Цветы в паутине

* * *

По лесу брели с лукошками двое – прихрамывающий на одну ногу мужчина и шустрая девочка с треккинговой палкой в руке. Неумело орудуя ею, словно пешней на льду, она, тем не менее, успела насобирать целую корзинку белых грибов.

Вот мужчина присел на пенек и достал сигареты, а девочка прошла чуть вперед, на освещенную солнцем поляну, усыпанную земляникой. И вдруг охнула и попятилась. В глубине ветвей огромного дуба болталось человеческое тело. Шею удавленника, одетого в темный костюм, охватывал галстук. На руках несчастного, как и на стволе – до самой роковой ветки, – темнели пятна крови.

– Папа-а-а! – истошно завопила девочка. – Здесь учитель повесился!

Глава 5. «Почему должны страдать… ни в чем не повинные дети?!»

Сумерки сгущались, растворяя в себе алое марево заката. На декорациях небосклона грозовые тучи доминировали, и такому превосходству оставался лишь один исход – полная власть. Они постоянно и хаотично двигались, создавая в воспаленном воображении сцены если не апокалипсиса, то кровопролитных сражений. Вот небесный рыцарь верхом на огромном шестилапом существе, имеющем голову носорога, а туловище анаконды, с оглушающими раскатами грома ворвался в ворота небесной цитадели. Освещаемый фотовспышками молний, он размахивал мечом победителя направо и налево. Но, по всей вероятности, автор небесного сценария имел на него другие планы. Спустя несколько минут стены крепости стали уже пастью фантастического создания с извивающимся языком-анакондой и вот-вот готовыми сомкнуться челюстями. Челюсти сомкнулись и, взмахнув последний раз мечом, рыцарь исчез. Вместе с ним с декораций исчезли и все оттенки заката. Наступила ночь.

Человек в черном плаще с капюшоном волочил ноги по узкой, еле заметной тропинке, ведущей на холм. Взобравшись наверх, он остановился возле старой калитки и стал прислушиваться. Все было тихо, как и раньше. Да к тому же и душно. Что-то скрипнуло.

«Петли? Наверняка эта древняя рухлядь!»

Вновь заскрипело, а затем послышался хруст.

«Зубы! Черт возьми, крошатся, словно сухой пирог!» – подумал человек в черном, сплюнув на землю.

Простояв так минут десять, он зашел во двор и снова остановился – прямо перед маленькой полуразвалившейся хижиной, за которой возвышалась старая башня. Прямого назначения этой башни никто и не знал, а догадываться о том уже все перестали. Поговаривали, что ей более ста лет; что, возможно, она когда-то была дозорной; и что в войну в ней укрывались наши солдаты – попав в окружение, они почти сутки отстреливались от немцев, дожидаясь подкрепление. Странным было то, что с давних пор ее называли не иначе, как Острый Шип. Кому могло прийти в голову давать башне, не имеющей никакого сходства с шипом (а тем более, с острым!), такое название, никто не знал. Со временем этот холм с башней и маленькой полуразвалившейся хижиной люди стали использовать в качестве некой границы, разделяющей деревню на две неравные части, большая из которых называлась «перед Острым Шипом», а меньшая – «за…». В отблеске молнии стало заметно, что верхушка башни была полуразрушенной – словно отголоски небесных баталий из воображений человека в капюшоне дотянулись и до Земли. Чуть повыше двух металлических скоб, вбитых в стену башни, начиналась железная лестница. Человек провел глазами по лестнице снизу вверх и остановил свой взгляд в том месте, где она вздымалась вверх над разрушенной частью Острого Шипа. Он невольно сжал плечи, потом сунул руку в карман, что-то нащупал. Похоже, это его успокоило, и он сделал шаг вперед.

Оказавшись внутри неказистой хижины, он откинул капюшон, открыв свое старое морщинистое лицо, и, обращаясь к пятну, темнеющему на полу, сказал:

– Сегодня снова ничего, Хозяин. Обещали завтра… компенсацию…

Старик помолчал, словно дожидаясь ответа, – но в хижине стояла тишина. Лунный свет, падающий в окно, казался волшебным.

– У нас есть неожиданные гости, с маленьким ребенком, – добавил он. – Вы смогли это сделать, Хозяин.

Пятно издало звук, похожий на бульканье.

Человек в темном плаще зашаркал.

– Да. Это он. Притащил через лес всю семейку.

Пятно превратилось в стоящего на четвереньках человека. В его очертаниях выделялись очень длинные руки и огромная вытянутая голова, которую в таком слабом мистическом освещении можно было бы принять и за лошадиную. В попытке засмеяться странный человек посреди комнаты издал лишь сиплый свистящий звук, и в этом звуке смешались злость, угроза и безумие. Он вскинул руки, зажав в них какую-то вещь, и, подобно волку, поднял голову вверх. И закричал.

Старик попятился; споткнувшись о порог, упал; потом поднялся, выскочил из хижины и тяжело побежал к куче веток. Разметал их сапогами – и ухватился за веревочную лестницу, ведущую в подземелье. Когда-то это был колодец, но вода уже давно его покинула.

Добравшись до твердой поверхности, человек в черном глянул вверх. Там: в центре серо-лилового круга, испещренного каракулями веток, висело расплывчатое желтое пятно. Раздался гром, сверкнула молния. На голову человека в черном плаще упала тяжелая капля воды, и старик пробурчал:

– Как некстати.

Отдышавшись, он зажег керосиновую лампу. Она осветила углубление в стене колодца, где можно было прилечь, поджав ноги. Зашумел дождь. Старик уселся на подстилку, обхватил руками колени и задумался.

О чем он думал? Наверное, старик не смог бы ответить на этот вопрос. В его голове смешались разные мысли, они вызывали у него то страх, то трепет, то чувство превосходства, а то и ощущение безысходности. Только здесь, глубоко под землей, он мог думать о том, что действует жестоко, вопреки собственному желанию; его просто околдовали, одурманили… Но при малейшей попытке во всем разобраться, его тут же охватывал страх, заставляя безропотно подчиняться чужой мощной воле. И только в самой глубине души таилась крохотная надежда на то, что он сумеет справиться с поработителем. Однако, не стоило обманывать себя – надежду почти полностью поглотил необоримый ужас…

* * *

Ночное покрывало, накинутое на деревню, пронизывалось нервными узорами молний. Дождь не утихал. Лужи расползались по двору – и вода, добравшись до погреба, потекла вниз по ступенькам. Виктор выбрался наружу, огородил вход шлакоблоками и вернулся к своим.

Дождь стал нарушителем Тишины – и Виктор был благодарен ему за это.

Еще не до конца все осознав, он рассчитывал, что завтра же они все выберутся отсюда. Убегут. А сейчас он с Викторией сидел и слушал рассказ Светланы, похожий на откровения больного шизофренией. Дочка спала, свернувшись калачиком на застланном одеялами деревянном настиле. И ее беззаботность придавала уверенности и Виктору.

Все началось с того вечера, когда кто-то взорвал в Чернухино трансформаторную будку и коммутатор, обрезав связь с внешним миром. Ночью люди погрузились в глубокий сон, словно чем-то одурманенные. А наутро, выйдя во двор, каждый житель деревни ощутил: что-то изменилось. Что-то было не так…

– Воздух был словно наэлектризованный, – говорила Светлана, накинув на плечи теплое одеяло. – Гудел, как провода, прямо в ушах звенело… А потом уже узнали – ночью пятеро умерли. Старики… – Светлана всхлипнула. – И эта жуткая записка…

Она достала из-за банок помятую бумажку и протянула брату.

«Вы теперь в моей власти! – прочитал Виктор. – Дайте мне мою пищу: здорового человеческого детеныша не старше пяти лет – и останетесь живы. Оставляйте еду возле школы, и мой посланник будет забирать ее по вечерам. Очень скоро вы поймете, что это не шутка. Х».

Виктор поежился. Бред. Наваждение. Вздор. «Неужели все это правда?!»

Едва сдерживая дрожь, он продолжал слушать сестру. Виктория держала его за руку, и он чувствовал, что ее трясет.

Светлана говорила о том, что такие записки лежали в каждом дворе. Отовсюду слышался шум – мычали коровы, кричали петухи, куры, гуси. Собаки срывались с привязей. Павел нашел несчастного Грома в колодце. Корова Муська затоптала новорожденного теленка и убежала, вырвавшись из загона. Животные метались по всей деревне, и люди не могли с ними ничего сделать. В головах у всех стоял страшный шум, от которого, казалось, вот-вот взорвутся мозги. В то страшное утро две женщины, не выдержав, повесились. Кто-то кричал о наступающем конце света. Многие убегали в лес, надеясь там спастись, но вскоре возвращались – совершенно безумными. Другие отсиживались в колодцах. Павел затащил жену в погреб, закрыл дверь. Они забились в самый дальний угол и только там почувствовали облегчение. Наверное, именно под землей и можно было спастись от этого кошмара…

– А потом Паша пошел узнать, что там да как… – Светлана вновь всхлипнула. – И не вернулся… Потом уже мне сказали… Видели его, у него рубашка красная, заметная… В лес убежал… И пропал!

Светлана зарыдала.

У Виктора оборвалось сердце. Тот сумасшедший старик… Павел? Это был Павел?!

Он погладил сестру по плечу. Он знал, что ничего ей не скажет о той встрече. И о том безумном крике, что они слышали в лесу…

– Дальше, сестричка, – замороженным голосом сказал он. – Дальше.

«Дайте мне мою пищу: здорового человеческого детеныша не старше пяти лет – и останетесь живы» – эта ужасная записка никому не давала покоя. И никто уже не сомневался в том, что она напрямую связана с нахлынувшим кошмаром. Кое-кто из маленьких детей вместе с родителями уехал на лето из деревни, другие болели – ветрянкой, свинкой… И оказалось, что для таинственного и страшного «Х» подходит только один ребенок – Олежка Вишневский…

Для двенадцати детей случайный вирус или обострение болезни оказались спасением. Что это – случайность? Или помощь их ангела-хранителя? Кто знает… Так или иначе, но пострадать должен был только один невинный человечек. И то, что он оказался единственным из тринадцати детей – может, это и было то необходимое жертвоприношение, сведенное свыше к минимальному?! Но кому предназначалось это жертвоприношение, кем же был этот ужасный «Х»? И достаточно ли будет ему всего одной жертвы? Если нет – был ли тогда осмыслен гуманный выбор (если он имел место) только одного ребенка? Или о гуманности здесь не может идти и речи – может быть, это просто стечение невероятных обстоятельств?! А возможно, и наоборот: все это было чьей-то карой, наказанием? Но за что?! Почему должны страдать все эти люди, а тем более – ни в чем не повинные дети?!

Ответов не знал никто. Ни взрослые, ни дети, включая маленького Олежку.

Всегда шустрый и веселый мальчуган был напуган – и не только всеобщей паникой. Знакомые люди стали теперь причиной его страха. Для Григория Вишневского, отца Олега (мать погибла в автокатастрофе год назад), благополучие сына было тем, ради чего стоило жить, а при необходимости – и умереть. Спрятав Олежку в погребе, он денно и нощно охранял мальчика. Григорий был высоким и сильным и готов был биться до конца. Хотя понимал, что справиться с обезумевшим человеческим стадом ему вряд ли удастся.

Прошло два дня. Люди видели, как по вечерам к школе приходил посланник ужасного «Х», одетый в темный плащ с капюшоном. Эта мрачная фигура вселяла в деревенских такой страх, что пропадала любая отвага – даже подкрепленная ненавистью. Так как жертвы посланник у школы не находил, то все предчувствовали, что безумие должно повториться.

И оно повторилось. Только в этот раз ночью. Теперь деревенские знали, что спастись от него можно под землей – и прятались в своих погребах. Но сумасшествие все равно настигало кого-то из них. И никто не знал, кто же будет следующей жертвой…

Дни и ночи люди проводили под землей, оборудовав свои убежища с максимально возможным комфортом. Но и там их поджидал очередной ужас: все обитатели деревни начали катастрофически быстро стариться…

(«И не только те, кто остался в деревне, – подумал Виктор, слушая рассказ сестры. – Но и те, кто скрылся в лесу. Павел…»).

Метаболический синдром, ведущий к старению и смерти, протекал в этих местах с огромной скоростью. Этот так называемый «старт старости» возникает в обычных условиях у человека после тридцати лет и продолжается до самой его смерти. А здесь же он начинал проявляться даже у подростков и детей, и прожитый любым чернухинцем день прибавлял человеку несколько лет.

Прошло шесть дней. В домах уже никто находиться не мог – из-за слуховых и зрительных галлюцинаций. «Очень скоро вы поймете, что это не шутка» – эти слова таинственного злодея, прозванного кем-то из деревенских «Мистером Икс», оказались не пустой угрозой. Все новые проявления его воздействия на рассудок и тело сделали обитателей деревни запуганными шизофрениками. Беда заключалась и в том, что хотя она и была для всех одной, но никто не знал, как от нее можно избавиться. Постоянно боясь сойти с ума, потрясенные неумолимым и быстрым увяданием, люди отказывались от собственных моральных устоев.

И то, что на седьмой день, ранним утром, у школы собралась толпа, жаждущая прекратить все эти муки ценой жизни ребенка, было тем закономерным концом, которого еще совсем недавно никто не мог даже и представить. Ведь каждый считал себя не извергом, а вполне нормальным человеком…

Это было концом сопротивления обрушившемуся на них испытанию, концом их веры во Всевышнего, веры в то, что это – всего лишь дурной затянувшийся сон, поглотивший всю деревню, который когда-нибудь да закончится. И одновременно это стало началом крошечной надежды на спасение – пусть даже такой страшной ценой, стало началом прозрачной надежды на выживание, почти бессмысленной надежды на то, что когда-нибудь вернется вера в жизнь. Ведь сейчас вместо этой веры остался лишь интуитивный рефлекс выжить, заложенный в каждую Божью тварь, – выжить во что бы то ни стало. А если для этого потребуется перешагнуть через что-то менее ценное, чем собственная жизнь или жизнь своего ребенка – то разве сможет это стать преградой?! Все очень просто: как и с момента зарождения жизни на Земле, при любых испытаниях естественного отбора выживает сильнейший. Вся особенность в том, что с каждым новым витком третьей планеты вокруг Солнца естественный отбор становится все беспристрастнее и изощреннее, а в этом небольшом поселении Homo sapiens, затерявшемся в дебрях леса, критерии отбора стали еще более строгими. А может быть, отбор идет уже не на отдельные единицы, а на целые их скопления?! Может, это вовсе и не отбор уже, а поголовное истребление?! Но человеку не хочется об этом думать. В отличие от других живых организмов, он наделен особым разумом, позволяющим анализировать и искать выход даже из самых безвыходных ситуаций. Проанализировав, люди способны сделать выбор, отдав предпочтение наиболее верному пути для спасения.

И они сделали этот выбор, они приняли такое решение. Смирившись с необходимостью совершения убийства, приплюсовав сюда неистребимое желание остаться в живых, сплоченная толпа возбужденных и стареющих шизофреников молча, издавая только шелестящие звуки во время движения, двинулась по дороге…

* * *

«За что? За что?! За что??!!» – Григорий Вишневский в тысячный раз задавался этим вопросом, но ответа на него не находил. Двухметровый гигант стоял на коленях, уткнувшись лбом в землю, и скрежетал зубами. Раздетый до пояса, он походил на тяжелоатлета, решившего пробежать стометровку, предварительно помолившись. Но бежать было некуда, да и молиться Григорий никогда не умел.

– Папа! – позвал слабым голосом Олежка из погреба. – Папа!

– Сынок! – Григорий встал на ноги.

– Отдай им мою кровь, папа!

Григорий похолодел.

Ворота распахнулись, и он увидел односельчан с вилами и топорами. Они стояли молча, но все говорили их глаза. Люди пришли за его сыном.

– Нет! – заорал Григорий. – Не-е-ет!!!

– Папа, отдай им мою кровь, – опять раздался голос Олежки.

Дверь погреба открылась, и мальчик, пошатываясь, вышел во двор, прижимая к груди окровавленную руку. Лицо его было бледным, а в другой руке он держал баночку, в которой плескалось что-то красное. Кровь! Ноги у ребенка подкосились, и он осел на землю.

Григорий бросился к нему. Олежка был без сознания. Баночка лежала рядом с ним – и ее содержимое стало черным. И черной стала зеленая футболка мальчика. Черными стали деревья, люди. Черным стало солнце.

Григорий растерянно повел глазами по сторонам и обнаружил, что мир изменился. Все, что его окружало, абсолютно все, лишилось ярких красок! Осталось всего два цвета: самый темный и самый светлый – черный и белый! Григорий, забыв о сыне, несколько раз ударил себя кулаком по лбу, пытаясь встряхнуть мозг и вернуть былое восприятие – но тщетно. Кто-то подобрал баночку, кто-то перенес Олежку на скамейку – Григорий ничего не замечал, продолжая молотить кулаком по собственной голове. В толпе заплакали, а какой-то мужичонка вдруг завыл, уронив топор, упал на землю и стал кататься в пыли.

– Гриша, слышь? – сказал, похлопывая скалкой по ладони, лысый мужчина с багровым шрамом на лбу. – Прости нас. Не по своей воле пришли, а сам дьявол нас сюда привел.

Лысый немного помолчал, а потом добавил:

– Мы все сейчас в его власти: и я, и ты. Все мы. Еще раз… прости, Гриш…

Великан затуманенным взором посмотрел на него:

– Мой сын… Где мой… Стефан, ты не видел Олежку? Опять, сорванец, убежал. Олежка! Сы… сынок!..

Тут он заметил, наконец, лежащего на скамейке мальчика, над которым склонились две женщины. Гневный румянец вспыхнул на щеках Григория, и он заорал:

– Сыно-о-ок! Что вы с ним сделали? Убью, гады! Убью-у!

Он зашагал к скамейке – и женщины испуганно бросились прочь. Лысый Стефан с невероятной прытью догнал Григория и с размаху ударил скалкой по затылку. Вишневский покачнулся, сделал еще один неверный шаг – и ничком рухнул возле скамейки.

В наступившей тишине каждый мог услышать, как бьется его собственное сердце – гулко, тревожно; бьется так, словно это не сердце, а большой барабан…

А потом толпа двинулась во двор, к Стефану, который уже стоял около Олежки.

И тут рука мальчика, соскользнув с груди, бессильно повисла над землей. С тоненького запястья струйкой побежала кровь, стекая на лист лопуха, а оттуда – на мелкий песок возле головы лежащего без сознания Григория Вишневского. Кровь почему-то образовала крест. Это было настолько странно, что собравшиеся вокруг люди оцепенели.

Неожиданно Олежка пошевелился и, медленно приподнявшись, сел. Расставив руки в стороны, он переводил прозрачный взгляд с одного на другого, и из запястий его – как перевязанного, так и свободного от бинта – сочилась кровь. В ясных глазах мальчика не было ни страха, ни боли. В них читались прощение и мудрость, словно он знал намного больше тех, кто ворвался во двор. Губами цвета индиго, отчетливо выделяющимися на бледном лице, ребенок прошептал:

– Кровь… Возьмите ее – мою кровь.

И если бы сейчас, в летнем месяце июле, с неба посыпал снег или из погреба выползло чудище – это не смогло бы потрясти людей более. Всеобщая галлюцинация? Никому и в голову не пришла такая мысль. Ребенок неполных пяти лет от роду вызвал благоговейный трепет в душах. Раны на запястьях и распростертые руки наводили на мысль об Иисусе, распятом на кресте и тем спасшим человечество. Именно эти раны и оказались вселяющей надеждой для дальнейшего выживания…

Сочтя увиденное знаком свыше, люди, собравшиеся во дворе Вишневского, пришли к выводу, что страдания Олежки были посланы Небом ради их же спасения, а для пищи ужасному «Мистеру Икс» достаточно будет и крови «здорового человеческого детеныша». И пришло огромное облегчение, словно скатились с душ людских тяжелые камни греха.

Кровь мальчика отнесли в указанное место – и следующий день прошел без нового приступа безумия. Догадки людей оказались верными, и надежда еще более наполнила их сердца. Однако пробиться сквозь окружавшее деревню незримое Кольцо и добраться лесом до шоссе опять никому не удалось. Те, кто уходил в лес, непременно возвращался в Чернухино. Речь их была бессвязной – черти… ад… страшные призраки… необъяснимый ужас… раскалывающая голову боль… Тех же, кто не возвращался, или через время находили мертвыми в лесу, или просто в них не верили, что они выбрались – помощь извне так и не приходила.

Олежка Вишневский словно онемел. Его ранки затянулись, но когда они снова появлялись, он повторял только одно слово: «Кровь». Одно короткое и страшное слово. Из когда-то жизнерадостного ребенка он превратился в тень, стал подобен призраку. Его отец вел себя странно – то ли от горя, то ли от удара по голове, то ли заразившись витавшим вокруг безумием…

– Не протянет он так долго, Витенька… – со вздохом заключила Светлана. – Страшно смотреть, как из сына кровинушку-то забирают… Да и мы вместе с ним… не протянем…

Глаза ее вновь наполнились слезами. Она посмотрела на спящую девочку – и Виктор подумал о недавнем визите в Светланин двор двух мужчин. Виктория, вероятно, тоже вспомнила об этом, потому что с силой сжала руку мужа и придвинулась к дочери, словно собираясь закрыть ее своим телом.

И невозможно было ни спрятаться, ни убежать…

Погреб вновь заполнила тишина. Дождь уже прекратился, оставив в их убежище натекшую лужицу. Виктор утомленно прикрыл глаза и ему вдруг привиделось что-то бессвязное, какие-то обрывки. Мальчик с лицом старика сидит на коленях его, Виктора, покойного отца… Обнаженная красавица с родинкой возле губ прыгает на него, Виктора, и вдруг исчезает… И что-то трещит – доски? лед? – и обдает холодом тело…

Краснов тряхнул головой. Он вскользь подумал, что галлюцинации, о которых говорила Светлана, коснулись теперь и его. В ушах зашумело. Сестра пристально посмотрела на него. Виктория уже не держала его за руку, а теребила какую-то тряпичную куклу. При тусклом свете свечи она показалась Виктору древней старухой. А вместо дочери лежал на настиле маленький ягненок без передней ноги и с перерезанным горлом.

Виктор встал – это стоило ему немалых усилий – и зачем-то направился к лестнице, ведущей наверх. Голова казалась пустой кадушкой. Каждый шаг давался с трудом, словно он шел по грудь в воде. За спиной не раздавалось ни звука.

Он выбрался наружу, вдохнул свежий воздух – и у него закружилась голова. Виктор прислонился к дверце погреба, как вдруг заметил какое-то движение у ворот. Там стояла расплывчатая фигура в белом одеянии, с какой-то палкой в руке. Шум в голове становился сильнее. Казавшийся пустым рукав вдруг поманил Виктора. Сопротивляться этому позыву Краснов даже не пытался. Ноги были тяжелыми, но он все-таки сумел сделать шаг. И замер, потому что палка превратилась в косу. Боясь верить собственным глазам, Виктор все же решил, что это – Смерть, и пришла она сюда, конечно же, не ради развлечения. Не в силах пошевелиться, он почувствовал, как вверх по ногам поднимается холод, вытесняя из тела душу. Когда смертельный холод подкрался к самому сердцу, Виктор смог выдавить из себя только два слова: «За что?». Белый призрак, пришедший за его жизнью, стал быстро приближаться. Придвинувшись почти вплотную, призрак остановился. Заглянув в черную бездну, таящуюся под белым капюшоном, Виктор увидел мертвую девочку, над которой рыдала женщина. Вокруг них извивались змеи и висели засушенные лягушки. Затем появилась женская рука, держащая пучок волос, кипящее на огне снадобье, а после – толстая книга с демоническими рисунками. Все это сменилось бегущей толпой, потрясающей топорами и вилами, и напоследок он увидел, как по дороге вверх катится колесо…

Меняющиеся картины казались очень реальными, они словно переворачивали все внутри. И тут Виктор почувствовал, что не может дышать. Что-то скользкое и холодное с хрипом лезло из его горла, выталкивая слизь. Подумав о смерти, Виктор с громким выдохом сумел-таки освободиться от неведомого, покидающего его тело, и пошатнулся от вновь возникшего головокружения. С мокрым шлепком из него выпало что-то на землю.

Белое облако стало удаляться, и, подлетев к старой черешне, растущей у сарая, совсем растаяло. Снова появилась мысль о галлюцинациях. Затем – опять о смерти. Но всплывший в голове голос покойного отца вытащил его из бессилия. И Виктор вновь встряхнул головой. Что-то похожее на белую бабочку запорхало перед глазами Краснова и, обдав его легким ветерком, исчезло.

До его слуха донесся голос Виктории. Повернув голову, он увидел, что она стоит рядом с ним на пороге погреба, держит его за руку и что-то говорит.

В небе раскатился отдаленный гром, вернув Виктора к реальности, где не было ни скользких тварей, ни белых облаков, похожих на смерть, ни голоса отца, вытягивающего его из пучины наваждений. Но в этой реальности оставалось другое: ужас, абсурд, иррациональность и ощущение безвыходности. А также – невероятно быстро состарившаяся сестра и ее не менее невероятный рассказ.

– Витенька, что с тобой? – со страхом спросила Виктория.

За ее спиной показалась Светлана. И теперь, заглянув в знакомые с детства глаза, Краснов уже не сомневался в том, что она не выдумала всю эту историю.

– Что-то привиделось… – безжизненным голосом, словно в гипнотическом сне, произнес он. – Я устал… Хочу спать… Пошли… Нам нужно поспать…

Опираясь на руку жены, он вновь спустился в погреб. За ними, прикрыв дверь, последовала и Светлана.

Во дворе, у покосившейся старой табуретки и безногого дивана с веревкой, сидело пучеглазое, размером с кулак, существо. Когда дверь за Светланой закрылась, оно, блеснув мокрыми бородавчатыми боками, прыгнуло, на полметра приблизившись к погребу. В выпуклых глазах плавало лунное отражение, создавая иллюзию двух светлячков. Потом светлячки исчезли в луже…