Цветы в паутине

* * *

Виктор уже собирался вернуться на прогалину, когда услышал отдаленные стоны. Сердце у него екнуло, но он все-таки направился вглубь леса.

Пройдя метров пятьдесят, он оказался на краю буерака с почти отвесными стенками. Оттуда с громкими стонами карабкался наверх старик в изодранной в клочья красной рубахе. И руки, и изможденное лицо старика были исцарапаны до крови.

Виктор застыл на краю, обескураженный этой картиной. Сердце его вновь тревожно дрогнуло.

– Эй! – негромко окликнул он старика. – Вам помочь?

Тот никак не отреагировал на эти слова и, суматошно хватаясь за все, что попадалось под руку, продолжал выбираться наверх, словно за ним кто-то гнался. Его седая грязная голова оказалась у самых ног Виктора. Старик на мгновение замер, а потом, медленно подняв голову, затравленно посмотрел на Краснова. Что-то знакомое почудилось Виктору в этом морщинистом окровавленном лице. Он наклонился к старику, протянул руку.

И в этот момент Светланка, вышедшая из-за деревьев позади Виктора, закричала, адресуясь к приотставшей маме:

– Он зде-е-есь!

Старик задрожал, и в его взгляде, устремленном на Виктора, вспыхнул ужас, смешанный с ненавистью. Отпрянув назад, он проговорил скрипучим голосом: «Будь ты проклят!» – и кубарем покатился вниз. Очутившись на дне, сумасшедший сначала пополз, а потом, прихрамывая, побежал вдоль оврага – и скрылся за изгибом.

Дочка схватила Виктора за руку и запрыгала на одной ноге, приговаривая:

– А я тебя нашла! А я тебя нашла!

– Куда тебя понесло? – спросила подошедшая Виктория. – Грибы ищешь, что ли? Пошли, а то и до вечера не доберемся.

И тут в чаще раздался пронзительный крик. Было не разобрать – животное это или человек.

– Гос-споди! – испуганно выдохнула Виктория и положила руки на плечи прижавшейся к ней Светланки. – Идем отсюда, Витя!

Виктор внутренне сжался в комок. Тело его словно осыпали холодным пшеном. Мысленным взором он все еще видел окровавленное лицо странного старика на краю ложбины.

* * *

Светланка сидела у Виктора на плечах, положив свою головку на макушку отца и обняв его шею руками, и смотрела, как медленно проплывают мимо деревья. Деревья казались печальными, они словно тоже смотрели на девочку. Их ветви качались, то прощаясь с путниками, то приветствуя, а то и подзывая к себе поближе. Это был живой лес, и Светланка знала это наверняка. Живой – не в том смысле, что тут было много зверей и птиц, а в том, что деревья, кусты и трава были одним целым, которое дышало, разговаривало на своем языке; одним словом – существовало. И девочке казалось, что в этот огромный организм проникла неведомая болезнь, она съедала лес изнутри, причиняя боль и заставляя страдать. Нечто подобное чувствовали и Виктор с Викторией – но гнали от себя эти мысли. «Это все от солнца и усталости», – думали они. И не решались поделиться друг с другом своими недавними впечатлениями.

Окруженные все тем же беззвучием, они миновали старое кладбище. Лешачья гущина́, сдавившая кладбище со всех сторон, прорезывалась узкой просекой. Минимум двое путников не отрывали оттуда взгляда. И дело было не в сплетенных кронах деревьев над лесной вакутой, и не в густых порослях плюща, окаймляющих проход пышной аркой. Дело оказывалось в неком предчувствии и в неком осознании – предчувствии чего-то необратимого, и осознания чего-то необъяснимого, и будто все это несформировавшееся, иррациональное с проходом через арку способно было даже усилиться.

«Словно фурункулы на больной коже», – обернувшись перед аркой, подумала Виктория. Погост, подернутый заросшими могилками, зашелестел, будто прощаясь. Но вот внезапный порыв ветра исчез. С ветки тяжело взлетел ворон – и это было единственное живое существо, попавшееся им за пару часов. «Если не считать того сумасшедшего, – подумал Виктор, перекладывая в другую руку тяжелую сумку с гостинцами. – И если он мне не привиделся…»

Вскоре они вышли к заброшенному колодцу, и вот за деревьями показались крыши долгожданных домов. Виктор невольно ускорил шаг. Виктория не отставала, хотя и очень устала.

– Ура! Мы дошли! – закричала Светланка, но тут же осеклась – родители зашикали и призвали к тишине.

Из-за пригорка показался первый дом. Распахнутые ворота. Выбитые окна. Перекошенные ставни. Над колодцем топорщился деревянный аист с перебитой цепью. Когда они подошли ближе, стало понятно, что ворот просто нет. Опустевший двор будто перенял тишину из леса. А вместе с тишиной в дом пришло и запустение.

Деревенская улица тоже была безжизненна. Словно путники попали в Средневековье, а вокруг бушевала чума. Ни людей, ни собак, ни гусей с курами. Виктор помнил, что раньше улица всегда переполнялась жизнью. Но сегодня все было по-другому. Ближайшие дома тоже пустовали. Это становилось понятным из-за оголенных крыш – ни шифера, ни черепицы, ни обрешетки, кое-где не осталось даже стропил; а также из-за окон – где выбитых, а где заколоченных.

– Оскуднела деревенька, – пробормотал Виктор. – Все в город рвутся. Кому охота здесь жить?

Вспомнив, что раньше ему была охота, он замолчал. А потом стал насвистывать.

Во втором дворе не было даже забора – оставалась лишь несколько забетонированных столбов, два из которых соединяла одинокая прожилина.

Неожиданно в глубине двора Виктор увидел мужчину. Тот стоял к ним спиной в тени раскидистой березы и будто что-то рассматривал в траве. Темный плащ и накинутый на голову капюшон добавляли сходства с временами мракобесия. Не хватало только костров инквизиции.

– Ага! – с напускной бодростью сказал Виктор. – Хоть кто-то да обнаружился.

Ему было очень не по себе. Заброшенный двор пугал. Дом и погреб возле опустевшей собачьей будки зияли пустотой, куда страшно было посмотреть. Их хотелось обойти. Когда скрипнула одна из петель на погребе, Виктор ускорил шаг.

Подойдя ближе к хозяину двора, он громко поздоровался. Дочка на плечах сделала то же самое. Мужчина обернулся и, улыбаясь, молча посмотрел на пришедших. Краснова словно ударило током – он отшатнулся и попятился назад. Руки его невольно сдавили колени Светланки.

– Папочка, мне больно! – захныкала дочка.

И тут раздался звон колоколов – он был недолгим, но очень отчетливым. Будто совсем рядом.

«Откуда тут колокола?» – подумал Виктор, оглядываясь по сторонам.

Виктория делала то же самое.

– Что это? – спросила она. – Тут есть церковь?

Виктор не ответил. Он в оцепенении смотрел на то место, где только что стоял мужчина. Там уже никого не было. Лишь лежала в траве похожая на сломанный телескоп длинная штуковина.

– А где… – начала Виктория. И осеклась.

Краснов опустил Светланку на землю и тихо, чтобы слышала только жена, произнес:

– Церкви в Чернухино уже давно нет… А это был Саша Бахчинский.

– Куда же он подевался? Как сквозь землю…

– В прошлом году Светлана написала, что Сашка повесился…

Глава 3. «Виктор успел подхватить падающую навзничь жену»

Почесав Муську между рогами, а затем под шеей, Павел ласково погладил ее по округлому боку. Под рукой шевелилась новая жизнь. Большая рыжая корова замычала и замотала хвостом, пару раз даже шлепнув человека по руке.

– Вот и славно, моя гарна. Вот и славно.

Человек потянулся к выключателю. Но в последний момент он остановился и оставил в хлеву свет.

– Так, про всякий случай. Мало ли что.

Вкладывая в это «мало ли что» так много, Павел еще раз посмотрел на Муську и вышел.

Вечерело.

Осевшая дверца пропахала землю полукругом сначала в одну сторону, а затем в другую. Жилистые руки, которые никак не доходили до ремонта навесов, приподняли дверцу, подперли ее лопатой и с лязгом закрыли задвижку.

– Вот и гарно, – еще раз повторил Павел с довольной улыбкой. Если все будет хорошо, завтра их корова отелится, а это означало не только новые заботы, но и новые радости их размеренной деревенской жизни.

Засунув руки в карманы, он сделал глубокий вдох и посмотрел на первую звезду.

Его подвернутые до колен шаровары, галоши на босую ногу и майка с дырявой лямкой могли показаться кому-нибудь комичными. Но атлетичное телосложение заставляло уважать его. А простоватое выражение круглого лица располагало к доверию. В целом же это был обычный деревенский парень, двадцати восьми лет от роду, который не прочь и выпить, и попеть от души, и подраться, если надо – тоже от души и смачно.

Когда в небе появилась еще одна звезда, он опустил голову и посмотрел по сторонам.

Двор растворялся в сумерках.

Появлялись новые звуки, исчезали старые. Разморенный дневной жарой ветер колыхал листья нахального ореха, положившего одну из веток на соседский забор. Забор временами поскрипывал, иногда попадая нотами с арией еженощного сверчка. Вот прозвучала первая трель ночного соловья – и забор, и сверчок на время замолчали. Со стороны речки донеслась продолжительная трескотня козодоев. Когда под вновь скрипнувшим забором зашуршал вышедший на охоту еж, зашлепала по дорожке жаба.

В права вступала ночь – ночь, полная тайн и сновидений; дифирамбы ей слышались отовсюду. Феерией звуков дирижировали сверчки, без которых нельзя представить ни один летний вечер в деревне. Такой вечер, перетекающий в ночь, нельзя представить и без других звуков. Помимо ночных пернатых, соревнующихся в перепевах на свободе, нельзя забывать и о запертой живности. То полусонное хрюканье, то такое же полусонное мычание, курлыканье, гогот, кряканье или кудахтатье. В клетках могут возиться кролики или нутрии, на чердаках – ворковать голуби. А еще слышен шорох волочащейся по земле собачьей цепи – и это означает, что хозяин может спать спокойно, так как двор охраняет его верный четвероногий друг.

Павел знал, что простой он так до полуночи, звуки станут еще разнообразней. Также он знал, что пройдет еще немного времени, и, если повезет, эта ночная симфония станет сопровождаться иллюминацией светлячков.

«Смотри: как в театре!» – любил говорить он Светлане, наслаждаясь таким представлением. Но светлячки еще не появились, зато распахнулась дверь, и симфония двора нарушилась приятным женским голосом.

– Ну, где ты, Павлуш? Уже попо́рався? Как там наша коровка? – спросила вышедшая на крыльцо Светлана, вытирая руки о фартук. Длинные темные волосы крупными локонами обрамляли ее лицо, правильные черты которого делали ее настоящей красавицей. Некоторые украинские слова она позаимствовала у мужа. «Попо́ратысь» означало, примерно, «управиться с делами», и теперь по-другому на этот счет Светлана не выражалась.

– Завтра, Бог даст, у нас будет малэнькэ тэля, – так же мешая украинские слова с русскими, ответил ей Павел. – Накрывай вэчэрю, я уже скоро – тилькы кролям еще дам. И воды принесу.

Щелкнул выключатель, и все еще бессветлячковый двор осветился желтым светом.

Было около девяти вечера, темнело быстро и незаметно. Вокруг лампы, словно выполняя некий ритуальный танец, закружился круговорот из мошкары, назойливых мух и еще более назойливых комаров. Вся эта мелкая братия двигалась хаотично, иногда обжигаясь о горячее стекло и падая, – но на смену им приходили все новые и новые сородичи. Вот подлетела еще недавно ползавшая, но теперь осчастливленная крыльями маленькая бабочка. Она захлопала ими то о лампу, то о железный балахон, а потом так же внезапно улетела, уступая место другим участникам спектакля.

Наконец, это представление решил покинуть и Павел.

Он зашел в дом и задвинул щеколду. Светлана уже поставила ужин на стол – и по всему дому витал запах жареной картошки с маринованными грибами. На столе стоял небольшой графин с самогонкой. В телевизоре громко пели смазливые, ярко одетые мальчики.

Внезапно свет погас. Песня оборвалась на полуслове, мальчики и графин на столе исчезли – и в комнату раньше времени вторглась ночь.

– Что еще за новости? – воскликнула Светлана.

Павел взял коногонку и, сказав: «За́раз гляну», – вышел на веранду.

– Ну что там? – через некоторое время крикнула из комнаты Светлана.

– Да пробки нормальни. Схожу за хви́ртку.

Спустившись с крыльца во двор, Павел прислушался. Через несколько домов доносились мужские голоса.

Послышалась имитирующая соловья садовая камышовка – эта песня перемежевывалась короткими позывками; и хотя в благозвучности ей нельзя было отказать, она осталась без внимания.

Бросив короткий взгляд на россыпь светлячков под грушей, Павел направился к воротам. Голосов на улице становилось все больше, и они приближались.

Отовсюду раздавался разноголосый лай собак, потревоженных внезапным оживлением последи ночи. Павел открыл калитку.

– Слыхал, Пашка? Перед тем, как вырубился свет, что-то бахнуло! – сказал один из мужиков, завидев его. – Ты смотри: вся деревня вымерла!

Павел посмотрел по сторонам и убедился, что единственным источником света оставалась луна, висящая в небесах – не считая коногонок и спичек с зажигалками.

– Не слыхал, – ответил он. – У меня телек орал.

Неожиданно прозвучал взрыв – еще один, если верить словам соседа. Он донесся со стороны школы. В это время она должна была пустовать. Правда, рядом жила телефонистка. И при необходимости позвонить в город любой мог к ней обратиться. Коммутатор находился в небольшой пристройке к школьной кочегарке.

– Будто в школе громыхнуло. Пошли поды́вымось…

Вернувшись через полчаса домой, Павел рассказал жене о двух взрывах. Оказалось, что кто-то взорвал и коммутатор, и трансформатор.

– Хай милиция разбирается, – подытожил он, жуя при свете свечи уже остывшую картошку. Графин с самогонкой так и остался нетронутым – Если то пацанва балуется – голову открутить надо.

– Вот уж не было печали… – вздохнула Светлана.

Натрудившийся за день и озадаченный происшествиями на ночь, Павел улегся спать, и Светлана вскоре присоединилась к мужу. Она попыталась так же быстро заснуть, но в голову лезли разные мысли. Нет света… Взрывы… Потом она вспомнила брата Виктора, его дочь Светочку и жену Викторию… Две недели назад она отослала им письмо и теперь с нетерпением ждала ответного.

В конце концов Светлана заснула крепким сном, до самого утра, и не слышала, как заливался лаем их пес. И Павел тоже ничего не слышал.

А наутро прямо на крыльце он обнаружил привязанную к палке записку. Прочитав странные каракули, будто нацарапанные ребенком, он пробурчал: «Ну и придурки! Вот кому нехрен робы́ты!»

В голове же шумело, как после похмелья, и почему-то тряслись ноги. Он присел на ступеньки. Сил почти не было. Его даже слегка тошнило, и ему хотелось спать. Но еще больше хотелось спрятаться – спрятаться от того, что его окружало за пределами дома. И этому непонятному желанию не находилось объяснений.

Что-то тревожное висело в самом воздухе. Наверное, из-за этого все казалось в это утро странным. И подброшенная записка, и валявшееся посреди двора сено, и перекошенная собачья будка.

Павел окликнул своего четвероногого друга. Но цепь не пошевелилась.

С трудом поднявшись, он подошел к будке и заглянул туда. Грома там не было. У задней стенки – вернее, там, где она должна была быть – в груде окровавленных щепок лежал порванный кожаный ошейник. Не успев оценить весь абсурд увиденного, Павел подумал, что силенок для такого собаке не хватило бы. Тогда волк? Но в этих краях их не видели уже лет пятнадцать.

Посмотрев по сторонам, Павел заметил, что дверь в хлев сорвана с петель. Внутри него лежало что-то маленькое, неподвижное и вымазанное в крови.

В этот момент кто-то подошел к калитке. Его окликнули.

Это был сосед Михаил. В руке он держал бумажку с уже знакомыми каракулями…

* * *

Солнце продвигалось все дальше на запад – к единственной туче, выглядывающей из-за деревьев. На деревенской улице стояли трое: маленькая девочка с рыжими косичками, белокурая красавица и высокий черноволосый мужчина с серебристыми висками. Лица у четы Красновых не могли скрыть напряжение. Тишина уже не казалась Виктории такой всеобъемлющей, ей чудилось, что стук ее сердца раздается на всю округу.

Светланка снизу вверх посмотрела на нее:

– Мамочка, что с тобой? И куда ушел тот дядя?

Виктория, присев на корточки, обняла дочку и прошептала:

– Все хорошо. Все хорошо, родная. А дядя ушел по делам…

Светланка хотела сказать, что именно этот дядя и забрал ее бабушку, но промолчала.

А под близлежащими деревьями леса лежал человек и наблюдал за ними. Его глаза не воспринимали ярких красок, делающих мир красивым. Деревья, люди, стоящие на дороге, дома, небо и солнце – все для него выглядело черно-белым. Всего лишь два цвета: самый светлый и самый темный. Взгляд человека все чаще впивался в девочку.

Женщина присела, обняла ее. Человек прищурился, сжал кулаки. Потом вырвал с корнем пучок травы и зарычал.

Виктория поцеловала дочку.

– Идем, малышка.

Все трое медленно направились по улице к знакомым Виктору воротам. Окна в домах были закрыты ставнями, но чаще всего ни ставней, ни окон не было вообще – стены зияли темными проемами. Неожиданно Виктория заметила, как одна створка, когда она посмотрела в ту сторону, вдруг резко захлопнулась.

«Наверное, от ветра», – подумала женщина, старательно ища тому хоть какое-то оправдание.

Некоторые жилища стояли без крыш, и почти в каждом дворе от заборов остались одни лишь столбики. Виктория переглянулась с мужем – но они не сказали друг другу ни слова. Светланка тоже молчала. Она шла, вцепившись в руку матери, и упорно смотрела себе под ноги. Виктор с Викторией промолчали даже тогда, когда увидели неподалеку «жигуль», уткнувшийся прямо в бок колодца, словно пытаясь отгрызть от сруба кусок покрытого мхом бревна.

В голове у Виктора был полнейший кавардак. Ему казалось, что из леса за ними кто-то следит. Он долго не решался оглянуться – словно бы там, позади, как только он обернется, появится собака с дырами вместо глаз. Когда же он все-таки обернулся, ему показалось, что в траве на опушке леса что-то пошевелилось. Боясь испугать Викторию, он промолчал.

Слежка из леса действительно не прекращалась. В голове наблюдателя роились ужасные мысли, но остатки рассудительности взяли-таки верх, и человек остался на месте, провожая лютым взглядом представлявшихся ему черно-белыми мужчину, женщину и девочку – те свернули с дороги к одному из домов.

Виктор открыл калитку сбоку от зеленых ворот и первым осторожно вошел в знакомый двор. Жена и дочка последовали за ним.

Со скрипом покачивалась на ветру дверца, ведущая в огород. Часть плетня отсутствовала, и через дыру просматривалось пугало с соломенной головой, склонившейся набок. От пустой будки, словно ползущая змея, тянулась в их сторону собачья цепь с порванным ошейником. Возле собачьего жилища лежала большая обглоданная кость и красный разобранный диван без боковин, перевязанный бельевой веревкой; похоже, что диван волокли – следы вели от дома, у крыльца которого валялись все четыре ножки дивана.

Со стороны сараев не доносилось ни звука. «Там никого», – догадался Виктор, рыская глазами. Через открытую дверь курятника просматривались пустующие насесты. Возле курятника лежал опрокинутый дрывытэнь – так Павел называл ствол дерева, спиленный с двух сторон, на котором рубали головы домашней птице. Возле дрывытня лежала отрубленная куриная голова, завидев которую, Светланка спряталась за отца. Она обхватила его ногу руками.

Вся эта пустота еще больше испугала чету Красновых. Виктор просто онемел, а Виктория только и смогла сказать:

– О, Боже!..

Одиночным выстрелом ударил невидимый колокол, заставив их вздрогнуть, и тут же открылась дверца погреба. Они увидели седую женщину, глядящую на них из полумрака. На ней была длинная черная юбка, резиновые сапоги и выцветшая мужская рубашка, висящая балахоном. Больше всего эта женщина походила на привидение. Но в ее прорезанном глубокими морщинами лице было что-то знакомое. Губы ее задрожали, и Виктор охнул, признав в этой старухе свою тридцатитрехлетнюю сестру Светлану. Рядом коротко взвизгнула Виктория.

Светлана, выставив перед собой трясущиеся руки, неуверенной походкой направилась к ним. «Витенька, братик… – шептала она. – Как… как… вы… О, Господи, Господи!» По ее исхудавшему лицу потекли слезы, и Светлана закрыла глаза. Виктор, глотнув подкативший к горлу комок, еле выдавил из себя: «Света, Светочка!» – и обнял сестру за дрожащие плечи. Побледневшая Виктория, отступив на шаг назад, повернула дочку к себе и прижала ее голову к своим бедрам.

Седая сестра Виктора, словно привидение появившаяся из погреба, зарыдала, уткнувшись лицом в грудь брата. Она что-то говорила сквозь слезы, но слов было не разобрать.

Наконец, она отстранилась от превратившегося в статую Виктора, погладила по голове Светланку, продолжавшую вжиматься в мамин подол, и запричитала:

– Светочка, доченька! Как же ты так… Милая… Ну зачем!..

Почувствовав на коже внезапные мурашки, Виктория отдернула дочку от невестки. Дрожащая рука вновь протянулась к рыжей головке.

– Мне так страшно… – прошептала сестра Виктора. – Что же нам теперь делать?.. Светочка, милая моя!..

Виктор закрыл дочь рукой.

– Витя, куда же мы ее спрячем? Как…

Светлана опять зарыдала, а Виктору и Виктории показалось, что они сошли с ума.

В это время за воротами послышались голоса. Светлана встрепенулась, схватила брата за руку и потащила к сараю.

– Быстрее, быстрее! Вика, Светочка, не отставайте! Вам нужно спрятаться! Они не должны знать, что малышка здесь!

Света втолкнула ошарашенных гостей в загон для коровы.

– Ни за что не выходите! Ни за что, слышите?!

Во дворе раздался громкий мужской голос:

– Света, где девочка?

– Отдай ее! – подхватил другой мужчина.

– Уходите отсюда! – крикнула Светлана. – Здесь никого нет!

– Врешь! Я видел, они зашли сюда. Я следил за ними! Отдавай!

– А топора отведать не хотите? – угрожающе сказала Светлана. – А ну, подходи! Кому первому башку раскроить?

– У нас нет другого выбора. Я видел ее… Под топор мы не полезем – но еще вернемся… Скоро… Мне жаль, Света, мне очень жаль… Мы вернемся!

– Да, вернемся! – угрожающе подтвердил второй мужчина.

Виктория, до боли закусив губу, слушала этот разговор и одновременно проваливалась в пустоту. Ее руки, обхватившие дочку, не разжимались.

В самый последний момент Виктор успел подхватить падающую навзничь жену.