом и Павлом. Другого мнения и быть не может. Они разделялись и сближались, но шли по их следу. Они хорошо видели, как Филонов проверялся. Они даже знали, в какой момент и как он будет проверяться. На перекрестках, у витрин магазинов, когда он наклонялся, чтобы подобрать оброненную перчатку, они замирали в каком-нибудь подходящем укрытии, а потом снова шли за ним. Они секунд тридцать шептались, когда Павел встретился с Шелестовым, и снова шли следом. И я не мог допустить, чтобы они не только проследили их до машины, а то и до конспиративной квартиры. Я не мог позволить им уйти, доложить о встрече и дать словесное описание Шелестова. А ведь он на заводе легально крутится. Дать возможность опознать в нем оперативника – крах нашей операции.

– Михаил прав, – вдруг, не открывая глаз, сказал Карев. – Я считаю, что он не только не навредил, он спас операцию. Нельзя было их отпускать живыми. Задержать он их в данной ситуации не мог. Эти двое добились своей цели, следя за Павлом. Они вышли на его контакты. У Павла мало опыта для такой работы, но это дело наживное.

– Если вы считаете, что я не справляюсь или могу принести только вред, – пробурчал лейтенант, – то снимите меня. Отстраните от операции.

– Нет, нет, – улыбнулся майор и, открыв глаза, уселся на стуле прямо. – Ты, Павел, молодец. Отсутствие опыта – не твоя вина. Он так и набирается, оперативный опыт. С годами. Сними тебя с одной операции, со второй. Так ты его никогда и не получишь. Ты парень толковый, ответственный. Ты же понимаешь всю важность этой операции и промахов не допустишь. Но я не об этом хотел сказать. Есть еще одна польза от произошедшего случая. Убитых найдут их дружки или заказчики. Это совершенно точно. Поймут они, что эти люди убиты не случайно, убиты мастерски, хладнокровно. А не таких ли исполнителей ищет наш «оппонент»? Это очень удобный случай подставить ему вашу группу – «банду Седого».

– Осталось найти объяснение, удобное для нас и убедительное для нашего «оппонента», – задумчиво проговорил Буторин. – А именно: зачем банде Седого убивать двух человек, которые вели слежку за лейтенантом НКВД, курирующим соблюдение секретности на авиационном заводе и секретном авиационном КБ.

– А вот это как раз просто, – оживился Шелестов. – Наглость – второе счастье. И чем наглее мы себя будем вести не только вести в криминальной среде, но и чем наглее будем подставлять себя немецкому разведчику, тем проще. Да, банда Седого сама нацелилась взять кассу на заводе! Зачем два трупа? А затем, что бандиты Седого сами следили за Филоновым, а тут двое неизвестных. Решили, что они из уголовного розыска и… расправа была быстрой. Банда Седого не церемонится, когда добивается своего!

– Хорошая мысль, – согласился Карев. – Не без недостатков, но идеальной легенды нам и не придумать за такой короткий срок. Сейчас было бы хорошо привлечь к работе как раз городской УГРО, но я бы не стал рисковать. Там могут оказаться люди разные. Ничего не хочу сказать плохого про милицию, но отбор туда идет не такой тщательный, как к нам. Можем нарваться и на подкупленного уголовниками типа, который поведется на легкую наживу. Нет, лучше не рисковать, дело у нас уж больно важное. Хорошо, я подключу свою агентуру в уголовной среде. Не так много, но кое-кто есть. Могу держать руку на пульсе. Сейчас главное, чтобы информация прошла среди авторитетных уголовников, среди их паханов. Я уже очень осторожно пытаюсь навести справки о тех, кто пытается провернуть серьезные делишки, кто способен на серьезное преступление. У вас как успехи на этом фронте?

– Кое-что есть и у нас, – ответил Коган. – Как и планировалось, я зашел в пивную забегаловку на Старой Кирпичной улице. Одна компашка из трех урок мне приглянулась. Подходящие типажи, честно признаюсь. Я даже удивился, что с первого раза так повезло. Ну, дальше все по легенде про Калину, который пропал. И ушел, как и планировал. Не договорив, толком ничего не объяснив, но про рынок все же сказал, что бываю там каждый день.

– И как реакция? – насторожился Карев.

– Хвост они за мной пустили сразу, но неквалифицированный. Я «сорвался» и ушел. А на рынке меня часа три пасли. Из этих троих я заметил их старшего со шрамом на скуле. Всего их было четверо. Значит, кому-то про меня рассказали, и тот прислал людишек, чтобы посмотреть на залетного, масть определить. Обшмонали они весь рынок, но переодетых оперов из уголовки или НКВД не нашли. Иначе бы смылись они все сразу.

– Ну, что же, – сказал Шелестов. – Авантюра, конечно, была это с твоей стороны, Борис. Но, думаю, она удалась. Действительно, если блатные пришли на рынок и так долго наблюдали за тобой, то это говорит о том, что они всерьез приняли твои слова и кому-то из авторитетных воров о них рассказали. И тот прислал своих ребятишек посмотреть на залетного гостя. Хотя все могло кончиться и иначе. «Поставили» бы они тебя на «перо». В толпе на рынке такое провернуть проще простого.

– Исключено, – засмеялся Коган. – Они слишком серьезно восприняли мои слова. Не скажу, что испугались, но восприняли серьезно. Почувствовали, что какая-то новая сила появилась. И ладно бы своя, местная. Нет, пришлая, чужая заявилась. Потом все что угодно может быть, как угодно повернуться. А пока сегодня и завтра они никого не тронут, они будут пытаться навести справки в своем мире и понять, что это за сила.

– Везение, конечно, уникальное, – поддакнул Карев. – Сразу же «в яблочко».

– Ну, положим, не сразу, – пожал Коган плечами. – Это четвертая пивнушка, в которой я увидел более или менее подходящих людей, которых можно было попробовать использовать. Были блатные и в других заведениях, были уголовники, но… Как бы вам это сказать. Не впечатлили они меня ни мастью, ни весом в этом мире. Видно, что обычные «шестерки». Они не то что передать кому-то, рассказать о нашем разговоре не смогут. Они толком не поймут, о чем шла речь.

– Сейчас самое главное – не потерять инициативу, – сказал Карев. – Раз уж все так закрутилось, раз уж вы оказались на шаг впереди местного воровского мира, то эту инициативу нужно удержать. Я придумаю и подготовлю вам громкое преступление. Пусть блатной мир содрогнется.

– А мне-то что делать? – тихо спросил Филонов, чувствовавший себя неуютно из-за своей оперативной несостоятельности.

– О, у тебя, Павел, самая важная и сложная роль, – похлопал Шелестов лейтенанта по плечу. – Нам с тобой в конструкторском бюро нужно пособника найти. От него прямая дорожка к врагу, к немецкому разведчику. Ты же понимаешь, что у немецкого агента на заводе должен быть доступ к чертежам и формулярам. Никто лучше тебя не сообразит, где его искать, среди какой категории работников.

Филонов на миг задумался, потом проговорил:

– Ну, вообще-то, доступ к чертежам получить не сложно. Это же фактически рабочие документы. Другое дело, что сфотографировать их сложно. Не всегда есть возможность. Это ведь надо сделать тайком. Разложить их где-то на горизонтальной поверхности, хоть какое-то ровное освещение обеспечить. Для этого надо ключи от секретной комнаты иметь, от секретного архива. И еще мало ключи иметь, надо иметь и печать. Помещения же опечатываются в конце рабочего дня. Они «секретку» библиотекой называют. И там сидит женщина-библиотекарь, которая выдает чертежи и формуляры. Мы ее проверяли, как никого другого. И следили, и что только не делали. Нет оснований ее подозревать. Но кто-то же фотографирует. Второй вариант – это съемка во время копирования или до, или сразу после. Там минимум свидетелей.

Шелестов видел, что Филонов говорит это с трудом, мучаясь, страшно переживая. Он ведь сейчас говорил не о том, что подозревает Алину Викулову, а о том, что кто-то рядом с ней, кто-то может использовать ситуацию. И он очень переживал, что оперативники заподозрят Алину, что не поверят ему, в его интуицию, в его убежденность. Павел говорил медленно, не горячась, старательно подбирая слова. «Молодец, – мысленно похвалил Шелестов лейтенанта. – Будет из него толк, обязательно будет. И не только потому, что долг для него на первом месте, а еще и потому, что сердце у него не черствое, человечность в нем есть от природы».

Егор Лыков ждал у двери, когда Алина пройдет мимо с несколькими рулонами чертежей. И когда девушка поравнялась с его «убежищем», инженер сделал шаг вперед. Как и следовало ожидать, на пол полетели рулоны, бумага из раскрывшейся папки, девушка тихо вскрикнула от неожиданности. И вот они уже сидят рядом на корточках и собирают бумаги, извиняясь друг перед другом.

– Алина, это я виноват, – тихо говорил Лыков. – Задумался, не смотрю по сторонам. А тут вы! Я такой неловкий…

– Нет, это я виновата, Егор, – смущенно улыбнулась девушка. – Надо же смотреть, куда идешь, а я ворон считаю. Вот и насчиталась!

Наконец все было собрано с пола. Два или три сотрудника бюро, проходя мимо, улыбнулись тому, чем занята молодежь. Алина этого не замечала, а Лыков недовольно морщился. Вообще-то, он хотел, чтобы его поползновения остались тайной для других сотрудников, но, видимо, перестарался, и после их «случайного» столкновения из рук Алины вылетело почти все, что она несла. Пришлось долго сидеть на корточках и помогать собирать бумаги.

Алина ушла по коридору в сторону кабинета главного инженера, а Лыков все стоял и смотрел ей вслед. Инженер Матвей Березин подошел к Егору и по-приятельски хлопнул его по плечу.

– Ну и как успехи, казанова? – поинтересовался Березин не без ехидства.

– Да никак! – буркнул Лыков. – Уровень вежливых улыбок и товарищеских интонаций! Так и хочется пожать руку и поздравить с трудовыми успехами.

– Ты хоть изобретательность проявил, – вздохнул Березин, – а я кручусь, кручусь вокруг. Никак соображалки не хватает в этом вопросе. Не умею я с девушками вот так, как ты!

Два приятеля продолжали стоять и обсуждать свои неудачи на любовном фронте, уверенные, что их никто не слышит. Но приоткрытая дверь, которая вела на лестницу запасного выхода, позволяла слышать их человеку с прокуренными густыми усами. Он стоял, затягиваясь дымом из короткой изогнутой трубки, и щурился то ли от дыма, попадавшего в глаза, то ли от презрения. На этой лестнице было отведено место для курения, но сейчас, в разгар рабочего дня, тут никого не было.

– Хлюсты, – проворчал мужчина. – Девка по отцу еще плачет, а они уж норовят ей под юбку залезть.

Карев рассчитал правильно. Во-первых, столкновение должно быть таким, чтобы о нем узнали все. И половина населения города узнает, потому что будет большая стрельба, и уголовный мир узнает, потому что «банда Седого» перейдет дорогу местной банде. Ну и милиция собьется с ног, разыскивая нападавших. А уж оттуда информация потечет во всех направлениях от жен руководства. «Ах, моего накажут, ах, какие-то негодяи устроили то-то и то-то в центре города». Эти тихие и скорбные воздыхания жен среднего и старшего начальствующего состава милиции обязательно через кухонные разговоры утекут дальше в город и попадут в блатной мир. Большего реализма достичь трудно. Осталось придумать крупную, аппетитную наживку. И такая наживка нашлась.

Кирилл Хлебников больше был известен в определенных кругах как Киря Батон. Крадуном он слыл неудачливым. Высокого звания вора ему было не заслужить в силу бесталанности и слабости характера. Ну и нетерпеливости. Киря хотел всего и сразу. Терпения подготовиться, изучить объект, на котором он намеревался совершить кражу, ему не хватало. Потому-то и к какой-то особой «масти» Киря не тяготел. Воровал там, где удавалось, где было легче. И поэтому попадался легко и часто. В свои тридцать лет он имел четыре ходки. Правда, сроки были маленькие в силу невысокой ценности похищенного, а следовательно, низкой стоимости нанесенного ущерба. К тридцати годам Киря заработал «погоняло», знакомства в уголовном мире и лагерный опыт в виде шести с половиной лет общего срока отбывания.

Но в этот раз Кире, как ему казалось, повезло невероятно. Свершилось воровское чудо, и он нашел клад. Не в прямом смысле этого слова, конечно. Просто Киря случайно нашел саквояж сотрудника музея, утерянный при бомбежке эшелона на юге. Через своего знакомого он узнал, что среди вещей, собранных на скорую руку и отправленных на поезде в Горький, оказался и этот саквояж. В нем перевозились старинные украшения. Чисто ювелирной ценности они почти не имели. И повреждения были, и золото очень низкой пробы с большим количеством примесей. Даже переплавить и продать дорого все это не удастся. Ценность эти изделия представляли только в среде богатых коллекционеров Америки и Азии. И тот, кто по дороге нашел этот саквояж раньше сотрудников НКВД, получивших аналогичный сигнал в районе Саратова и учинивших обыск в вагоне-складе брошенного личного имущества граждан, уже знал, как и кому его продать.

Но что-то пошло не так. Двое слишком хитрых урок, завладевших саквояжем, решили, что делиться не стоит. Один ударил ножом своего дружка, тот, теряя сознание, всадил в него пулю из нагана. Киря, крутившийся неподалеку, решил, что это его шанс разбогатеть, и забрал саквояж. Милиция, увы, констатировала вооруженную потасовку между уголовниками, личности которых были установлены. О саквояже, который они выкрали в вагоне, в милиции никто не знал. Его еще неделю искали, перерыв весь вагон в Горьком. Но безрезультатно. Однако информацию из уголовного мира о том, что саквояж украли, а потом потеряли, Кареву все же удалось получить.

Не поверил Карев, что велись серьезные игры с этим старинным золотом. Вряд ли этой коллекцией завладел серьезный вор, который уже и канал сбыта нашел. Не поверил и подставил своего человека, который сыграл роль посредника между покупателем и вором. И Киря клюнул. Понял, что сам не сможет продать исторические ценности, а тут покупатель подвернулся. И тогда Карев решил, что Кирю Батона вполне можно использовать в операции «банды Седого». По задумке начальника НКВД, бандиты, пронюхавшие о золоте, должны напасть на Кирю в тот момент, когда он будет передавать драгоценности посреднику. Посредника сыграет один из матерых оперативников НКВД. Он же сыграет потом и труп. Тем более что залетного скупщика краденых исторических ценностей в городе никто не знал. Залетный он, и земля ему пухом. И Кире земля пухом, правда, когда все закончится, Киря Батон все же предстанет перед судом, только закрытым, и срок отбывать будет во внутренней тюрьме Управления НКВД, чтобы раньше времени никто не узнал о секретной операции чекистов.

Жадность и глупость часто идут рядом по жизни. И сейчас Кирилл Хлебников шел по людной улице Горького, неся большой бумажный сверток. Саквояж он давно выкинул, понимая, что это улика, что саквояж ищут и он сразу бросится в глаза любому постовому милиционеру. Под несколькими слоями оберточной бумаги был кусок крепкого брезента, старательно перевязанного бечевкой. Киря шел на встречу с посредником, со страхом и удовольствием чувствуя финку за голенищем правого сапога. Снег скрипел под ногами, и финка приятно терла ногу.

Ножи в ход пускать Кире приходилось. Всякое бывало: и пьяные потасовки, и проверочка на зоне во время первой ходки, когда блатные хотели узнать, может ли за себя постоять новичок. Киря тогда с остервенением махал кем-то оброненной заточкой. Да так махал, что к нему долго никто не решался подойти. Блатные посмеялись и отстали от «психованного». А Киря и в самом деле был на грани нервного срыва. Он очень боялся, что его хотят «опустить» и сделать самым бесправным, сексуальной игрушкой для похоти блатных. Случалось и потом защищаться. Уже на воле. Правда, убивать никого ему не доводилось, но кровь на своей финке ему видеть приходилось.

Михая Киря увидел издалека. Все как договаривались! Михай, коренастый мужчина в ладном клетчатом зимнем пальто, покуривал папиросу, театрально отставляя локоть. В опущенной руке он держал потрепанный портфель с двумя замками. Здесь, у входа в универмаг, было людно. Толпились менялы со старыми галифе, ношеными хромовыми сапогами, вязаными носками и другим барахлом, которое намеревались обменять на пачку махорки, на сахар, крупу, соль. Между ними протискивался другой люд, который шел в универмаг в надежде, что сегодня вдруг выбросят чего-нибудь из продуктов или из одежки к Новому году. Прошел слух, что должны были завезти валенки фабричной катки.