Белый царь – Иван Грозный. Книга 2

– Малюта следил не за Сильвестром и даже не за княгиней. По своей воле. Он имеет обиду на людей Старицких. Они в свое время при попустительстве князя Андрея надругались над его сестрой. Княгиня при этом тоже присутствовала. Насильничали девицу двое. Один помер, другой жив и по сей день служит у Ефросиньи. За ним охотился Малюта. Отомстить хотел. Свидетелем встреч Сильвестра с княгиней он стал случайно. Я прав, Малюта?

– Да, государь! Только ты не сказал о том, что говорил поп, выходя от княгини во время твоей болезни.

– Скажи, Малюта!

– Мол, теперь уже как Бог даст! Владимиру Старицкому князю надо держаться крепче. Царь при смерти, бояре младенцу и опекунам его, Захарьиным, служить не желают. Но если Владимир примет царский титул, то будет другое дело. Потом он еще что-то сказал, но я того не слышал. Напоследок княгиня спросила: «А ты-то сам, Сильвестр, пойдешь за сыном?» Поп ответил, что пойдет. Новому царю свой митрополит нужен.

Царь поднялся.

– Ты слышал, Дмитрий? Получается, что Сильвестр и взаправду заботится не о судьбе государства, а о своем положении.

– Прежде ты не верил в предательство Сильвестра, а сейчас послушал этого человека? – Ургин указал взглядом на Скуратова.

– Да, Дмитрий. Удивляешься? Я еще не знал Малюту, когда то, что ты сейчас слышал, мне подтвердил сам сын Ефросиньи, князь Владимир Андреевич Старицкий.

– Князь Владимир? – еще более удивился Ургин.

– Да! Я пригласил его во дворец. Сам он на престол не метит. Слаб для того, чтобы управлять государством, понимает, что бояре не дадут ему быть полновластным правителем. Мы поговорили. Владимир просил прощения за то, что отказывался присягать наследнику. Я простил. Более того, выдал ему грамоту, в которой князь Владимир объявляется опекуном царевича и законным наследником престола в случае его смерти. Та же грамота дает ему неприкосновенность. Видел бы ты, как радовался Владимир. Я попросил его лишь об одном, чтобы он, в случае нового заговора Ефросиньи, сообщил о нем. Владимир согласился не раздумывая, услышал о том, что я обещаю прощение и его матери, и тут же поведал мне о ее тайных встречах с князем Лобановым-Ростовским, Ростовым, Сильвестром. Он уличил протопопа в двуличии, сознался, что Сильвестр действительно обговаривал с Ефросиньей собственное положение при вступлении на престол ее сына. Вот почему я поверил Малюте.

– Если так, то это другое дело, – сказал Дмитрий.

Царь повернулся к Скуратову:

– С этого дня, Малюта, ты служишь только мне. Понял?

– Благодарю за оказанную честь, государь. За тебя я готов на все!

– Все пока не требуется. Найдешь надежных людей?

– Да, государь.

– Найди и установи постоянное наблюдение за княгиней Старицкой, Алексеем Адашевым, Андреем Курбским и Сильвестром. Я должен знать все об их делах. Но так, чтобы вельможи об этом не догадывались. Иначе твоих людей и тебя самого ждет неминуемая смерть.

– Я понял, государь. Все исполню!

– Докладывать будешь лично мне.

– Но я не вхож во дворец!

– Захарьины проведут, если возникнет потребность.

– Понятно. Еще раз благодарю тебя, государь.

– Ступай, Малюта. Ты не словами, а делом докажешь свою преданность, либо возвысишься, либо окажешься на плахе. Другого не будет.

Скуратов поклонился и вышел из палаты.

Иван опустился в кресло.

– Вот такие дела, князь.

– Вижу, что Сильвестр, Адашев и даже Курбский потеряли твое доверие.

– Сами виноваты. Я считал их своими друзьями, верил как себе. А они? Вспомни приведение бояр к присяге царевичу Дмитрию. Я надеялся, что в критический момент Сильвестр и Адашев поддержат меня, и ошибся.

– Но Сильвестр и Адашев присягнули царевичу.

– Формально да. Но они не старались привлечь бояр на мою сторону. Отец Алексея, Федор Адашев прямо высказался в пользу Владимира. Только князь Владимир Воротынский да дьяк Иван Михайлович Висковатый встали за моего сына, сумели привлечь к себе некоторых бояр. Алексей Адашев и Сильвестр готовы были нарушить клятву и служить князю Старицкому. Царю Владимиру Андреевичу!.. Но это дело прошлое. Что же сейчас? Теперь они пытаются оказать давление на меня. Мол, я должен принимать решения не единолично, а только с одобрения Избранной рады. Забыли, что я создавал ее как совет ближайших помощников. Вот тебе свежий пример. Буквально вчера Сильвестр и Адашев заявили мне, что не надо бы вести войну с Ливонией, следует обратить взор на Крым. Это в то время, когда татар успешно сдерживают лишь отряды казаков, Крым не готов к серьезной войне, а большинство русского войска выдвинуто на запад.

– Чем Сильвестр и Адашев обосновали свое заявление?

– Тем, что Русь издревле терпела унижения от татар. С ними и надо воевать, а вопрос с Ливонией можно решить путем переговоров. Да, с крымцами нам придется крепко столкнуться, но позже. А разве отказ Ливонского ордена от выплаты дани не унижение Руси? Нет уж, наши интересы лучше учитывать, нежели отвергать. Шах-Али, Глинский, Захарьин при поддержке войска князя Шестунова прогулялись по Ливонии, и там тут же было принято решение собрать деньги для расчета с нами, чтобы не допустить настоящей войны. Другое дело, удастся им это или нет. Больше никаких уступок рыцари не дождутся. Не выплатят долг до мая, наши войска пойдут на ливонские крепости и города. Пусть все увидят, что отныне с нами шутить не след. Себе дороже выйдет.

– Но Швеция, Польша, Литва наверняка выступят против нас.

– Пусть. Выступят, будем воевать и с ними! Я не исключаю, что не удастся решить вопрос так, как мне хотелось бы. Но мы обязательно заставим ливонцев и их соседей уважать нас и изменим соотношение сил. Впоследствии это поможет нам в противостоянии с Крымом. Но я совсем заговорил тебя. Ты же пришел с докладом. Извини, Дмитрий, я высказал то, что тревожит душу. Слушаю о поездке на Соловки. Что удалось узнать?

Ургин вздохнул.

– Это ты прости меня, государь! Узнать удалось много, да вот свидетелей добыть я не смог.

– Почему?

Дмитрий в подробностях рассказал о пребывании своего отряда на Соловках, а затем в Вологде.

– Вот так, государь! – заявил он. – Хоть казни, хоть милуй. Я привез только показания послушника Соловецкого монастыря Федора Курилина, скрепленные печатью игумена Филиппа. Больше никаких доказательств заговора добыть не сумел. Видимо, стар стал. Недооценил купца Марина, а должен был взять его сразу, без лишних разговоров.

– Не вини себя, Дмитрий. Слава Богу, жив остался. А мне и показаний послушника хватит, если придется вершить суд. Против княгини Ефросиньи многие выступят. Но сейчас не до нее. Благодарю за работу, князь Ургин. Отдыхай!

– Да, значит, я прав, действительно стар стал, раз государь отправляет меня на отдых, не определяя срока! Что ж, пойду домой, тихо помирать на лавке.

– И кто это говорит? Князь Ургин?

– Но ты же сам…

Иван не дал договорить Дмитрию:

– Я что сказал, князь? Отдохни с дороги, а потом приходи.

– Коли так, то ладно. До встречи, государь.

– Храни тебя, Господь, князь.

Сомнения русского царя в том, что Ливония сможет вовремя выплатить дань, подтвердились. Не видя смысла ждать, государь послал к Ивангороду мощную рать. Туда прибыли войска воевод Алексея Басманова и Данилы Адашева. Они окружили Нарву. После артиллерийского обстрела русские полки пошли на штурм города и овладели им.

После взятия Нарвы Иван Васильевич передал войскам идти на крепость Сыреньск. 2 июня она была осаждена. 5 июня к войскам подошло крупное подкрепление из Новгорода. После массированного орудийного обстрела Сыреньск был взят.

В середине июня войска воеводы Петра Шуйского подошли к крепости Нейгаузен. Воины рыцаря фон Паденорма более полумесяца отражали натиск русской рати. Крепость пала только 30 июня.

Покончив с Нейгаузеном, войска Шуйского осадили Дерпт (Юрьев). Город защищал гарнизон епископа Германа Вейланда. 11 июля артиллерия начала обстрел Дерпта. 15 июля Петр Шуйский предложил Вейланду сдаться. В результате переговоров 18 июля 1558 года Дерпт капитулировал.

За май – октябрь русские войска овладели двадцатью городами-крепостями, большинство из которых сдались добровольно. После этого рать царя Ивана ушла зимовать.

Этим воспользовался противник. В конце 1558 года Готхард Кетлер подвел войска к крепости Ринген. Малочисленный русский гарнизон держал оборону в течение пяти недель. Немцы сумели ворваться в крепость. Стрельцы вступили с превосходящим противником в рукопашный бой и все погибли. Но и Кетлер потерял около двух тысяч человек. Его войско отошло к Риге.

Получив известие об этом, Иван приказал срочно подготовить и провести зимний рейд. В январе месяце 1559 года войска князя Серебряного вошли в Ливонию. Они разгромили противника и, не встречая сопротивления, прошли по землям ордена. Русские полки захватили еще одиннадцать городов, дошли до Риги и сожгли флот, стоявший на рейде.

Иван IV предоставил Ливонскому ордену перемирие. За это время русские войска нанесли упреждающий удар по Крымскому ханству. Используя отсрочку, ливонцы проникли в окрестности Юрьева. Однако, несмотря на численное превосходство, им пришлось отступить.

В 1560 году русские войска возобновили боевые действия и провели ряд успешных операций. Был взят Мариенбург, захвачен Феллин. Это привело к распаду Ливонского ордена.

Талантливый полководец и прозорливый политик Иван Грозный прекрасно понимал и правильно оценивал обстановку в Прибалтике, оттого и не изменил решения вести войну до достижения поставленных целей. Русь готовилась к затяжной схватке с Литвой, Польшей и Швецией, а также с ордами крымского хана.

Глава 2
Боль и измена

 
Унылый колокола звон
В вечерний час мой слух невольно потрясает,
Обманутой душе моей напоминает
И вечность и надежду он.
И если ветер, путник одинокий,
Вдруг по траве кладбища пробежит,
Он сердца моего не холодит:
Что в нем живет, то в нем глубоко.
 

М.Ю. Лермонтов

Ноябрь 1559 года от Рождества Христова выдался холодным и ветреным. Снега выпало мало. Он скоро растаял, оставил после себя разбитые дороги, грязь.

Царская повозка в сопровождении конного отряда стражников въехала в Кремль под вечер, 13 ноября, и остановилась у дворца. Царь соскочил с коня, подошел к повозке, в которой находились Анастасия и старший сын Иван, открыл дверцу. Царица полулежала на скамье, укрытой шубами. Она болела.

Царская семья вернулась из Можайска, куда ездила молиться в соборном Никольском храме о здоровье царицы. Иван долго стоял на коленях пред чудотворным образом Николая Угодника, и Господь услышал его молитвы. Любимой жене стало лучше. Но, как оказалось, на время.

Царица слегла перед самым отъездом из Можайска. Неведомая болезнь жгла ее плоть, лишала сознания. Когда недуг вроде отступил, царь приказал ехать на Москву.

– Ну, как ты, голубушка?

– Да, ничего, Иван. Только вот голова кружится да душно в повозке.

– Это тебя укачало. Сейчас на воздухе полегчает. Давай-ка я помогу тебе.

Анастасия качнулась, но твердая, крепкая рука мужа поддержала ее.

– Ничего, Настенька, постой, подыши свежим воздухом.

Няньки прибежали, забрали сына. Царь отпустил стражу и остался с супругой.

– Воздух какой чистый, – проговорила Анастасия. – Только зябко.

– Что ж ты хочешь, родная, зима в дверь стучится. Скоро снег выпадет, морозец ударит, народ горки ледяные наделает, весело будет.

Анастасия вздохнула.

– Весело, Иван, да только, видать, уже не для меня.

– Что ты! Вспомни, как я болел. Думал, помираю. Да и все так считали, особенно те, которые желали моей смерти. Но встал же! Вопреки всему поднялся, выздоровел. Так и с тобой будет. Хвороба помучает и отпустит.

– Ох, Иван, чувствую, не выздороветь мне. На душе страшно становится. Как ты, дети без меня останетесь? Иван, подбери им добрую мачеху.

Иван обнял жену.

– Перестань! Ты выздоровеешь.

Анастасия улыбнулась одними глазами.

– Все в руках Божьих.

Иван услышал тихие шаги, обернулся и увидел Скуратова.

– Это ты, Малюта? Чего крадешься как вор?

– Да я не крался, государь. С детства такая походка.

– У тебя дело ко мне?

– Есть что сказать, государь. Но могу и обождать, завтра зайти.

– Ты вот что, Малюта, дождись у палат, позову. Послушаю, коли есть что слушать.

– Да, государь. – Скуратов растворился в сгущающихся сумерках.

– Истинно как зверь дикий, – проговорил Иван.

– Не нравится мне этот Малюта, – заявила Анастасия. – Хитрый он какой-то, сам себе на уме.

– Так твои братья посоветовали мне взять его на службу. Я так и сделал. Пока о том не жалею, а дальше видно будет. Ладно, пора домой, а то застынешь еще. Во дворце тепло, в трапезной стол накрыт. Кушанья разные.

– Не до трапезы мне, Ваня. Я, с твоего позволения, помолюсь да прилягу.

– Подкрепиться надо, Настенька, иначе с хворью не сладить.

– Не хочу, Иван!

– Воля твоя.

Государь и Анастасия поднялись во дворец. Там ее окружила прислуга.

Иван сбросил верхнюю одежду, прошел в палату, где собирались ближние бояре из Избранной рады, сел в кресло и приказал:

– Позвать ко мне Скуратова!

Малюта Скуратов появился тут же и поклонился.

Иван раздраженно сказал:

– Да полно гнуться-то, Гришка!

– Так положено, государь. Иначе нельзя. Ты глава всему, а я кто? Твой верный холоп. Поэтому мне положено выказывать тебе уважение. Да и всем остальным. Чтобы порядок был!..

– Значит, по обязанности уважение выказываешь, Малюта?

– Более от души. Коли ты мог бы не только книги заморские читать, но и души человеческие, то увидел бы, что верней меня у тебя людей мало.

– Ладно, садись на скамью, говори, чего хотел.

– Желаю дать отчет по твоему поручению.

– Говори, Малюта!

Скуратов присел на скамью.

– На подворье у Старицких все тихо. Княгиня Ефросинья никого не принимает, сама выезжает из дома только в храм. Очень недовольна была, что ее сын принял твою милость. Люди слышали, как она ему сказала, что не опекуном он должен быть, а государем. Владимир ответил, что ты объявил его наследником. Княгиня только усмехнулась. Мол, жди престола, наследник. Только как бы тебе вместо трона на лобном месте не оказаться. В общем, повздорили они.

– Этого и следовало ожидать. Что еще?

– Сильвестр встречался с боярами вчера, на подворье князя Немого. Были там и Адашев, и князь Воротин и другие, всего пять человек. За столом разговорились. Воротин жалился, что ты, государь, очень обижаешь бояр и возвышаешь поместных дворян. Адашев все говорил о войне с Ливонией. Мол, Избранная рада уже и не совет для тебя.

– А что Сильвестр? – поинтересовался Иван.

– Тот, как всегда, ни нашим, ни вашим. Однако Адашева поддержал, сказал, что надо собрать думу, поставить вопрос о примирении с Ливонией и готовиться к войне с крымским ханом. Еще Сильвестр говорил, что твои дела ведут не к укреплению государства, а к его ослаблению.

– Вот как? – удивился Иван. – Как же священник объяснил подобные обвинения?

– Всего не знаю, – ответил Скуратов. – Мой человек не мог долго находиться у трапезной, но слышал, как Сильвестр сказал, что это за Русь православная, коли в присоединенных казанских и астраханских землях оставлено мусульманское вероисповедание? Если ханства вошли в состав Руси, то все их жители должны принять православную веру. А кто воспротивится, того гнать в степи, а мечети рушить.

Иван внимательно посмотрел на Скуратова.

– Ты, уверен, Малюта, что Сильвестр так и сказал?

– Передаю то, что слышал мой человек.

– А он напутать ничего не мог?

– В том, что речь об этом на сходе велась, ручаюсь. Я верю своим людям. Не мог мой человек такое придумать.

– Ладно! Значит, недовольны бояре моим правлением?

– Они недовольны тем, что ты не спрашиваешь у них совета. Но на то ты и самодержец.

Иван ненадолго задумался, резко встал.

– Недовольны! Как же! Москва впервые отступила от старых порядков. Государственные интересы теперь поставлены выше боярских. Это многим не по нутру. Но иному не быть, пока я на престоле…

Слова царя прервали крики из опочивальни:

– Ох, Господи, царица!.. Стража, кто-нибудь, лекаря сюда, быстрей!

Иван побледнел.

– Что это?

Вскочил с лавки и Малюта.

– Кажись, с царицей что-то!

Иван оттолкнул Скуратова и бросился в покои жены.

Анастасия лежала на полу, широко раскинув руки. Царь вспомнил, как его мать, уже мертвая, вот так же лежала на полу в этой самой комнате. Дрожь пробежала по его телу. Над Анастасией наклонились знаменитая знахарка Домна, перевезенная во дворец из города, и мужчина, которого Иван прежде не видел. Обслуга, плача, стояла рядом.

Иван, будто очнувшись, нагнулся к жене, но мужчина остановил его:

– Государь, твое присутствие только мешает. Прикажи прислуге открыть все окна и покинуть опочивальню. – Он говорил с заметным немецким акцентом.

Иван повиновался и отдал приказ. Окна раскрылись. Слуги перенесли Анастасию на постель и выбежали из опочивальни. Царица пришла в себя. Иван облегченно вздохнул. Домна продолжила ухаживать за ней, протирала лоб влажным полотенцем. Мужчина же отошел от постели.

Иван спросил его:

– Кто ты? Почему я раньше не видел тебя во дворце?

– Я лекарь, Курт Рингер. Родом из вольного имперского города Гамбурга.

– Немец?

– Да.

– Говори по-своему, я знаю ваш язык.

– Хорошо, государь.

– О том, как попал сюда, расскажешь позже. Сейчас отвечай, что с царицей? Почему она потеряла сознание?

– Твоя жена больна, государь.

– Знаю. Чем больна? Какой недуг поразил ее?

– Об этом сейчас сказать не могу, надо смотреть, но…

– Что?.. – повысил голос царь.

– Нам надо поговорить. Не здесь!

– Сейчас царице ничего не грозит?

– Сейчас нет.

– Погоди. – Иван подошел к постели жены. – Как ты, Настенька?

– Прости, перепугала всех.

– Да за что ты, голубка моя, прощенья-то просишь? Разве твоя в том вина, что захворала?

– Прогневала, видно, Господа чем-то.

– Это ты прогневала? Что же тогда о других говорить?

Анастасия взяла Ивана за руку.

– Не знаю, что со мной. Я словно провалилась в черную, глубокую пропасть.

Иван вздохнул.

– Я тоже видел ту пропасть во времена своей болезни. Ничего, родная, ты дома, с тобой Домна, она знает, что надо делать. Я отойду, потом вернусь.

– Да, государь. Домна дала мне какое-то снадобье. С него в сон тянет. Посплю я.

– И то верно. Во сне и хвороба быстрее проходит. – Государь взглянул на знахарку. – Смотри здесь, Домна. Коли что, зови. Да, может, тебе что надобно? Скажи, тотчас доставят.

– То, что надо, у меня есть. А что хотелось бы, то только Господь дать может.

– Бог милостив. – Иван прошел мимо Рингера и сказал ему: – Следуй за мной!

Они закрылись в царских палатах. Иван велел страже никого не пускать до особого распоряжения.

Он повернулся к доктору, устроившемуся на скамье, и заявил:

– Так о чем ты хотел поговорить со мной, Курт Рингер?

Лекарь осмотрел палату.

– Мы и здесь будем беседовать по-немецки?

– Да! И не спрашивай, почему так.

– Я и без этого знаю, что и каменные стены имеют уши.

– Говори, Рингер! – приказал Иван.

– Чтобы мой рассказ был понятней, начну с себя.

– Хорошо, я слушаю. – Иван устремил пронзительный взор на немца.

Рингер устроился поудобнее, расстегнул ворот рубахи, затем испугался этой оплошности, хотел поправить дело, но Иван махнул рукой.

– Пустое. Я слушаю!

– В общем, о себе. Я Курт Рингер, потомственный лекарь, родом из Гамбурга. Это порт на Северном море. Еще его называют Немецким.

– Я знаю, где стоит вольный город Гамбург.

– Прости, государь, волнуюсь.

– Приказать воды принести?

– Нет. Так вот, как я выучился, взял меня к себе на службу лекарем барон Альфред фон Хартманн. Редкой жестокости человек. У него была супруга Грета, молодая и прекрасная как весенний цветок. Ее семья проживала недалеко от города, в своем замке, и была богаче фон Хартманна. Не знаю, почему Грета вышла замуж за тирана, но точно не по любви. Альфред дружил с ее отцом, может…

Иван прервал Рингера:

– Мне подробности жизни барона неинтересны.

– Да, конечно. Но еще немного. Случилось так, что в один год умерли отец, мать и сестра Греты. Все состояние досталось ей, баронессе фон Хартманн. Несмотря на совсем нерадостную жизнь в браке, она была всегда приветлива, совершенно здорова и вдруг заболела, потеряла сознание прямо на пиру. Понятно, что барон велел мне лечить ее.

– У меня, Рингер, не так много времени.

– Я буду краток, государь. Я лечил Грету, как уж умел, приглашал своих учителей. Но все бесполезно. Она умерла в возрасте двадцати шести лет.

Иван напрягся и спросил:

– Между ее смертью и болезнью моей жены есть какая-то связь?

– Ты можешь казнить меня, государь, но я скажу правду. Признаки болезни баронессы и твоей жены одинаковы.

Царь крикнул:

– Ты хочешь сказать, что Анастасия обречена?

– Тебе не хуже меня ведомо, государь, что жизнь человеческая в руках Бога. Но я помню, что мой учитель приготовил лекарство для Греты, и болезнь начала отступать.

– Так почему тогда она умерла?

– Выздоровление жены помешало бы Альфреду фон Хартманну завладеть состоянием ее семьи, а он очень нуждался в деньгах.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я уверен, барон сознательно травил свою жену. Когда она пошла на поправку, он выгнал меня. Через месяц бедная Грета умерла. Барон вел разгульный образ жизни, часто устраивал пиры, разные забавы. Около него было много темных людей. А Грета мешала. На гулянки нужны средства, а фон Хартманн как раз и испытывал недостаток в них.

– Понятно! Но все это только твои домыслы.

– Нет, государь. После смерти жены фон Хартманн прожил недолго. Как-то на охоте его подрезал раненый кабан. Пред смертью барон покаялся, сказал, что это он убил Грету.

– Откуда тебе известно? Ведь это же великая тайна?

– Да, если бы каялся барон не прилюдно. В поле он умирал, там и каялся. Его последние слова слышали многие. В том числе и слуги, которых я знал. Через них мне стало известно о признании барона.

– Фон Хартманн заслужил смерть. Но ты говорил о чудесном лекарстве!

– Да, государь.

– Ты можешь его достать?

– Для этого надо ехать в Гамбург. Учитель мой умер, но остались его записи. В них есть и рецепт того снадобья. Имея его, изготовить лекарство недолго.

Иван задумался, встал, прошелся по палате.

– В Гамбург, говоришь? Тебе туда ехать не надо. Мне сообщили, что в Юрьеве проживает некая вдова Екатерина Шиллинг, весьма сведущая в лечении. Я передам приказ, чтобы воевода направил ее в Гамбург. Оттуда это сделать гораздо легче, а главное – быстрее. Тебе надобно сказать, кого ей найти и где взять рецепт лекарства.

– Хорошо, государь, я напишу, к кому следует обратиться госпоже Шиллинг. Но проедет ли она в Гамбург в нынешних условиях?

– Это уже не твоя забота. На столе бумага, перо. Пиши, кого и что искать в Гамбурге.

Рингер подчинился и вскоре передал царю лист.

Иван крикнул:

– Стража!

В палаты тут же ворвался Малюта Скуратов.

– Сам явился? Хорошо. Вот тебе письмо. Его надобно доставить в Юрьев, передать князю Курлятеву с приказом направить тайное посольство в Гамбург, найти названных в письме лекарей, у них взять то, что указано там же, и срочно доставить в Москву. В посольство включить и вдову Екатерину Шиллинг.

Скуратов вздохнул.

– Не выйдет, государь! Я о вдове. Она уже прибыла в Москву и завтра приступит к лечению царицы.

– Вот как? Тогда отправить посольство без нее. Но то, что написал лекарь, должно быть здесь! О том особо предупредить князя Курлятева. Гонца в Юрьев выслать сегодня же!

Скуратов поклонился.

– Не беспокойся, государь, все будет сделано так, как ты велел.

– Ступай!

Малюта удалился.

– Я тоже через немецких купцов постараюсь передать просьбу нужным людям в Гамбург, – сказал Рингер.

– Нет! – заявил царь. – Это дело надо сделать тайно.

– Хорошо, государь.

Иван присел в кресло.

– Ну а как ты, Курт Рингер, в Москве оказался?

– Ты сам посылал за мастеровыми людьми. Давно это, правда, было.

– Так тебя завербовал Ганс Шлитте?

– Да, почти двенадцать лет назад. Нас было четыре лекаря, изъявивших желание служить тебе. Мы вместе с Шлитте направились к Любеку, чтобы далее плыть в Ревель. Но там всех нас задержали местные власти. Ремесленник Ганц бежал, пытался сам пробиться в Московию. Не удалось. Его поймали и казнили. Меня послали в Нейгаузен. Там я и работал врачом до прихода твоих войск. Тридцатого июля русская рать осадила крепость. Рыцари фон Панденорма дрались отчаянно, и все же твои воины оказались сильнее. Рыцари сдались. Тогда весь город узнал о твоей милости. Русский воевода по твоему наказу позволил рыцарям уйти из крепости с честью. Это произвело сильное впечатление на горожан. Потому-то потом русским сдавались без боя многие крепости. Я обратился к воеводе с просьбой отправить меня в Москву. Князь Петр Шуйский принял меня радушно, и это тоже было непривычно. Немецкие вельможи не обращаются так с нами. Для них мы рабы. А на Руси другое дело. Я был отправлен сюда с первым обозом.

– Где ты сейчас живешь?

– Пока на подворье митрополита. Хотел бы построить свой дом, когда денег заработаю.

– Хочешь на Москве остаться?

– Да! В Гамбурге, на родине, я никому не нужен.

– Так будет. А вылечите вместе с Шиллинг жену мою, так одарю по-царски. Дом быстро поднимешь. Только помогите Анастасии. Очень прошу. С подворья митрополита переезжай сюда, во дворец, чтобы всегда под рукой был.

Рингер поклонился.

– Сделаю все, что в моих силах, государь. Во дворце действительно удобнее будет.

– Человек, который заходил за письмом, позаботится о твоем обустройстве. Жалованье тебе будет назначено достойное. На Руси образованные люди живут в почете и достатке. Ладно, Курт! Мы теперь часто видеться будем. А слово мое крепкое. Что обещаю, то делаю. Ступай с Богом!

Курт Рингер поклонился и вышел из палаты.

Иван остался один. Рассказ немецкого лекаря произвел на него впечатление, хотя внешне царь виду не показал. Сейчас же он думал о том, кто мог стоять во главе заговора против единственного любимого им человека, супруги Анастасии.

В дверь постучали, и в палату вошел князь Ургин.

– Здравствуй, государь! Не помешаю?

– Что ты, Дмитрий, проходи.

– Вижу, печален ты.

– С Настей опять было плохо.

– Ты бы покой ей дал, не возил с собой. Чтобы хворь отступила, надобно время и покой. Отлежаться бы ей. А Домна отварами и мазями поможет. Она в этом деле знаток. Я слыхал, что из Юрьева знахарка приехала.

– Да. Кроме нее и немец из Ливонии прибыл, лекарь.

– Ну вот, вылечат они Анастасию.

– Я в это верю. Вылечат, конечно, если та хворь поддается исцелению и кто-то не стремится убить мою жену.

– Откуда такие мысли, государь?

– А вот ты послушай, Дмитрий, что за историю поведал мне германский лекарь. Присаживайся на лавку.

Ургин так и сделал.

Иван повторил рассказ Курта Рингера, потом спросил:

– Что на это скажешь, князь Ургин?

– Поступку германского барона нет оправдания. Господь наказал его по справедливости. Но почему тебя так заинтересовал этот рассказ? Или имеешь подозрения, что Анастасию медленно изводят?

– А ты на моем месте думал бы так?

– Не знаю, – задумчиво проговорил Дмитрий. – А кого ты подозреваешь? Княгиню Ефросинью Старицкую? Но она вроде успокоилась, ведет затворническую жизнь, даже с сыном, князем Владимиром Андреевичем, почти не общается. Молится. Милостыню раздает. У меня на ее подворье есть человек, который много знает о делах княгини. Ничего интересного он не сообщает. Во дворце царица всегда под охраной, пища проверяется. Может, ты усугубляешь положение? А случай с немецкой баронессой всего лишь совпадение?

– Сам голову ломаю. Вопросов много, ответов нет, а предчувствие беды остается. Внутренний голос подсказывает, что кто-то помог Насте заболеть.

– Так она теперь ни с кем и не общается, кроме проверенных слуг, тебя да детей, изредка встречается с митрополитом.

Иван кивнул.

– Да, но это сейчас, когда болезнь стала явной. А до того? Прежде она часто беседовала с Сильвестром. Наш вездесущий протопоп ко всем подбирает ключик, желает быть хорошим. Коли кто и вызвал болезнь, то только он, священник Сильвестр, потому как больше некому. Да, это предположение, не имеющее доказательств. Но княгиня Ефросинья ненавидит мою семью. Сама она ничего сделать не может. Владимир слаб, по крайней мере сейчас. Возможно, в будущем он еще покажет зубы, но покуда от него вреда не более, чем от мелкой мыши. Сильвестр же другое дело. Ему только власть и нужна. Он хочет, чтобы без него ничего не решалось. Благовещенский поп умеет быть своим для всех. Как только он понял роль Адашева в государственном управлении, так сразу же сдружился с ним. Алексей же другой человек. У него совсем иное отношение к земным благам. Для отца он выхлопотал боярский чин, сам же стал окольничим. Вместе с титулами они получили земли. Алексей постепенно сделался влиятельным членом Боярской думы.

– Но, государь, ты жаловал Алексея Адашева и титулами, и землей, вознес Сильвестра, сделал этих людей своими первыми советниками и помощниками.

– Я, Дмитрий! Но и они принесли немало пользы. Вспомни преобразования, которыми руководил Алексей, благотворное влияние Сильвестра на удельных вельмож, враждующих между собой. Вот только, как это нередко бывает, со временем и Сильвестр, и Адашев возомнили себя незаменимыми. Они решили, что могут влиять на меня, заставить принять любые решения. Сильвестр и Адашев пользовались приязнью царицы Анастасии. Она отвернулась от них, когда эти, казалось бы, самые верные люди, по сути предали меня.

– Ты насчет присяги Дмитрию?

– Да!

– Но и Адашев и Сильвестр приняли ее в числе первых.

– По холодному расчету, Дмитрий. Приняв присягу, они готовили себе места и при Владимире Старицком. Но об этом уже много сказано. Не желаю вспоминать. Итак, Сильвестр до моей болезни часто беседовал с Анастасией. Вот тогда он мог подсунуть ей отраву, которая начала медленно изводить ее. Но тогда Сильвестру это было не нужно. Да и Ефросинье тоже. Господи, помоги мне понять неведомое, спаси и сохрани мою жену.

– Не отчаивайся так, государь, вспомни, сколько испытаний посылал тебе Господь. Ты выдержал их достойно, с честью. Так же будет и на этот раз.

В палату неожиданно без стука вошел протопоп Сильвестр.

– До меня дошла весть, что Анастасия слегла…

Иван повысил голос:

– Ты, поп, к себе домой пришел или в царские палаты? Может, для тебя все едино? Что лавка в доме, что трон во дворце?

– Не то ты говоришь, царь. Ты бы лучше подумал, за что Господь накладывает на тебя такие наказания. – Сильвестр трижды перекрестился на икону. – Но это я тебе и сам скажу. Советников, заботящихся только о твоем могуществе, ты гонишь от себя как псов. По совету Захарьиных-Юрьевых набрал каких-то темных людишек, они для тебя теперь советчики. От верных людей отворачиваешься. За это Бог и наказывает тебя болезнью жены.

– Что? – вскричал Иван. – Да как ты смеешь, поп, разговаривать со мной в таком тоне? Вконец обнаглел?