Мария Косовская
Котоиваномахия, или Про кота
Иван завел кота. Никто его за руку не тянул, не уговаривал, не плакал: «давай заведем кота, давай заведем кота». Оля, конечно, хотела кошечку, но не настаивала. Иван был не из тех, с кем можно «настоять». Но тут он сам подобрал кота в переходе: жалко, говорит, стало. Потом, правда, не мог понять, как это произошло, Иван же с детства котов ненавидел.
Оля называла кота Маркиз, а Иван – «ушастая скотина». Иван часто говорил коту, как Тарас Бульба – младшему сыну: «я тебя породил, я тебя и убью». Но кот не верил. Или Гоголя не читал.
Иван думал, что с котом будет, как с собакой. Животина станет его любить, преданно приносить тапки, слушаться и выполнять команды. Но едва кот пришел после кастрации в себя, между ним и Иваном сразу же возник конфликт интересов, хотя должно быть наоборот. Конфликт перешел в острую стадию из-за банального паштета.
Ну, не совсем банального. Паштет из гусиной печени «ВкусВилл»: натуральные ингредиенты, сверху нежная пленка виноградного желе. Когда Иван первый раз его купил, они с Олей сразу всю банку съели. На следующий день Иван снова принес паштет, открыл, порезал хлеб, разложил маринованные огурчики на тарелке. Пошел звать Олю. И пока они игриво препирались, кто кого сильнее хочет съесть, кот сожрал паштет. Когда они вошли на кухню, кот сидел на столе и, придерживая лапами, вылизывал банку. Он имел борзый вид, будто был в своем праве.
Иван взбесился и понес кота мочить. Нет, не убивать. А в буквальном смысле мочить, под краном. Кот бесстрашно молчал. Зато орал муж. Испугавшись за психическое здоровье Ивана и за физическое – кота, Оля прибежала в ванную комнату. Муж прижимал кота ко дну ванной и лил ему в морду из душевой лейки. Кот, придавленный, но не сломленный, воротил под струями воды морду и исподлобья так смотрел, что было понятно – мучителя своего он презирает.
– Он не сопротивляется, скотина! Специально бесит меня!
– Тихо, тихо, – успокаивала Ольга, один за другим расцепляя пальцы Ивана на загривке кота.
Ночью, едва Иван захрапел, что означало переход его сна в глубокую фазу, на кухне со звоном что-то рухнуло. Оля даже не встала, сразу все поняла. Иван же вскочил, как ошпаренный, и, не сообразив, стремительно ринулся на кухню. Вскоре из ванной послышались его крики и звук льющейся воды. Кот опять молчал.
– Ты представь, эта ушастая скотина скинул со шкафа коробку коньячных бокалов, – негодовал муж, вновь укладываясь в кровать. – Вдребезги весь набор.
«Надо же, какой умный, – не без гордости за кота думала Оля. – Винные не тронул. Как он только догадался, какая из коробок моя?»
Утром все было тихо-мирно. Оля выпустила кота из ванной и накормила. Разбудила и накормила мужа. Иван собирался на работу. Кот спал.
Оля вышла к дверям провожать мужа. В коридоре почему-то валялась на полу куртка. Оля подняла, подала мужу. Тонкая, суперлегкая, на каких-то там мембранах – куртка была разодрана на груди, ошметками торчали серебристо-синий нейлон и белая нанотехнологичная вата.
Когда муж понес еще спящего и сладко потягивающегося кота на экзекуцию, Оля воспротивилась.
– Зло порождает зло! – сказала она. – Кто-то из вас должен остановиться первый.
– Только не я, – возопил муж. – Я поселился здесь раньше. Если он отказывается подчиняться, придется ему переехать в кошачий рай.
Тогда Оля тихонько сняла свой плащ, который, кстати, висел на той же вешалке, что и злосчастная куртка, но остался при этом совершенно целый, взяла сумочку и вышла за дверь. Это была не ее война.
После разодранной куртки Иван решил избавиться от кота.
– Бесполезное существо! Дом не охраняет, о ноги трется, только когда жрать хочет. Отказывается правила выполнять.
– Скажи спасибо, в ботинки не ссыт. – У Оли были коты в детстве. – Мы ведь кастрировали его! Представь, как бы ты относился к тому, кто лишил тебя возможности размножаться. И потом, ты же сам его завел. Он уже часть семьи. Может, ты и меня выкинешь однажды?
И пришлось Ивану усмирить пыл, начать строить отношения с начала, с конструктива. Он купил коту когтеточку и колокольчик на палочке, играл с ним и даже сам показывал, как точить когти. Кот смотрел с презрением. Он лениво побегал за колокольчиком; делая одолжение, потерся о ноги Ивана. А потом пошел и поточил когти о его пиджак, висящий на спинке стула. Иван не выдержал, обмотал кота стрейч-пленкой и состриг нафиг когти со всех, в том числе с задних лапок.
Кот лежал, похожий в пленке на меховое бревно, и с уверенной наглостью смотрел на Олю. Во взгляде его читалось: «Мое время придет». Оля взглядом же ему отвечала: «Ты мой хороший, не волнуйся. Завтра останемся вдвоем. Будешь мурлыкать, тыкаться в меня мордой. Ты хоть и кастрированный, а я все равно люблю тебя». Иван же ничего не пытался выразить взглядом, а тупо снимал на телефон унизительные для кота кадры.
А потом, после очередной водной экзекуции, кот заболел. Простудился и стал кашлять. Оля боялась шприцев, и Ивану пришлось делать коту уколы. Обессилевший, потерявший волю к жизни, бедный кот даже не сопротивлялся. За эти свои усилия Иван неожиданно кота полюбил. А когда сам слег с простудой, кот, как грелка, лежал у его ног, запуская внутри себя вибрирующий моторчик.
Так болезнь смягчила непримиримых самцов, и семейство зажило мирно, душа в душу. Но когда Иван, вернувшись с работы, тянул по полу колокольчик на палочке, а «скотина ушастая» с энтузиазмом прыгал за ним, Оля чувствовала какую-то легкую неприязнь, похожую на обиду. Ведь на нее в эти моменты не обращал внимания никто из мужчин.
Мария Шелкопряд
Кошачьи крылья
Это был уже пятый экстрасенс, и Руслан потихоньку сатанел. Психотерапевт, по крайней мере, не лез с советами. Но, увы, сегодня беседы в уютном кабинете закончились окончательным фиаско. И тогда в отчаянии Руслан решил перепробовать все соломинки, способные спасти брак…
Первая колдунья, молоденькая девушка, увешанная браслетами, пробормотала над чашей с водой заговор, бросила туда щепотки измельченных в порошок трав, налила получившуюся смесь во флакончик и велела добавлять жене в чай по несколько капель в течение двух-трех месяцев.
Но у Руслана не было этих двух месяцев! Даже недели! И он отправился на поиски следующего экстрасенса.
Второй, выслушав историю, отложил в сторону шаманские прибамбасы и поинтересовался, почему Руслан просто не отдаст кому-нибудь чертову кошку? Нормальным мужикам, сказал он, незачем ходить к психологам, голову морочить. Иначе вопрос, что важнее – комок шерсти или жена – вообще не стоял бы. И добавил, что денег за прием с Руслана не возьмет.
Из кабинета экстрасенса Руслан вышел глубоко шокированным – как прошедшим приемом, так и снисходительной щедростью мужика. Как будто он собирался платить вот за это!
Дальнейшее оказалось еще хуже: кто, выслушав, предлагал снять порчу с кошки; кто утверждал, что порча на Руслане. Пятый порчи не увидел, но зато сочинил целый детектив: мерзавка Вероника, разлюбив Руслана, решила от него уйти и, зная про детскую мечту мужа о кошке, попросту использует животное как повод для развода.
Руслан злился, сдерживался, но… шестая гадалка побила все рекорды! Едва он договорил, как тетка взвыла и, схватившись за сердце, заголосила, словно кликуша в былые времена:
– Ой! Родненький! Да беги ж ты от нее! Беги! Да какая ж баба из-за кошки от мужа уйдет?! Ты сам подумай, родненький! Животиночку не любит – это ж ясно, что за человек тако-ой! И деток любить не будет! А как не заморит такая мать родную детиночку, так какими деток воспитает?! Тебе нужно такое горюшко? Ты о деточках подумай!..
Тут налет цивилизованности соскочил с Руслана, выпустив на свет то свирепое и темное, что досталось людям от диких пещерных предков: взбешенный Руслан наорал на тетку и обложил матом в три этажа. Он и не подозревал, что знает столько нецензурных слов.
В себя он пришел в каком-то баре, где в окружении пустых стопок рассказывал незнакомцу о несчастной жизни: как в детстве не мог завести питомца и даже погладить бездомную кошку после школы – мать и сестра, обе жуткие аллергики, сразу узнавали об этом проступке. Нет бы и ему чихать, покрываться красными пятнами, задыхаться и, в конце концов, возненавидеть всех пушистых или хотя бы обрести устойчивое желание держаться от них подальше! Но, к своему несчастью, Руслан оказался совершенно здоровым, и любовь к зверушкам с годами только усиливалась. Еще бы! Запретный плод… Тут и без психолога понятно.
Собутыльник глядел с сочувствием и пониманием. И Руслан чувствовал, что снова находится в привычном и уютном цивилизованном мире, где люди принимают друг друга такими, какие есть, а не учат, как правильно жить, и не вешают на незнакомых людей ярлыки: «будет плохой матерью», «дурак, готовый променять красавицу-жену на блохастую кошку».
Потому продолжал охотно делиться с посторонним человеком сокровенными воспоминаниями: как повстречал Веронику, как перебрался со съемной квартиры в долгожданное собственное жилье, как подобрал на улице трехцветную Эсмеральду, и та из крохи, помещавшейся на ладони, быстро вымахала в пушистую красавицу с шелковистой блестящей шерстью – хоть на выставку.
– Женщины! – значительно и печально изрек собутыльник, когда Руслан дошел в рассказе до момента, где Веронику стала все сильнее раздражать Эсмеральда, и Руслану захотелось обнять этого понимающего человека.
– На последнем приеме после всех самоанализов она сказала, что Эсмеральда не оправдывает ее ожиданий. Веронике всегда хотелось, чтобы все было как на фото из интернета – кошка лежит в ногах, запрыгивает на колени и спит там, трется о щеку, и еще куча всяких милых вещей. А Эсмеральда предпочитает спать на подушке, и желательно подальше от хозяев. Когда ее берут на руки, сразу начинает вырываться. Никогда не залазит на колени и уходит, если сесть рядом с ней на диван. А еще запросто может обидеться, и тогда корм целый день лежит в миске нетронутым, пока терпеливо не потратишь минут двадцать на извинения и уговоры. Это не говоря уже о шерсти по всему дому, подранных обоях и пристрастии Эсмеральды лежать на обеденном столе. Но я сомневаюсь, что какая-нибудь кошка будет соответствовать ожиданиям Вероники, хоть обойди все кошачьи питомники! Завести собаку с нашим графиком работы мы не можем – некому будет ее выгуливать. И опять же, нет гарантии, что Вероника полюбит собаку. А всякие хорьки, хомячки – не мое. В общем, все кончено…
– Так, погоди, – сказал собутыльник. – Какая у тебя, говоришь, жилплощадь?
Внезапность вопроса поставила Руслана в тупик, заставив заподозрить, что собеседник сильно опьянел, но тем не менее он назвал параметры своей скромной квартиры.
– Хм, – сказал тот. – Вам троим просто нужна квартира побольше. Еще две-три комнаты, а лучше – целый дом. Что это даст?
«Больше комнат для уборки, – хотел ответить Руслан. – Больше жалоб на шерсть по всему дому». Но оказалось, его ответ не требовался.
– Вероника будет меньше видеть Эсмеральду. Меньше раздражаться, – пояснил свою мысль собутыльник. – Вот моя визитка, звони в любое время, я все устрою.
«Риэлтор» – значилось на кусочке картона.
«Экстрасенс! – с ужасом подумал Руслан. – Как экстрасенс, только берет за снятие мнимой порчи гораздо больше!»
Он почувствовал, как волосы на затылке становятся дыбом. Вопреки всему, именно здесь, в современном баре, без сушеных трав под потолком и амулетов на стенах, Руслан ощутил нечто ужасающее, запредельное. С мира словно приподняли занавес, за которым чудились тянущиеся со всех сторон когтистые руки, готовые вот-вот в него вцепиться и крепко ухватить. Откуда-то он знал, что если это произойдет – ему никогда не вырваться.
В теле вдруг включился какой-то особый автопилот, который лучше стремительно трезвеющего разума знал, что делать. Ни дать ни взять штурвал управления перехватил его ангел-хранитель!
Руслан спокойно поднялся и, пообещав улыбавшемуся собеседнику, что вернется через минутку, вырулил к барной стойке, где, несмотря на медлительность персонала, никак не проявил недовольства и торопливости, расплачиваясь за выпивку. После он извлек из кармана телефон и, делая вид, что роется в контактах, выскользнул из бара. К облегчению Руслана, риэлтор-экстрасенс остался внутри, за столом.
Дома, вопреки ожиданиям, Вероника не собирала вещи.
Более того – со счастливым видом сидела на кухне, глядя на Эсмеральду, лежавшую на столе, и не пыталась утвердить порядок, согнав ее на пол.
…А из спины кошки росли черные крылышки летучей мыши. Вдвойне чертовщина!
Руслан тяжело прислонился к стене. Поднимаясь к квартире, он почти убедил себя, что пережил сегодня обычный стресс, подкрепленный в конце алкоголем. Его сердце гулко стучало, а в голове вертелась мысль: ему не выбраться из исказившегося мира, потому что исказился не мир, а сам Руслан. Где-то по дороге от первого экстрасенса до порога квартиры наступил на волшебный круг и навсегда обречен видеть то, что видеть не положено…
– Я тут подумала, на психолога мы угробили кучу денег. Практически на ветер выкинули! А нужно лишь сделать так, чтобы Эсмеральда мне нравилась… – Вероника счастливо улыбнулась и протянула мужу чек. Самую обычную тонкую бумажку со строчками, распечатанными кассовым аппаратом на последнем издыхании чернил. Руслан машинально схватил чек.
Какое-то время его разум отказывался распознавать смысл обычных букв и цифр, но когда мужчина почти поверил, что бумажка заколдована, мозг наконец справился с привычной задачей.
– …И совершенно случайно увидела в зоомагазине эту маскарадную шлейку, – продолжала рассказывать Вероника. – Правда же, с крыльями Эсмеральда такая безумно миленькая, что я могу теперь простить ей все остальное?
Не веря своему счастью, всего за сто пятьдесят рублей, Руслан согласно закивал.
Его мир возвращался в норму.
Светлана Дурягина
Покушение
Люблю я наших российских бабушек, сама не знаю за что. Может быть, за неиссякаемый оптимизм и любовь ко всем окружающим? Любой мужчина не старше пятидесяти лет для них «сынушка», а женщина моложе пятидесяти – «доченька». В народе говорят: «Старые – что малые» – видимо, из-за беззащитности и непосредственности тех и других.
Однажды я на три недели попала в компанию женщин старше семидесяти лет. Произошло это в терапевтическом отделении районной больницы. Моими соседками по несчастью оказались четыре женщины: баба Маня, баба Нюра, баба Вера и не старая еще Клавдия, которая всех этих бабушек знала. В первый день знакомства Клавдия пыталась как можно больше узнать обо мне, но, поскольку я предпочитаю слушать, а не говорить, Клавдия сама словоохотливо рассказывала мне истории из жизни наших пожилых соседок.
Заметив, что я с особой симпатией отношусь к бабе Мане, Клавдия сказала мне:
– Ты с ней осторожней: блаженная она, Манюня-то.
– Почему это? – удивилась я.
Аккуратная и приветливая восьмидесятишестилетняя бабушка Маня понравилась мне с первого взгляда. Ее загорелое, румяное, как корочка свежеиспеченного пирога, лицо было сплошь покрыто морщинками, а карие глаза излучали доброту и радость. Всех она называла ласково: «Галенька», «Светонька», «Клавонька»; всех благодарила за любую малость.
– К ней ежики из леса питаться ходят, – сделав круглые глаза и поглядывая на бабу Маню, громким шепотом сообщила Клавдия. – Нынче летом сын к ней приехал. Капитан он, Володька-то. Нечасто навещает. Ну и решил ей усадьбу окосить. Я иду мимо, а он косит. Вдруг Манюня выскочила из дому, бежит, одной рукой за сердце держится, другой сыну машет, кричит: «Стой, сынушко, не коси боле!». Тот испугался, спрашивает: «Мама, что случилось-то?». А она ему: «Не коси тут, сынок, а то ежику стерня пузико колоть будет». Ой, умора, ой, не могу!
Баба Маня, прилаживая слуховой аппарат к уху, интересуется:
– Про меня говорите?
Клавдия кивает:
– Ага, про ежиков твоих.
Баба Маня, улыбаясь, включается в разговор:
– Домик у меня на краю поселка стоит, вот ежики и повадились ходить в гости. И все норовят к Шарику в будку забраться, у него там всегда есть чем поживиться. А пес сердится. Так я Шарика стала в сарайку запирать на часок. Один ежик приходит, как поезд по расписанию, в девять часов вечера. Я пса запру, в будку мисочку с молоком поставлю, булочку покрошу и жду. Вижу, трава шевелится – это ежик мой идет. Я подойду тихонько, а он в будке-то чавкает да фыркает. Наестся и обратно в лес топает. Славный такой, глаза что бусинки!
– Ой, Маня, дожила чуть не до ста лет, а все как дитя! – хихикает Клавдия. – Погляди вот на Нюру. Она тебя на двадцать лет моложе, а какая степенная!
Баба Нюра, худая, бледная и меланхоличная, ходит на костылях. Десять лет назад она сломала шейку бедра, но операция ей противопоказана, и баба Нюра терпеливо, без охов и стонов носит свою боль.
– Ничего, Бог терпел и нам велел, – говорит она тем, кто выражает ей свое сочувствие.
Зато баба Вера, громогласная, пышнотелая, словно из батонов сложенная, требует к себе постоянного внимания, нашего и персонала. Она ходит мало, больше лежит, постоянно охает и стонет, ругает санитарку за то, что та не дает ей белого хлеба (врач прописал бабе Вере диету).
– Так и с голоду недолго помереть! – говорит она каждое утро, с отвращением разглядывая кусок черного хлеба на своей тарелке. – А мне ведь всего восемьдесят два годика. Пожить-то охота!
Вечером баба Вера, не желая ждать, пока санитарка доделает процедуры лежачим больным, кричит в открытую дверь палаты:
– Наталья! Сколь тебя ждать-то можно? Иди мне панцирь надевать!
Так она называет памперс, который всегда надевает на ночь, боясь не успеть дойти до туалета.
Однажды утром к нам, постучав, вошел высокий худой старик из соседней палаты, церковный староста Дмитрич. Он остановился напротив кровати бабы Веры и стал хмуро и пристально ее разглядывать. Всем на удивленье баба Вера продолжала спать, когда все уже давно бодрствовали, и даже похрапывала слегка, что указывало на сон глубокий и сладкий.
– Вот, полюбуйтесь на нее! – Дмитрич ткнул пальцем в направлении спящей. – Спит, как голубица, а я сегодня по ее милости с двух часов ночи глаз не сомкнул!
Все удивленно воззрились на него, а Клавдия живо поинтересовалась:
– Чего так?
– Ваша сожительница на мою честь покушалась! – с негодованием произнес Дмитрич. – Причем два раза за ночь!
У нас непроизвольно открылись рты, а Клавдия хлопнула себя руками по бокам и захохотала. Тут баба Вера открыла глаза и недружелюбно ответила:
– Полно врать, Дмитрич! Ну перепутала я палаты сослепу. А ты такой сухой, что тебя из-под одеяла и не видно вовсе, я и улеглась.
Дмитрич перешел на фальцет, выплескивая перед нами свое негодование:
– Шмякнулась на меня среди ночи со всей дури, а весу-то в ней, как в моей корове Зорьке! Я чуть Богу душу не отдал без покаяния! Особенно второй раз страшно было: я решил, что это уже осознанная диверсия!
Мы с Клавдией, забыв о приличиях, валялись по кроватям, держась за животы от смеха, глухая баба Маня тихонько хихикала, желая присоединиться к веселью, и даже баба Нюра не удержалась от улыбки.
– Да ничего не осознанная! – рассердилась баба Вера. – Просто я на ночь приняла мочегонное, которое утром выпить забыла. Вижу худо, ну двери и перепутала. А кровать у него стоит у той же стены, что и у меня, – пояснила она нам, пытаясь перекричать Клавдиин хохот.
Дмитрич махнул рукой и хотел было уйти, но тут в палату вошла санитарка, привлеченная небывалой жизнерадостностью пациентов. Дмитрич, указуя на бабу Веру, сердито произнес:
– Наталья, ради Бога, выдай ей горшок, не то я до выписки не доживу. А ты писай в горшок, клюшка слепая, да не шастай по ночам! – сверкнул он глазами на бабу Веру и ушел, хлопнув дверью.
Баба Вера, желая, видимо, оставить последнее слово за собой, в сердцах плюнула вслед гостю со словами:
– Тьфу на тебя, старый греховодник!
Дождавшись, когда стихнет гомерический хохот в палате, она сурово, как всегда, вопросила санитарку, утирающую выступившие от смеха слезы:
– Наталья, мы сегодня завтрикать будем аль нет?
Наталья сделала подобострастное лицо, втянула живот, приложила ладонь к косынке, пристукнула потрепанными тапками и отрапортовала:
– А как же, госпожа генеральша! Война войной, а обед по расписанию!
И, скомандовав себе «Кру-гом! Шагом марш!», отправилась на пищеблок за кашей.