Хвост

– Мышь, ты потом дообъясняешь?

– А нахрена? – фыркнула Подружка, не дав подруге возможности ответить, – хочешь узнать, насколько уродливыми будут ваши дети? В зеркало глянь. Сочувствую.

Давалка закатила глаза, спорхнула с места и поспешила к Мажору, который, как обычно, явился в сопровождении менее везучих сокамерников. Сколькие из них набились к нему в друзья, надеясь, что он однажды увезет их из Села?

– Мерзотно, – Подружка вывалила вещи на парту, швырнула сумку на пол, плюхнулась рядом, – еще и стул нагрела, сука.

Мышь ждала, что ее спросят – нечасто в Клетке можно наткнуться на учащуюся Давалку, но Подружка только упала головой на сложенные руки, вздохнула и замерла неподвижно.

– Моя шлюшенька!

– Моя идиотик!

– Моя стервочка!

– Эй? Ты живая?

Подружка рывком вскинула голову. Рывком, видимо, потому что тяжело было ее держать. Опухшие веки тяжело смаргивали сон, зрачок метался в красных венах белков, пытаясь найти фокус.

– А я те тест кидала, ты не приходила, да?

– Прости, – сегодня Мышь читала только сообщения Яна, и ей уже не терпелось рассказать подруге о нем. Об их встрече. О конфетах и ухмылке. О его хвосте. Об их хвостах.

– Да забей, там херня, весёлая просто, – зевая, явно с трудом осознавая происходящее, Подружка слепо потыкала в телефон, но уронила руку, -типа как распознать рядом с собой иностранного шпиона. Официально, от правительства, с ссылками на законы. Заняться людям нечем.

Подружка снова уронила голову. Она выглядела так, будто не спала несколько ночей. Ладно, ей сейчас не до Яна. Своих проблем навалом, как всегда.

– Что случилось-то?

– Да сеструха тупая. Я же вчера тут задержалась, и она пошла бухать с подружками. Две в реанимации, одна в могиле.

– Не твоя?

– Да мою хрен проймешь. Щас отсижу и поеду к ней, суке.

Нет. Вряд ли она сможет понять про хвост. Для такого нужно быть на определенной волне, нужно быть… другим, как она, как Ян. Они были особенными, мыслили иначе, и это объединило их, создало такую прочную, такую надежную…

– Я могу помочь?

– Как ты мне поможешь? – фыркнула Подружка. Она всегда делала это так… ноздрями, дергая головой, будто воздух нюхая. Странно, но Мышь впервые это заметила, – можешь дать скатать химию.

Мышь бы и дала, но она сама толком ничего не сделала, потратив большую часть перемены на Давалку. Ай. Вот по лопаткам было больно. Будто ножом резанули.

Телефон снова пиликнул. Нужно вернуть его на беззвучный, а то Ян так много пишет… Мышь придавила хвост к спинке стула и начала строчить ответ вместо того, чтобы попытаться дописать хотя бы химию.

ЯН: Эй, хвостатая, может, пересечемся сегодня?) Я уже соскучился)))

Он ведь их тех, кто говорит, что думает. Зачем бы ему врать?

МЫШЬ: Я в Клетке.

ЯН: Тогда после? Когда тебе удобно)

Ей? Она сбежала бы прямо сейчас, от этих давящих взглядов, от зеленых облупленных стен, от Классуки, которая вот-вот явится, от хвоста, от ярлыка отличницы и необходимости постоянно его оправдывать, быть первой во всем, всего добиваться.

МЫШЬ: у меня допы допоздна.

ЯН: То есть, сегодня не получится? :((

Он ведь приехал недавно, говорил, что у него здесь никого нет, никаких друзей… совсем один… не с кем поделиться… интересно, как его хвост реагирует на то, что встреча срывается? Может, тоже пытается ввинтиться в лопатки, словно перфоратор?

МЫШЬ: я могла бы сегодня пропустить…

Палец застыл над кнопкой «отправить». Хвост? Прием? Ты там как? Уже готов вырывать позвоночник? Мышь сейчас будет кататься по полу и выть, да? Но он не двигался. Не понял еще, что ли?

МЫШЬ: Допами больше, допами меньше…

Их не было и вчера. И позавчера. А каждый пропущенный день – одна неразобранная тема и десяток вопросов, которые уже нельзя будет задать вечно занятой Классуке. Сколько дополнительных нужно пропустить, чтобы скатиться до уровня Давалки?

МЫШЬ: Я и в Норе могу поучить.

Она буквально рыла себе могилу.

Тогда откуда это странное чувство облегчения?

ЯН: Было бы супер!) Прогуляемся по Пустырю, посмотрим на шприцы и бутылки!))

МЫШЬ: ахаха, да.

Откуда это чувство облегчения, будто впервые за долгое время Мышь вынырнула из воды?

– Кто такой Ян?

– А?

Красные глаза Подружки сверлили их переписку.

– Я его знаю?

– Вряд ли.

– Покажи фотку.

– Ты его не знаешь, – Мышь поспешно выключила экран, даже рукой его прикрыла, оберегая… ладно, действительно оберегая дорогое, – он не местный. Просто друг.

Подруга все равно не поймет.

– У тебя есть друзья, кроме меня? Шикарно живешь.

Мышь замерла, прислушалась к ощущениям. Она никогда не понимала, как хвост реагирует на подобные реплики Подружки – не поняла и сейчас.

– Внимание, класс, всем внимание! – причесанная, приглаженная, прилизанная Ботанка всегда выглядела так, будто до сих пор не окончила первый класс. Она носила юбки, на праздники заплетала белые банты, рычала на тех, кто хамит преподам, и в принципе вела себя так, будто с детства поставила цель получить золотую медаль любой ценой, – Сдаем тетради! Все сдаем тетради!

Она двинулась мимо рядов, растолкала спящего Алкаша, наехала на Мажора. Мышь с тоской взглянула на пустой лист – а ведь там должна была быть ее домашка. Чистенькая, красивенькая, оформленная, а не это одинокое «Домашняя работа».

– И че Классуке приспичило? – Мажор раскачивался на стуле, и как же, Господи, как же Мышь завидовала этой его…

– Оценки надо выставлять. Требуют.

– Ну, я тогда в тетрадь пятьсотку суну, того гляди и год на отлично закончу?

Давалка послушно загоготала над его шуткой.

– Или Мышь даст скатать, а?

– Она будет выставлять оценки по сегодняшней домашке? – Мышь его почти не слышала. Она пялилась в пустую тетрадь и не верила. Просто не верила. Ведь не проказы это судьбы – Мышь не верила, что она в этом мире значит хоть что-то, не верила, что судьбе до нее есть дело, но просто… это же… да ладно, ну она же делала каждое задание, КАЖДОЕ ЧЕРТОВО ЗАДАНИЕ на протяжение всего года! Но до них Классуке дела не было! Так почему именно это, последнее, определит ее оценку?!

Ботанка дошла до их парты и нависла над сопящей Подружкой. Она даже не пыталась разбудить прогульщицу, нет. Ее взгляд вперился в Мышь, ввинтился, будто они конкуренты, будто она собирается упиваться… Мышь дернулась, когда по парте скользнул кончик хвоста – надо было завязать его туже, тупая ты идиотка, смотри теперь, как он ползает, как извивается, будто скользкий чешуйчатый червь. О, что это, тупица? Рвотный позыв?

Подлиза попыталась забрать ее тетрадь, но Мышь вцепилась в тонкие листы, смяла их, чувствуя, что дышать нечем, что легкие полыхают в огне, лишенные кислорода. Она не могла бы разжать пальцы сейчас, даже если бы хотела, потому что гадкий, скользкий острый хвост обвился вокруг них – о, о-о-о, как это грубо, как нелепо, если кто-нибудь увидит, ей вовек не отмыться, ее раздавят, ее уничтожат…

Ботанка брезгливо отпустила тетрадь (брезгливо, брезгливо, она презирает Мышь!) и ушла к учительскому столу, водрузив на него стопку тетрадей, идеально ровно, край к краю. Мышь положила обе руки на парту, пытаясь успокоиться, пытаясь дышать без хрипов, но чувствуя уже, как кончик касается губ, проникает в рот… ножом бы тебя рубануть, да Мышь уже сто раз пыталась!

Классука ввалилась в класс за минуту до звонка, взмыленная, в съехавших очках – как обычно. Бросила на стол пачку листов, те разлетелись по классу, и Ботанка тут же бросились их собирать. После короткой переклички впарила Алкашу «Н», потому что его пропитый мозг, видимо, не сообразил, что нужно подать голос. Мышь сверлила учительский стол взглядом, взвинченная, нервная – как на иголках. Проверит сейчас? Оставит на десерт и сожрет не сдавших в конце урока? Стопка тетрадей на краю стола казалось такой жалкой, такой маленькой, да ладно, да не может быть! Не может быть она настолько маленькой, ей кажется!

– Кто не выключил телефон?!

Мышь поспешно прикрыла моргнувший экран и перевела режим на беззвучный.

– Я точно его знаю, – заявила Подружка, устроившись на плече Мыши и вместе с ней разглядывая селфи Яна, сделанное напротив одной из немногих достопримечательностей Села. Ян сидел в ногах мраморного экс-Президента – отца нынешнего, и… кажется, неплохо проводил время?

– Че он рожу корчит?

– Не корчит он ничего. Он так улыбается, – Мышь отвернула экран от Подружки. Хотя в этой фотографии не было ничего интимного, ей уже не хотелось делиться с ней Яном. Не поймет она. Не поймет и всё. Будет говорить… всякое. Шуточки свои шутить, – хотела спать, так спи.

– Пф.

ЯН: Жду встречи:))))

Сердце чуть не выпрыгнуло из горла. А уж она-то!.. Нет, слишком навязчиво. Здорово, что он… нет, это равнодушно!

«Напиши: жаль, что тебе больше нечего ждать».

Ладно, он уже совсем спятил. Это звучит оскорбительно! В обе стороны! В его даже больше!

«Тогда: заранее прости, что испорчу тебе вечер».

– А ну, – прошипела Мышь, хлопнув по экрану и отгоняя от клавиатуры хвост, уже примерившийся печатать. Руку тут же прожгло болью – не привыкать, она и так вся в шрамах.

– Телефоны убрали! Новая тема. Увижу, что кто-то не пишет, получит неуд. Оценки надо выставлять.

Мышь усилием воли перевела все свое внимание на доску, вслушиваясь в скрипение маркера, вглядываясь в загадочные формулы и молясь, что в Рунете им найдется расшифровка – сама Классука до объяснений не снисходила. Если записывать каждое слово, то потом по конспекту еще можно разобраться…

Можно написать, что у нее был День Рождения.

«Ага. И навязаться на подарок. Как навязчивая дура».

– Кто пойдет к доске?

Взметнулись несколько рук, но руки Мыши среди них не было. Показалось, или Классука задержала на ней осуждающий взгляд.

Написать, что она скучает? Что со вчерашнего дня (а вообще-то, с первого знакомства) много думает о нем?

«Ага, проще сразу: женись на мне».

– Сука! – Подружка зашипела и пару раз приложилась лбом об парту, – Как же. Болит. Башка.

Он говорит, что давно не общался с девушками. Почему?

«От этого вопроса просто воняет завышенным самомнением».

– Подружка, эй, – сокамерник, сидящий перед ними, так редко подающий голос, что Мышь уже давно лишила его имени, повернулся к ним своей нескладной фигурой, такой забавный в попытке быть незаметным, – ты про какие-то ворота говорила на границе. Я тоже эти новости читал. Мне кажется, они…

Подружка что-то неразборчиво пробормотала в сложенные руки.

– Что?

– Сказала, если не заткнешься, я натяну эти девственные усики тебе на жопу.

Бедный парень вспыхнул и отвернулся, а Мышь вдруг поняла, что давно потерялась в структуре урока. И формулы какие-то новые…

Ладно, что можно написать такого, за что ну никак не получится осудить?

МЫШЬ: хе.

«Ты кусок тупого идиота».

– Кто может ответить?

Мышь очень хотела бы, но она даже не слышала вопроса.

– Плохо, 11 «А». С такими познаниями в химии вы даже на проходной балл не наскребете.

Все они, и Мышь тоже. Она не сдаст. Она должна чувствовать вину, чувствовать всесжигающий стыд, но, на самом деле, ей хотелось только посмотреть, что ответил Ян, и больше она не чувствовала ничего.

– …и я ей такой: ты свою жопу видела, мать? Крыльцо развалилось не потому что старое, а потому что жрать меньше надо!

Они загоготали, а Мышь зажмурилась. Боже, это ведь на задних партах! Она совсем расфокусировалась, скоро начнет слышать трактор за окном. Надо взять себя в руки. Надо перестать думать о нем.

«Да, надо снова начать паниковать, что ты не сделала домашку. Ух!»

– Пшл… – Мышь выплюнула кончик, настойчиво лезущий в рот. Ну уж нет, ну уж нет, она не будет паниковать, Ян говорил не паниковать, подумаешь, не сделала домашку один раз!

«Подумаешь? Подумаешь?!»

– Ай!!!

Прилетело, как кнутом, с размаху, с силой – Мышь бы не смогла защищаться, даже если бы успела подставить руки. Больно, твою мать, как же больно!! И все эти уроды обернулись на нее, даже Классука – да отвернитесь вы!

– Простите, – пролепетала Мышь, чувствуя кровь на кончике языка, – голову прострелило.

Можно сказаться больной и сбежать. Тогда не придется стоять перед всем классом и слушать, как Классука отчитывает ее за ленивость, за тупость, за бесхребетность… да, это вариант, уйти, уйти и пропустить остаток темы.

«О, ты будешь страдать. Всю ночь проведешь над учебниками, но не поймешь ни слова, потому что струсила и упустила возможность в классе. Тупая, ленивая…»

Написал он или нет?!

Подружка откровенно засопела, а Мышь впилась ногтями в ладони, стараясь дышать, стараясь зависти не дать перерасти в агрессию. Хорошо ей, наверное. В жизни полная жопа, но подругу все как будто не волнует. Плывет себе по течению, делает что-то и не сомневается, будто каждое действие не осуждается… о, конечно нет. У нее ведь нет хвоста! Ни Подружка, ни Давалка, ни Классука – ни один из них не сможет понять, каково это, в стол вдавливать ладонью острие чешуи, чтобы хвост перестал метаться по столу, заметив, что Классука потянулась за тетрадями!

Конечно, их было меньше, чем должно быть. И уж точно на одну меньше, чем ожидалось.

– Мышь. Подойди-ка.

Он полез в рот, но она с ненавистью прикусила кончик, так сильно, что буквально почувствовала рвущееся под зубами мясо. От боли закружилась голова. Наверное, лучше упасть. Лучше умереть сейчас, чем расплакаться у всех на виду. Пожалуйста. Лучше умереть.

«Спину ровно. Живот втяни. И делай вид, будто тебя не осуждает весь класс, будто они не ненавидят тебя за то, что ты отнимаешь их время».

– Где твоя тетрадь?

– Ее нет.

– Почему?

– Я не… – говорить сквозь стиснутые зубы сложно, но, если она их разомкнет, хвост пролезет в глотку она тут все облюет, – я не сделала домашнее задание.

Она не будет смотреть в глаза Классуки. Она не обернется на класс. Она будет вгрызаться в хвост, потому что это он во всем виноват. Да.

«Ничтожество. Дрянь».

– Ясно. Понимаю. Времени совсем нет, да? К Мучильне готовишься? Центр – это уже не шутки. Понимаю, да…

Она постучала маркером по столу, покивала важно.

– У нас в Клетке таких как ты раз-два и обчелся. Готовься, Мышка. Не подведи. Я тебя уже зарегистрировала, в конце февраля поедешь в Центр.

Как же неловко будет сейчас потерять сознание.

– От родителей – записка. И обязательно приходи на дополнительные, мы сегодня будем разбирать задание из Мучильни.

– Зачем? – едва слышно спросила Мышь, – его же не будет в Экзамене.

Классука взглянула на стопку листов, идеально ровно сложенных Ботанкой.

– Оптимистка.

Конечно, каждый в классе слышал их разговор, и каждый презирал ее теперь. Никому больше не дадут такой поблажки, даже Мажору – Классука влепит ему если не двойку, так трояк. И только Мыши ничего не будет. Она ведь победила на прошлом этапе Мучильни.

Ага. Подумаешь. Будто это было так сложно. Ей повезло – вариант легкий попался, а другим повезло меньше.

И каждый в классе об этом знал.

– …СЛУ, конечно, я другие варианты не рассматриваю. Мы наняли репетиторов по всем предметам. Не Сельских, конечно, из Центра.

– А я вчера балл проходной посмотрел… я это, может, в Не Самый Лучший еще подам…

Хотелось закрыть уши и глаза, но уши ловили каждый звук – в полной тишине хвост начинал нервничать, а глаза напряженно всматривались в сочинение на наличие ошибок. Каждый день. Они обсуждают это каждый день. Иногда казалось, что до 11 класса у них вообще не было жизни, не было друзей, не было интересов, будто они родились для того, чтобы готовиться к этому чертовому поступлению в ВУЗ мечты. Какой она была – та жизнь? Без ночных страданий над учебниками, без Мучильни, без ежедневных пыток от хвоста? Мыши порой казалось, что никогда и не было иначе.

ЯН: Забыл спросить, тебе 18-то есть?))

Он мог бы посмотреть дату в профиле, но решил спросить. О, нет, нет, нет.

«Даже думать об этом не смей, сука».

Прилетело, конечно. В ее жизни за мысли судят так же, как и за дело.

МЫШЬ: А что?

ЯН: Ну, мало ли, вдруг ты еще не доросла до собутыльника;)

«Я до всего доросла», – написала бы Мышь, будь она смелее, увереннее в себе и не боясь наказания так сильно. Но она только закрыла одной рукой лицо, другой – экран телефона, и медленно выдохнула.

– Я иногда думаю, лучше б меня, блин, крестили.

– Хах, че?

– Ну типа, чтобы ангел защитил и нормальную оценку послал.

– Ага. С новым Крестовым Походом.

– Детишечки, – Исторсука, слеповатая инвалидная рухлядь – как и большинство преподов в Клетке – покашляла, привлекая их внимание, – Внимание, детишки! Все вы знаете, что в этом году мы отмечаем юбилей Великой Войны.

Ой. Ой-ой, нет, да ладно, только не это.

– И ваша уважаемая Классука попросила меня напомнить вам о значимости той Войны! О жертвах! О героизме! О Родине!

Мышь бахнулась на стол и растеклась по нему всем телом, мечтая проникнуть в молекулы дерева, слиться с исцарапанной, изувеченной поверхностью. Когда-нибудь, лет через двадцать, они будут помнить именно то, о чем с таким упоением им сейчас рассказывают, а не шум, вечную дрожь и жуткий голод, который отпечатался в сознании ее поколения так прочно, как отпечатывается лицо матери. Когда-нибудь прилавки снова будут заставлены едой – как раньше, если судить о прошлом по учебникам – когда-нибудь они восстановятся до конца и будут считать, что та Война была Великой и необходимой… только с кем? В Рунете не было никакой информации. Мышь понятия не имела, кто их враг, тот ужасный, тот беспощадный. Лично ее главным врагом была Мучильня, которая вылезла из ниоткуда и теперь каждая формула, каждый учебный плакат на стене буквально кричали: «Что, олимпиадница, не готовишься?!»

МЫШЬ: Если я ничего не знаю, не хочу позориться и ехать в Центр на Мучильню, я могу отказаться?

Мышь не знала, почему вдруг решила спросить его. Ян понятия не имел, что происходит. Он не может судить. Да и вопрос странно как-то прозвучал, будто сама она, без его позволения, отказаться не может.

ЯН: А как он реагирует?)

МЫШЬ: дерётся, как только начинаю об этом думать.

ЯН: вот и ответ;)

– Мышь?

Она тут же вскинулась, втянула живот, толкнулась позвоночником, чтобы встал на место, и взглянула на Исторсуку стеклянными глазами отличника.

– Патриотизм!

– Правильно, – преподша улыбнулась и снова отвернулась к доске. Почему-то все они считали, что Мышь, когда ее не спроси, всегда будет знать ответ.

Что ж, ладно, теперь, благодаря Яну, она точно все решила. После его слов в голове поселился какой-то странный шум, какая-то неведомая легкость, будто тело осталось здесь, прикованное к земле неподъемным хвостом, но сама Мышь оторвалась от пола, улеглась на жужжащую мигающую лампу и смотрела на себя сверху, такую жалкую, пытающуюся держать спину ровно, пытающуюся ценой дыхания казаться стройной. Какая глупость, нелепость, не получается же… ее тетрадь была пуста, сегодня все ее тетради пусты, и скатать ни у кого она не сможет – все списывают у нее.

ЯН: Встретимся?

МЫШЬ: Да!

– Мышкин, погодь! – Подружка нагнала ее уже у порога. Впервые Мышь так стремилась сбежать из Клетки. Сегодня она станет одной из немногих, кто пропустит допы – и пусть. Пусть! Ай! Пусть! – Помнишь, ты спрашивала, как помочь мне?

Мышь не помнила.

– Можешь в нашу Управу кое-какие доки занести? Я бы по электронке отправила, но им нужны оригиналы, в я вот ваще не успеваю, еще за сеструхой в больницу…

– А?

ЯН: Буду у твоей Норы через два часа.

– Я…

Что он там пишет еще?!

ЯН: <3

Это сердечко? Он отправил ей сердечко?!

– Слушай, у самой времени… – Мышь мяла ремень сумки и чуть ли не подпрыгивала на месте. Ей надо было бежать, надо было все успеть! Пока дойдет до Норы, пока бойлер нагреется, пока душ, пока то, сё, мелкие делишки…

– А. Ладно. Без проблем.

Подружка не просто избежала столкновения с хвостом – она буквально перепрыгнула через него, стелящегося под ноги.

– Пока!

И вряд ли она обиделась. Такие, как Подружка, не обижаются – у них нет на это времени. Но на всякий случай Мышь пошла вниз по другой лестнице. Просто чтобы избежать неловких ситуаций.

Мышь видела, как Мамочка заходит в Продуктовый, и пошла другой дорогой, короткой, надеясь оказаться в Норе раньше нее. Не хотелось ничего объяснять, не хотелось пересекаться. Хотелось… летать, наверное. И вилять хвостом, как псина. И всю ночь гулять с Яном, много молчать и иногда – очень редко – соприкасаться хвостами. Мышь взбежала по лестнице, бросила сумку через всю комнату, внеслась в ванную – щелкнуть кнопкой бойлера и ополоснуть лицо, побежала выбирать свитер. А может, что покрасивее, а? Да ладно, с ним же не нужно прятать хвост! С ним можно говорить обо всем! Главное – волосы не намочить, а то долго сушить придется.

– Не смотри так, кретинка, – сказала она зеркалу, – и не лыбься, у тебя зубы кривые, хах…

Вода была чуть теплой, но какая разница? Смыть запах улицы и Клетки, опрыскать себя облаком дурного дезодоранта, какие у нее заросшие брови, ужас, кошмар, ой, глупая, теперь кожа будет красная, какая же ты непредусмотрительная! И эти черные комочки на ресницах, фу, может, расчесать их зубной щеткой? Какая замечательная идея!

Стараясь не тыкнуть в глаз, Мышь чуть ли не пританцовывала перед зеркалом, и хвост несильно бил по бедрам, отстукивая звучащий в их голове ритм. Казалось, кровь в венах бурлит, и вены содрогаются, как берега реки в ливень. Если перестать метаться, если остановиться, ее затрясет, как лист, она сядет и ничего уже не будет делать, но нет, она лучше уложит эту прядь вот так… нет, вот так. Ладно, плевать, закрепит на лбу заколкой – Ян не осудит. Ему это даже может показаться милым, он ведь особенный, он всё по-другому чувствующий… Мышь бы даже повязала на хвост бант, будь она еще немного смелее – и будь у нее бант. А будь он не таким уродливым, то вполне мог бы сочетаться с нежно розовым свитером, с полоской розовых теней – едва заметных, конечно, Мышь не умеет вот это всё… и четки! Нужно обязательно взять четки! Может, свитер в брюки заправить? Так раньше было модно…

В замке загремел ключ, и Мамочка вошла с пакетами, пыхтя и ворча.

– Привет! Ты за Мелким не ходила? – весело спросила Мышь, но не то, чтобы ей было не все равно.

– Он в Клетке, газеточку для праздника рисует. Доченька, помоги сумочки разобрать?

– Прости, я убегаю уже, – может, надеть джинсы? Нет, к ранам прилипнет. Может, обвязаться хвостом, как поясом?

– Мышонок, у меня же сердце больное.

Мышь вздохнула.

– Ладно. Прости, – она подхватила полупустые пакеты, закинула их на кухонный стол, выгребла продукты, без разбора закинула все в холодильник и метнулась обычно. Так. А если губы накрасить?

Мамочка прошаркала мимо нее на кухню и там застряла на некоторое время.

– Доченька, ты брала мою косметичку?

– Да, прости. Я все на место положила!

– А кушать будешь?

– Нет, спасибо!

– А чаечек сделать?

– Нет, мам!

– Доченька!

– Ну чего?!

– А почему ты не в Клеточке?

– А что?

– Разве у тебя сегодня нет дополнительных по химии?

Мышь, пытающаяся как-нибудь пристроить хвост, так и замерла с ним в руках.

– А что? – повторила она, но голос дрогнул, и ой, как виновато прозвучало, о-о-ой!

– Мне ваша Классука написала… говорит, тебе к Мучильне готовиться надо.

Мышь сжала хвост и тот вздрогнул от боли.

– А я не поеду, – она все решила. Да. Закатать рукава? Она же умная девочка, на руках у нее следов нет.

– В смысле – не поедешь?

– В прямом. Не хочу снова в этом участвовать.

Мамочка вышла в коридор, дожевывая бутерброд. Мышь не повернулась к ней. Ей нужно пару минут. Нужно продержаться до того, как она сможет объяснить. У нее самая замечательная Мамочка на свете, которая всё поймет, если Мышь подберет… да даже если никак не подберет слов. Мелкий вон, только носом шмыгал, сопли размазывал, просто сказал: «хочу», и Мамочка встала на его сторону. Значит, желания старшей дочери – гораздо более умной и старательной – тем более будут выслушаны и приняты.

Она ведь просто делает так, как лучше для нее.

– Что-то случилось, Мышоночка?

– Нет.

– Что-то в Клетке? – она подошла ближе, кажется, в отражении пытаясь поймать взгляд дочери.

– Да нет. Просто не хочу. Слишком сложный материал.

На прошлой Мучильне, Сельской, у нее носом пошла кровь, и она чуть не потеряла сознание. А ехать в Центр, без сопровождения, без знаний, без… надежно? Так ведь, хвост?

– Какая ерунда, – сказала Мамочка. Ауч, – ты себя недооцениваешь.

Мышь подняла глаза, чтобы взглянуть в лицо матери, чтобы увидеть: та действительно так считала. Она и представить себе не могла, что ее Мышоночка может с чем-то не справиться, может чего-то не понимать… почти всего не понимать. Уточнять каждый вопрос. Сомневаться в каждом ответе.

– Ты же умница. Ты со всем справишься.

Иногда Мышь мечтала, чтобы эти слова действительно что-то значили. Что они могли бы хоть как-то помочь…

– Мы же с Папой в тебя верим.

Будто эти слова должны изменить… Да. Должны, сука неблагодарная, должны! Многим и такого не говорят – Подружке, например. Ее-то никто не поддерживает, она со всем справляется сама и не жалуется. А сколько Мышь бы продержалась без родительской поддержки?!

Она посмотрела в зеркало. Свитер полнит.

– Может не поздно еще? Занятия только начались, – мягко сказала Мамочка, подходя совсем близко, улыбаясь своим круглым, добрым лицом. Мышь закусила губу, чувствуя, как пульсирующая боль растекается по хвосту, будто проникшая под кожу лава, а мысли о допах, о формулах, о реакциях, о Клетке, о Классуке, пускали все новые и новые потоки, о… Мышь редко понимала, чего ему от нее надо, но сейчас она точно знала, чего он не хочет. У нее же нет выбора! Он сделает все, чтобы помешать ей!

– И если что-то не получается, нужно просто пробовать и пробовать…

– Все сложнее, Мамочка, – перебила ее Мышь тихо, но уверенно. Ее поймут. У нее самая лучшая семья на свете.

– Понимаю, Мышоночка. Сложный год. Время сложное, – теплая рука легла ей на плечо, но вместо ожидаемого облегчения Мышь почувствовала, что у нее подкашиваются ноги. Будто вместе с собственным грузом на плечи лег и материнский, – Я все понимаю.

Ни черта ты… о, заткнись, ладно? Не смей даже. Не смей!

– Мамочка, – всхлипнула Мышь, – Мамочка, мне так плохо…

– Я понимаю, понимаю, бедная моя девочка, давай-ка чаю нальем, я вкусненькое купила.

– Не хочу сладкое…

– Давай, вот так, смотри, какие печеньки.

Рот наполнился слюной, но память услужливо подкинула образ из зеркала – какие пирожные с такими ляхами? Хвост нервно ударился о стол, обвил ножку, постучал по соседнему стулу, и у Мыши не было сил останавливать его.

– Знаешь, говорят настроение часто зависит от того, как ты одет, – Мамочка поставила перед ней кружку, кинула чайный пакетик.

– И?

– Тебе этот свитерок не очень идет, дочушка. Ты в нем на свинку похожа, – она залила пакетик кипятком, добавила холодной воды… да, Мышь не любит горячий… – только не обижайся. Я же тебе добра желаю.

Массивное тело плюхнулось на соседний стул – прямо на хвост. А.

– Хлебушка?

– Нет.

– Печеньку?

– Встань.

– Что, Мышоночка?

– Встань, – сквозь зубы повторила Мышь, – пожалуйста.

– Почему?

– Ты сидишь на нем.

– На ком, доченька?

– На моем хвосте.

То, что никогда прежде не звучало в Норе наконец было произнесено. Мыши стоило бы молчать, но больше она не могла. Мамочка поймет, как поняла Мелкого. Потому что она самая лучшая на свете и любит своих детей.

– Хвост? Хвостик?

– Да. Хвостик, мам. Из жопы. Он мешает жить. Я им не управляю. Понимаешь?

Она отпила чай, делая вид, что руки не трясутся, а хвост не пытается вырваться из-под тяжелого материнского тела – и не ранит, не режет своей чешуей, ведь причинять боль он может только ей.

– Он мешает вставать по утрам. Мешает делать уроки. Есть. Я ни с кем не могу заговорить первая, потому что он затыкает рот. Он тяжелый. Злой. Он заставляет думать о плохом.

– Разве можно заставить думать?

– Да, мам, он заставляет! Я не знаю, что с ним делать, но я поеду на эту Мучильню, я… я просто…

Ей хотелось уткнуться в плечо Мамочки и плакать до тех пор, пока слезы не кончатся, пока хвост не отвалится – сам! Любым способом!

– Иди-ка сюда, – Боже, у нее самая лучшая, самая понимающая Мамочка! Она будто мысли подслушала, обняла, прижала к мягкому толстому телу, и Мышь просто утонула в запаха кухни и Норы, – я понимаю.

– Правда? – всхлипнула Мышь, размазывая по плечу сопли и тушь.

– Конечно, Мышоночка. Мы все через это проходили. В твоем возрасте все думают, что жизнь закончилась. Такой он, этот возраст. Переходный.

– Все?

– Конечно. Это сложный период. Нужно принять так много решений, и все повлияют на будущую жизнь…

Хвост дернулся так, будто вот-вот оторвется с мясом, и как Мамочка может не чувствовать его под собой?

– Не знаю… я не знаю?

– У нас тоже мир на глазах рушился, – ее укачивали, с ней говорили, разве это не поддержка? – Верить было не во что. Все по одиночке, государство молодежь не поддерживало, как вас сейчас поддерживает. Поступить хоть куда-то невозможно, а работать потом негде.

– Но сейчас…

– И только я начала нормально работать, Война пришла. Родители погибли. Не до подростковых развлечений стало. И уж тем более, на страдания времени не было. А потом что? Голод.

Мышь отстранилась, глядя на Мамочку заплаканными глазами, не понимая, что ей пытаются сказать.

– Но мы же все нормально жили, понимаешь?

Она совсем не понимала.

– А вы тем более должны. У тебя есть семья, Нора, мы тебя любим и стараемся делать все, чтобы ты выросла счастливой. Понимаешь?

Да. Ладно. Понимала. Конечно.

– И даже если сейчас кажется, что сил нет, тебе нужно думать не о «сейчас», а о будущем. Что будет, когда Папа уйдет на пенсию? А мое сердечко? Кто о нас позаботится? Ты же наша старшая дочурка. Единственная надежда.

– А Мелкий?

– И ему тоже должен будет кто-то помогать! Поэтому, Мышоночка, тебе нужно собраться. Взять себя в руки.

– Но я… я не могу… мой хвост…

– Ты же взрослая, должна уже понимать.

– Да… ладно…

– Это усталость. Страх. Лень. Никакой хвост тебя не оправдает, если сейчас все бросишь.

Хотелось закричать: «вот же он, вот, почему ты его не понимаешь?! Он извивается, издевается, он уничтожит меня за то, что рассказала о нем!» Но Мамочка не видела. Она просто не видела, в ее мире не существовало хвостов – их не существовало в мире нормальных людей. Мама права, Мама прошла через многое, и конечно, все так, как она говорит. Хороший же способ Мышь придумала оправдаться! А все почему – потому что ей лень! Потому что она неблагодарная! Потому что для нее делают все, а она – ничего! Так легко сказать: во всем виноват хвост! Его ведь никто больше его не увидит, никто не сможет доказать… его видел Ян. Но Ян – не обычный… не нормальный человек. Он старше, но кажется еще большим подростком, чем она. Он тоже нашел оправдание и с радостью включился в игру с Мышью. Они просто дети, которые бояться жизни. Надо взрослеть.